Текст книги "Старый дом (сборник)"
Автор книги: Геннадий Красильников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
– Ничего, она… славная. – И окончательно уверившись в своей догадке, грубовато пошутил: – Харитон Андреич, на свадьбу пригласите, как-никак соседи?
Кудрин махнул рукой: дескать, пока ничего не известно… Поговорили еще немного, затем Олексан стал прощаться. Кудрин проводил его до порога и тут вспомнил:
– А, погоди, Олексан! Насчет кукурузного звена надумал?
– Решено, Харитон Андреич. Думаю, с Сабитом можно кашу сварить…
– Правильно, Сабит парень толковый. И вообще, я не вижу, чего тут осторожничать? Дело верное. А жена не заупрямится?
– Говорил я с ней. Она согласна…
– Значит, понимает? Молодчина! Другая на ее месте могла бы заартачиться, поднять великий шум, дескать, почему да по какому праву моего мужа переводите на невыгодную работу… Значит, не против? Ну, передай ей большое спасибо. Будь здоров, Олексан!
Вернувшись домой, Олексан справился у Глаши: "Как мать?"
– Жиденького супу немного похлебала. Вкусно ей показалось, теперь, говорит, может, на поправку пойду…
От выпитой водки у Олексана чуть кружилась голова. Он взял журнал, но читать не смог. Глаза слипались, и он словно провалился в какую-то бездонную глубину. Вдруг сквозь сон припомнил: "Значит, Кудрин надумал жениться на агрономке…" Ему приснилось, что он идет по дороге, а через дорогу разлился широкий ручей талой воды. Галя стоит растерянная, в туфельках. Ей никак не перебраться. Тогда Олексан подхватил ее на руки, бережно перенес через поток и осторожно опустил. Но когда он поднял на нее глаза, вместо Гали перед ним оказалась Глаша…
На улице телеграфные провода гудели точно десяток потревоженных пчелиных роев: мороз сковывал землю на долгие месяцы… Было около полуночи, когда Зоя почувствовала какой-то толчок изнутри и раскрыла глаза. Необычайное ощущение легкости и спокойствия охватило ее, она не чувствовала своего тела, словно кто-то невидимый бережно держал ее на весу. Ей показалось, что в доме очень жарко, будто в знойный летний день. Зоя прислушалась: да, и впрямь пришло лето, слышно, как гудят пчелы в садике за баней. Но почему они гудят так встревоженно, неужели приспело нм время роиться? Как нарочно, ни Макара, ни Олексана дома нет, с утра ушли на работу. Господи, не упустить бы рой, успеть вернуть! Надо побрызгать водой, тогда рой сядет где-нибудь поблизости, оттуда его можно собрать в лукошко. Слава богу, этой весной они с Макаром выставили восемь ульев, к осени ожидается прибавка, лишь бы не упустить отроившиеся семьи. А рой гудит все сильнее и тревожнее, того и гляди улетит, тогда его ни за что не догнать. "Осто, хоть бы Макар был дома! – в отчаянии подумала Зоя, хватаясь за сердце. Боясь упустить рой, она в одном платье выбежала за дверь, но сени почему-то оказались закрытыми. В отчаянии она шарила руками, тщетно пытаясь отыскать щеколду. Ей было душно, не хватало воздуха. Тогда она закричала тонко и протяжно: "Откройте-е… Рой уходи-и-и-т… Уходи-и-и-т!"
Олексан с Глашей спали крепко и не слышали, как Зоя в бреду поднялась со своей постели, хватаясь за стены, добралась до двери и очутилась в сенях. У нее еще хватило сил дойти до второй двери, холодеющими пальцами ухватиться за железную скобу, но тут силы покинули ее. И она медленно сползла на колени. Перед глазами поплыли и бешено запрыгали синие, зеленые, красные круги, затем все погрузилось в беспросветную темноту…
Телеграфные провода на улице гудели, словно разъяренные осы: мороз все глубже и глубже проникал в землю.
К утру тело Зои Кабышевой закоченело, стало чугунным. Правая ее рука застыла на железной скобе двери, будто она и после смерти продолжала цепко держаться за свой дом…
14
Рано утром к Самсонову постучался бригадир. Он не сел на предложенный хозяином стул, строго спросил:
– Ты что же, Григорий Евсеич, резину тянешь? Долго будешь держать свою овцеферму? Все продали свою лишнюю скотину, один ты упорствуешь! Или ждешь, чтоб для тебя вынесли специальное решение общего собрания?
– А у меня и нет ее, лишней скотины! – обрезал Самсонов.
– То есть как это нет? – удивился бригадир. – По списку ты должен снести на ферму четырех овец!
– Хе, мало что можно намарать на бумаге! Бумага все стерпит, напиши хоть четыре, хоть двадцать четыре…
Самсонов проткнул бригадира ехидными глазками: "Али не так? Знаем, все понимаем…"
– Ну, ладно, Самсонов, не время мне с тобой манежиться! Ответь в точности, когда овец сведешь на ферму? Или решение колхозного собрания для тебя не закон?
– Против закона я не стою, а только лишней скотины у меня нет. Коли словам не веришь, пойди погляди…
Пришлось бригадиру выйти вслед за хозяином. Самсонов с грохотом отбросил металлический, из шипового железа запор и широко распахнул дощатую дверь хлева. Теплый воздух, перемешанный с едким навозным духом, клубами вырвался из полутемной пасти просторного хлева. Белая с темными пятнами корова равнодушно повела на людей большими лиловыми глазами, шумно вздохнула, не переставая перемалывать жвачку. В углу пугливо жались четыре овцы.
Бригадир вопросительно посмотрел на Самсонова, тот развел руками:
– Как есть все на виду. Врать мне ни к чему, истинный бог…
– Где остальные? Припрятал небось? – не унимался дотошный бригадир. Самсонов вздохнул и печально покачал головой, словно жалея бригадира:
– Эх, парень, парень, зря нервы портишь… Мало ли в жизни случается? Вот ты сегодня жив и здоров, а назавтра глянь, и хворь к тебе прилипла… Вот и у меня приключилась такая беда. Только-только собрался везти ярочек на ферму, а они возьми да и заболей…
Бригадир потоптался на месте, затем ругнулся в адрес "гадов, готовых лопнуть от жадности", и ушел, с силой хлопнув воротами. Сэмсонов ухмыльнулся вслед ему и направился под навес. Здесь, укрытые от нескромного глаза, на хитроумно придуманных козлах сушились овечьи шкуры. Весело пересвистываясь, на них копошились желтогрудые синички, склевывали крошечные кусочки застывшего сала. Завидев их, Самсонов рассвирепел, сорвал с головы шапку и запустил в непрошенных нахлебников:
– Кыш, шайтаны! Того и гляди до дыр проклюют, проклятые!..
Он тщательно осмотрел, перещупал все четыре шкурки и остался доволен. Козлы для просушки шкур он придумал и смастерил сам, выгода получалась двойная: шкурки просыхали без единой морщинки, шли первым сортом, но главное было в том, что Самсонов натягивал на козлах лишние сантиметры. Агенты-заготовители при приемке шкур тщательно вымеривают квадратные сантиметры кожи. Невелика, казалось бы, выгода, но лишняя копейка в хозяйстве никогда не помеха: дождевая вода по капле падает, а бочку с верхом наполняет…
Хорошо, что бригадир не стал допытываться, куда Самсонов девал свою прошлогоднюю телку. Поздно, миленькие, поздно хватились: телка давно гуляет в загоне "Заготскота", хозяин сдал ее "живым весом". Перед тем как отвести животину, Самсонов вволю накормил ее сеном, пересыпанным солью. Вот и получилось, что заработал лишние рублики, хе-хе, на дерьме… Кроме того, он пошептался с приемщиком Нянькиным, и телку приняли по графе "выше средней упитанности".
У Григория Самсонова были все основания быть довольным собой. На здоровьишко пока не обижается, дом полная чаша, сам он мозгует и вершит все хозяйственные дела, а по дому управляется Авдотья, зимой ходит за скотиной, а летом ползает между грядками, полет да окучивает, поливает и убирает. Вначале Самсонов подумывал сшить из овечьих шкур жене шубу, но потом раздумал: не стоит, не раздетая ходит. Правда, шуба у Авдотьи уже старенькая, можно сказать, рвань, но он про себя рассудил, что ей некуда особо разгуливать, десять лет проходила и еще проходит. Небось не девушка на выданье.
Все бы было в порядке, если б не Глаша. Не повезло Глаше, эх не повезло! Единственную дочь растил, холил, нежил, а она угодила в чертово гнездо. Как же он раньше не разглядел, что это за птица – Олексан Кабышев. Теперь, как ни прикидывай, а кругом выходит так, что сам на своей груди пригрел змею. После того как зять исхлестал его вожжами, Самсонов целую неделю чувствовал в пояснице ноющую боль, не раз подумывал о том, что надо подать жалобу в народный суд, однако не решился: стало жаль Глашу. А кроме того, он с опаской подумал о том, что на суде станут докапываться, отчего да почему дочь разродилась мертвым ребенком, и наплетут на человека всякую напраслину.
Не удалось Глаше замужество, видно, не судьба. Теперь она снова живет в доме мужа, а к отцу даже носа не кажет, и сам он у них не бывает, так и живут, будто никогда не были родными. Осенью померла сватья Зоя. Самсонов на похороны не поехал, одной Авдотье разрешил сходить попрощаться с неудавшейся родней. Нет, не повезло Самсонову с дочерью. Уж лучше сидеть бы ей дома, не спешить с замужеством, а женихи… что ж, невесту с учительским дипломом, да еще из такого дома, любой бы взял зажмурившись! А теперь, поди ж ты, она же от родного отца отворачивается, живет по указке мужа, даже за своим приданым не едет. Видно, богатыми стали! Ничего-о-о, попробуйте холодненького да горяченького, слетит с вас гордыня, сами с поклоном придете к Самсонову.
После сильных морозов долго не было снега, оголенная земля пошла трещинами чуть не в ладонь шириной. Колхозники с беспокойством покачивали головами: "Недоброе это дело. Земля, вишь, трескается, рвет корчи у озими…" А спасительного снега нет как нет, стоят сухие, лютые холода, с севера беспрестанно дует обжигающий ветер, выжимает у встречного слезу, студит сквозь одежу, лижет смерзшуюся до звона землю, взвихривает на дороге холодную пыль. Лишь в конце ноября ветер переменился, наползли ватные тучи. Снег шел, не переставая, двое суток, сразу покрыл истосковавшуюся землю чистым, белым покрывалом чуть не в полметра толщиной. Люди вздохнули облегченно: "Ну, теперь озимым не страшно, будем с хлебом!"
Быстро установилась санная дорога. Работ в колхозе поубавилось, лишь на фермах по-прежнему дел по горло и даже больше, нежели летом, вся скотина стоит в стойлах, успевай только подавать воду, подбрасывать корм, к тому же приходится и ночами дежурить, принимать новорожденный приплод. Одним словом, кому зима матушка, а животноводы успевай поворачивайся!
Механизаторы тоже "шабашили": часть тракторов поставили на ремонт, толклись возле них, переругивались из-за деталей: у кого-то что-то "раскулачили", поди, найди теперь пропавшую деталь, на ней именной метки нет! Несколько тракторов продолжали по утрам будить акагуртцев грохотом дизелей: на них вывозили в поле накопившийся возле ферм навоз, ездили на станцию за горючим.
Олексан Кабышев со своим звеном вывозил на тракторе навоз под будущий посев кукурузы. Женщины, тяжело дыша, разворачивали вилами смерзшиеся комья навоза и кидали на тракторные сани. Промучившись целый час, кое-как накладывали воз, затем трактор оттаскивал груженые сани на участок, и тут снова пускались в ход вилы. Пока люди, в кровь раздирая ладони, копошились вокруг саней, трактор – пятьдесят четыре лошадиные силы! – мерно попыхивал кольцами дыма, словно посмеиваясь над несмышленой человеческой породой. Вконец измученные женщины ругались без стеснения:
– Языки мочалят, будто у нас везде машины, а тут кости трещат!
– Самих бы сюда, болтунов таких! Попотели бы, как мы!
– А мужики небось в конторе штаны протирают да потолок дымом подпирают!..
Олексан с Сабитом слушали этот разговор и поеживались под недобрыми взглядами женщин.
– Валла, Аликсан, они правильно говорят! – возбужденно сказал Сабит, когда Олексан сел рядом с ним в кабину трактора. – Разве они в тюрьме сидят, чтобы так работать? За такое дело нас надо в тюрьму салить!
– А чем мы можем помочь им? – нахмурился Олексан. – Вот если бы дали экскаватор…
– Зачем экскаватор? Ты своей башкой придумай такую машину, Аликсан!
На второй день после этого разговора Олексан как-то заглянул к Сабиту домой. Самого Сабита дома не оказалось, жена его Дарья неопределенно махнула рукой:
– Посмотри, может, в огороде. С самого обеда возится там, игрушками какими-то занялся. Гони его оттуда, Олексан, ужинать пора!
Олексан заглянул поверх низенькой калитки, ведущей в огород, и увидел Сабита. Тот и в самом деле сосредоточенно возился с какими-то дощечками, целиком отдавшись этому странному занятию.
– Эге, Сабит! Хорошую игру ты придумал!
– A-а, это ты, Аликсан! – Сабит смутился, смахнул со лба капельки пота. – Валла, совсем не заметил, когда ты пришел…
– Еще бы, вон у тебя какая занятая игра! С тобой это… часто случается?
Сабит смутился еще больше, неловко потоптался на месте и махнул рукой:
– Пожалуйста, не смейся, Аликсан! Я не хотел тебе раньше времени говорить, извини, пожалуйста… Как это говорят? Когда торопятся, слепые родятся, верно? Вот, смотри… – Сабит присел на корточки и принялся объяснять другу: – Представь, Аликсан, что этот снег – навоз, а эта доска – бульдозер. Теперь смотри: бульдозером толкаем навоз прямо на железный лист, потом подцепляем тросом и очень спокойно везем в поле. Там опять бульдозером разгружаем и, пожалуйста, едем обратно… Валла, Аликсан, я на бумажке считал: женщин теперь не надо, я с прицепщиком один справлюсь! Женщинам отдыхать надо, горячий чай с сахаром пить надо, честное слово!
Олексан понял, что приспособление сулит большую выгоду, однако, решив подзадорить Сабита, с сомнением покачал головой:
– Положим, ты прав, но скажи мне, где ты думаешь достать такой большой железный лист? Мобилизуешь противни, на которых тебе жена пироги выпекает, а?
Сабит загорячился, путая слова, стал объяснять:
– Ай-яй, Аликсан, если имеешь коня, за уздой дело не станет! Ты каждый день проходишь мимо старей цистерны, которая стоит возле кузницы, знаешь? Скажи, пожалуйста, какому шайтану нужна эта старая посуда? В дело надо пускать, валла! Мы ее, Аликсан, газосваркой разрежем и в один момент большой лист сделаем! Ай-яй, дорогой, в последнее время твой казан плохо варит…
Олексан оглядел Сабита с ног до головы, словно увидел его впервые, и уже не скрывая своего восхищения, с силой хлопнул друга по плечу:
– Оказывается, ты уже успел все высмотреть, вынюхать, где что можно подобрать! Молодец, прямо академик! Согласен, убедил, готов помочь тебе. А теперь бегу к Дарье, а то она живьем съест тебя, останемся без академика…
Олексан и сам загорелся выдумкой Сабита. Не откладывая, он вызвал из РТС машину-"летучку" со сварочным аппаратом. Разрезали старую цистерну на несколько листов, распрямили их и снова сварили в один большой. Один край загнули наподобие саней, приварили прицепные скобы. Получилось что-то вроде огромных саней без полозьев.
Сабит на этот раз вел трактор как-то особенно сосредоточенно и торжественно. Подъехав к развороченной груде навоза, он отцепил "сани", круто развернул бульдозер, в три захода загрузил площадку, вновь подцепил толстенным тросом, прибавил газу, и вся эта громадина плавно заскользила по снежной равнине. Через полчаса бульдозер вернулся с пустой площадкой: Сабит один, без всяких помощников разгрузил ее. Женщины, видя такое, с растерянными лицами обступили Олексана.
– Вот так тамаша, Олексан! Выходит, мы теперь лишние, без работы остались? Куда же нам?
Олексан кивнул на Сабита: мол, спросите у него, а сам принялся подсчитывать выгоду от нового приспособления. Выходило, что вместо пяти рейсов при ручной погрузке теперь за короткий зимний день можно сделать все десять. Другими словами, Сабит будет работать один за всю бригаду, в крайнем случае вдвоем с подсменщиком! Надо посоветоваться с Кудриным: возле других ферм также накопились целые горы навоза, в прежние годы его почти не вывозили. Если председатель выделит еще один трактор, то за неделю можно вывезти черт те сколько тонн! А ему ли не знать, что это значит для земли, для будущего урожая!..
Однако, услышав просьбу Кабышева о втором тракторе, Харитон Кудрин сделал страдальческое лицо:
– Ох, не могу, дорогой, пойми ты меня! Вот, читай телеграммы: на станцию прибыл цемент для нашего колхоза, будем вывозить. Без цемента нам хана, понимаешь? Так что выкручивайся как-нибудь…
…Наутро следующего дня под окна колхозной конторы с грохотом подкатил гусеничный трактор, волоча за собой неуклюжие сани, сколоченные из цельных бревен. Сквозь стекло кабины проглядывала сумрачная фигура Очея Самарова. Вскоре из конторы, поругиваясь с кем-то на ходу, выскочил Васька Лешак. Из-за бездорожья председательский "газик" поставили на прикол, и по воле бригадира Василий, по его же выражению, превратился в "мелкую затычку" – каждый день его посылали на разные работы. Сегодня снарядили ехать на станцию за цементом Настроение у него совсем испортилось, когда он узнал, что ехать придется с Очеем. Успокаивало лишь то, что документы на получение цемента доверили ему: как-никак, когда у тебя и кармане лежат бумаги с печатями, чувствуешь себя начальником.
Морозец пощипывал кончики ушей, но Василий принципиально не стал садиться в кабину к Очею, заявив, что при одном лишь виде его сонной физиономии у него начинаются рези в животе. Каково же было изумление Васьки, когда он, перевалившись через высокий дощатый борт тракторных саней, обнаружил там притулившегося в углу Григория Самсонова! Завернувшись в добротный овчинный тулуп, Самсонов сидел на груде сухого сена, рядом с ним угловато топорщились два мешка. Завидев Лешака, он обеспокоенно придвинул мешки ближе к себе. Но уже через секунду Васькино удивление столь неожиданной встречей сменилось неподдельным умилением:
– О-о, Григорий Евсеич, ты ли это? Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь, Григорий Евсеич? Здоровьишко ничего, бегаем помаленьку, а? Дня не проходит, чтоб не вспоминал тебя, все думаю зайти, да времени никак не хватает. Ты мне даже во сне приснился, будто под одним солнышком портянки сушим!
Самсонов полоснул Лешака ненавидящим взглядом и спрятал лицо в воротник тулупа. Василий тем временем подобрался к ого мешкам и принялся деловито ощупывать их.
– Ого, Григорий Евсеич, никак мясо? Куда тебе столько, уж не на Северный ли полюс собрался зимовать? Подумать только, четыре тушки, обожраться можно! Так куда, говоришь, едем?
К счастью Самсонова, как раз в этот момент трактор тронулся с места. Он притворился, будто не расслышал Васькиных слов. Чтобы избавиться от дальнейших приставаний Лешака, плотнее завернулся в тулуп и прикрыл глаза, не переставая зорко следить за попутчиком. И какой только шайтан принес его сюда! До последней минуты все складывалось как нельзя лучше: прослышав накануне о том, что на станцию должен отправиться трактор, он зазвал к себе Очея. После второго стакана самогонки тот согласился подбросить его на станцию. Что ни говори, в городе народу много, каждый хочет наваристых щей с мясом, а в магазины, видать, не всегда успевают подбрасывать… Односельчане сдали лишних овец на колхозную ферму по государственной цене, а он. Самсонов, не будь дураком, взял и утаил четырех овечек. И вот теперь с барышом будет. Все шло так хорошо, но в последнюю минуту удача покинула его, леший принес этого пса!
Тем временем Васька Лешак придвинулся вплотную к Самсонову, прикрыл ноги чужим тулупом и, силясь перекричать шум трактора, принялся орать над самым ухом:
– Григорий Евсеич, тулупом своим пользуешься единолично, нехорошо! Не будь индивидуалистом, подумай о ближнем!.. Значит, нелегально едем в город, на базар? Будем торговать мясом, грабить доверчивых горожан, то есть спекулировать, а?
При этих словах Самсонов нервно задвигался, стрельнул в Лешака трусливым взглядом:
– Скажешь тоже… Шутник ты, хе-хе…
– Ладно, Григорий Евсеич, об этом я не стану распространяться. Могила, ясно? Я, к примеру, не телеграфный столб, который с одной стороны принимает, а с другой передает… Дорога нам предстоит долгая, а я, шут его дерн, забыл захватить из дому съестные продукты. Надеюсь, ты оказался дальновиднее? Ага, вижу, котомочка при тебе… Хвалю за сообразительность! Старики как нас воспитывали? Заповедь первая: раздели с ближним кусок стой! Ну и, кроме всего прочего, на первой остановке сбегаешь за четвертинкой, деньги я тоже оставил в пиджаке, на третьей вешалке от двери…
Всю половину пути Самсонов клял и ругал про себя неудачную дорогу, Ваську Лешака и весь белый свет. Но выразить свои мысли вслух он не решался, опасался, что Васька расскажет о нем в конторе, тогда греха не оберешься… Эх, не удалась дорога!
Говорят, от Акагурта до станции сорок километров. Но все зависит от того, на чем ехать. Если, скажем, лошадка резвая, то эти сорок километров сойдут за двадцать, а на заморенном мерине – все шестьдесят. Другое дело трактор: как ни старайся, а больше семи километров в час не выжмешь. Если выехать из Акагурта в двенадцать часов, то к семи вечера впереди замаячат огни городка. Дорога наезжена, лишь в ложках попадаются снежные заносы и сугробы, через них трактор переваливает с трудом, но дальше дорога снова ровная, как карта. Если почувствуешь, что ноги начинают коченеть, слезай с саней и пробегись до поту, все равно трактор далеко не уйдет – семь километров в час… Зимой по этой дороге автомашины не ходят, а если какой-нибудь отчаянный шофер отважится, то дело обычно кончается тем, что он бежит в ближайшую деревню и со слезами упрашивает механизаторов подкинуть на выручку дизелишко. В зимнюю пору самый надежный транспорт – трактор: медленно, зато верно…
На половине пути стоит небольшая деревушка. Здесь пришлось сделать остановку: из радиатора текло, мотор стал парить. Взяв ведро, Очей лениво поплелся искать колодец. Васька Лешак оживился, потирая руки, принялся тормошить Самсонова.
– Не кажется ли тебе, Григорий Евсеич, что время к обеду? Чтой-то в брюхе червячок зашевелился… Самое время развязать котомочку, а?
– Рано. До города немного осталось…
– О-о, в городе мы закусим по второму разу? Это от нас не убежит, ты не беспокойся. А сейчас самое время малость подзаправиться. Если тебе не хочется, я не неволю, а лично я соблюдаю режим, привык, понимаешь ли, принимать пищу в положенное время…
С величайшей неохотой Самсонов развязал объемистую котомку, порывшись в ней, сумрачно протянул Лешаку домашнюю шанежку. Васька принялся уписывать ее за обе щеки.
– Шанежка ничего себе, вполне съедобная. Сами такие выпекаете, Григорий Евсеич? Эх, жалость какая, что в этой деревеньке нет магазина, а то быстренько сообразили бы насчет четвертинки… Ничего, не расстраивайся, Григорий Евсеич, за четвертинкой я тебя командирую в городе, там этого добра хоть завались!
Управившись с шанежкой, Васька кивнул головой на котомку:
– Раздразнил ты мой аппетит, Григорий Евсеич. Конечно, шанежка – вещь хорошая, но в смысле плотности не то, не то…
Самсонов стал было противиться домоганиям Лешака, но тот как бы между прочим снова завел нудную речь про спекуляцию, не преминув при этом заметить, что в последнее время насчет спекулянтов пошли большие строгости. Проклиная в душе назойливого попутчика, "купец" снова развязал тугой узелок котомки. Пряча от жадного взора Лешака ее содержимое, Самсонов извлек кружок домашней колбасы и сунул, не глядя, Ваське. Тот впился в нее зубами с торопливостью человека, перенесшего недельную голодовку.
– М-м, вот это вещь! Сами готовили? Умеют же люди!.. – Не в силах дальше смотреть, как жирная, вкусно пахнущая колбаса с поразительной быстротой исчезает в ненасытной утробе Лешака, Самсонов отвернулся. К счастью, вскоре вернулся Очей, залил воду в радиатор, и трактор снова неторопливо двинулся вперед. Помедли, Очей еще четверть часа и от котомки осталось бы нечто, напоминающее сухое прошлогоднее тараканье яйцо…
Насытившись, Васька Лешак сгреб все сено под себя и расположился на отдых. Перед тем как вздремнуть, он озабоченно предупредил соседа:
– Я тут малость доберу, Григорий Евсеич, минут так сто двадцать. Режим у меня так построен, понимаешь… Ежели заметишь, что сон у меня тревожный, осторожно прикрой своим тулупом. Котомку укрой хорошенько, колбаса замерзнет. Ох, беда с этими спекулянтами…
На городском рынке торговля у Самсонова пошла бойко, и он повеселел. Правда, покупатели его ругали на чем свет стоит, но брань, как известно, на вороте не виснет, зато во внутреннем кармане у него приятно шелестели рубли и трешки, пачка денег пухла с каждой минутой и, казалось, согревала лучше всякого тулупа. Опасаясь карманных воришек, Григорий Евсеич поминутно хватался за карман, принимал деньги и дрожащими руками давал сдачу. Ему было радостно сознавать, что расчеты полностью оправдались: к нему выстроилась большая очередь, женщины кричали и ругались, но мясо расходилось быстро. Он пропускал мимо ушей злые, оскорбительные замечания покупателей:
– Ишь, старый хрыч, одни косточки отвесил! Подавись ты своими косточками!..
– Такие готовы из-за копейки удавиться! Из камня масло выжмут!
– Весы-то, весы не придерживай пальцами! Ух ты, жила!..
Скрюченными, непослушными пальцами Самсонов суетливо перебирал и клал на весы разрубленные куски мяса, орудовал гирьками. Не отвечая на ядовитые замечания покупателей, он со злорадством думал: "A-а, дорого, говорите, а все равно берете! Мясца, значит, захотелось? Ннчево-о, раскрывайте свои партманеты, дорогие граждане и гражданки, коли хотите мясцом побаловаться. В городе вы богатенькие, при деньгах живете…"
Распродав весь товар, Самсонов сдал взятые напрокат весы и отправился к знакомому мужику пить чай. По пути купил в хлебном магазине батончик белого хлеба, в другом магазине, на удивление продавцу, попросил отвесить пятьдесят граммов пиленого сахара. На квартире у знакомого мужика долго и обстоятельно пил горячий чай, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу. Справившись с седьмым или восьмым стаканом, он воровато оглянулся и неприметно от хозяина сунул оставшийся кусок сахару в карман. "Эхма, чуть не весь изгрыз, этакий кусище! – укорил он себя. – Под старость лет сластеной сделался…" В далеком детстве, как сейчас помнится, отец часто кричал на свое семейство: "Сладкие горлышки, шайтан бы вас побрал, на вас не напасешься!" Случалось, отец покупал в лавке полфунта сахару, но в руки домочадцам не давал, опасаясь, что "сладкие горлышки" съедят весь сахар за один присест. Он подвешивал кусок сахару на нитке к потолку, как раз над серединой стола, и когда семья садилась пить чай, то все поочередно привставали за столом и доставали языком до сладкого белого комочка. Полфунта хватало надолго!
Поблагодарив хозяина квартиры, Григорий Евсеич стал прощаться. Возле стола вертелся хозяйский мальчик лет шести. Самсонов хотел было угостить его сбереженным куском, но потом раздумал: известное дело, разок угостишь, а в другой раз сам станет выпрашивать! Самсонов направился на товарную станцию, где стояли приземистые ряды складов. Выручка от проданного мяса была надежно упрятана, для пущей верности (долго ли до греха) Григорий Евсеич приколол карман стальной булавкой. Предстояло ехать верных семь часов, он нарочно не стал покупать в дорогу ничего съестного: этому поганцу Лешаку теперь не удастся поживиться за его счет! Лучше голодом перетерпеть, нежели подкармливать таких нахлебников.
Лешак издали приметил Самсонова и закричал на весь станционный двор:
– Привет, базарный король! Ну как, удалось тебе обжулить добрых людей?
Грузчики, работавшие на складе, стали оборачиваться на Самсонова, пересмеиваться между собой. Самсонов подскочил к хохочущему Лешаку, зашипел рассерженным гусаком:
– Ш-шайтанов сын, чего зря глотку дерешь? Люди и впрямь поверят…
– Ох ты, овечья душа, неужто совесть у тебя сохранилась? Застыдился, точно девка, гляди-ка! Ты меня извини на добром слове, но только вот что я скажу: натура у тебя совиная. Сова боится дневного света, а ты – людского глаза…
Начало смеркаться, когда, наконец, сани доверху были нагружены бумажными мешками с цементом. Васька Лешак с Очеем ушли в станционный буфет "подзаправиться" перед дорогой, сказав Самсонову, чтоб он никуда не отлучался. Быстро угас короткий зимний вечер, к ночи подул резкий, холодный ветер, через дорогу потянулись острые язычки поземки. Самсонов с беспокойством думал о предстоящем пути и в душе ругал Очея с Лешаком. Давно пора ехать, а они черт знает куда запропастились! Будь сейчас день, можно бы и подождать, но пускаться в далекую дорогу среди ночи, в метель – дело не шуточное… Когда в левом грудном кармане чувствуешь тяжесть тугой пачки, в голову лезут всякие тревожные мысли. Уж не сговариваются ли эти парни обокрасть его? Где-нибудь в лесу навалятся вдвоем, кричи не кричи, никто не услышит. А после скажут, мол, сам скатился с воза и попал под сани, не заметили, когда и как… При этой мысли Григорий Евсеич зябко поежился, почудилось даже, будто деньги в кармане зашевелились.
Ветер со свистом проносился по проулочкам, разбойно шел и раскачивал голые, обледенелые ветви тополей, взвихривал и мчал тучи сухого, колючего снега. Над всей этой кутерьмой холодно и равнодушно поблескивали неяркие звезды. Сохрани бог, очутиться в такую погоду среди голого поля, но людям не сидится в теплом углу, гонит их нелегкая туда и сюда, у каждого своя нужда, своя причина. В такие ночи вокруг колхозных ферм кружат волчьи стаи, со злобной тоской втягивая в ноздри запах овечьего пота…
Терпение Григория Евсеича окончательно иссякало, когда, наконец, появились Васька Лешак с трактористом. Оба были заметно навеселе: видать, перед дорогой пропустили по сто граммов.
– Григорий Евсеич, ты тут без нас не растранжирил цемент, – приветствовал Самсонова Васька Лешак и погрозил пальцем. – С тебя станется! Ну ладно, хромай от меня, лезь на мешки… Очей, полный вперед!
За городом на них сразу же навалился тугой встречный ветер вперемешку со снегом. Из-под тракторных гусениц тоже летел снег, ветер подхватывал его и с каким-то злорадным ожесточением кидал на сидящих в санях людей. Самсонов с головой укутался в тулуп, а Василию приходилось туго: полушубок у него был короткий, как ни натягивал его, а ноги все равно оставались на холоде. Тепло от выпитой водки быстро остудилось, у Лешака зуб на зуб не попадал, но он долго крепился. Наконец не выдержал:
– Вот что, Григорий Евсеич, ты давай мне свой тулуп, а сам валяй в кабину, там от мотора тепло и не дует. Иди, иди, троим там не уместиться, слышь?
Самсонов хотел было согласиться, но тут же передумал: жаль было отдавать тулуп. Известное дело, чужого добра никому не жалко, этот Лешак извозит новенький тулуп в цементной пыли или, хуже того, зацепит об гвоздь.
– Не холодно мне. Лезь в кабину сам…
– Черт, думаешь, мне тебя жалко? Старость твою пожалел! Ну, раз не желаешь, хрен с тобой.
