Текст книги "Старый дом (сборник)"
Автор книги: Геннадий Красильников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)
Глава III
С работы Макар всегда возвращается задами, неторопливо пробирается тропинкой. Пес издали чует его, радостно повизгивает, гремя проволокой, кидается навстречу хозяину, старается лизнуть в лицо.
– Пшел, поганец! Ишь ты, лизаться!
Пес отходит обиженно, усаживается под навесом и смотрит на Макара долгим, неподвижным взглядом.
Домой Макар с пустыми руками не возвращается. Если в колхозе плотничает – тащит обрубок бревна или, завернув в фартук, принесет кучу щепок. В хозяйстве для всего место найдется. Вода с крыши по капельке падает, а кадку доверху наполняет.
Зоя работала на птицеферме. Колхозники на собраниях не раз говорили, что ей можно дать работу потяжелее, на поле, но дальше разговоров пока что дело не шло. Председатель Нянькин отмалчивался, а сама Зоя на людях не упускала случая пожаловаться, что «хворает и на тяжелой работе не может».
Параска, которая работала вместе с ней на ферме, не таясь, рассказывала всем, что у Зои «длинные руки». «Стыда у ней нет, – ругали Зою женщины. – Всегда ей больше всех надо! Хватает и хватает, а куда все? Лопнет когда-нибудь от жадности».
Зоя, как и Макар, не возвращалась с фермы с пустыми руками. То подметет корм, который вчера засыпали курам, принесет домой в переднике, звонко скликает кур:
– Цып-цып-цып! Идите, миленькие, поклюйте!
Из-под навеса, из конюшни и сарая торопятся белоснежные леггорны, последним прибегает злой, всегда со следами ожесточенных схваток с соседскими соперниками рыжий петух с огромным, свисающим на бок гребешком.
– Нате, ешьте! Цып-цып-цып! – ласково приговаривает Зоя, а сама между тем зорко считает: – Одна, две, три… восемь… двенадцать… Будто все здесь, не пропали. А то нынче того и гляди – между двух глаз нос оторвут…
Вечером за столом Зоя рассказывает мужу о своих впечатлениях за день.
– Сегодня там, на ферме, снова три курицы пропали. Господи, и чего им еще: кормим так, что лучше и не надо, овес чистый клюют… Кладовщик этот, Однорукий Тима, все ворчит: мол, такую прорву овса изводите, а яичек не видно. Неужто мы сами его, этот овес, жрем! Держится этот косорукий за свой колхоз, будто за материну титьку, а молока-то там и нет!.. Параска нынче утром тридцать яиц собрала, прости господи! И это от двухсот-то куриц! Известное дело, колхозные, не свои… Петухов неизвестно зачем держат, дерутся, проклятые, каждую минуту, горланят. Да мне-то что, велено кормить, вот и кормим, зазря овес изводим. Ох, и хозяева у нас в колхозе!..
Макар ухмыляется, крутит головой:
– От двухсот куриц тридцать яиц? Эхма, одно яичко на шесть кур!
Зоя подхватывает:
– Известно, колхозные… Наши вот каждый день несутся. Слава богу, подкопим, можно и на базар…
– С колхозными не сравнишь!
– Боровку-то надо соли помаленьку давать, говорят, сало лучше откладывает.
– Он у нас гладенький. Пудов на восемь потянет…
– Почему не потянет? Жрет хорошо. Зайду с ведром, чуть с ног не валит.
– Породы хорошей, должен вырасти.
Разговаривают степенно, так же и едят. Вначале Зоя ставит на стол миску с супом. Зачерпывает Макар, за ним – Зоя, за матерью – Олексан. Иногда Макар строго взглянет на Олексана:
– Ты что без хлеба ешь? Какая сытость будет?
С супом покончено. Макар придвигает к себе тарелку с мясом и начинает делить его на куски. Зоя и Олексан молча ждут. Макар вытирает пальцы о волосы, слизывает с ножа жирные капли и ставит тарелку с бараниной на середину стола. Снова неторопливо едят, молча, сосредоточенно.
Первая встает из-за стола Зоя и начинает мыть посуду. А Макар еще долго сидит, любит высасывать из костей мозги, может посидеть и час, и два. Зубов не хватает разгрызть кость, долго возится с ней, обгладывает. А то берет молоток и дробит ее, достает мозг.
После ужина Макар всегда садится у порога и закуривает самокрутку, выпуская дым в приоткрытую дверь. На дворе темнеет. Летом лампу не зажигают – лишняя трата керосина. Осенью или зимой, если и зажигают, то ненадолго. Летними вечерами Макар любит сумерничать вот так, в своем доме, в своей семье: сидит в полутьме, думает свои думы. Ему хорошо, спокойно: оз особенно сильно ощущает семейное благополучие, достаток в хозяйстве, уважение домашних. И Макар мысленно проводит осмотр своего хозяйства. Это – лучшие часы его жизни. Докурив цигарку, он выходит во двор, закладывает засов на воротах, изнутри подпирает жердью калитку, которая ведет в огород, запирает на замок хлев. В сенях дергает железный крюк – и в амбаре со скрипом задвигается массивная дубовая перекладина. Этот секретный запор сделал Макар сам, долго трудился, зато получилось крепко, надежно. Затем спускает пса с привязи. Мало ли что…
Зоя в это время убирает с кровати подушки с вышитыми наволочками, стеганое одеяло, в изголовье кладет старенькую, жесткую подушку. И укрываются старым домотканым одеялом: не в гостях, переспят и так. Олексан спит на широкой лавке в женской половине. Сквозь сон слышит, как мать зевает и шепчет:
– Охо-хо… Слава богу, день прошел. Дай, господи, счастья, убереги от злого человека… Пошли нам хороший сон. Охо-хо…
Тихо в доме. Большие старинные часы с медными гирями и похожим на лепешку маятником мерно отсчитывают время. Когда они бьют, внутри что-то скрежещет, словно там душат кого-то, и раздается мерное: дон-н! дон-н!
Ночь в деревне тихая. Уставшие за день люди спят, набирая силы для нового дня. Изредка лают собаки, в полночь из конца в конец села вдруг перекатывается петушиная перекличка. Когда наступает его очередь, звонким, уверенным голосом отзывается петух в кабышевском сарае.
Утром Зоя просыпается первая, сразу выходит во двор, осматривает замки и запоры, выходит в огород, смотрит, не побывали ли там мальчишки. Слава богу, все цело, ничего не пропало, все на своем месте. Затем идет к пчелам. Ульи стоят за баней, в саду. Сказать по правде, садом это не назовешь, но Зое он очень нравится, все-таки свой! Несколько черемух, рябина, возле амбара пять-шесть кустов смородины. Пчелам здесь хорошо, привольно: тихо, ветра нет. Ульи стоят двумя рядами, от дождя укрыты лубом. Весной прошлого года вышло два роя, теперь пчел восемь семей. Везет им с пчелами. Мать Макара, когда он был маленьким, ласково говорила сыну: «Ой, сынок, сынок, у тебя в волосах две завихринки – с пчелами будешь жить». Тогда, конечно, своих пчел еще не было. Первый улей поставили на третий год после того, как организовался колхоз. Теперь у них восемь ульев. Зоя любит говорить: «В хозяйстве есть все, одна рука – в масле, другая – в меду». Она смотрит на пчел, и ей кажется, что ее семья похожа на эту, пчелиную: хорошо живут, в доме чисто, тепло, все здоровы.
Из дома слышится кашель: Макар проснулся. Зоя начинает готовить завтрак. По утрам обычно ничего не варят, Макар сам говорит: «Какая может быть еда – с постели за стол». Подогревают остатки вчерашнего ужина, пьют чай – и сыты. Ежели на пользу идет, то и малого довольно.
Макар уходит на работу. Зоя на птицеферму не торопится: там куры с голоду не пропадут, сначала своих надо покормить. Наконец и она уходит. Олексан остается один – стеречь вместе с Лусьтро дом.
Глава IV
Дело уже шло к весне, когда в Акташской МТС организовались курсы по подготовке трактористов. Об этом Макар узнал в конторе: председатель Григорий Иванович Нянькин вслух зачитал бумажку из МТС. Просили выделить одного человека на курсы; за время учебы будут начислять трудодни.
– Кого пошлем? – спросил Григорий Иванович. – Молодежи у нас мало, она все в город едет. Конечно, если человек надумал учиться, мы не можем его держать, это понятно. Только ведь знающие люди и в колхозе нужны, во как нужны! – председатель ребром ладони провел по горлу. – Теперь и в колхозе без знаний не за всякую работу возьмешься. Скажем, те же фермы или строительная бригада: если у человека вместо головы, скажем, кочерыжка, ничего не получится. Потому я и говорю: ученые люди в колхозе нужны!
Длинно говорит Григорий Иванович – как начнет, не сразу догадаешься, когда и чем кончит. На первом же собрании, когда Григория Ивановича избрали председателем, он говорил больше часу.
В Акагурте любят давать людям прозвища. И каких только нет: «Петушок», «Верблюд»… Стоит человеку побыть в Акагурте день-другой, – смотришь, уже и кличка нашлась. И Вот прозвище прилипает к человеку, ходит за ним неотступно, как тень. Так, после собрания к Григорию Ивановичу пристала, как тень, кличка «Путырлы», что значит «Деревянный колокол»…
…На этот раз председатель говорил необычно мало. Объяснил, в чем дело, и попросил членов правления подумать, кого послать на курсы.
Один неуверенно предложил:
– Может, этого… Семена Бабкина, подручного кузнеца?
Ему тут же возразили:
– Нельзя Семку! Посевная на носу, кузницу не закроешь. А без Семена не управиться в кузне. Будет время – и его пошлем.
Макар сидел на своем обычном месте – в углу возле печки. Слушая разговоры про эти курсы, подумал: «А что, если Олексана послать… Неплохо живут трактористы, колхознику будет или нет – еще вопрос, а трактористу… как его… минимум – три кило подавай, и точка! Олексан сумел бы, пожалуй, машинистом на молотилке быть. Хватит ему дома сидеть…» Но предложить сам не решился: еще подумают люди, что Макар своего сынка удобно пристраивает. Узнают, скажут: «А почему это, Макар Петрович, твой сын в колхозе не работал, а на курсы его посылать? Пусть сначала вместе со всеми потрудится, а там видно будет…»
Но тут – как будто прочел его мысли – выручил председатель. Заметив в глазах Кабышева какое-то беспокойство, он спросил:
– Макар Петрович, ты чего это там за спинами хоронишься, а? Скажи-ка, между прочим, куда думаешь устраивать своего Олексана? Он у тебя все равно как молодка, дома сидит. Может, пошлем его на курсы? Как ты сам?
Макар, будто нехотя, сказал:
– Мне что… Надо, так пущай учится. Сами решайте…
Члены правления тоже не стали возражать, были довольны: нашли кого послать – и ладно.
Об этом решении Макар сыну сообщил не сразу, вначале поговорил с женой. Зоя не стала противиться:
– Чего же, пусть идет. Трактористы, известное дело, без хлеба не сидят. Правда, работа у них грязная, но зато прибыльная. И деньгами получают немало. У кого из них нет велосипеда, а то и мотоциклетки? Послать надо Олексана, все равно дома зря сидит…
Только на следующий день, после ужина, Макар начал разговор с сыном. Будто был чем-то недоволен, спросил:
– Ты, Олексан, как дальше жить думаешь? Не ребенок, пора к настоящей работе приучаться. Хлеб – он сам в руки не придет…
Олексан молчал. Про себя подумал: хочет, видно, какую-нибудь новую работу по хозяйству дать.
Макар тоже молчал, ждал ответа. Видя, что сын не отвечает, пояснил недовольно:
– В конторе про тебя решали. На тракторные курсы пойдешь учиться. Трудодни за это дадут… Ну, ты чего?
Олексан равнодушным голосом ответил отцу:
– Пойду. Все равно мне, куда…
На том и кончился разговор.
Через три дня Олексан собрался в Акташ. Зоя припасла ему целую котомку домашней снеди: пирогов, колбасы с кашей.
– Смотри, Олексан, едой направо-налево не разбрасывайся. Кто знает, кого там встретишь! Со всеми хороший не будешь. Вещи при себе держи.
Выслушав советы матери, Олексан взвалил котомку на плечи и отправился в Акташ, на курсы.
На дворе потеплело. В несколько дней вся округа неузнаваемо изменилась. Сугробы, которые, казалось, никогда уже не растают, вдруг осели, земля прямо на глазах очищалась от снега. Горбатый холм – Глейбамал – стал похож на пеструю корову: из-под снега выступили рыжие пятна. По оврагам с шумом и пеной бежит мутная холодная вода. С бледного по-весеннему неба солнце почти не уходит: вечером поздно садиться за лесистый бугор, утром поднимается рано, зорька зорьку встречает. Изредка ветер нагоняет тяжелые, набухшие влагой тучи, мелкий дождик моросит, но потом снова все проясняется. Старики говорят: «Солнце с ветром вдвоем за снег взялись».
По дорогам уже нельзя пройти, на каждом шагу оступаешься. В такое время редко кто соберется в дальнюю дорогу. Если выпадает нужда идти в соседнюю деревню, приходится выходить рано утром, по заморозку. Зато в конторе с утра до вечера толпится народ, без передышки звонит телефон: председатель, счетовод, бригадир, почтальон – все звонят в Акташ. Что ж делать – весна…
Весна… В голых еще ветвях деревьев играет шальной ветерок. Цветы на подоконниках осторожно выпускают зеленые листочки. На тополях шумно кричат воробьи. А надоест ссориться – все разом, будто сговорившись, спускаются на дорогу, роются в мокром навозе. И снова затевают жестокие драки. Шум воробьиного базара слышен во всем Акагурте, и только звон железа в кузнице перекрывает его: это Бабкин Семен отбивает лемеха. Жон-жон! Жон-жон! – раздается над Акагуртом, разносится над рекой.
Река еще скована льдом. Талая вода сбежала по Глейбамалу вниз и разлилась по льду, затопила прибрежные ключи. Многие в Акагурте носили воду из этих ключей для питья, для скотины. Хорошо, что в деревне есть несколько колодцев, а то люди остались бы без питьевой воды.
У своего колодца, в огороде, Зоя встретила соседку Марью.
– Наш ключ водой залило, придется, Зоя, из вашего колодца носить, – просительно сказала Марья.
Зоя наполнила свои ведра и отставила их в сторону. Если женщины в Акагурте встретятся у колодца, не так-то скоро разойдутся. Иногда, забыв, зачем пришли, болтают и час, и другой. У колодца услышишь самые свежие новости, нередко тут же и придуманные.
– Кажется, кто-то у тебя ночевал, Марья? Мимоходом заметила, да не узнала. Показалось, будто нездешний человек.
– Э-э, то агроном новый, говорит, к нам послали, в колхоз. Одну ночь ночевала, просится на квартиру.
– Замужем или одна? Показалось, будто молоденькая еще…
За полчаса Зоя выпытала о новой квартирантке все, что знала соседка. Оказалось, что агронома зовут Галей, она незамужняя, приехала издалека, сразу после учебы, с двумя чемоданами. Видно, надолго…
– Пусть живет, места в доме хватит. Одной-то мне скучно, – закончила Марья свой рассказ.
Новость эту Зоя сразу рассказала Макару.
– Знаю, – неохотно ответил Макар, – заходила в контору. Слышно, около тыщи будет получать деньгами.
Зоя прямо рот раскрыла: тысячу рублей!
И это – какой-то девчонке…
Зоя набросилась на мужа:
– Что же ты, ходишь в правление, а ничего не видишь! Не мог привести ее к нам? Место уж нашли бы.
Небось и за квартиру бы платила… У нас ведь в десять раз чище! Да разве человек с такими деньгами станет жить у Марьи?
На другой день Зоя долго стояла у окна, зорко посматривая на соседский двор. Увидев, что Марья пошла за водой, она быстро опорожнила свои ведра и чуть не бегом кинулась к колодцу.
– Должно, квартирантку чаем угощаешь, Марья?
– Да что ты! – засмеялась соседка. – Полы она задумала мыть. До чего старательная: всю посуду перемыла, цветы по-своему расставила, а сама все поет, поет… По-нашему может говорить, семья ихняя долго с удмуртами жила.
Зоя поджала губы, осуждающе заговорила:
– Чего ж ей не петь, коли такую кучу денег будет получать! А за что? Попробовала бы поработать, как мы работаем, тогда бы запела!
По лицу Марьи поняла, что начала не так, изменила тон:
– Понравится ли ей здесь? Надо бы подыскать ей чистую квартиру. В деревне нашлась бы…
Но Марья сразу поняла, откуда ветер подул.
– Сказала, что никуда от меня не уйдет. И то, не хуже людей живем. У нас все… своими руками заработано!
И даже не наполнив ведра, взяла коромысла и быстро пошла прочь от колодца.
Когда Макар вернулся вечером с работы, Зоя заставила его запереть колодец на замок. Зоя видела, как Марья еще раз пришла к колодцу, увидела замок, плюнула и ушла. Зоя злорадно наблюдала за ней из окна.
На следующий день Зоя, как всегда, работала на ферме. Она насыпала курам корм, подмела насесты и пол, собрала яйца из специально сделанных ящиков. Весной куры стали нестись лучше. С утра до вечера кудахчут, с непривычки оглохнуть можно. Почувствовав тепло, и петухи кричат во все горло. Зимой многие из них отморозили гребешки, но это не мешает им сейчас драться друг с другом. Не успеешь оглянуться – они уже сцепились.
– Кыш, шайтаны! – Зоя бежит к драчунам и разнимает их. – Хорошо еще – зимой не подохли, выжили к весне, поганцы!..
Параску, помощницу, с фермы взяли, теперь она ходит с другими женщинами на поле.
Она, видно, ничуть не жалеет, что ушла, а людям рассказывает, будто Кабышева не чиста на руку. Бесстыжая! Сначала поймай, потом говори: не пойманный – не вор. Да и кто поверит, что Зоя Кабышева таскает с фермы яйца – у нее своих кур полный двор. Да какие куры! И если колхозные куры несутся через день, то разве она виновата? Или ее могут упрекнуть, что собирает остатки корма и уносит домой? Да разве мало пропадает корма, валяется под ногами? Скоро и навоз свой будут жалеть?
Собрав яйца в корзину, Зоя отправилась на склад. Кладовщик, Однорукий Тима, беседовал возле склада с какой-то девушкой.
– В теплые дни двери амбаров надо держать открытыми, – горячилась девушка. – Семенам сейчас особенно нужны свет и тепло. Скажите, чтоб на двери сделали специальные решеточки.
Так это и есть новый агроном!
– Галина Степановна, никак руки не доходят. Мы бы все сделали, да дня не хватает.
– Надо, чтобы хватило! – девушка встряхивает головой, отбрасывает со лба прядь волос. – Значит, надо теперь на час раньше вставать. Есть в колхозе плотники? Ну вот, надо их привлечь.
Кладовщик обратился к Зое, которая в сторонке прислушивалась к разговору:
– Ты что, принесла сдавать? Сколько сегодня?
Выбрав из большой связки нужный ключ, Тима открыл продуктовый склад.
– Давай сюда, тетя Зоя. Сосчитать надо.
Пока кладовщик считал яйца в корзинке, Зоя подошла к соседнему открытому амбару.
– Попробую-ка горошку. Господи, крупный-то какой!
Взяла горстку на пробу, а другой рукой успела насыпать в карман пять-шесть больших пригоршней. В это время ее окликнул кладовщик:
– Тетя Зоя, бери свою корзину. Сегодня много принесла – девяносто две штуки.
– Хорошо кормим, Тима, вот и несутся. Сколько корму выписываете – все без остатка съедают. Меня б так кормили, и то бы начала нестись! – засмеялась Зоя.
Тима пошел по своим делам, и тогда к Зое подошла Галя и спросила в упор:
– Вы украли горох! Зачем?
С лица Зои улыбку словно ветром сдуло. Она замялась, потом заговорила удивленно:
– Осто, за всю жизнь не воровала, боже упаси! Думаю, дай-ка попробую – и взяла полгорсточки. Разве от этого колхоз обеднеет?
– А в кармане?
Зоя злобно посмотрела на девушку.
– A-а… осто… да ведь это… думала, вместо семячек погрызть, взяла горсточку… Если жалко, высыплю обратно. Ах боже великий, из-за горсточки гороху еще вором посчитают!
С видом несправедливо обиженного человека Зоя вошла в амбар и высыпала из кармана горох. С горящим лицом, не взглянув, прошла мимо Гали.
– Ах, видано ли, к амбарам теперь и подойти нельзя! В жизни не брала у других вот ни столечко, а тут… Тьфу!
Она сплюнула и пошла прочь, бормоча:
– Уж и горсточки стало жаль! Берегут, будто свое!
– Какая нахальная эта женщина! Кто она? – спросила Галя у кладовщика.
– Жена Макара Кабышева. Квартира ваша рядом с ними. Да уж они такие…
– A-а, так это они и есть?
– Что, уже слышали? – непонятно чему улыбнулся кладовщик.
– Да…
Хозяйка Гали сегодня утром вышла за водой и почему-то вернулась с пустыми ведрами. На недоуменный взгляд Гали сказала, махнув рукой в сторону соседского дома: «Эти скупердяи колодец на замок закрыли! Да пусть захлебнутся своей водой!» – «А кто они, тетя Марья?» – «Да вот, соседушки наши, Кабышевы. Вредная она, из кулаков. И сынок в мать пошел. Не любят их у нас. Давно пора взяться за них как следует».
Утром, по дороге в контору, Галя нарочно присматривалась к дому соседей. Ничего особенного она не заметила, дом как дом, таких в Акагурте немало. Разве только забор у Кабышевых выше, чем у других, да палисадник далеко шагнул на улицу, будто хотел захватить побольше места. «Почему хозяйка так сердито о них говорит? – подумала Галя. – Должно быть, старые обиды помнит». А теперь она подумала, что тетка Марья, пожалуй, была права.
Глава V
Курсантов разместили в бывшем здании конторы МТС. Разобрали перегородки, рядами расставили железные койки, откуда-то привезли огромный стол. Стены не побелили, – времени не хватило, – и на них так и остались темные пятна.
В общежитии было всегда шумно. Каждый день занимались восемь часов, а вечером отправлялись развлекаться: кто в кино, кто на игрища акташских ребят, а в плохую погоду до полуночи сидели за большим столом, с остервенением стучали костяшками домино. Нет-нет, – раздавался дружный, громкий смех: это очередной «козел» лез под стол.
Из двадцати трех курсантов больше половины были удмурты, несколько русских и татарин Сабит Башаров, небольшого роста крепыш, всегда чему-то радующийся. Многие уже отслужили свой срок в армии – народ здоровый, неунывающий.
Олексан вроде ничем среди них не выделялся. Высокий, широкоплечий, с неторопливыми движениями, он походил на взрослого мужчину. А на самом деле жизни не видел, дальше Акташа не бывал. И, словно котенок, который впервые выбрался во двор и, всего остерегаясь, боязливо жмется к забору, Олексан ко всему вокруг относился с недоверием, держался настороженно, готовый сразу же дать отпор. Впервые в жизни был он долгое время среди незнакомых людей, – кто знает, что это за народ? Не забывал наказа матери: «Со всеми одинаково хорошим не будешь, пальцы на руках – и те разные. Знай себя, и ладно!» Курсанты очень скоро перезнакомились, подружились, а Олексан как-то остался в стороне. Нго никто не гнал – он сам всех сторонился, не желая завязывать знакомства. «Вашего мне ничего не нужно, – думал он, – и у меня не просите. Пусть у каждого свое будет».
В первые дни столовой не было, курсанты жили припасами, привезенными из дома. Все привезли с собой чемоданы, котомки, доверху набитые домашними пирогами, печеньями, соленьями. Кто-то поставил на окно туесок с медом, и, почуяв наживу, стали залетать в открытое окно желтобрюхие осы. В первый же вечер Андрей Мошков из Дроздовки, веселый и немного грубоватый парень, большой шутник, развязал свой солдатский вещмешок, поставил его на стол. Заглянул в него, покрутил носом:
– Эге, пахнет чем-то вкусным, ей-богу! Ну-ка, верный сидор, попотчуй мужиков! Кажись, мать натолкала сюда всякой всячины, одному мне за год не управиться. А ну, налетай, ребята, бери кому что понравится. Давай, не зевай!
С шумом и смехом принялись за угощение, – вещмешок сразу уменьшился в объеме. Заметив, что Олексан одиноко сидит на своей койке, Андрей обратился к нему:
– А ты, сосед, чего сидишь, как в гостях у сердитого дяди? Возьми попробуй шанежки с мясом.
Олексан замотал головой.
– Я – мне не хочется есть.
– Ну, как знаешь. Смотри, потом поздно будет!
«С чего это так раздобрился Мошков? Всего второй день вместе живем, а он уже перед всеми свою котомку открывает… Мать, наверное, ему одному посылала, а он хочет всех накормить. Как потом-то будет жить?» – Олексан никак не мог объяснить себе непонятную и, по его мнению, нехорошую щедрость Андрея из Дроздовки.
Улучив минуту, когда никто на него не смотрел, Олексан торопливо развязал свою котомку и положил в карман несколько вареных яиц, перепеч – жареную пресную ватрушку с начинкой из мяса, яиц и лука. Потом надежно, замысловатым узлом завязал котомку, задвинул далеко под койку. Вышел во двор, направился к угольному сарайчику возле мастерских и, поминутно оглядываясь, торопливо начал есть, давясь крутыми яйцами. Тщательно собрал скорлупу в бумажку, бросил далеко в сторону…
Когда Олексан вернулся в общежитие, все сидели за столом и ели бишбармак[3]3
Бишбармак – татарское национальное кушанье.
[Закрыть], который привез с собой Сабит. Увидев Олексана, Сабит поднялся:
– Валла, Аликсан, куда ты пропадал? Аида, пока не кончили совсем, садись с нами. Ты смотри, как шибко работают ребята. Айда, айда, садись!
Сабит был уж очень настойчив, и Олексану пришлось попробовать чужое угощение.
Потом он долго ждал удобной минуты: надо же отблагодарить Сабита. Но в общежитии всегда было людно, Сабит не оставался один. Однажды курсанты пошли на субботник – расчищать двор МТС от разного хлама. Мошков, которого назначили старостой общежития, не позволил Сабиту идти на субботник:
– Сиди, сиди! Другой раз будешь работать за двоих, а сейчас сиди и читай!
Сабит плохо знал русский язык, плохо запоминал названия деталей, – путал даже карбюратор с радиатором.
– Ничего, Сабит, научишься, – успокаивали его товарищи. – Познакомься с русской девушкой, она тебе будет живой грамматикой!
Сабит весело смеялся в ответ:
– Кто знает, увидим. Валла, научусь как-нибудь.
Олексан нарочно задержался в комнате и, когда все вышли, вытащил свою котомку, развязал и протянул Сабиту домашнюю колбасу.
– Сабит, возьми, у нас дома барана резали. Попробуй нашего.
– Якши! – попробовал Сабит угощенье. – У нас такую не делают. Валла, вкусная, язык проглотишь!
Круглое лицо Сабита расплылось в улыбке.
– Твоя мама давала? Скажи ей мое спасибо! Много дал, Аликсан, половину Андрею оставлю.
Олексана будто кто за язык потянул:
– У меня еще осталось! Андрею я сам дам.
Сказал – и сразу же пожалел. Кто его просил? Если бы один ел, хватило бы на целую неделю, а теперь…
Дни проходили быстро. По субботам Олексан приходил домой. И каждый раз Зоя встречала его одним и тем же вопросом:
– Еды хватило? Ничего не украли?
После случая с Сабитом Олексана почему-то сильно задел этот вопрос, зашевелилось чувство обиды на мать. Всегда одно и то же, надоело. «Не украли? Чужим не давал?» Олексан хотел уже сказать матери, что у них там воров нет, но сдержался. Все-таки мать заботится, чтоб ему лучше было. Если бы знала, с какими людьми живет Олексан, конечно, не говорила бы так.
Каждый раз, когда Олексан открывал ворота, навстречу ему, гремя цепью, кидался Лусьтро, лез на грудь, лизал, визжал от радости. Мать, как всегда, заставляла снимать в сенях грязные сапоги. И конечно, как всегда, в доме чисто, перед воскресным днем полы вымыты, разостланы полосатые половики. После шума в общежитии Олексану кажется, будто он оглох, – так тихо дома. Двойные зимние рамы с окон еще не сняли, поэтому с улицы не доносится ни звука. Если выйти на улицу, сразу слышно, как возле складов стучит сортировка, в кузнице гремят железом, а на конном дворе тоненько ржут молодые жеребята. А в доме, как в яме…
Разговоры по вечерам все те же: мать кого-нибудь ругает, беспокоится о своем хозяйстве, Макар не прерывает ее, молча слушает, изредка вставит слово-другое.
Теперь Зоя нашла для своего языка новое точило: не проходит дня, чтобы не вспоминала с бранью о новом агрономе. Та, как заноза, жить ей мешает.
– Приезжают сюда всякие! Да еще и хозяйничать начинают… Ходит – руки в карманы, распоряжается: это не так, да то не так. Будто без нее не знают… Тьфу!
Наконец даже Макару надоело ворчанье жены, и он вступился за агронома:
– Ученый человек, вот и распоряжается. Не зря, видно, пять годов учили. Дело свое она понимает…
Увидев, что осталась в одиночестве, Зоя присмирела, вслух Галю больше не ругала, но, видно, в душе затаила сильную обиду.
Олексан встретился с новым агрономом совсем для себя неожиданно. Возвращаясь в субботу из МТС, еще издали заметил на дороге маленькую девичью фигурку. Девушка стояла в нерешительности перед бурным грязным потоком. Вода мчалась через дорогу, прибывала с каждой минутой, и перепрыгнуть через этот холодный поток нечего было и думать. А если идти в обход, там тоже не лучше: земля размякла, того и гляди увязнешь по колено. Девушка была в городском пальто, повязана серым шерстяным платком. Она топталась на месте и с робкой надеждой посматривала на приближающегося Олексана.
– Послушайте, – обратилась она к нему, – не знаете, как здесь пройти?
Олексан взглянул на свои ноги:
– А у меня сапоги. В них можно свободно…
– Если так, пожалуйста, переправьте меня через этот ручей!
Олексан растерялся. Как ее переправить – вода на три метра разлилась. Вот если бы доска какая или жердь…
– Я буду крепко держаться. Ну, согласны или трусите?
Олексан еще больше смутился, жарко, по-девичьи, покраснел. Сам бы он, конечно, не решился предложить это девушке: совсем незнакомая, и вдруг – взять ее на руки…
– Ну, такой большой, а боитесь. Да ведь я совсем легкая, вам будет не тяжело. Ну?
Неумело, будто одеревеневшими руками, Олексан подхватил девушку и, стараясь не дышать, шагнул в воду. Будь он один, не раздумывая, перебрался бы через поток, но сейчас это оказалось делом трудным. Вода доходила почти до ушков сапог, дно было ледянистое и очень скользкое, раз он чуть не упал. Девушка вскрикнула и крепче обхватила шею Олексана. Она и в самом деле была не тяжелая, Олексан мог бы поднять ее одной рукой, но она дышала так близко и обняла его так крепко, что пройти эти десять шагов было для Олексана труднее, чем взобраться на гору. Олексан иногда ходил в селе на игрища, и, случалось, на колени к нему садилась девушка или он сам садился рядом. Но то было совсем другое, тогда его не обнимали так крепко и не прижимались всем телом!..
Наконец Олексан выбрался на дорогу.
– Большое спасибо, а то я простояла бы там целый день! – засмеялась девушка. – А вы сильный, настоящий подъемный кран! Пожалуйста, не сердитесь на меня.
– Нет, зачем же… – замялся Олексан. – У меня вон какие сапоги, никакая вода не зальет…
Девушка взглянула на него:
– Я вас где-то видела. Вы чей?
– Кабышевых знаете? Я их сын, Олексан.
По лицу девушки пробежала тень, но тут же она снова улыбнулась.
– Д-а, значит, Кабышев-младший? Я знаю вашего отца, он хороший плотник… Ну, до свиданья, мне теперь по другой дороге идти. Надеюсь, подъемный кран больше не понадобится. До свиданья!
Еще раз взглянув на Олексана, она засмеялась и быстро зашагала по дороге, обходя и перепрыгивая лужицы. И лишь тогда Олексан догадался, кто эта девушка. Это ее ругает мать, будто она хозяйничает, распоряжается в Акагурте – непрошеная, незваная. Неужели она такая плохая? Нет, она показалась ему веселой, смелой. Смелая, вот и распоряжается.
Новый агроном могла бы, наверно, найти работу даже для мертвого! Два дня Макар делал решетки на двери амбаров. Только кончил, нашлась другая работа: ремонтировать парниковые рамы. Эти рамы валялись без присмотра на чердаке конного двора с тех пор, как захирели колхозные огороды, – и их успели поломать. Теперь новый агроном задумала восстановить парники.
С утра до вечера бегает она по колхозу с конного двора на склад, со склада – в контору, шумит, объясняет, ругается, смеется. «На одном месте ни минуты не стоит. Под ногами у нее блоха не задохнется!»[4]4
Удмуртская поговорка о расторопном человеке.
[Закрыть],– сказал кладовщик Тима.
