Текст книги "Старый дом (сборник)"
Автор книги: Геннадий Красильников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)
– На одном листочке всего написала, негодница! Мол, учусь, живу хорошо, вот и все письмо. А зимой сюда не собирается, дескать, далеко, хлопотно в дороге… Не понять ей, что мать ее ждет не дождется! Пока маленькие, мать вам нужна, а крылышки вырастут – и до свиданьица! – Женщина и впрямь прослезилась, принялась утирать глаза уголком платка. Горестно махнув рукой, она пошла своей дорогой.
"Значит, Рая меня не забыла, помнит! Только почему не пишет? Может, взять у тетки Феклы адрес и написать первому? Нет, пусть лучше она напишет, а я подожду. Ведь всегда первым должен подать весточку тот, кто уехал… Подожду… Времени у меня впереди много".
Дома ожидала новость: едва успел ступить через порог, навстречу из-за стола поднялся брат Сергей.
– A-а, навозник-колхозник! – усмехнулся он, протягивая руку. – Ну, здорово живем?
Мы пожали друг другу руки и неловко замолчали, не зная, о чем дальше говорить. С детства у нас с Сергеем было мало общего, мы росли разными, вот и теперь, встретившись, не знали, что сказать друг другу. Сергей потоптался на месте, потом подошел к столу – там стояла распечатанная бутылочка – с маху налил полстакана, протянул мне:
– Выпьешь в честь встречи?
– Нет, Сергей, извини, я не хочу.
– Ого, слышь, отец? – деланно засмеялся Сергей и, помедлив, поставил стакан на стол. Прищурившись, стал приглядываться ко мне. Он был уже заметно пьян, но старался не показать этого. – Или… брезгуешь выпить со своим родителем и родным братом? А? Охо-хо, Алексей Петрович, уважь, пожалуйста!
Меня неприятно кольнуло кривлянье Сергея.
– Брось, Сергей… Я сказал, пить не буду. Угощай отца, маме подай, а я не хочу.
Сергей прикусил губу, уставился на меня тяжелым взглядом.
– А ты, браток, не учи меня! – раздельно произнес он. – Я сам знаю, кому поднести, а кого обойти. Ясно? Пр-рошу не учить. В этом доме, как я понимаю, пока все рядовые, ин-же-не-ров тут нет! Так?
Сергей перешел на крик. Мать вышла из-за перегородки, с укором скрестила руки на груди.
– Сергунь, ты бы ложился, устал, поди, с дороги… Ляг, выспись. Олешке тоже утречком рано вставать…
Мягкий голос матери подействовал на Сергея, он сник, сгорбился.
– Ладно, мама… И в самом деле, устал я что-то с дороги, разморило… Спать хочу… найдется у вас для меня местечко?
Вскоре он разделся, лёг на широкой лавке и, свернувшись под тулупом, негромко захрапел. Отец медлил ложиться, сидел за столом, дрожащей рукой поглаживал культю. Она тоже заметно подрагивала, точно жила своей, отдельной жизнью. Но вот отец поднялся, потянулся за костылями и огромной подбитой птицей запрыгал к своей лежанке. Мать убрала со стола ополовиненную бутылку, неслышно дунула на лампу. Стало темно, беспокойная тишина заполнила дом.
* * *
Больше недели свирепствовал буран, солнце не показывалось из-за туч, а с севера дул и дул слепящий, выжимающий из глаз слезы ветер. Снег в воздухе, на земле, проникает через самые, казалось бы, немыслимо малые щели. У нас между двойными рамами насыпало целый сугроб.
Между домами, в прогалах остались после бурана огромные застывшие снежные валы с причудливыми, точно изваянными гребнями. Мальчишки с восторгом штурмуют их, утопая по пояс в снегу. Мне становится немножко грустно: кажется, лишь вчера я так же радовался сугробам, а сейчас с нетерпением жду, когда они исчезнут. Еще только ползимы прошло, а я так жду весну!..
Завтра Новый год. От кого-то я слышал: "Как на Новый год, так и весь год". Пока учился, было привычно встречать Новый год в школе, там у нас каждый раз устраивали бал-маскарад. Правда, маскарадных костюмов у меня не было, но среди своих ребят и без того веселья хватало. До недавнего времени я не слишком задумывался над тем, как встречу наступающий год. Представлялось, что пути-дороги проложены на много лет вперед, и не стоило об этом беспокоиться заранее. Думалось так: окончу среднюю школу, поступлю в институт, а дальше… Дальше, конечно, стану инженером… Словом, о будущем я не слишком беспокоился.
Накануне вечером вся наша семья собралась вместе. Мать была занята вязанием: запасает на нас, троих мужчин, теплые шерстяные варежки, носки. Керосиновая лампа горит красноватым светом, матери приходится вплотную придвигаться к огню, быстрые молнии играют на ее проворных спицах. Не дождусь, когда вспыхнет электрический свет. Не я один – все ждут. Поговаривают, что от Камы протянут высоковольтную линию, но это не скоро, пока же в Чураеве во всех домах коротают вечера вокруг керосиновых ламп. Правда, Алексей Кириллович на одном собрании пообещал, что весной у нас будет свой генератор. Но до весны еще так много дней…
Облокотившись на краешек стола, я читаю взятую из библиотеки книгу, а одним ухом прислушиваюсь к негромкому разговору отца с Сергеем. Они сидят, поджав ноги, на полу, возле раскаленной железной печки. Отец время от времени открывает дверцу печки, ворошит головешки, и красный отсвет огня играет на его скулах. Весело потрескивают дрова, в трубе гудит пламя, временами с улицы доносятся звуки, похожие на выстрелы: крепчает, ярится мороз.
Сергеи рассказывает о своей поездке:
– Был я и на шахте… Рассказывали, что шахтеры крепко зарабатывают. И верно, работа у них не из легких, но зарабатывают прилично. Многие на своих автомашинах разъезжают, квартиры у них хорошие. Приглянулось мне, как они живут. Думаю, тут и осяду, устроюсь на шахте. Хотелось сразу в забой, да не тут-то было!.. Сунули в руки совковую лопату, и айда – снег на машину нагружать. Недельку проваландался на этой работе, на второй – плюнул: нехитрое дело, такую халтурку везде сыщешь. Да-a, не простая это штука, оказывается, – устроиться на шахту, к самому угольку. Сказали прямо: для начала на поверхности поработай, а там посмотрим, может, и в забой пойдешь. Предлагали на курсы, но я не пошел – больно долго ждать! Эх, коли не хватает образования, выше пупка не прыгнешь… А тут как раз письмо от вас пришло, и надумал домой. Не знаю, может, и не стоило?
Отец сунул в печурку несколько щепок, прикурил от уголька. На вопрос брата ответил не сразу.
– Новый председатель в крестьянском деле разбирается и с народом советуется… Поправляться стал колхоз, заметно вперед двинулся. Ежели и дальше так пойдет, гляди, не хуже людей станем жить… За скотину Захаров крепко взялся, сплошь новые помещения надумал ставить. Вон, Олешка тоже там с топором управляется. Свинарник новый рубят…
– Знаю, – нехотя отозвался Сергей. – Вижу, старается. Небось будешь тянуться, если на хвост сапогом наступят!
Я отодвинул книгу в сторонку: чувствую, что Сергей ищет зацепку, чтоб придраться ко мне.
– Да-a, такие дела… – неопределенно тянет он. – Ну, скажем, дам я согласие в колхозе работать, может, и машину мне новую дадут, и все прочее. А дальше? Известно, старая песенка: кто-то будет ишачить день и ночь, а кто лета выжидать, чтоб махнуть учиться, так? Шалишь, дураков в наше время не осталось!
Я захлопнул книгу, встал из-за стола.
– Ты это про меня, Сергей?
Он тоже распрямился, но остался сидеть, зло поглядывая в мою сторону.
– Про дядю твоего! А что, скажешь, неправда. Мать с отцом выучили тебя, сил не жалели, а ты им чем помог? Пока что-то в хозяйстве копейки твоей не видно! Небось не знаешь, сколько из-за тебя мать слез пролила? Ученый ты, а… бессовестный! Эх, жаль, дурак я был, что бросил учебу… И все из-за тебя, слышишь? На моем горбу ты выучился!.. Наш брат дорогу мостит да землю унавоживает, а вы, ученые, по готовенькому дальше катите! А потом на нас же и плюете: дескать, смешно, простых вещей не знаете. Или неправду я говорю? То-то, молчишь! Эх ты!.. – Сергей выругался, сплюнул на печку, раскаленное железо яростно зашипело.
Мать отложила вязанье, протягивая руки к Сергею, со слезами в голосе заговорила:
– Господи-и, Сергей, зачем ты такое говоришь? Опомнись! Олешка тебе брат родной, неужто можно так? Молод еще он, когда было ему зарабатывать? Живите себе мирно, авось уладится все…
Слова матери еще больше распалили брата. Он с первого дня своего приезда ждал случая схватиться со мной, но мать каждый раз умело отводила назревающую ссору. Но рано или поздно нарыв должен был прорваться! Отец сидит молча, не вмешивается, и не понять, на чьей он стороне. Может быть, ему самому неловко перед Сергеем за то, что рано оторвал его от ученья. Какой у него несчастный вид: сидит маленький, растерянный, с дергающейся культей. Раньше я как-то не замечал, что отец у нас невысокого роста, с худыми плечами, лицо сплошь в густом узоре морщин, волосы давно схвачены сединой. Как сильно постарел он за последний год! И немалая доля вины за это лежит на мне: от плохого сына седеет отец…
– Мама, не заступайся за него, у тебя пока двое сыновей! – с горечью бросил Сергей и снова повернулся ко мне: – Что же ты молчишь, любимчик? Так вот, знай наперед, – с холодным бешенством произнес он, – гнуть за тебя спину я больше не согласен. Хватит с меня, понял?! Сорок лет, как лакеев нет! Ты ведь все равно нацеливаешься драть от нас, ну так катись к чертовой матери, а нет – тогда я снова уеду! А хлебать с тобой из одной чашки не буду, да и ты сам, думаю, не станешь, если… хоть капелька совести в тебе осталась!
В доме стало тихо. Мать с отцом молчат, ни за кого не заступаясь. На чью же сторону им встать? Если на мою – тогда Сергей уедет, ему нечего терять. А если останется, он будет кормить их, не даст хозяйству развалиться. На него-то можно положиться, он с детства помогал родителям. А на меня надежды мало… Еще неизвестно, что из меня получится.
В доме стояла тишина, лишь в печурке потрескивали поленья. Но вот мать судорожно, со всхлипом вздохнула, и звук этот вернул меня из забытья. Показалось, что все ждут от меня чего-то. Но что я им скажу? Сергей прав: моего в этом доме пока нет, я только пользовался здесь готовым. Как это сказал Захаров? А, он сказал, что кроме "дай!", есть еще и слово "возьми". Я знал до сих пор одно – "дай!" Нет, мне нечего им сказать…
Сняв с гвоздя фуфайку, я стал молча одеваться. Мать встревоженно спросила:
– Олеша, куда ты? На улице ночь, темно. Не ходи, сынок. И зачем вы ругаетесь, Серга? Сказал бы им свое слово, Петр…
– Пройдусь… – ответил я матери. Никто меня удерживать не стал.
Во дворе было морозно, снег под ногами звенел от малейшего шага. В голубоватом свете луны вспыхивает, искрится снег, сотнями цветов горят огоньки величиной с булавочную головку. Холодные, негреющие огоньки… Из-за речки, со стороны клуба, доносятся голоса, смех, казалось, будто они рядом, всего через улицу. Внезапно я вспомнил: ведь сегодня люди встречают Новый год! Завтра начнется другой год, и все еще долго будут ошибаться, писать второпях цифру старого года. И опять вспомнилось: "Как на Новый год, так и весь год". Для меня он начинается невесело. А может, это просто последний неудачный день старого года?
Что-то быстро скатилось по моей щеке, оставив щекочущий след. Должно быть, это была просто снежинка, такая же одинокая в эту новогоднюю ночь, как и я. Впрочем, откуда ей взяться, если небо совершенно чистое? Ну, мало ли что… Это была лишь одна заблудившаяся снежинка, и вот она упала на мое лицо. Только одна. Больше их не будет. Надо взять себя в руки. Надо!
Где-то близко скрипнули и стукнули ворота, кто-то вразвалку идет по дороге в мою сторону. В голубом свете луны лица человека не различить, лишь когда он подошел совсем близко, я узнал Мишку Симонова. Он удивился, встретив меня одного; от него несло тяжелым перегаром самогона.
– О, Алешка, друг милый! Ты чего тут торчишь без компании? Ну-у, это не дело, этот номер не пройдет! Айда, пошли со мной, там, знаешь, какая компания сколотилась… Не спрашивай, придешь – узнаешь. Ну, пошли, поехали!
Мне было все равно, где и с кем провести эту ночь, лишь бы среди людей, потому что на душе было очень скверно, пожалуй, так скверно еще никогда не было.
Он привел меня к Архипу Волкову. Войдя в дверь первым, Мишка по-пьяному громко сказал:
– Видали, кого в гости привел? Первый парень на деревне – Алешка Курбатов! Понимаете, стоит на дороге, морду задрал к луне, скучает… Хо-хо, Алешка!.. "Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, что ж собакам ты спать не даешь!" – запел он и, довольный своей шуткой, захохотал.
У Волкова я раньше не бывал, поэтому с любопытством стал осматриваться. Мишка не соврал: у хозяина были гости. Кроме самого Архипа, за столом сидят его жена, тетка Фекла и незнакомый мужчина – его я вижу впервые. Видимо, мое неожиданное появление прервало их оживленную беседу, все выжидательно смолкли. Мишка подмигнул хозяину и принялся ухаживать за мной:
– Алексей Петрович, прошу! – снял с меня фуфайку, с шутовским поклоном повесил. Тут же подлетел к столу, схватил полный стакан и снова с поклоном подал мне:
– Доброму гостю почет и уважение! Дом хорош, и хозяин нам гож! Трахни, Алешка!
Я отшатнулся: шибануло в нос резким запахом крепкого первача.
– Мишка, не надо! Отстань, не буду я…
– О-хо? – удивился Мишка. – Ну, ты это брось. Девичье "нет" – не отказ. Знаешь, попал к Волкову – по-волчьи… пей!
Симонов снова хрипло засмеялся.
– Ну, держи, что ль! Ломается, как…
Он рывком сунул мне в руки стакан, но я не удержал его, он упал и разбился, вонючая жидкость растеклась по полу. Мишка рассердился:
– Ну и сиди себе! Дурак, дают – бери, бьют – беги!
Жена хозяина – разжиревшая, похожая на растрепанную ветром копну – суетливо вылезла из-за стола, заговорила приторным голоском:
– Ой, спасибичка, что заглянул, Олешенька! В соседях живем, а друг у дружки не бываем, будто в разных царствах… Ой, уважил, уважил, Олешенька, спасибо, милый! Проходи, проходи, дорогим гостем будешь. За стол пройди, Олешенька, за стол!
Она цепко ухватилась за меня, потащила к столу, усадила рядом с тетей Феклой. И хозяин, и гости уже изрядно навеселе, сидят распаренные, с красными лицами. Трезвей других выглядит незнакомый мне мужчина. Архип Волков бесом крутится перед ним, угощает, поминутно придвигая полный стакан, руки его дрожат, вино проливается на скатерть, в миску с кашей.
– Аникей Ильич, неужто не уважаешь, а? Держи стаканчик, богом прошу… за нашу дружбу! Пригуби хотя бы…
Но тот, кого Волков называет Аникеем Ильичом, мягко, но решительно отстраняет руку хозяина и в свою очередь похлопывает Волкова по плечу:
– Правильные слова говоришь, Архип Василич! За дружбу следует держаться.
Он широколиц, на его лице поблескивают неестественно крохотные глазки. Когда он в первый раз посмотрел на меня, стало не по себе: глазки гостя с синеваточерными зрачками напоминали два нацеленных в упор дульца малокалиберной винтовки.
Кивком указав в мою сторону, гость спросил у хозяина:
– Кто сей приятный молодой человек?
– Сын Петра Курбатова, соседи, от нас третий дом…
Не повезло парню, Аникей Ильич: кончил школу, а дальнейшую дорожку перекрыли. Захаров его под свою руку взял, заворожил чем-то. Такому молодцу по плечу размах бы дать, а председатель его в колхозе морит, ходу не дает… Эхма!
Аникей Ильич вторично прицелился на меня своими глазками, сочувственно покачал головой.
– Ай-яй-яй, нехорошо получается!.. Да разве образованному человеку в колхозе место? Жаль, жаль… Я очень уважаю Алексея Кирилловича за проницательный ум, но в данном случае… просто отказываюсь понимать его… Зарывать молодые таланты в землю? О, не те времена, не те! Надобно тебе, молодой мой друг, определиться, найти себя, да, да, непременно! Извиняюсь, звать-величать как?
– Алексей…
– Так вот, Алеша… кхм… Алеша свет Попович, надобно определиться. Прозябать с аттестатом зрелости в колхозе – это, извиняюсь, чересчур шикарно, велики накладные расходы, да-с! А без места человек очень скоро обнаруживает, что он – лишний, так сказать, отход производства. Другое дело, если сумеешь завоевать свое место под солнцем – о-о, в таком случае не то что тебя посмеют укусить, а наоборот, ты будешь в силе! И только в этом случае нуль приобретает необходимую ему палочку! Мда-с… Вот что, дорогой Алеша, ты мне понравился сразу, я человек откровенный и не привык прятать свои чувства, поэтому желаю помочь. Хочешь, я тебя устрою? Гарантирую место. А?
Я был в понятном затруднении: все это так неожиданно, и вместе с тем… может быть, в самом деле мне улыбается удачная возможность устроить свою жизнь? Видя мое замешательство, Аникей Ильич подсел ближе и положил мне на колено свинцово-тяжелую руку.
– Я отлично понимаю твое положение, дорогой друг, и сердечно сочувствую! "Мечты, мечты, где ваша сладость", а? В институт мы не попали по злой случайности, так, а? Как это, Архип Василич, поет нынче молодежь? "Уезжает милый мой в Москву, в консерваторию, я остаюсь заведовать в колхозе свинофермою…" Ха-ха, недурно, с умом сочинили! Эх, друг Алексей, забудь ты про свинофермы, вычеркни раз и навсегда из памяти и сердца, иная участь ждет тебя! – Аникей Ильич вплотную приблизил свое лицо, горячо задышал мне в ухо: – Плюнь на колхоз, с твоей головой мы тебе подыщем настоящую работу, по крайней мере, не пожалеешь! Ну, по рукам?
Он откинулся назад, прострелил меня глазками, засмеялся беззвучным смехом. Смеялся он животом.
– И по институту тоже брось слезы проливать. Ну, скажи, кто есть инженер в житейском смысле? Ерунда! Важен не диплом, а… как его?.. апломб! Человек красит место? Опять-таки ерунда! Все зависит от места. Так-то, молодой человек. Мой совет тебе: держись ближе к умным людям и нащупаешь свою дорогу. А твой Захаров… Впрочем, молчу: Осуждать начальство не принято, даже за глаза… Ты посмотри на Архипа Василича: человек великолепно устроил свою жизнь. Правильно сделал, что вовремя расстался с сельхозартелью. Э-э, в наш просвещенный век важно уметь выбрать верный курс. Да-с… Вас, конечно, в школе учили, что надобно трудиться во имя будущего, грядущего и тому подобное? Так? Ха-ха-ха…
Аникей Ильич, запрокинув голову, на этот раз засмеялся басовито, отчего тряслась его жирная грудь, колыхался живот, мелко дрожали щеки. Внезапно он перестал смеяться, потянулся к стакану и в один прием опрокинул в себя. Улучив минутку, тетя Фекла, до сих пор завороженно прислушивавшаяся к рассуждениям Аникея Ильича, ввернула свое:
– И-и, Аникей Ильич, уж где нам до грядущего! Не в год, а в рот, дай господи…
Хозяин вновь наполнил стаканы, расставил перед гостями.
– Выпьем, дорогие, за хорошую компанию, за нашего Аникея Ильича…
При этих словах Аникей Ильич быстро вскинул голову, просверлил хозяина глазками:
– Тс-с… Это ни к чему, это лишне! Без культа личности, Волков. Не люблю! Давайте просто за дружбу…
И вдруг я почувствовал себя здесь страшно одиноким. Нет, эти люди ничем не могут помочь моему горю. Что за человек этот Аникей Ильич? Хозяин с хозяйкой вертятся, юлят перед ним, подают то, другое, третье, а он сидит, по-барски развалившись, рубаха на груди расстегнута, пьет стаканами, но хмель словно вовсе не берет его, лишь лицо с каждым стаканом багровеет все более. По-видимому, он – начальник хозяина по работе: не зря Волков крутится мелким бесом, обхаживает его. А каким образом очутилась тут Раина мать? Видать, здесь она не впервые. Впрочем, какое мне до этого дело?
Подвернув под голову руку, Мишка Симонов спит на хозяйской кровати. Дошел… А я, – какого черта сижу я здесь? Они мне чужие, я для них – тоже. С какой стати они приняли меня в свою компанию? Просто из желания помочь? Об этом можно поговорить после, а сейчас надо уходить отсюда. Я для них – человек случайный, с улицы. Вот они снова заговорили о своих делах, о каких-то союзках, стельках, новом товаре, который надо устроить… Опять "устроить"! Понравилось им это слово.
Я решительно поднялся, чтобы попрощаться и уйти. Заметив мое намерение, Аникей Ильич оборвал разговор с хозяином, взяв меня за плечи, мягко усадил обратно.
– Куда? Сиди, не спеши. Архип Василия, достань там мою… Молодому другу скушно.
Волков пошел за перегородку, вернулся, со стуком поставил на середину стола темную влажную бутылку. Шампанское. Аникей Ильич привычными движениями открутил проволочный колпачок, пошевелил головастую пробку. Раздался громкий хлопок, белая пена полезла из горлышка. Женщины взвизгнули, тетка Фекла, ловя взгляд Аникея Ильича, заливисто рассмеялась:
– Ой, напугали-и, аж сердце в пяточки! Чего вы так-то, Аникей Ильич? Дорогое, чай, вино?
– Все уместно в свое время! – ухмыльнулся тот.
Мне налили в фарфоровую кружку. Все поднялись, чокнулись, поздравили друг друга с наступающим Новым годом, пожелали удачи в делах. Мне не хотелось пить, но Аникеи Ильич строго заметил, что я их обижу, если не поддержу такой тост. Пришлось выпить. Шампанское я пил впервые, оно мне не понравилось: кисло-сладкая шипучка, бьет в нос, покалывает в горле…
– Значит, за удачу и дружбу! – повторил Аникей Ильич. – И за наше знакомство, молодой друг. Потребуется помощь или поддержка – приходи прямо ко мне. Помогу. Держись за людей, которые знают жизнь!
Я собрался с духом и спросил, где он работает и как можно разыскать его, если придет такая нужда. В ответ Аникей Ильич засмеялся и дружески похлопал меня по спине.
– Ха-ха, нужны гарантии? Не доверяешь? Правильно делаешь, молодец! Человеку, мой друг, доверяться нельзя, если даже ты распивал с ним шампанское. Молодец, хвалю! В наше время никому не следует класть палец в рот – откусят по локоть!.. А найти меня ты сможешь… да вот хотя бы через Архипа Василича. Словом, приходи, подумаем насчет места. Желаю удачи!
Меня не стали больше удерживать, я оделся и вышел. В сенях вслед донесся хохоток Аникея Ильича: "Ха-ха, в нашем деле и малый воробышек пригодится! Ничего, Архип Василия, он тебя не разорил, не обпил…"
Выйдя на улицу, я постоял в смятении, не зная, куда направиться. Домой не хотелось. Бездумно и без всякой цели зашагал по дороге. В голове чуть звенело, должно быть, от шампанского. Не стоило заходить к Волкову. Спрашивается, что привело меня туда? Все вышло чисто случайно: Мишка Симонов встретил на дороге и позвал. Хоть и сидел среди живых людей, но легче от этого не стало…
Не помню, как очутился в Заречье. Подняв голову, с удивлением обнаружил, что стою перед школой. Ноги сами привели сюда, к нашей доброй, старой школе! За палисадником молчаливо стынут голые березки, рябины, кусты акации и клена – их когда-то садили мы. Я и сейчас мог бы показать деревца, которые посадил своими руками. Сквозь кружево ветвей ярко светятся большие окна, в них мелькают неясные тени, слышна музыка. Да, ведь сегодня здесь бал-маскарад! Конечно же, школьники пришли в маскарадных костюмах, танцуют вокруг елки, беззаботно скачут, поют. Что, если зайти, посмотреть, как веселятся в школе "после нас"? Я никому не буду мешать, просто сяду в уголке и стану смотреть, слушать. Ведь в конце концов это и моя школа, это все еще моя школа!
Нет, лучше не ходить. Учителя примутся расспрашивать и, конечно, все будут сочувствовать, что вот "один из лучших учеников, а как не повезло…" В другие дни я тоже всячески стараюсь избегать встреч со своими бывшими учителями, боясь расспросов, жалостливых слов. Нет, не хочу, чтоб меня жалели!
Вероятно, прошло немало времени, пока я стоял перед школой, засмотревшись на большие окна, полные света и неясных теней. Услышав резкий скрип снега под тяжелыми шагами человека, я встрепенулся и уже собирался юркнуть в калитку (мало ли что могут подумать!), но меня остановил знакомый окрик:
– Курбатов, ты? Погоди…
Захаров! Ну, конечно, это он. Вот некстати встреча! Надо же такому случиться именно теперь…
– Ишь, молодежь веселится! – подойдя вплотную, Захаров с восхищением и завистью в голосе кивнул в сторону освещенных окон. – Так и пошел бы с ними в пляс, честное слово! Ну, а ты был там? Почему рано уходишь, и главное – один? Негоже это, тезка!
Он внимательно оглядел меня и, видимо, понял, что фуфайка и подшитые валенки – не совсем подходящий для новогоднего бала костюм…
– Ага, так, так… – Алексей Кириллович на секунду задумался, сунул под мышку какой-то сверток и решительно потянул меня. – Ну-ка, тезка, пойдем со мной! Мне просто здорово повезло, что встретил тебя, веришь? На Новый год остался один-одинешенек, шел сейчас и ломал голову: кого бы пригласить? А зверь сам выскочил на ловца! Идем, идем, шире шаг. Ты сегодня мой гость!
По дороге к дому Захаров оживленно говорил, шутил и вообще всячески пытался расшевелить своего мрачного спутника.
– Очень рад, тезка, что встретил тебя! Понимаешь, какая это пытка – сидеть на Новый год в одиночку? Не привелись такое никому! Ну, теперь мы не пропадем: два сапога – вот и пара!.. А почему ты не спросишь хотя бы из вежливости, куда ходит председатель в глухую полночь? И чему только учили вас в школе!.. Был я в больнице, жена в родильном лежит. Принес ей яблок, конфет… Сестра там строгая, но я все-таки приловчился передать жене бутылочку кагора: пусть тоже встречают Новый год! Значит, в самое ближайшее время дома у меня появится музыка, да такая, что и радио не потребуется! Да-а, вот какие дела… Ну, сейчас мы с тобой устроим холостяцкий пир, сообразим хлеб-соль…
Открыв квартиру, Алексей Кириллович зажег лампу, зябко потер руки:
– А-ах, морозец какой бодренький, а? Ты, тезка, раздевайся сам, швейцаров мы не держим. Словом, будь как дома!
У Захарова было тепло, я быстро отогрелся, вместе с теплом ко мне пришло что-то хорошее. На душе стало легко, рядом с этим большим, сильным человеком сами собой исчезли неуверенность и чувство заброшенности, одиночества. Замечание Алексея Кирилловича о швейцарах живо напомнило случай в городе. Отдаленный временем и расстоянием, теперь он представлялся даже забавным, и я рассказал о своем приключении Захарову. Он тоже вначале посмеялся, но потом стал серьезным, нахмурил брови.
– Так-таки и не пустил в ресторан чертов швейцар? А ведь случись и мне прийти к нему в рабочей фуфайке да кирзовых сапогах, тоже, пожалуй, не пустит?
Нет, не пустит! Попробуй убеди его, что фуфайка – это форма и что ты не собираешься унести в карманах дюжину вилок и парочку фужеров… Привыкли встречать по одежке! Да-а, обидно… Ну, соловья баснями не кормят, я тоже голоден, как сто волков. Давай-ка, тезка, проводим старый год, встретим новый. Добрые люди уже встречают его с самого вечера!
Мне еще не приходилось видеть Алексея Кирилловича таким: сегодня он необычно оживлен, весело шутит, держится со мной, как с равным. Подвязавшись цветистым фартучком жены, накрывает стол. Взглянув на него, я не удержался от смеха. Алексей Кириллович погрозил пальцем:
– Ничего, ничего, вот женишься, пойдут дети, тогда и посмеемся! Повяжешься платочком! Ну, придвигайся ближе.
В тепле, в обществе хорошего, доброго человека я было совершенно забыл о своих недавних горестях. И вдруг все вспомнилось, навалилось гнетуще. Размолвка с домашними, пьяный хохот Мишки Симонова, стреляющие глаза Аникея Ильича… Все это было со мной наяву! И никуда не скрыться от вопроса: "А дальше как?" Если промолчу… Алексей Кириллович всегда поддерживал меня в трудную минуту, придет на помощь и теперь. Я должен рассказать ему обо всем.
Он сидел у стола, уткнувшисть в подбородок кулаком, молча слушал:
– Все?
– Все… Так получилось, Алексей Кириллович.
Он постучал согнутым пальцем по лбу и сказал:
– Вот здесь у тебя лишковато мякины. Той самой, которая летит по любому ветерку!.. Котенок, самый настоящий котенок! Его любой возьмет на руки, погладит по шерстке, и пожалуйста – он доволен, он мурлычет и в блаженстве закрывает глаза!.. Я понимаю, человек в твоем возрасте нуждается в ласке, внимании. Но нельзя же давать гладить себя любому встречному! Не думаю, чтобы Волков и его друг угощали тебя шампанским от избытка любви к людям. Гляди, как бы выпитое шампанское после не обернулось полынной настойкой. Хоть и говорим, что к старому возврата нет, и мы, действительно, никогда не вернемся к нему, но оно само тянется за нами, понимаешь, само! Как дерьмо, приставшее к сапогам! И хватит еще на наш век всякой сволочи, разных Волковых. Не будь их, чураевский колхоз давно ходил бы в миллионерах, а пока, сам видишь, как у нас… Ну ладно, об этом сейчас не будем. Хочу сказать одно: не собираюсь держать тебя на короткой привязи, ты не бычок, у тебя своя голова на плечах, и жизнь вся впереди. Выбирай себе друзей, знакомься с людьми, и вообще старайся быть среди народа – на это ты и есть человек, но! – не каждый встречный может стать тебе другом. Вот это запомни, Алексей, а теперь… от умных речей у меня запершило в горле, и по сему поводу следует принять соответственное смазочное!
Смеясь, Алексей Кириллович налил в рюмочки красного вина.
– С Новым годом, тезка! И от души желаю тебе определиться и найти свое место в жизни!
Мы звонко чокнулись, и тут мне пришла в голову мысль: "Те же самые слова о "месте в жизни" я уже слышал сегодня у Волкова, и вот снова слышу от Захарова. Случайное совпадение? Может быть. Слова те же самые, но разные люди вкладывали в них разные понятия о "месте". Конечно, рано или поздно я должен найти свое место: невозможно без конца болтаться подобно щепке в проруби, не зная, к какому берегу пристать. Но пока у меня так и получается – тычусь туда-сюда: сегодня здесь, завтра там, словом, куда пошлет рыжий бригадир Василий. Кто знает, может, завтра взбредет ему в голову послать пасти гусей. И это – тоже место в жизни?"
– О чем задумался, добрый молодец? – спросил Алексей Кириллович. – Ничего, держи хвост пистолетом! Вот только одно меня беспокоит: дома у тебя не совсем хорошо получается… Но и тут есть выход: к дому, к хозяйству ты пупком не прирос, человек вполне самостоятельный, так что тебе, как в песне поется, "впереди простор открыт"! Знай, шагай!..
– Алексей Кириллович! – взмолился я. – Много раз приходилось мне слышать это самое. "Перед вами открыты все пути и двери", – говорили нам в школе, я в это поверил, а на самом деле…
Захаров резко оборвал меня.
– Стоп! Не хватало, чтобы еще расплакался тут!.. Бедненький, как жестоко, несправедливо поступили с ним! Обманули в самых лучших намерениях!.. Наобещали златые горы, мягкие перины, а оказалось, что все это надо добывать своими руками, так? Ай-яй-яй, – какая неблагодарность со стороны современников! Не хочу повторяться, но приходится: скулеж твой не по адресу, тезка. Раз и навсегда брось ныть, мол, наобещали, обманули, бросили одного… Это в конце концов не по-комсомольски! Ты ведь комсомолец?
– С девятого класса… Взносы плачу. В райкоме на учете.
– Вот и плохо, что только взносы платишь! У нас в колхозе своя организация, переведись туда. Правда, они тоже пока мало себя проявляют…
