Текст книги "Вернадский"

Автор книги: Геннадий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

Это орудие должно быть отнято у власти. Смертная казнь должна быть бесповоротно и окончательно отменена. В защиту ее не слышно никаких разумных доводов, ее сторонники молчат – в них говорит лишь чувство отмщения и возмездия, лишь рутина и умственная беспомощность…»⁴¹

Называющее себя христианским правительство отнюдь не следовало евангельскому завету. Оно лишало жизни участвовавших в беспорядках, поджогах и грабежах имений без особых проволочек, в военно-полевом порядке. Но, отвечая злом на зло, нельзя ждать, чтобы оно исчезло. Примерно также, как Вернадский, выступил тогда Лев Толстой со своим громовым «Не могу молчать!».

Но доводы науки и религии не действовали на членов Государственного совета. Образовался тупик. «Здесь очень тяжело, – сообщает Вернадский Наталии Егоровне. – В Государственном совете черносотенное настроение и полное непонимание того, что происходит. Вчера обсуждался вопрос о смертной казни и, Боже мой, что там говорилось! Сегодня выборы комиссии, я, вероятно, войду в нее, так как мы добились права самостоятельного избрания»⁴². Здесь под мы имелась в виду группа выборных членов. Вернадский действительно вошел в Комиссию по законопроекту. Но при обсуждении назначенные члены затемнили простой и ясный законопроект уймой исключений и внесли на дальнейшее рассмотрение его в очень урезанном виде. Вернадский продолжал энергично бороться. Согласно регламенту он имел право на отдельное мнение и им воспользовался. Написанная им и внесенная на рассмотрение совета записка поражает знанием истории вопроса в русском законодательстве⁴³. Можно с полным основанием сказать, что без него этот законопроект был бы отвергнут с порога, но благодаря его отчаянным и настойчивым усилиям все же продвигался к принятию. Но с роспуском Думы и Государственного совета вопрос повис, а когда в феврале совет возобновил занятия, комиссия сочла свою деятельность в этом вопросе исчерпанной и сама распустилась. Вернадский как член комиссии отказался подписать неправый документ.

* * *

Тем временем противостояние Государственной думы и правительства нарастало. Постоянно в Думу сыпались факты дремучего полицейского усмотрения, то есть самоуправства должностных лиц, злоупотребления властью и даже прямых преступлений, совершенных в обстановке безгласности. Бурю возмущения вызвали разоблачения полицейского участия в еврейских погромах в Белостоке. В одном городе полицейские чины в порядке провокации печатали антиправительственные листовки. Дума направила запрос правительству. Министр внутренних дел Столыпин выступил с разъяснениями перед депутатами, которые мало кого удовлетворили.

Правительство не понимало, почему оно подконтрольно каким-то депутатам вместо царя, и игнорировало обвинения. Вот почему бурный восторг вызвал в Думе лозунг В. Д. Набокова: «Исполнительная власть да покорится законодательной!». 13 мая Дума выразила недоверие кабинету, которое неизвестно что означало на практике.

Двадцать шестого июня Вернадский сообщает жене: «Положение здесь неопределенное. Толки о конституционно-демократическом правительстве, было заглохшие, поднимаются вновь. Дадут в расчете на полный провал. Я лично надеюсь и верю, что они (окружение царя. – Г. А.) ошибутся»⁴⁴. Но к началу июля эти толки в чиновничьих сферах сменились слухами о роспуске Думы. Говорили, что царь вызвал Горемыкина и Столыпина и спросил их мнение о Думе. Первый склонялся к продолжению диалога, несмотря на его остроту. Горемыкин, кстати, сам был земским гласным и подавал в свое время царю проект распространения земских начал на всю страну. Проект положен под сукно. Столыпин настаивал на роспуске Думы, которая, как он считал, революционизирует страну.

После некоторых размышлений царь принял сторону Столыпина. 9 июля он распустил Государственную думу, одновременно уволив Горемыкина и назначив Столыпина председателем Совета министров. Созыв новой Думы был назначен на 20 февраля 1907 года.

«Дорогая моя, пишу два слова, – в тот же день сообщает Вернадский жене. – Дума распущена и не на каникулы, а совсем. Факт свершился – надо ждать последствий. Насколько могу видеть положение дел – это акт безумия и самоубийства»⁴⁵.

Взошла горькая звезда Петра Аркадьевича Столыпина, его ровесника, учившегося на том же факультете университета, сделавшего стремительную карьеру в правительственных сферах. В апреле царь удалил Витте, назначил на его место Горемыкина, а саратовского губернатора Столыпина – министром внутренних дел. И вот теперь и председателем Совета министров, тем самым приняв его главную формулу: сначала успокоение, потом реформы. Дума, конечно, стояла поперек этой политики, хотя бы своим законопроектом о смертной казни.

Вернадский доверял своей интуиции историка больше, чем всяким толкам. 11 июля он писал жене: «Я думаю, что теперь начнется борьба, которая в конце может вызвать гораздо более коренное изменение строя России, чем предвиделось несколько недель назад. Сделано это, я думаю, по невежеству и полному отсутствию государственного смысла. Столыпин нанес монархии или по крайней мере династии более сильный удар, чем все революционеры, вместе взятые. Сегодня вечером мы собираемся и хотим решить наше коллективное заявление о выходе»⁴⁶.

Его интуиции можно верить. Столыпин был противником земского самоуправления. (А через десять лет его дело довершили большевики, ликвидировав земство вообще.) Все свои реформы он проводил не только мимо земских органов, но и в обход Думы, воспользовавшись статьей Основных законов о чрезвычайных законах. В результате он сам себя изолировал. Его прогрессивная земельная реформа по существу своему вызывала кислую реакцию у придворной камарильи и ненависть в крестьянских низах, по форме же применения – равнодушие общественных организаций. Он попал в такую же ситуацию, как и Витте, тоже не получивший поддержку самых умных людей страны.

Делал этот вывод Вернадский для Наталии Егоровны, вернувшись из Выборга, куда 10 июля съехались все кадетские и радикальные депутаты – почти 200 человек. До поздней ночи они вырабатывали позицию. Родилась идея обращения к народу, которое сочинил Милюков. Вся верхушка кадетов, в том числе Вернадский и Шаховской, занималась его редактированием.

Воззвание «Народу от народных представителей» объясняло положение и призывало население морально поддержать Думу. Однако дальше шли опасные побуждения с целью воздействия на правительство: не платить налоги, не служить в армии. Опасные слова, тем более что страна совершенно не знала, что такое гражданское неповиновение, никогда никаких мирных акций не проводила. Значимых протестов, по существу, и не было, зато этот призыв дал повод обвинить депутатов в организации беспорядков.

Возникали и другие варианты воззвания, но беда в том, что обсуждать их оказалось уже некогда. Выборгский губернатор встретился с Муромцевым и пригрозил ввести военное положение в губернии со всеми вытекающими последствиями, если депутаты немедленно не прекратят заседание. Пришлось в спешке подписывать кадетское воззвание. Сначала его подписали 178 депутатов, потом их число дошло до 230.

Воззвание было немедленно напечатано и, конечно, оказалось чисто пропагандистским и холостым выстрелом. Так, во всяком случае, убеждал Шаховского и Вернадского Гревс. Это конец кадетского движения, говорил он. В 1924 году в дневнике Вернадский вспоминал о Выборгском воззвании: «Эта подпись была одна из больших ошибок нашей партии. Но ясно я долго этого не понимал»⁴⁷. Сам он не подписывал воззвание как не член Думы.

Следствием воззвания стал суд над всеми подписантами. Суд имел, конечно, большое значение для свободы слова, было произнесено много хороших речей, но каждый из 230 депутатов получил по три месяца тюрьмы и запрет выставлять свою кандидатуру на следующих выборах в Думу. Это был сильнейший удар, состав 2-й Государственной думы оказался не столь авторитетным, как первой. Кстати, депутатом этой, тоже разогнанной, Думы был Сергей Ольденбург.

Государственный совет не разгонялся, естественно, он просто не созывался до февраля 1907 года. Вернадский подал в знак протеста прошение о выходе из членов совета и, освободившись от прений с вельможными старцами, с облегчением и немедленно уехал в экспедицию в Германию. Он очень соскучился по научной работе. Профессиональным политиком по преимуществу, как, например, Корнилов с Шаховским или Милюков, он не мог стать.

«Но я никогда не мог уйти всецело в общественную и политическую жизнь, – вспоминал Владимир Иванович в 1924 году, – так как для меня главное было научная мысль, и искание всегда меня удерживало. Но может быть, оттого, что мои специальные интересы были дальше от гущи жизни»⁴⁸.

* * *

В начале 1907 года московские демократы все же осуществили свою давнюю мечту и наряду с общерусской кадетской «Речью», выходившей в Петербурге, учредили в Москве газету со столь же кратким названием «Новь». Вернадский вошел в редакцию, в которой состояли все видные кадетские деятели: князь Шаховской, И. М. Гревс, А. А. Корнилов, В. Д. Набоков, С. Ф. Ольденбург, И. И. Петрункевич, историк В. О. Ключевский, философ С. Н. Булгаков, П. Б. Струве. И еще один человек, которого стоит запомнить, – украинский поэт, ученый-востоковед, профессор Лазаревского института восточных языков А. Е. Крымский. Печатались в газете и другие известные люди, которыми так богата была тогда Москва.

Вернадский выступал не только со статьями, но, по всей вероятности, и с передовицами, шедшими без подписи. Исследователь И. И. Мочалов разыскал и установил их по стилю, по характерным для Вернадского оборотам речи. Он насчитал не меньше пятнадцати таких статей, пока газета выходила. Сегодня все они напечатаны⁴⁹.

А среди именных произведений такие заметные, как «Академия наук в 1906 году», «Смертная казнь» и др.

На революционные годы приходится пик публицистической активности Вернадского. Его статьи отличаются научной точностью и следованию фактам, захватывающим анализом общественных явлений, четкостью выводов. Он никогда не ограничивается тем событием, которое затрагивает, но раскрывает его историю и смысл, как бы связывает с вечными областями истины. Таковы его аналитические статьи об этом кое-как устроенном Государственном совете. Вот почему они не преходящи, служат не только пособием для историков, но хорошо читаются и сегодня именно благодаря своим интересным выходам за пределы повседневности. Следить за его мыслями – занятие увлекательное, тем более что вопросы общественного устройства решаются иногда столь же кустарно.

Почти ни одно его выступление не оставалось без внимания общественности. Он и стал известен в стране прежде всего как общественный деятель и публицист, как и предсказывал когда-то в письме невесте.

Одно из выступлений Вернадского – правда, в газете «Речь» – позволило предотвратить очередное наступление на автономию высшей школы. В 1908 году новый министр народного просвещения А. Н. Шварц (удивительно часто менялись министры в последнее царствование) выдвинул «государственную», давно вынашиваемую идею о сосредоточении науки в академии и о прекращении ее в университетах: административная мечта об управляемом сверху учебном процессе. Новеллы были заложены в проект университетского устава.

Вернадский камня на камне не оставляет от замысла превратить университеты в лицеи. Суть университетской жизни – в общении студента не просто с преподавателем, а с ученым. И свобода их от опеки – самая насущная необходимость. Истина как цель входит в профессию. «И это – не случайное явление, ибо в жизни ученого учреждения, – университета, академическая свобода является необходимой как воздух. Стремление к ней является неизбежным элементом того чувства личного достоинства, которое неизбежно поднимается благодаря соприкосновению с источником вечного знания – научным исканием»⁵⁰. Дать новое знание способен только независимый человек.

Как и другие его статьи, эта имела широкий резонанс в академических кругах. В Государственную думу был внесен запрос, началось обсуждение, и министерство отозвало прожектерский законопроект.

Но Московский университет – гнездо демократии – через три года будет разгромлен другим способом.

Глава девятая
«ВСЕ БЕСКОНЕЧНЕЕ РАЗВЕРТЫВАЕТСЯ ОБЛАСТЬ МЫСЛИМОГО»

Мелодия возвращается. – Доклад Джоли. – Италия и Греция. – Радиевая речь и радиевые гонки. – Три юбилея. – Снова на Васильевском острове

Политический темперамент и государственное мышление позволяли Вернадскому претендовать на роль одного из лидеров демократии. Но ученому трудно стать политиком, его специальные интересы далеки от гущи жизни. Он склонен задумываться, причем в самое неподходящее время. Он не может погрузиться в настоящее до такой степени, чтобы забыть свой предмет. Когда требуется быстрое решение, мгновенное реагирование на изменение ситуации, он молчит. Он хорошо все продумает потом, когда ситуация установится. Вот почему Вернадский, один из самых активных членов ЦК партии, непрерывно обсуждавший любые возникающие вопросы, не переходит на роль трибунного вождя, как, например, Родичев.

Отвлекало от злобы дня желание понять и выразить то неизреченное чувство единства мира, которое заключено и в быстротекущей смене событий, и в вечных чертах мироздания. Время от времени, как пунктирная линия или внутренняя молния, прочерчивали небосклон сознания новая мысль и новый поворот темы. Все чаще возвращаются и толкаются, пытаясь родиться, его детские вопросы, иногда прямо во время тягостных речей на заседании Государственного совета.

Одно из таких свидетельств – запись на отдельном листке бумаги, датированная 15 сентября 1906 года. Что такое, спрашивает он, эволюция, возведшая человека со всем его душевным складом на вершину мира? Случайность? К решению загадки можно подойти с неожиданной стороны – геохимическим путем. Сознание и атомы. Мысль и химические элементы. Оставив в стороне все рассуждения о сущности разума и сознания, надо искать видимые химические следы их действия в земной коре. К счастью, наука не изучает сущности, только явления.

«Какое значение имеет весь организованный мир, взятый в целом, в общей схеме химических реакций Земли? Изменялся ли характер его влияния в течение всей геологической истории и в какую сторону?

Надо исходить из настоящего:

Роль человека – резкое нарушение равновесия; это есть новый сильный катализатор. Образование металлов, уничтожение графита, угля и т. д.

Разложение устойчивых соединений.

Какой + и в какую сторону дал человек?

Млекопитающие?

Птицы?

Рыбы?

Растения?

Не обусловлено ли все развитие не чем иным, как определенной формой диссипации (рассеяния. – Г. А.) энергии?

Без организмов не было бы химических процессов на Земле?

Во все циклы входят неизбежно организмы?»¹

В сущности, здесь сжата вся дальнейшая биосферная программа поисков и исследований. Она всегда возникала, как только он возвращался на стезю натуралиста.

Летом 1907 года предпринимает давно задуманную экскурсию по Фенноскандии. В письме Наталии Егоровне очередной всплеск мысли: «Чрезвычайно характерна картина Финляндии, по которой проехал. Страна сглажена ледником до плоскости, скалы не возвышаются, а составляют ровное дно. На них жалкие деревья, с огромным трудом удобренные поля, и всюду болотистая торфяная земля. Реки и ручьи несут в море темную воду. И я ярко впервые пластически понял, какое колоссальное количество органического вещества уносится в море этими водами – это все продукт энергии организмов, который меня интересует в данное время. Роль их в жизни Земли гораздо значительнее, чем раньше предполагалось. Чтение становится понятным лишь после такого впечатления de visu»².

Внимание! Перед нами практически первая формулировка идеи биосферы. Такие первоначальные мысли хороши тем, что понятны и просты высшей простотой, обозримы, целостны, узнаваемы потом, когда станут книгами. Особенно хороши эти: пластически понял, de visu. Что такое пластически? Пешеходное передвижение по поверхности без дорог, вдумчивое неторопливое наблюдение собственными глазами. Переживание веков в часы – суть забытой в век техники профессии натуралист.

Следующая черточка пунктира мысли отмечена летом 1908 года. Вместе с Наталией Егоровной и Ниной Вернадский приехал во Францию, намереваясь провести часть лета в «бретонской глуши», как он писал В. Я. Самойлову. Но отдых для него – лишь перемена места работы. И примерно через три недели возникает и оформляется новое понятие, которое отныне и навсегда станет центральным, а догадка, которая в письме к тому же адресату впервые высказана, осветит собой новую полосу жизни: «Много последнее время обдумываю в связи с вопросом о количестве живого вещества. Читаю по биологическим наукам. Масса для меня любопытного. Получаемые выводы заставляют меня задумываться. Между прочим, выясняется, что количество живого вещества в земной коре есть величина неизменная. Тогда жизнь есть такая же вечная часть космоса, как энергия и материя? В сущности, ведь все рассуждения о приносе “зародышей” на землю с других небесных тел в основе своей имеют то же предположение о вечности жизни?

Ну, да об этом в другой раз – но мысль все время занята этими вопросами…»³

Так летом 1908 года в Бретани возникло новое понятие живое вещество. Вернадский не придумал термин заново, он существовал давно (как общее обозначение живой ткани), но наполнил его совершенно новым содержанием теперь, когда создал геохимию: догадкой о постоянстве его количества на земле. И значит – никогда не «происходившим», вечным, равным самой материи и энергии, которые не могут ни из чего происходить, как думают о жизни. Насколько сильно волновала его эта мысль, видно из написанного тогда же, 27 июня 1908 года, письма сыну: «Мысль занята новой областью, которую охватываю – о количестве живой материи и соотношении между живым и мертвым. С некоторой жутью и недоумением я все-таки вхожу в эту новую для меня область, т. к. кажется, вижу такие стороны вопроса, которые до сих пор никем не были видны»⁴. Детские вопросы продолжают направлять внимание, подсознание работает. И вот он называет пароль: живое вещество, и с некоторой жутью, как Аладдин, открывает дверь в неизвестную страну.

Сразу все читанные и продуманные ранее факты выстраиваются теперь по-новому и обретают общий смысл. Еще в юности Вернадского поразил вычитанный им в «Nature» факт: английский путешественник Д. Каррутерс наблюдал грандиозное явление – обычное в тех краях – перелет тучи саранчи с берегов Северной Африки в Аравию. Она летела (только одна туча) над ним целый день, растянувшись на пространстве, как он определил, 5967 квадратных километров – территория среднего государства. Натуралист прикинул примерный вес тучи и у него получилось 42 с лишним миллиона тонн. Причем энтомологи говорят, что это не самая большая туча саранчи. Вернадский подсчитал, что по весу она равна количеству меди, цинка и свинца, извлеченного человечеством из недр за целое столетие.

Летящая горная порода. Ведь саранча состоит из тех же атомов, что и минералы, атмосфера и вода, но в другой комбинации.

Представим себе все живое население Земли: растущее, передвигающееся, плавающее и летающее… Это и есть вещество, если отвлечься от их форм. И как у вещества, у него есть исчислимые характеристики: вес, состав и многое другое, что теперь, после создания им науки об атомах в их природном состоянии, можно изучать количественно. Вот такое странное состояние атомов – самостоятельно передвигающиеся их соединения.

* * *

Заведование минералогической частью академического музея имени Петра Великого, на которую Владимир Иванович Вернадский назначен в Академии наук, – далеко не синекура. Многое приходится создавать заново (уже в третий раз!). И прежде всего пополнять коллекцию. Привозит из экспедиций, покупает цветные камни как разрозненно, так и целыми коллекциями у любителей. (Дома не держал минералов, как многие геологи, все отдавал в музей.)

Поставив цель вывести Петербургский музей в число лучших в Европе, Вернадский теперь совсем иначе осматривает европейские собрания.

Летом 1908 года, оставив своих в бретонской глуши, он переезжает через Ла-Манш, где попадает в страшную бурю, которую очень картинно описывает Наталии Егоровне: «Странно, при всем недомогании и отвратительном самочувствии я спокойно лежал, испытывая чувство гордости (sic!) в этой борьбе стихии с человеком несчастным и измученным вроде меня. И сам смеялся и удивлялся этой горделивому чувству. Я встал, чтобы посмотреть на море. Внезапная в море произошла перемена, должно быть, я ее почувствовал еще раньше! Стало тихо и чудно, и теперь солнце!»⁵

И вот он в Британском музее, внимательно осматривает его коллекции, поражается их обилию и полноте. Оказывается, хранители минералов музея получают от парламента (в пересчете на российские денежные знаки) 64 тысячи рублей в год, сумма, о которой в России можно только мечтать. «Удивительное собрание, – пишет жене. – Я совершенно подавлен богатством и широтой постановки. Создать такое учреждение – задача трудная. Но Россия должна иметь…»⁶ Все время пребывания в Лондоне Вернадский практически ежедневно общается со Струве. И не только по партийным делам, но, как можно понять, обоим было интересно друг с другом. Вместе ходили на художественные выставки, в ботанический и зоологический сады, просто гуляли по городу. Уезжая 7 августа 1908 года, пишет жене: «Струве проводил меня до вокзала, он очень мил; необыкновенно привлекательна его мысль, все время занятая высокими вопросами, полная эрудиции и глубочайшего интереса к окружающему. Он сильно заставил меня, ушедшего в другую область, вновь окунуться в великие вопросы познания. Это совершенно выдающийся человек, а даже его детски великое самодовление и знание своей цены не шокируют. Я должен сказать, что я его недооценивал»⁷. Они знакомы, надо думать, со времени создания «Союза освобождения» летом 1903 года, много заседали вместе в ЦК партии кадетов.

Ехал он в Дублин, чтобы побывать на самом представительном в англоязычном мире научном съезде – сессии Британской ассоциации наук, упоминавшейся ВА, где на этот раз она собирается. Сессии хороши тем, что на них специалисты докладывают не для специалистов своей науки и не для широкой публики, а для специалистов смежных научных профессий. Доходчиво и в то же время не спускаясь на разговорный уровень. Сопоставление достижений в разных областях неизмеримо обогащает всех.

Вернадский давно добивался создания такого общества в России. Прообраз существовал: съезды русских естествоиспытателей и врачей. Но Ассоциация ученых пока не создана.

Он имеет формальное право участвовать на съезде ВА, как ее член с 1889 года. А пока направляется в Дублин кружным путем через крайний запад Англии и Шотландию. Сначала в самый угол – Корнуолл, который римляне называли когда-то Крайней Галлией и где уже в то время добывалось олово. Край оловянных рудников встречает его той погодой, которую называют чисто английской, – дождем и туманом. Но ждать некогда, и он забирается на каолиновые разработки, которые похожи на те, что изучал в прошлом году в Швеции.

Да, профессия минералога – далеко не кабинетная. Нужно лазить в шахты и по горным выработкам, ковыряться в грязи, иногда под дождем, карабкаться по скалам. Здесь уже не воспаришь и не оторвешься от земли, причем в буквальном смысле. Он сильно промок, пробираясь среди разработок по глине и грязи, так что даже сапоги его развалились. Но зато… «Я набрал здесь образчиков, – делится с Наталией Егоровной. – К сожалению, и здесь, как и в прошлом году в Швеции, я попадаю в местности, которые находятся в стадии исследования и не изучены. Но с той стороны, с какой они меня интересуют, они и не будут изучены»⁸. Он имеет в виду геохимию, которой в Европе еще нет.

Закончив осмотр, переезжает в Шотландию. Из Эдинбурга перебирается в Ольстер, чтобы посетить «мостовую гигантов», и прибывает в Дублин.

Открывается сессия ВА торжественно. Ровно полвека назад здесь же, в Дублине, Дарвин и Уоллес сделали сообщение о теории эволюции. Теперь вступительную речь читает сын Чарлза ботаник Фрэнсис Дарвин.

«Какой период!» – поражается такому факту Вернадский в письме жене. На съезде ожидаются сенсационные доклады Рамзая и Камерлинг-Оннеса, невозможные еще десять лет назад: о жидком гелии, о превращении элементов. 4 сентября Владимир Иванович присутствует на интереснейшем докладе Дьюара о радии, в обсуждении которого участвовали физики первой величины: Томсон, Резерфорд, Рэлей. «Личные впечатления ужасно много дают, так, характерно, я слышал сегодня Стрёта, одного из больших работников по радиоактивности, – пишет жене. – К сожалению, минералогов здесь мало, и поставлено дело в Дублине довольно плачевно… Все-таки недаром сюда приехал, т. к. полон новых мыслей…»⁹

Последнее замечание относилось, по всей вероятности, к знакомству с геофизиком профессором Дублинского университета Джоном Джоли. Доклад его казался откровением, ключом к тем проблемам, которые решал сам. Его предчувствие революционного значения радиоактивности для всех наук о Земле начало сразу же подтверждаться. Зарождалась новая наука – радиогеология. Тяжелая часть таблицы Менделеева приобретала совершенно особое, необычное значение.

Начало, вероятно, положил канадский физик Б. Болтвуд, который рассчитал время распада урана и превращения его в свинец. Он показал, что темп этого превращения ни от чего внешнего не зависит, а только от каких-то процессов внутри атома. Значит, в земной коре есть по крайней мере одни точные часы – уран-свинцовые, идущие в своем ничему не подвластном темпе.

Джоли привел в своем докладе обобщающую сводку по радиоактивным элементам в земной коре и сделал осторожный, но вполне определенный вывод: количества энергии, которая выделяется в результате распада радиоактивных природных элементов, вполне достаточно для объяснения внутреннего тепла Земли.

Вернадский с его воображением мгновенно оценил вывод Джоли. Он мысленно представил себе неслышный и невидный, но грандиозный по своим масштабам ход векового изменения вещества земного шара: передвижение его от тяжелых атомов – к легким и высвобождение при этом какого-то количества тепла. Вместе с тем он понял, насколько далеки от действительности и фантастичны, в сущности, те расхожие представления, которые вращаются в умах даже весьма образованных людей. О том, что Земля сначала пребывала в некоем огненно-жидком, или раскаленном, состоянии, но постепенно остывала (отсюда возникло понятие «земная кора» – как окисная корка на поверхности остывающего металла). Делались даже попытки рассчитать возраст Земли таким способом: брался раскаленный шар, измерялось время его остывания, и эта аналогия переносилась на планету в целом.

Радиоактивность решала загадку внутреннего тепла Земли, не прибегая к умозрительным предположениям. Пусть не сейчас, но в принципе можно измерить как время жизни Земли, так и ее энергию. Мир становился объемным – у него появлялась исчислимая история.

И, без всякого сомнения, из факта радиоактивности, дающего тепло в природных условиях, рано или поздно будут извлечены практические дивиденды. При направленных усилиях, возможно, откроются новые, неслыханные прежде источники энергии.

Вернадский принадлежал тогда к очень немногим ученым, которые видели такую перспективу. Один из них, безвременно погибший Пьер Кюри, другой – открыватель изотопов Фредерик Содди.

Немедленно по возвращении в Москву он начинает добывать средства на радиологические исследования. В 1909 году наконец-то создается небольшая лаборатория в музее, куда Вернадский немедленно переводит Елизавету Дмитриевну Ревуцкую. (Она проработала здесь всю свою жизнь вплоть до блокады, которую не пережила.) И в том же году отправляет в Фергану на разведку радиоактивных минералов Ненадкевича. В 1909 году Вернадскому впервые отпускают тысячу рублей от Министерства просвещения на радиевые нужды. Так и в России скромно началась радиология.

* * *

Свое время Владимир Иванович продолжает делить между двумя столицами. Снова присутствует в Государственном совете, потеряв к нему всякий интерес и подчиняясь только партийной дисциплине, заседает в ЦК партии кадетов, которые стали теперь именоваться официально Партией народной свободы. Правда, партия еще не признана и не зарегистрирована. Участвует в занятиях Академии наук, уже в качестве экстраординарного академика.

В Москве преподает не только в университете, но и на Высших женских курсах, а также в открывшемся в 1908 году Университете Шанявского. Юношеская мечта о создании независимых от государства высших учебных заведений на частные средства обретала реальные контуры. Богатый золотопромышленник A. J1. Шанявский завещал городу Москве два миллиона рублей с условием использовать их на нужды просвещения до октября 1908 года. Составился комитет профессоров. Вернадский опубликовал в газете «Речь» громкую статью¹⁰. При отчаянном сопротивлении Министерства просвещения занятия все же начались. Иначе капитал пошел бы на другие нужды.

В 1908 году обучалось 400 студентов, а через три года уже 3600. Общественный совет сам вырабатывал оригинальный план образования, не похожий на министерский. Составлялись самостоятельные курсы, отражавшие последние достижения науки. Читались, например, такие необычные предметы, как «Местное самоуправление», соединявшие университет с либеральным земством. И вместе с земством вольный университет прекратил свое существование в 1918 году.

В каникулярные месяцы 1909 года Вернадский совершил давно задуманное путешествие по Германии, Швейцарии, Италии, Греции и Болгарии.

В Дрездене и Штутгарте купил ряд интересных минералов для экспозиции. Затем показывал альпийские красоты Наталии Егоровне и Ниночке, расстался с ними и направился в Италию.

В Рим приехал в воскресенье и задержался, чтобы осмотреть минералогические музеи. На другой день все утро до отъезда бродил по форуму, стараясь увидеть и почувствовать в покрытых патиной времени камнях прошедшие века. «Масса роится мыслей, и в этом движении мысли для меня весь смысл переживания таких антикварно-художественных прогулок. Мысли бегут, и их не поймаешь, а хотелось то, что внезапно является и что так тесно связано со всем ранее продуманным и узнанным. <…> Но какая-то внутренняя работа (творческая? – прочитав биографию Гёте – я думаю, это испытывали художники) идет внутри, и я ее чувствую, но не понимаю. Мне кажется, бессознательно идет у меня какая-то переработка вопросов научной космогонии. Опять душа рвется к бесконечному. Все это тяжело, так как выражается насмешливым и в то же самое время нежным сознанием человеческой суетности, и в такие моменты великие эпохи истории и вся судьба человечества кажется неосмысленной и муравьиной. Но выразить не могу, не хочу»¹¹. Адресат сбивчивых мыслей – все тот же, всегдашний.