Текст книги "Старый дом (сборник)"
Автор книги: Геннадий Красильников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Захаров поднялся, привычным движением, сунув большие пальцы под ремень, расправил гимнастерку, прошелся по комнате взад-вперед. Остановился против меня, вскинул голову, прищурился.
– Вот что, тезка. Давай-ка мы с тобой по-мужски потолкуем. Пожалуй, ты и в самом деле можешь потерять ориентиры. Это бывает. Захлестывает человека обыденщина, перестает он видеть за елочками настоящий лес. Поезжай-ка, дружок, учиться!
– Куда? – Предложение было таким неожиданным, что я здорово растерялся. – Среди зимы…
– Организуются курсы механиков по сельхозмашинам. Вчера в контору пришла бумажка, просят выделить человека, чтобы образование у него было не ниже десятилетки, потому что курсы ускоренные. Тебя, я уверен, возьмут, а мы со своей стороны тоже поддержим. Свое обещание насчет помощи с учебой я помню! Ну, так как же?
Алексей Кириллович захватил меня врасплох. Я был в затруднении и, честное слово, не знал, что сказать. Учиться на механика… О-о, от механика до инженера остается еще долгий путь!..
– А ведь я, Алексей Кириллович, рассчитывал… снова в институт заявление подать…
– Институт твой будет стоять на своем месте и, поверь мне, подождет сколько угодно. А учеба на курсах нисколько не повредит, к тому же это всего на три месяца. Подумай, иначе найдем другого.
Наверно, Алексей Кириллович заметил по выражению моего лица, как трудно было мне решать, и твердо сказал:
– Все, договорились! Готовься, через недельку на своей машине подброшу на станцию. И поменьше нытья: страсть как не уважаю нытиков, мокриц! А теперь… хочешь вина? Впрочем, я тебе не дам больше, С жуликами на промартели пил шампанское, а теперь будешь пить вермут с председателем-тридцатитысячником? Надо и совесть иметь! Ясно? Разные вина мешать не следует, а людей – тем более. Сейчас иди домой, а можешь и у меня переночевать. Хотя нет, тебе надо домой, обязательно домой! Мать будет беспокоиться. И не вздумай там шуметь с братом. С Новым годом, тезка, будь здоров и счастлив!
От Захарова я ушел в радостном ожидании чего-то хорошего. Это чувство не покидало меня с того момента, как переступил порог захаровского дома. Может быть, это просто потому, что в канун Нового года все люди ждут каких-то перемен? Но меня действительно ждали перемены, и я, окрыленный надеждой, шел навстречу им.
Нет, я не обманулся в своих ожиданиях больших перемен!
* * *
Дни перед отъездом проходят незаметно. Дома пока затишье, но чувствую, что оно непрочное. Рана лишь затянулась тонкой пленочкой, стоит сделать одно неосторожное движение, и она вновь откроется, вновь станет кровоточить. Сергей угрюмо молчит, лишь изредка выдавит слово-другое. Отец безучастно постукивает молотком, сучит дратву, подавленно вздыхает: таит в душе что-то свое, невысказанное. Узнав, что я еду учиться, он коротко бросил: «Сам знаешь…» Похоже, он теперь не очень верит в то, что я все-таки буду учиться.
Зато мать все эти дни особенно внимательна. Она готовит мне в дорогу еду, стирает и чинит белье, украдкой от отца вздыхает: не хочется ей отпускать "младшенького" от себя. Успокаиваю ее: "Ну что ты, мама, будто на три года провожаешь? Я еду всего на три месяца! Не заметишь, как вернусь обратно".
До самого отъезда я работал на строительстве. Услышав, что меня посылают учиться, Часовой завздыхал:
– Кто его знает, как оно будет, Лексей… Тебе бы в большую школу, чтобы сразу человеком стать. А курс… так себе. Курс – он и есть курс!
Дядя Олексае рассердился на Часового, обругал его и сказал:
– Не твое дело, Федосья, собирать чужие колосья!
Не слушай ты его, Олешка, запутает тебя богомолец наш, он ведь ни богу свечка, ни черту кочерга. Поезжай, по крайней мере, людей повидаешь, Какая ни есть, а учеба – она всегда учеба, от слова "учение". Жизнь – она вроде лесенки, одним махом по ней не взберешься – штаны порвешь! По ступеньке надо подниматься, но уж коли шагнул – чтоб было надежно. Езжай, Олешка, в колхозе нужным человеком станешь!
А Генка Киселев – тот взъерошился петушком, озорно толкнул меня в бок и зарычал:
– Ух, Алешка, кому живется, у того и петух несется! Везет тебе, чертяке! Будь у меня аттестат, я бы даже на курсы пожарников махнул… Ничего, годика через два аттестат будет лежать вот тут! – он похлопал себя по карману. – И мы не лаптем щи хлебаем!
Накануне отъезда мы возвращались с работы вместе. Дошли до проулка, Генке здесь сворачивать. Он задержался на минуту и неожиданно спросил со смешком:
– У нас, Лешка, в роду случайно староверы не водились?
– Да ты что, откуда взял?
– Нет, и серьезно! Девчата интересуются тобой: мол, Курбатов не из тех, которые…
Генка сказал такое, что от смущения у меня по затылку забегали жаркие мурашки. А он хохочет:
– Что, не угадал? Эх, Лешка, прямо скажу: губошлеп ты хороший! Да я бы на твоем месте… Слушай, давай напоследок сходим в наш клуб, а? Хоть с людьми попрощаешься, а то уедешь по-воровски!
В Чураеве есть большой сельский клуб, где через день "гоняют" киносеансы, часто устраиваются танцы. Но скуки там все равно хватает. Поэтому колхозные девчата и ребята ходят туда только ради кино, а вечера с плясками, песнями обычно проводят в своем колхозном клубе. Он, правда, невзрачный, тесноватый, но вполне устраивает любителей повеселиться. В этом клубе я был всего два-три раза, и, признаться, не очень понравилось: шумно, грязно и суматошно.
– Ну, так как же, а? – настаивал Генка. – Сходим вечерком? Да ты не жмись, силком тебя никто плясать не заставит. А не понравится – пойдем в кино. Значит, договорились? Зайду за тобой, жди! Я мигом…
Не успел я дома скинуть рабочую одежду, как в окно постучали. Чертов сын, уже примчался!
Генку не узнать – парень принарядился, будто на праздник. На нем черный полушубок, отороченный по бортам белым мехом, шапка-кубанка и новенькие чесанки, а сверх того еще в галошах.
– Ого, Генка, можно подумать, что ты свататься собрался!
– Нет, правда? – простодушно обрадовался мой друг, косясь на свои галоши. – Тут, брат, такое дело… Пошли?
К нашему приходу в клубе уже было шумно, десятка два молодых ребят и девушек сидели вдоль стен на скамейках, перебрасываясь шутками, пели вразнобой. Особняком, в сторонке сидит бригадир Василий, по-птичьи наклонив голову к гармони, безуспешно старается среди шума подобрать какой-то мотив. Заметив нас, он прервал свое занятие, повел плечами и растянул гармошку во все меха.
– A-а, пара чистых и нечистых! – громко усмехнулся бригадир. Девушки в уголочке зашептались, поглядывая на нас, кто-то сказал: "Девчата, глядите, пришли Алешка Курбатов с Генкой… Попался, который кусался! А пусть он попляшет, попросим, девчата!"
Васе приказали играть. Он неохотно послушался: видно, хотелось, чтобы подольше упрашивали, покланялись, Вдруг девушки, разом поднявшись, с шумом и хохотом окружили меня, оттерли от Генки, стали подпевать гармонисту, хлопая в ладоши:
Ой, играй, играй, гармошка,
А мы станем подпевать!
Ой, танцуй, танцуй, Алеша,
А мы станем помогать!
Калинка-малинка моя…
Я стоял посреди круга, красный от смущения, и не знал, как избавиться от этой «калинки». Человек отродясь не плясал, а тут его со всех сторон теребят, подталкивают, хохочут:
– Ну же, Алешенька!
– "Пляши, Матвей, не жалей лаптей!"
– Не выпустим, пока не спляшешь!..
Избавление пришло неожиданно: за меня заступилась Анна Балашова, урезонила развеселившихся подруг:
– Что пристали к человеку, девчата? Отобьете охоту, в другой раз к нам не придет…
Девушки отступились, я вырвался из круга, сказать точнее – выскочил пробкой. Ну, Генка, попадись ты мне сейчас, посчитаю твои ребрышки! Должно быть, он нарочно все подстроил, заранее подговорил девчат. Это на него похоже! Ишь, ухмыляется в сторонке, прячется за спины ребят. Спасибо Анне, иначе, пожалуй, и в самом деле пришлось бы выкидывать диковинные коленца! Где же она сама? Ага, вон, сидит с двумя подругами, о чем-то шепчутся. Вот они разом покосились в мою сторону, чему-то засмеялись. "Верно, про меня…" – догадался я, и от этой мысли сердце забилось чаще. Анну я впервые вижу такой: она в голубом шелковом платье, а поверх платья – белый расшитый передник. И глаза у нее, оказывается, под цвет платья – голубоватые. Почему-то до сих пор они казались серыми. Может быть, это просто от платья… Интересно, о чем они там? Анна снова украдкой посмотрела на меня, встретила мой взгляд и, стушевавшись, опустила глаза. Вот подруги опять тесно склонились, переговариваются между собой, Анна о чем-то смущенно просит соседку справа – толстушку с ярко-румяными круглыми щеками. Та закивала головой, засмеялась. О чем все-таки они шепчутся?
А в клуб, все идут и идут. С гвалтом и смехом ворвалась целая ватага ребят и девушек, все в снегу: устроили на улице "кучу малу". Ого, сколько в нашем Чураеве молодежи!
Бригадир Вася напрасно просил тишины: здесь его бригадирская власть оказалась бессильной, его не слушают. Наконец, он в отчаянии растянул меха, гармонь рявкнула и, перекрыв все голоса, грянула задорная плясовая. Стали вызывать: "Генка! Киселев! Генка!.."
Упрашивали его недолго, он сам вышел на середину круга, скинул полушубок, снял галоши, поправил шапку и, лихо присвистнув, – пошел, пошел! Вот уж никогда бы не подумал, что плотно сбитый, низенький ростом, мой дружок может так здорово, с удальским перестуком "оторвать" пляску! Генку долго не выпускали из круга, он плясал до пота, пока, наконец, не сменила его пара девушек. Киселев отошел в сторону, стал утираться платком. Я хотел подойти к нему, но не успел сделать шага, как кто-то ущипнул меня за локоть. Смотрю – а это круглощекая подружка Анны, тянет за рукав: "Пройдем в стороночку, слово есть к тебе". Отойдя подальше от танцующих, она быстро зашептала:
– Выйди на минутку, ждут тебя… Понял? Ух ты… Ну, иди, иди, чего уставился? Да не смотри ты так, глаза засмотришь! Иди уж…
Она почти силком вытолкала меня за дверь. Очутившись в темном коридоре, так толком ничего и не поняв, я застыл, прислушиваясь. Темно, тихо, никого… Думаю, подшутить снова решили, и уже повернулся было, чтобы зайти обратно, в этот момент из темноты кто-то шепотом позвал: "Алеша, постой…" По голосу догадался – Анна… Она в темноте отыскала мою руку, потянула за собой.
– Здесь ходят, – шепнула она, – заметят…
Все еще не догадываясь, в чем дело, я покорно двинулся следом за девушкой. Она дошла до угла, дальше не пошла. Отпустив мою руку, заговорила еле слышно:
– Алеша, ты не думай, что я такая… будто сама к тебе… Слышала, уезжаешь завтра, вот и решила поговорить. Только не сердись на меня, Алеша, прошу… Не могла я по-другому, после сам поймешь.
Я стою перед ней пень пеньком и не знаю, что сказать в ответ. Затем у меня вырвалось первое, что пришло на ум:
– Я и не сержусь, Анна, пожалуйста…
Она рывком вскинула голову, заглянула мне в лицо, и в это мгновение, искорками блеснув в лунном свете, быстро скатились по ее щеке две слезинки. А она стояла, словно застывшая, потом встрепенулась и вздохнула, быстро сунула руку за пазуху, торопливо вытащила небольшой сверток и вложила в мою ладонь.
– Возьми… Только не спрашивай ни о чем. После сам поймешь… До свидания, Алеша, счастливой тебе дороги!
Круто повернувшись, она кинулась бежать по улице. Опомнившись, я позвал ее:
– Анна! Подожди…
Она, не оглядываясь, махнула на бегу рукой и скрылась за домами. Потом я вспомнил о свертке, в волнении развернул бумажку – в руке у меня лежал аккуратно сложенный синий платочек… На одном уголочке я прочитал вышитые красным шелком слова: "Всегда с тобой". А выше – крохотный зелененький цветок.
…Из клуба мы шли с Киселевым. Он был возбужден, болтал без умолку, но я не прислушивался к его словам. Тогда Генка рассердился, встряхнул меня за плечо:
– Оглох, что ли? Или влюбился с первого взгляда?
– Влюбился? Точно, Генка, что-то в этом роде… Хочешь, расскажу? Только условие – зря не трепаться!
Генка надулся и обидчиво заявил:
– Не веришь – не рассказывай. Мог и не предупреждать!
– Ладно, я пошутил, Генка… Видишь ли, в этом случае худо придется не мне, а ей. Генка, я тебе как другу…
И я рассказал все, как было, ничего не утаив. О Рае Березиной тоже рассказал. Кто знает, может, о таких делах положено молчать, но в тот вечер я просто не мог оставаться один на один с самим собой, мне был нужен совет друга. А если не Генка Киселев, то кто же мой самый близкий друг? И разговор у нас был очень серьезный, самый настоящий мужской разговор.
– Правильно! – сказал под конец Генка. – Дело это – нешуточное. Выходит, понравился ты ей, если она сама решилась открыться. Это, брат, не часто бывает, чтобы девушка сама осмелилась. Насколько я разбираюсь в событиях, за ней ухлестывал бригадир, но счет сегодняшнего вечера: один ноль в твою пользу! Бита бригадирская карта!
Услышав эти Генкины слова, я живо почувствовал, как на голове у меня вырастает петушиный гребешок, честное слово! Но об этом, разумеется, Генке я ничего не сказал, хотя и распирало закричать на всю улицу: "Ага, Васька, не вышло! Ого-го, так и знай, Аннушки тебе не видать!"
– Вот везет чертовой кочерге! – незлобно ругнулся Генка. – Везет! Девушки сами ему на шею вешаются, а другой, может, нарочно старается, и хоть бы одна догадалась подарить свою утирочку! Эхма…
Дойдя до угла, мы стали прощаться, и здесь Генка заговорил без смеха.
– Жаль, не знаю доподлинно, что за девушка твоя Рая. Но про Анну я ничего плохого не могу сказать. Конечно, ей не угнаться за красотками из кинофильмов, но это дело десятое. Было б сердце хорошее, а остальное – наживется! Смотри сам, Лешка, только… девушку зря не обижай! Она, судя по всему, к тебе серьезно, от всей души. Я бы на твоем месте от счастья ревел! Ну, поживем – увидим… Ты завтра собираешься ехать? Провожать не приду, трактор на ремонте, а раз так, то давай попрощаемся. Будь здоров, желаю удачи!
Мы крепко стиснули друг другу руки, тряхнули разик-другой и разошлись. Шагая к дому, я привычно полез в карман, рука нащупала что-то мягкое. А, дареный платок! "Всегда с тобой"… Я вытащил его, долго разглядывал, ощупывал, наконец, не удержался и понюхал. Нет, он был совершенно чистый, свежий и не надушен духами. От него шел еле уловимый запах чего-то такого, чему я, как ни старался, найти названия не смог. Шевельнулось смутное сожаление, что завтра надо уезжать.
Да, завтра я уезжаю…
* * *
Курсы механиков по сельхозмашинам открывались впервые. Занятия начались с опозданием, а экзамены и вовсе отодвинулись на середину апреля.
Нас, курсантов, около полусотни человек. Народ подобрался пестрый: одни, подобно мне, окончили среднюю школу год-два назад, работали кто где; другие получили аттестат зрелости гораздо раньше, но по разным причинам не могли попасть в вуз. Двое из курсантов лишь минувшей осенью демобилизовались из армии, донашивают солдатское обмундирование – на службе не успели. С одним из них, русским парнем Арсением, я познакомился в первый же день: койки наши в общежитии оказались рядом. Он невысок ростом, худощав, на лине выпирают скулы, но весь точно свит из мускулов. Затевают ребята борьбу на ремнях – Арсений подряд гнет всех.
Арсений рассказал о себе. Среднюю школу закончил в армии, сдавал экзамены экстерном.
– Договаривался с дневальными, после отбоя, пробирался в ленинский уголок, гонял сам себя по учебникам, Старшина унюхал это дело, несколько раз ловил "на месте преступления", сыпал внеочередными нарядами. Понятное дело служба…
Я невольно любуюсь своим новым товарищем и, честно говоря, завидую его характеру: Арсений решительный человек, умеет все доводить до конца, это у него даже не умение, а просто привычка. "А как же иначе?" – удивляется он.
Как и Генка Киселев, Арсений остался в семье за старшего, обоим пришлось бросить учебу в школе, чтобы прокормить семью. А теперь оба учатся и работают. Как-то я рассказал ему о Генке: мол, трудно приходится человеку, работает трактористом и мечтает получить аттестат зрелости. Арсения это ничуть не удивило.
– Правильно делает, – сказал он просто. – В будущем оно так и пойдет: человек будет трудиться и одновременно учиться. А пока у нас слишком балуют молодежь: человеку давно пора жениться, детей иметь, а он бегает с книжками под мышкой: я, дескать, учащийся!.. Иные вот так бегают в студентах до сорока лет. Ну, скажи, какой из него работник? Да ему работать и времена не остается, хоть сразу на пенсию выходи! – Подумав, Арсений добавил: – Другу своему от меня привет передай, учебу свою, как ни трудно, пусть не бросает. Нашему брату сейчас один выход – ночами меньше спать…
За все время, пока мы жили вместе, я лишь один раз видел Арсения потерявшим обычную свою уравновешенность. Случилось это так: отшумели последние весенние бураны, остались после них лежать огромные, выше человека, сугробы. Совершенно задуло снегом дрова сельхозшколы, учебные машины. В общежитии второй день не топили, курсанты недовольно поругивали завхоза, истопника: "Заморозить хотят нас тут, как тараканов! Будем жаловаться начальству". Пытаясь как-то согреться, одни бегали из комнаты в комнату, толкались, подскакивали драчливыми петушками, другие, укрывшись одеялами, неподвижно лежали на койках: берегли тепло. Арсений торопливо накинул шинельку и вышел. Вернулся он через полчаса, от порога громко объявил:
– Ребята, завхоз дает лопаты, пошли снег счищать. Дрова будут!
Слова его встречены были без особого восторга, посыпались недовольные замечания, зашевелились даже лежавшие пол одеялами:
– Валяй, если приспичило!
– Есть подсобные рабочие, пусть они и выгребают!
– Мы сюда учиться приехали!
– Какой выискался, хо!..
Громче всех кричали ребята помоложе, мои сверстники. А один рыжеватый курсант высунул из-под одеяла ногу в дырявом валенке, помотал ею в воздухе:
– В таких корочках на мороз? – И под общий хохот добавил: – Я, если хотите знать, второй день в уборную не вылажу!..
Кровь отлила с лица Арсения, он сжал кулаки, одним прыжком очутился возле рыжего курсанта. И не успел парень спрятать под одеяло ногу, Арсений рывком сорвал его с койки, притянул к себе, спросил, задыхаясь, хриплым голосом:
– А ну, сволочь, повтори! Повтори, что ты сказал? Ух, ты…
Все ждали, что Арсений прибьет парня. Но этого не случилось. Прошла минута, вторая, в общежитии стояла мертвая тишина. Рыжий сразу сник, криво улыбнулся, выдавил из себя:
– Пусти, чего ты… Я ж пошутил, а он… Ну, сказал пойду, черт с тобой!..
Вечером во всех печах весело трещали березовые поленья. Арсений сидел на своей койке, уткнувшись в книгу, читал. Но читалось ему плохо, оторвавшись от страницы, он подолгу сидел неподвижно, вперив взор в невидимую точку. Захлопнув книгу, он оглянулся, негромко позвал:
– Курбатов! Не спишь?
– Нет…
Арсений запустил обе пятерни в свои густые вьющиеся волосы, облокотился на колени, замотал головой, словно от боли.
– Психанул я нынче, Алешка. Предохранитель соскочил, понимаешь… Подумай: разве можно в таком положении ходить "ручки в брючки"? Другой, может, скажет: "А какое твое дело, что, тебе больше других надо?" Таким и земли-то немного требуется, всего три аршина. Помнишь, у Чехова насчет этого здорово: мне, говорит, мало трех аршин, мне весь мир нужен. Точно не помню, но что-то в таком духе. Метко сказано!.. А теперь ответь: откуда берутся такие вот сволочи в дырявых валенках? Нет, ты только погляди на вето: ведь родился он в наши годы, может, даже одних с тобой лет. Но вот ты ни слова не сказал, пошел и взял лопату, а рыжий стал свою поганую пятку выставлять. Почему, не знаешь? Я вот тоже не знаю, не разобрался пока до конца. Кинофильмы смотрим, в книгах читаем, как в гражданскую войну комсомольцы добровольно уходили на фронт, а кончилась война – взялись восстанавливать порушенное хозяйство. Раздетые, разутые, впроголодь… В руках лопата, кирка, а за спиной – трехлинейка болтается. Возьми, например, того же Корчагина или… да ты сам всех их знаешь. И в прошлую войну комсомол показал себя: Матросов, краснодонцы, Зоя, Гастелло… Потом снова строительство, и уж совсем свежий пример – целина, Братск… Все это так. Но меня беспокоит другое, нет-нет да и мелькнет мыслишка: а не заплыли мы малость жирком? Небось замечаешь на Красной улице лохматых фраеров в брючках-кишочках, в немыслимых пиджачках с саженными плечами? Родители ихние, должно быть, немалые деньги получают. Ну, если заслуживает человек – не жалко, пусть по труду своему получает. А сынки при чем?.. Вечерком они слетаются в рестораны, кафе, пьют, жрут, гогочут, ну совсем как жеребчики, коих держат на чистом овсе, да еще сырыми яйцами поят, чтоб к кобылам звало! О, черт!.. Ладно, с этим можно бы еще так или сяк помириться, пойти на сосуществование. Но после вина, жратвы они начинают скверно отрыгивать, кисленькие рожицы строят: дескать, и одеваемся мы хуже, чем на Западе, и танцуем не те танцы. Такая мокрица сквозь гнилые зубы ядовитую слюну цедит: "Фи, советские моды безвкусны, советские фильмы скучны…" Я не знаю, как еще советский хлеб не кажется им горьким! Хлеб-то они хаять все-таки не осмеливаются. Ну, скажи, Алешка, откуда берутся эти хаятели? Они, как я думаю, сами нахально рождаются, прут из навоза, точно полынь или репейник. Эх!..
Сжав руками голову, Арсений тоскливо замычал, скрипнул зубами.
– Это верно, Арсений, такие у нас встречаются… Но нельзя всех под одну гребенку равнять. Сибирь, казахстанскую целину – этого от комсомола, от нашей молодежи не отнимешь. Согласен?
Арсений будто очнулся, секунду-другую смотрел на меня непонимающе.
– А, целину, говоришь? Правильно, я ж об этом и говорю… Пойми меня правильно. Вот в седьмом классе мы проходили Конституцию, точно попугайчики, заучивали наизусть статьи, бойко тараторили: "Граждане СССР имеют право на труд, на отдых, на образование…" Выпалишь без запинки – учительница ставит в дневнике жирную, красивую "пятерку". А в суть… в суть этих прав мы и не старались вникать: право так право, ну и ладно! Нам бы скорее на улицу, футбол погонять. А расскажи мне об этих правах попозднее, когда я уже успел набить себе на руках мозоли, тогда я эти права и без зубрежки запомнил бы! А так, – вяло закончил Арсений, – от зубрежки пользы мало. Мало пользы пацану в тринадцать-четырнадцать лет о правах толковать…
Курсанты давно спали, а мы с Арсением до поздней ночи вели разговор; больше, конечно, говорил Арсений. Временами начинало казаться, что говорит он обо мне самом, будто незримо следил за моей жизнью.
Когда захлопал крыльями и закукарекал завхозовский петух, Арсений молча принялся стаскивать сапоги.
– Отбой, Алеша! Отложим до утра решение мировых проблем. Доброй ночи!..
В город весна приходит раньше, чем в деревню. У нас в это время лишь начинает пригревать, по краям крыш появляются первые робкие проталинки; капельки талого снега, дрожа на ветру, беззвучно падают в рыхлый снег. Воробьи начинают сбиваться в стаи, ведут на деревьях бесконечные споры, как видно, обсуждают квартирный вопрос: на зиму они, заняли пустующие дачи-скворечники, но вот скоро прибудут законные владельцы, и придется выселиться Хлопотное дело!..
А в городе уже настоящая весна, с крыш срываются ливневые потоки, обрушиваются на головы, плечи прохожих, но все довольны, девушки звонко хохочут. Весна… После занятий я выхожу бродить по улицам, часами стою на углу шумной площади, наблюдая, как образуются и исчезают людские водовороты на автобусной остановке. Порой меня охватывает неудержимое желание кинуться в этот водоворот, смешаться с толпой, вскочить в красно-желтый автобус и мчаться навстречу чему-то.
Подолгу простаиваю я перед большими щитами с объявлениями "Требуются слесари… счетоводы… плотники… механики…" Ага, плотником я мог бы пойти работать, теперь мог бы! Да и механиком, пожалуй, мог бы. А в прошлом году я с горьким чувством зависти проходил мимо таких объявлений: даже плотницкое дело для меня тогда являлось недосягаемой высотой. А интересно, пойти бы по какому-нибудь адресу и спросить: "Вам нужен специалист?" – "Да, да! Пам нужен шофер". – "К сожалению, я механик по сельхозмашинам". – "А, очень жаль, дорогой товарищ". И разговор очень вежливый, на "вы". Великое дело – специальность! Можно было бы прийти к тому самому начальнику, который предлагал мне в прошлом году работу помощника маляра. Растирать известь. Должно быть, там и сейчас нужны рабочие – в городе идет "большое строительство. Но теперь я могу спокойно заявить: "Нет, помощник маляра – это меня не устраивает. Я – механик плюс плотник. До свидания!.."
Однажды, проходя по улице, я вздрогнул и остановился: фигура идущей шагах в двадцати от меня девушки поразительно была похожа на Раину. Тот же рост, походка, и даже зеленое пальто с коричневым цигейковым воротником – все было Раино. По веря своим глазам, я кинулся вслед за девушкой. Она шла быстро, зеленое пальто мелькало в толпе прохожих; неожиданно сбоку от меня зазвенел звонок трамвая, и за те полминуты, пока передо мной проходил вагон трамвая, зеленое пальто где-то затерялось. Тщетно осматривался я вокруг – девушка, похожая на Раю, точно сквозь землю провалилась. Постепенно я успокоился, стал уверять себя: ну, конечно, показалось… Мало ли девушек одного роста с Раей, а зеленое пальто… А сколько шьют таких пальто в сотнях ателье разных городов! Нет, нет, это была не она – Рая учится в другом большом городе, очень далеко отсюда. Еще раз оглянувшись вокруг, я побрел в общежитие. Должно быть, просто-напросто весна, капель с крыш и оживление людское немного расстроили мое воображение. Я зашагал в общежитие, за моей спиной огненно-красными змейками извивались неоновые буквы: ресторан "Уют".
* * *
Учеба наша пришла к концу, мы сдали экзамены и получили небольшие, аккуратненькие книжечки-удостоверения. Книжечка легко умещалась на ладони, я долго ее рассматривал, перечитывая снова и снова: «Удостоверяется, что Курбатову Алексею Петровичу присвоена квалификация механика по сельскохозяйственным машинам». Удостоверение я спрятал во внутренний карман пиджака и для верности застегнул булавкой. Эта маленькая картонная книжечка влила в меня удивительную бодрость: что ни говори, а на вопрос «кто ты и что ты?» теперь я без краски стыда могу ответить: я – механик. Это значит, у меня на этой земле есть свое место, я получил постоянную прописку в великой семье мастеров и умельцев!
…Разъезжаются по домам новоиспеченные механики. Этой ночью отходит и мой поезд. Вдвоем с Арсением мы решили напоследок побродить по городу, сделать кое-какие покупки. G этим делом справились быстро: один из нас становился в очередь к продавцу, другой – к кассе. "Разделение труда повышает производительность!" – весело заметил Арсений.
Вышли на Красную улицу, и здесь Арсению неожиданно пришла прямо-таки гениальная мысль.
– У тебя как, денег на дорогу хватит? Ага, уже и билет в кармане? Поезд подождет, а сейчас давай махнем в "Уют", обмоем наши дипломы! – он потянул меня к массивным дверям ресторана. – Пошли, пошли… Кутнем рубля на… три!
Это был единственный в городе ресторан первого разряда. Именно сюда толкнулся я прошлым летом, но был вынужден довольствоваться холодными пирожками с лотка. Недоверие к ресторану сохранилось во мне до сих пор: а вдруг снова не пустят, как говорится, хватанешь шилом масла?..
Но ничего такого не случилось. Мы разделись, сдали одежду в гардероб, прошли в зал. Арсений облюбовал столик в углу, под раскидистым фикусом. Ядовитозеленые его листья оказались картонными. В ресторане было тихо, малолюдно, за двумя-тремя столиками не спеша обедали человек пять. Возле кассы скучали официантки в белых передниках, в одинаковых платьях, с кружевными наколками на волосах, что делало их похожими на строгих богородиц с икон нашей соседки Чочии.
– Днем тут тихо, мирно, все как полагается. А приди вечером часиков в десять – свободного места не сыщешь, набиваются впритирочку… Вон там, в уголочке, оркестр играет – здо-о-ро-вые дядьки! Дудят себе, наигрывают, между делом винцом балуются. Работенка мировая…
Арсений морщился, ворчал вполголоса, рассматривая меню.
– О, солянка, рубль тридцать пять копеек! Калькуляция тютелька в тютельку, дневной заработок уборщицы-поломойки. Черт, и где они такие цены берут?
Минут через десять к нам неслышно подошла официантка, встала за моей спиной, тихо спросила:
– Что будете заказывать?
Голос ее словно током пронизал меня. Не веря своим ушам, я обернулся и… Да, это была она, Рая Березина, моя подруга по школе и первая любовь. Она стояла позади меня, опершись одной рукой на спинку стула, в другой держала крохотный блокнотик и огрызок карандаша. Она тоже узнала меня, рука с блокнотиком дрогнула, губы задрожали, Рая прикусила их. Молчание длилось, вероятно, недолго, но мне показалось, что прошло много времени. Я поднялся, протянул руку.
– Ну, здравствуй, Рая…
– Здравствуй, Алеша…
Мы стоим друг против друга, ошеломленные встречей, в голове назойливо вертится мысль: "Что же еще сказать?" Арсений, видимо, понял наше смущение по-своему: пробормотав что-то вроде "эх, забыл в пальто папиросы", поспешно отошел от нас. Рая первая пришла в себя, принужденно улыбнувшись, сказала:
– Вот так встреча, нарочно не придумаешь! А ты… какими судьбами у нас?
Она быстро оглянулась и присела на краешек стула. Как часто думал я о встрече с ней, но отчего мы не в силах прямо взглянуть друг другу в глаза? Отчего забылись все те слова, которые я собирался сказать ей?
– Еду домой, поезд сегодня ночью… Учился здесь. На механика.
– A-а… Мама писала, что в институт ты не попал. Это уж кому как повезет. Жизнь порой похожа на лотерею…
"Рая, Рая, о чем ты говоришь? И почему ты здесь? Ведь я все время был уверен, что ты в институте! Почему ты в этом городе? Что случилось?"
Она, видимо, поняла, усмехнулась.
– Не можешь понять, почему я здесь? История обычная: не прошла по конкурсу. Так же, как и ты… Устроилась сюда, пока официанткой, а там обещали на курсы послать.
– А почему ты… не вернулась в Чураево?
– Я там ничего своего не забыла! – с непонятной ожесточенностью в голосе отрезала она. – Дурой была, что столько лет зря потеряла там, а умные люди сразу после семилетки в город бегут! Что мы видели в Чураеве? И не жили вовсе, а так… вид один, что жили. Здесь, по крайней мере, людей всяких видишь, и жизнь такая интересная, танцы каждый вечер под оркестр, люди красиво одеваются, среди них себя человеком чувствуешь. А в Чураеве твоем что? Лекции про кукурузу да про надои, да танцульки под разбитый баян, вот и вся культура! Нет уж, Алешенька, если тебе нравится, пожалуйста, живи в Чураеве, а меня теперь шоколадкой не заманишь! И чем я виновата, чтобы пропадать в такой глуши, когда люди в городе в свое удовольствие живут? Я-то чем хуже их уродилась, скажи?
