Текст книги "Старый дом (сборник)"
Автор книги: Геннадий Красильников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
Глава VII
Учеба на курсах в МТС закончилась. Все сдали экзамены, получили права. Медлить нельзя было – поля открылись, не сегодня-завтра нужно выезжать пахать. Молодых трактористов распределили по бригадам.
Олексана записали в пятую бригаду, которая обслуживала акагуртский колхоз. Туда" же попал Андрей Мошков, а Сабит сам попросился зачислить его в одну бригаду с Андреем.
– Мне надо с Мошковым, на одном тракторе будем работать. Он знает, как помогать, а то и карбюратор с радиатором буду путать. Валла, обязательно!
Директор, улыбаясь возразил:
– Но, товарищ Башаров, в пятой бригаде больше нет свободного места. Есть, правда, "Универсал", но ведь вы сами, очевидно, не согласитесь?
Но Сабит удивил директора:
– Почему не согласен? Согласен! Разве "Универсал" – плохой трактор? Кто так сказал? Валла, запишите меня туда, работать надо!
Дело в том, что ребята очень неохотно соглашались работать на "козлике", как ласково называли этот маленький и верткий трактор. Считалось, что он предназначен для женщин. "Козлики" очень капризны – то заводятся с пол-оборота, а то полдня бегаешь вокруг них – хоть плачь. К тому же вид у них уж очень не внушительный: рядом с мощным дизелем или пузатым, добродушным "СХТЗ" "козлик" выглядит невзрачным подростком. Какой же уважающий себя тракторист сядет на "козлика"?
Вот почему Башаров удивил директора МТС. Не согласен, тем лучше! И приказ о назначении Сабита в пятую бригаду был написан. "А дальше, – думал Сабит, – видно будет. Валла, не пропадем!"
Олексану предстояло работать на колесном тракторе Сталинградского завода. Мошков в армии был механиком-водителем танка, поэтому его назначили на трактор "ДТ-54": дизелистов не хватало. Все трое были довольны, что попали в пятую бригаду: она уже несколько лет считалась лучшей в МТС. И все немного волновались каково-то будет?
Тракторы разъезжались по бригадам, в колхозы, на место работы.
В один из солнечных дней, грохоча на всю округу, разбрызгивая талую воду и жидкий грязный снег, тракторы пятой бригады прикатили в Акагурт. Впереди шлепал "ДТ-54", а за ним, воинственно сверкая шпорами, старательно поспевал старик "СХТЗ". Несмотря на всю воинственность, обвислый картер-живот придавал ему совсем мирный вид. Старик доживал последние дни: таких теперь не выпускают; но старые продолжали работать из последних сил, и нередко случалось, что такой латаный-перелатанный ветеран времен коллективизации, подобно старому воину, умирал прямо в борозде.
Позади "СХТЗ" бойко тарахтел "козлик", на нем возвышался улыбающийся Сабит.
Услышав гул тракторов, неизвестно откуда примчались ребятишки, вприпрыжку, прямо по лужам, бежали вслед за тракторами. Сабит посадил рядом с собой сына Параски Гришку. Мальчик был несказанно горд, свысока посматривал на своих друзей, бежавших вслед. Те, конечно, умирали от зависти и бежали не отставая, в надежде, что этот круглолицый веселый тракторист еще кого-нибудь осчастливит, но на "козлике" места уже не оставалось.
Сабит одной рукой придерживал Гришку, который беспрестанно вертелся, норовя каждую минуту свалиться с трактора. Гришка был несомненно счастлив, хотя бы потому, что мог вдыхать запах бензина. Да и кто из акагуртских мальчишек не предпочитает этот запах любому другому? Они ведь бегают за каждой автомашиной – до самой околицы, не обращая внимания на пыль. II видно, именно это им особенно нравится: бежать в облаках пыли и вдыхать запах бензинного перегара. Началось это давно, – и тогда в жизни акагуртских мальчишек совершился крутой поворот, в тот самый год, когда колхоз купил автомашину. Были забыты и войлочные шары, и клюшки, и удочки – все затмила машина. Придя домой из школы, торопливо закусывали и, стащив у матери тряпку, бежали в гараж. Шофер давал ведро, немного бензину и начиналось: мальчишки, как муравьи, облепляли полуторку и мыли, скребли, чистили, терли… Шофер стоял в стороне покуривая, иногда брал чистую тряпку и проводил по машине: тряпка оставалась почти чистой, но шофер хмурился: еще раз надо помыть! Иногда выпадали счастливые минуты, когда шофер сажал своих помощников в кузов и мчал их по акагуртским улицам. Большей же частью кончалось тем, что после чистки и мытья машины они долго ходили, то и дело нюхая руки: пахнет бензином!
А вот Гришке везло с самого начала: шофер ему подарил испорченную фару. Гришка стал героем, ребята ходили за ним гурьбой. Предлагали менять фару на рогатку, лук со стрелами, волейбольную камеру с совсем незаметной дыркой, – Гришка был неумолим!..
У конного двора тракторы остановились. Надо было переправляться на другой берег Акашура.
– Андрей, почему остановился? – нетерпеливо крикнул Сабит. – Давай дальше шагать будем. Айда!
Но Андрей, не отвечая, сошел с трактора, подошел к мосту, нагнувшись, посмотрел вниз, затем постучал каблуком по настилу. Мост был явно ненадежен: весенний паводок и ледоход расшатали его. Сваи выдержали удары льдин, но выдержат ли они теперь пятитонную тяжесть тракторов?
– Если я вместе с трактором в реку нырну, ты, что ли, вытащишь, Сабит?
– Вытащу, Андрей, валла! Давай, поехали.
– Ишь, ты, какой быстрый! У нас говорят: "Раньше батьки в пекло не лезь", – понял?
– Конечно, Андрей, почему не понять? Только мост крепкий, под тобой не провалился, значит и трактор пройдет!
Андрей улыбнулся и решительно полез в кабину. Ох, уж этот Сабит! Ему-то что – "козлик" всюду пройдет, а вот его дизель…
Андрей осторожно тронулся с места. Медленно, словно пешеход по тонкому льду, ощупывая гусеницами каждый сантиметр, трактор ступил на мост.
Олексан со своего сиденья, не отрываясь, смотрел на дизель Андрея, а мост под ним скрипел и ходил ходуном. Сердце его сжалось от страха. Казалось, что трактор ползет невыносимо медленно, время тянется и тянется… Наконец дизель сошел с моста на том берегу, и Олексан облегченно вздохнул. Мальчишки, следившие за ним затаив дыхание, зашумели, закричали, как стая галок: "Прошел, прошел!"
Андрей высунулся из кабины, махнул Олексану рукой:
– Давай!
Вцепившись в руль, не снимая ноги с педали сцепления, Олексан медленно поехал по шаткому мосту. Но странно: ему было сейчас совсем не страшно, не то, что за Андрея. Лишь когда очутился на твердой земле, он почувствовал, что все еще до боли в пальцах стискивает баранку.
– Молодец, Аликсан, якши! – крикнул Сабит с того берега. – Посмотрите, сейчас мой "козлик" бегом побежит!
После тяжелого дизеля и грузного "СХТЗ" мост даже не скрипнул под юрким, поджарым "козликом". Но мальчишки все равно закричали:
– Прошел, прошел!
Гришка стоял возле самого моста, готовый в любую минуту кинуться спасать трактор…
Возле колхозных складов, на лужайке, тракторы выстроились в ряд. Недолго оставалось ждать, пока освободится от снега земля. Отсюда – прямая дорога в поле.
Глава VIII
В этот день Олексан вернулся домой усталый. Во дворе его окликнула мать:
– Олексан, не переодевайся, в погреб надо слазить. Картошки набери: завтра в Акташе базар.
Олексан открыл крышку погреба и отшатнулся: в нос ударил тяжелый, гнилой запах.
Зоя заохала, засуетилась:
– Осто, да никак гниет картошка? Продавать скорей надо.
– А чего ждали? Еще зимой продали бы, – глухо отозвался Олексан, спускаясь в погреб.
– Ишь быстрый какой! Да кто же это картошку зимой продает? Зимой она у всех своя, кому нужна. А теперь на семена, дороже пойдет…
Набрав пудов десять, Олексан вытащил тяжелые мешки и ушел, а мать долго еще возилась в погребе, выбирала гнилые картофелины, бормотала:
– Экую пропасть добра сгноили… Чай, ведра три будет. А я-то недоглядела… Куда ее теперь? Корове разве? Ах ты, господи, недогляд какой!..
Назавтра Макар привел из колхоза лошадь, взял с собой в Акташ Олексана: случится мешки поднимать, воз стеречь – двое не один.
– Да вы глядите там, не продешевите, – пропуская телегу в ворота, беспокоилась Зоя, – с умом продавайте. С утра, может, много всего будет, попридержите, а к вечеру подороже отдадите.
Каждое воскресенье в самом центре Акташа, на большой площади, собирается шумный базар. На заре со всех окрестных деревень тянутся сюда пешие и конные – кто с товаром, а кто и просто так, поглядеть да послушать.
У самого въезда на площадь – ряд магазинов. В базарные дни здесь не протолкнешься. Расторопные завхозы и колхозные кладовщики тащат из селькоповского "Хозмага" колеса, хомуты, седелки и всякий инструмент.
В соседнем магазине "Когиза" школьники в один голос просят продать им самые нужные на свете вещи – учебники, карандаши и переводные картинки. В "Культмаге" кто-то пробует на патефоне новые пластинки: покупатель один, а слушателей – целый магазин. В просторном двухэтажном "Раймаге" рябит в глазах от ярких красок: женщины выбирают ткани. Стоят целый час возле прилавка, рассматривают материю на свет, пробуют на ощупь, отходят в сомнении, никак не могут решить: брать или подождать? Легко продать товар, а вот попробуй купить! Не будь здесь такого множества, все было бы проще: бери, что есть! А тут – глаза разбегаются…
Прямо перед магазинами через всю площадь тянутся крытые столы. На них грудами навалены овощи, в липовых кадушках – сотовый и откаченный мед, в берестяных туесах – сливочное и топленое масло, яйца, молоко, сметана… Богатый базар в Акташе!
За столиками, на еще не просохшей земле, располагаются со своими изделиями деревянных и металлических дел мастера. Народ это солидный, цену своему товару знают и покупателям не навязывают: сам смотри, выбирай, товар лицом. Хочешь – бери широкую лопату или дубовую кадку; хочешь – грабли, не пожалеешь: зубья дубовые, не на один сенокос сделаны; или вот топорище – доброе топорище, в руки возьмешь – легкое, а ударишь – толстую жердь разом перерубишь… А рядом – целая груда веников, штабеля деревянной и глиняной посуды.
Макар остановил лошадь возле скотного ряда.
– Олексан, посматривай тут, а я пойду насчет цен узнаю.
И, словно нырнул в толпу, сразу пропал. Через полчаса вынырнул уже с другой стороны.
– Не спрашивали? Картошка нынче дорогая, покупателей – не отобьешься. Будем ведрами продавать, пудами – продешевить можно. Открывай мешок.
Скоро к возу потянулись люди.
– Продаете? За сколько отдаешь, хозяин?
Олексан обернулся – голос показался знакомым. Пожилая женщина – учительница из Акташской средней школы. Перебирает картошку в мешке. Макар неторопливо ответил:
– Сами видите, картошка хорошая, крупная. Порченой нет. Чистый лорх. Хочешь в суп, хочешь – на семена.
– А вот гнилая!
Макар, чрезвычайно удивленный, наклонился к мешку и, выхватив попорченную картофелину, отбросил в сторону.
– Скажи пожалуйста, и откуда взялась? Да нет, вы не сомневайтесь, разве что одна такая попалась, а остальная – одна к одной, чистенькая!
Учительница развязала свою сумку.
– О цене-то не сказал, хозяин!
Макар пыхнул цигаркой, будто бы равнодушно бросил:
– Да что там – недорого. Ведро – десять.
Женщина удивленно взглянула на него и забрала сумку. В толпе зашумели:
– Послушай, дорогой гражданин: кто же картошку ведром продает? Почему не на пуды?
– Десять рублей за ведро!
– Знал, поди, когда вывезти…
– Моментом пользуются… Из камня масло выжмут!
Олексан стоял около воза, готовый провалиться сквозь землю. Узнала его старая учительница или нет? И зачем только поехал на базар, отец мог бы и сам управиться. Без него пусть хоть двадцать рублей запрашивает!
Люди, ворча, отошли от воза. Макар насмешливо посмотрел им вслед, оскалился:
– Ничего, граждане, еще раз придете! На базаре нынче картошки немного… Хо-хо, целую зиму хранил, берег, так задарма отдавать? Как бы не так. Нашли дурака!
Олексан еще не видел отца таким возбужденным. Глаза его блестели, торопливо ощупывали людей, мешки.
Вдруг откуда-то вынырнул Сабит. Видно, кого-то искал, беспокойно оглядывался вокруг. Олексан окликнул его:
– Сабит, кого потерял?
– A-а, это ты, Аликсан? Понимаешь, ищу Андрея. Из Дроздовки картошку привезли на машине. Продавать надо. Просили Андрея помогать, а его шайтан проглотил, что ли?
Сабит снова нырнул в толпу и затерялся в ней. Олексан еще немного постоял около воза и, видя, что отец не собирается трогаться с места, отправился бродить по базару.
Макар остался стоять со своей картошкой. Больше никто не подходил, даже не спрашивали цену. Однако Макар не беспокоился: покупатели найдутся – ждут, пока он цену сбавит. Ха, он, Макар, на это не пойдет, не ждите. Надо, так и за десять возьмете…
Но когда через час Олексан вернулся к возу, отец по-прежнему одиноко стоял возле полных мешков. Зло буркнул:
– Где ходишь? Давай поворачивай лошадь. Домой поедем!
– А как же картошку? Куда ее? – удивился Олексан.
– "Куда, куда"! – вспылил отец. – Домой, вот куда! Дроздовские привезли колхозную, цену сбили. Пуд за восемь продают, хозя-а-а-ева! Айда, н-н-оо!
Злость свою сорвал на лошади:
– Ну, пошевеливайся! Идет, шаги считает, проклятая, н-н-о!
Олексан сел было на телегу, но отец продолжал ругаться, и он, не выдержав, соскочил и пошел домой пешком, кружной дорогой.
Не мог он сейчас видеть отца, его морщинистый затылок, сгорбленную спину: "Эх, зря поехал! И Сабит все видел, наверное…" И опять все тот же вопрос: "Почему мы не как другие?"
Дома ужинали молча. Одна только Зоя, звеня посудой, наливала остывший суп и нудно ворчала:
– Колхозу – ему что… Дешевле продадут – не велик убыток. Скоро, поди, и носа на базар не покажешь…
Макар молчал, тяжело сопел. Олексан нехотя хлебал чуть теплый, с кружочками жира суп. В комнате было душно, как перед грозой, но окон все равно не открывали. Олексан с растущим раздражением прислушивался к жалобам матери. Это наконец становилось невыносимым.
Олексан положил ложку, встал из-за стола.
– Надо было, отец, продать картошку-то! Чего зря обратно ездили?
Макар поперхнулся, закашлялся, с побагровевшим лицом повернулся к Олексану.
– Что-о? По колхозной цене?
– Ну да! А чем наша картошка лучше?
Макар, уже не сдерживаясь, ударил кулаком по столу, на весь дом крикнул:
– Дурак! Сначала сам заработай! На готовом живешь, ну и не суйся куда не след!.. – И добавил обидное, ругательное слово.
Стало совсем тихо. Олексан хотел крикнуть в ответ, что ему ничего ихнего не нужно, что он сам на себя заработает, но сдержался, схватил фуражку и молча вышел.
Макар с Зоей остались вдвоем. Зоя вполголоса стала успокаивать Макара:
– Осто, Макар, и что это ты… Олексан совсем еще дите, по дурости так… Дай срок – за ум возьмется. Еще будет в дом приносить, не чужой ведь, сын.
Не отвечая жене, Макар сидел возле стола, опустив взлохмаченную голову, думал о чем-то своем.
Спать легли, не зажигая огня. В темноте Зоя долго шептала и вздыхала:
– Ох, господи, не оставь нас, убереги от злого глаза… Живем хорошо, а людям – зависть. Убереги от злодеев, господи, не оставь своими милостями. Вразуми сына…
Давно уже стемнело. Олексан все не возвращался. Во дворе Лусьтро скулил и повизгивал, точно жаловался на что-то.
Макар заворочался – видно, неудобно лёг, закололо сердце. Повернулся спиной к жене. Не в силах заснуть, долго лежал с открытыми глазами, переживая обиду, мучительно думал. Понял вдруг: сердце болит из-за Олексана. Нет, он теперь уже не дите, совсем не по дурости говорил эти слова. У него свое на уме. Подрос, а родителям – непонятный, чужой вроде… Что у него на уме?
Впервые подумал: кому же останется хозяйство, которое они с Зоей собирали по щепке, по крохам? Олексан, видно, хозяином не будет, в дом не принесет.
И, словно вторя тяжелым думам хозяина, во дворе скова жалобно завыл Лусьтро. "Если его не спросить, сам никогда первым не заговорит, все молчит. Будто в чужом доме живет… Ведь в хозяйстве все есть, многим на зависть живем, а Олексану будто все равно. Молчит, отворачивается. Ведь ему останется все хозяйство, жить здесь придется!"
Глава IX
Ледоход кончился, и Акашур угомонился, вошел в берега. На берегу остались следы большой воды: грязный ил, сучья, отливающие синевой куски льда. Эти льдины долго еще лежали на берегу, и из-под них со звоном бежали тоненькие веселые ручейки.
Тишину на полях спугнули люди. На склонах, где невозможно взять тракторами, пахали на лошадях. Крики и песни эхом отдавались в соседней ольховой роще.
В лучах солнца ослепительно сверкают отвалы плугов: они так отполированы землей, что можно смотреться в них как в зеркало. Лемеха с мягким шуршанием разрезают землю, будто острым ножом режут свежий, пахучий хлеб.
В акагуртской тракторной бригаде первым выехал в поле Андрей Мошков. Его дизель, сердито урча, уверенно прокладывал себе дорогу по еще не просохшему полю. Тяжелый пятикорпусный плуг выворачивал влажные пласты земли, и они быстро высыхали на солнце. За плугом скакали грачи, суетливо летали скворцы, внимательно осматривали вывороченную землю и быстро выхватывали зазевавшихся червячков. Бригадир Ушаков в черном прорезиненном плаще шел за плугом и тоже чем-то напоминал большого степенного грача.
Вслед за трактором Андрея в поле выехало все хозяйство бригады: зеленая заправочная тележка-двуколка, бочки с керосином, ящики, бидоны, запчасти… Всем этим теперь ведала Параска: правление колхоза на весь сезон закрепило ее за бригадой. У нее теперь своя телега и лошадь, и Параска очень этим гордится. Женщины посмеиваются над ней:
– Осто, Параска, тебя теперь не узнать!
– Да, она, видно, и сама стала трактористкой?
Но Параска себя в обиду не даст – в ответ весело машет рукой:
– Не ходить же всю жизнь с граблями да серпом! Может, и бригадиром стану!
Попробуй поговори с Параской! Бойкая женщина, как говорится, не дай бог попасться ей на язычок. И не только языком умеет болтать – на работу горяча, бегает как пери[6]6
Пери – волшебное существо, дух.
[Закрыть]. Женщины удивляются, глядя на нее.
– У тебя, Параска, много детей, как ты управляешься?
А Параска смеется:
– Двое плачут, двое смеются, а сама пляшу!
Конечно, ей трудно одной, но люди еще никогда не видели, чтобы Параска грустила или жаловалась. На это у нее времени нет. В бригаде она сразу же со всеми подружилась, стала хозяйски покрикивать, поторапливать. Бригадир Ушаков, всегда очень спокойный, рассудительный человек, узнав, что к бригаде прикреплена Параска, вздохнул:
– Ну, ребята, нынче простоя из-за воды или горючего не будет. Все будет на месте. Но зато и покоя не ждите. Параска – она мертвого заставит бегать!..
Дело в том, что Ушаков еще в прошлом году столкнулся с Параской. Трактористы не раз намекали бригадиру, что неплохо бы отведать лапши с курятиной. Ушаков, решив доставить своим "ребятам" удовольствие, и впрямь отправился в контору и выписал требование на трех куриц. Взял мешок и пошел на птицеферму. Навстречу ему вышла Параска.
– Курятинки захотелось отведать? Как же не захотеть, коли трактор второй день посреди поля стоит! Всего-то три курицы! Что так мало? Может, десяток возьмете?
Бригадир, человек миролюбивый, не чувствуя подвоха, скромно ответил, что пока хватит трех, а там видно будет… Тогда Параска махнула широким подолом перед самым носом бригадира и ядовито проговорила:
– Уйди с глаз! Не видать вам и гузки куриной! Сначала поработайте хорошенько, а потом и курятинку ешьте, бесстыжие!
Об этом случае каким-то образом узнали в МТС, и бригадиру стало просто грустно жить на земле – каждый встречный спрашивал: "Ну как, Ушаков, лапша с курицей?"
Вот почему Ушаков сразу предупредил своих трактористов, что с Параской надо быть настороже.
В бригаде, кроме новичков, было несколько старых трактористов. Олексану пришлось работать на одном тракторе с Очеем – очень молчаливым, замкнутым парнем, который мог заснуть в самые неподходящие минуты и в любом положении. Но больше всех повезло Сабиту: его напарником была девушка. Хотя Дарье следовало бы родиться мальчишкой! С детских лет она ходила и штанах, играла с ребятами, дразнила девчонок, которым от нее часто доставалось. И ко всему тому Дарья научилась играть на гармошке. Старухи, завидя ее, отплевывались: "Тьфу, бесстыжая! Разве девушке пристало в штанах ходить? Срамница!" Дарья не оставалась в долгу: "Куклы с кладбища, вот вы кто!" Дома старая ее мать берегла свадебный сундук; глядя на причуды дочери, все надеялась: авось когда-нибудь образумится, и сундук пригодится… В трактористки Дарья пошла по своей охоте: мужская работа! Правда, думала сесть на дизель, но пришлось примириться с "козликом".
Сабита она встретила неприветливо:
– A-а, курсант! Ох, уж эти мне "молодые механизаторы"!.. Предупреждаю: на "Универсале" старший тракторист – я! После первой же аварии выгоню. Понятно?
Сабит жаловался Андрею:
– Я попал к черноглазому шайтану. Съест она меня, валла!
Андрей засмеялся, подмигнул другу.
– Ничего, поладите. Ты только ничего против не говори, и все будет в полном порядке. Такие "шайтаны" не любят, чтоб их против шерсти гладили.
Был в бригаде еще один "старик" – учетчик, рыжий Коля. За свои двадцать пять лет, гоняясь за счастьем, успел он сменить бесчисленное количество должностей и наконец попал в пятую бригаду. Погоня за счастьем обошлась ему недешево: когда работал на какой-то станции по выгрузке, конец стальной проволоки выклюнул ему глаз. Но оставшийся единственный глаз был у Коли зоркий, и часто парень видел такое, чего многие не видят и двумя. Рыжая копна его волос до поздней осени не знала кепки, – уже падает снег, а Коля все еще ходит без шапки, пылая жарким огнем волос…
Андрей Мошков уже два дня работал, когда в поле выехали другие тракторы. Олексан на своем "СХТЗ" сначала не смог пахать: задние колеса глубоко оседали в мягкой почве, буксовали. Ушаков посоветовал вбить в каждую шпору дубовые клинья-уширители.
– А где их найти, клинья? – озадаченно спросил Олексан.
– Где? Вот штука! Ты знай, Кабышев: у нас в бригаде никогда не спрашивают "где и как?" Не маленькие. Ладно, для первого случая скажу, где их найти: твой отец – плотник, так вот у него не то, что дубовая чурка, но и чугунная, должно быть, имеется. Попроси, и дело с концом! Своему-то сыну не пожалеет.
Если послушать бригадира, все это очень просто. Но уж кто-кто, а Олексан знал, как неохотно расстается Макар со всякой вещью, которая попала к нему во двор. Из-за одной щепки ворчит, а тут – целый чурбан!
Однако другого выхода не было, и Олексан бегом помчался домой. Но дома как назло никого не оказалось. Олексан в раздумье ходил по двору, и тут на глаза ему попалась толстая дубовая чурка. Она давно уже Стояла под навесом – Макар ее как-то прикатил с конного двора. На чурке Макар тесал, пилил, строгал – пригодилась в хозяйстве.
И вот эту самую чурку, расколов надвое, притащил Олексан к трактору. Ушаков одобрительно кивнул:
– Ну вот, а спрашивал: "где да как?" Видишь, нашел! Кто ищет, тот всегда найдет, ты это, парень, учти.
С уширителямн дело пошло на лад. Олексан за день вспахал свои первые два-три гектара. Вечером, сдав смену Очею, он с легким сердцем возвращался домой. Что ни говори, сам вспахал. Значит, он может работать! Это настоящая работа! Теперь его не попрекнут, что живет на готовом – сам сможет помогать родителям: трактористы получают неплохо, и хлебом и деньгами…
Не успел он войти в комнату, как мать, словно облила холодной водой, закричала со слезами в голосе:
– Олексан, что наделал? Э-эх, дурак, дурак! Мы с отцом дни-ночи работаем, отдыху не видим…
Олексан, ничего не понимая, смотрел на мать. С трудом вспомнил: из-за этой чурки!
А Зоя не унималась:
– Хоть бы нас пожалел! Долго еще работать сможем? А этот – помочь не успел, а из дому уже тянет…
Хорошего настроения у Олексана как не бывало. Хотел, чтобы лучше было, а получилось… Одному сделаешь хорошо, другой обидится. И впрямь, со всеми добрым не будешь.
Прошло несколько дней, а отец ни словом не упомянул о чурке. Олексан уже стал жалеть, что так плохо думал об отце. Может, он такой же, как и все? Если заботится о своем хозяйстве, разве это плохо? Ведь каждому, наверно, хочется, чтоб жизнь у него была красивой и богатой.
Но неожиданно между ними снова легла тень.
Уже около недели работали в поле – с утра до вечера. Сам председатель Григорий Иванович Нянькин запрягал в плохонький тарантас своего жеребца и объезжал поля. Ребята смеялись ему вслед:
– И где это он откопал этот тарантас? Вот это председатель!
Видно, Григорий Иванович решил показать пример бережливости: есть в колхозе новый, хороший тарантас, а он вот ездит на стареньком, довоенном… Обнаружил на дороге рассыпанную пшеницу – целый день расспрашивал, выяснял, кто возил семена по этой дороге. По привычке пустился в длинные сложные расчеты: "Семена подвозят на пяти подводах. Если за день сделать три рейса да каждый раз просыпать по пятьдесят граммов…" Цифра получалась внушительная, и председатель забеспокоился: "Надо собрать правление, обсудить. Беречь надо, беречь, каждое зернышко на счету держать".
В эту самую минуту в контору зашел Кабышев Макар.
– A-а, Макар Петрович! Очень хорошо, что пришел. Садись, есть нерешенный вопрос.
И, щелкая на счетах, начал рассказывать о просыпанных семенах, о возможных потерях.
– Чувствуешь, Макар Петрович, куда это может нас завести? Всех нас, да, да! Для колхоза это – не пустяк. Этак мы никогда не поднимемся, да и в районе… не похвалят. Необходимо принять меры. Думаю срочно собрать правление. А?
Макар слушал председателя, время от времени кивал головой, но не прерывал: Григорий Иванович не любил, когда его прерывали. А про себя думал: "Эх, Григорий Иваныч! Правду сказали про тебя – "погремушка". Видишь малую блоху, за ней гоняешься, а большого дела не замечаешь. Зрения недостает, видно".
– Григорий Иваныч, такое дело: на ферме зеленую подкормку бросают на пол, коровы топчут. Хорошо бы кормушки сделать. Работы там немного. Без последствиев корма пропадают… Насчет кормушек и агроном говорила.
Григорий Иванович принял глубокомысленный вид. С минуту посидел молча, постукивая пальцами по столу. Потом решительно поднял голову:
– Подкормка, говоришь? Не до нее теперь. Сеять надо, сеять! Отстаем по сводке. В районе накачают за это. А кого накачают? Меня! А кормушки пока подождут. Эта девчонка суется, куда ей не следует. Вот так вот!
Макар не стал настаивать. Собственно говоря, кормушки эти ему не нужны – это только предлог, чтобы начать разговор о своем. Он сказал, а уж дальше пусть сами решают. Пока не прикажут, сам напрашиваться не станет. Правда, работы там немного, с двумя помощниками можно за день управиться.
Только, раз не просят, не заставляют, нечего соваться. Дома бы, конечно, он такого не стерпел, а тут не его дело…
Посидев еще немного, Кабышев начал издалека о своем деле:
– Земля нынче быстро поспела, Григорий Иваныч. Снег растаял, будто в горячем чае сахар.
– Почва просыхает, это верно, – отозвался председатель. – Весна в этом году… такая, вот именно, снег сошел, будто сахар в чаю.
– Земля-то как сохнет! В огороде, например, с комков уже пыль летит…
– Полетит, а как же! Да-а…
– Если огород сейчас не вспахать, все равно что кирпич на печке – затвердеет земля. Тогда картошку или тех же овощей не жди.
– Конечно, какие там овощи!
Макар начал мять в руках шапку.
– Вот я, Григорий Иваныч, хотел спросить: надо ведь колхозникам огороды пахать?
– Конечно, надо. Да, да, надо помочь колхозникам посадить картошку на личных участках.
Этого-то и ждал Макар.
– Так я бы завтра и начал! Хотел лошадку попросить.
Григорий Иванович искоса взглянул на Кабышева:
– Хм… Макар Петрович, не совсем хорошо получается. Ты – член правления. Пока никому лошадей не давали. Успел бы и после…
– Огородец у меня на взгорке, раньше всех просыхает. Если сегодня-завтра не вспахать, кирпичи будут, не огород…
Григорий Иванович снова покосился на Макара: "Тихий вроде, а хитер, ох как хитер!" Но все-таки выписал Кабышеву распоряжение насчет лошади.
На другой день Макар начал пахать свой огород. Зоя тоже, взяв вилы, вышла, стала разбрасывать навозные кучи. Весь навоз из своего хлева каждый год они вывозят себе в огород. Ни один ошметок не пропадет.
Макару дали хорошую лошадь: за час вспахал почти весь огород. Он легко шагает за плугом, крепко вцепившись в поручни, сильно сгорбившись, ступая короткими шажками. Привычным глазом успевает смотреть и за лошадью, и за плугом, и себе под ноги. Хорошо унавоженная земля с мягким шуршаньем отваливается из-под лемеха. Грачи и скворцы толкаются под самыми ногами пахаря, торопливо обгоняя друг друга, собирают червей. Откуда-то прилетела стая воробьев, посидели-поболтали на крыше сарая и, разом снявшись, полетели в сторону конного двора: там есть чем поживиться.
Огород Кабышевых вплотную подходит к участку – Марьи. Чтобы не ссориться, они каждый год оставляли полоску невспаханной земли. Из года в год эту межу не трогали ни Кабышевы, ни Марья.
Кончив пахать, Макар последний раз проехал с плугом вдоль всего огорода, возле самой межи. И в последнюю минуту не удержался – отхватил от межи длинную полоску в пол-лемеха. А затем еще… Зоя видела, что Макар уже забрался на соседский участок, однако ничего не сказала. Подумала: ничего, Марья одна, без семьи, куда ей одной столько земли… Зато свой огород на полшага стал шире. Ежели год выдастся урожайный, с этой полоски самое малое – пудов пять картошки можно выкопать.
Макар начал распрягать лошадь. И в это время Марье зачем-то понадобилось выйти в огород. Не сняла даже холщовый передник – видно, только что пришла с работы. Взглянув на вспаханный огород соседа, всплеснула руками:
– Осто-о, Макар, ты уж и межу себе отхватил! В мой огород залез!
Макар не успел ответить, как Зоя, покраснев от досады, огрызнулась:
– Бесстыжее твое лицо, Марьек! Нужна нам эта межа! Макар до нее и не доехал, а ты… Вовек ничего чужого не брали, а тут нате!..
Марья на минуту даже растерялась. Ведь врут, в глаза врут, да еще и отпираются! Ладно, она от одной-двух борозд не обеднеет. Только уж слишком стали нахальными эти Кабышевы, воруют да еще тебя же попрекают.
– Кусок изо рта торчит, да еще хотите откусить! Глаза у вас ненасытные, знаем! – зло ответила она.
– Тьфу, Марьек, чтоб у тебя на языке чирей выскочил! Зря наговариваешь на людей.
Ссора разгоралась, дальше – больше. У Марьи накопилась обида на соседей. Давно бы высказала им все, да случая не было.
Макар стоял, прячась за лошадью. Теперь ему стало неловко: черт дернул распахать эту межу! Марья остра на язык, разнесет по всей деревне… Он был бы рад незаметно уйти с огорода.
В этот момент появился Олексан. Возвращаясь домой обедать, он еще на улице услышал крики, но, прислушиваясь к голосам, так и не мог ничего разобрать. А когда понял, густо покраснел от стыда, как тогда в Акташе на базаре. Взглянул на отца: нагнувшись к плугу. Макар торопливо отстегивал постромки. Руки его дрожали, не слушались…
