Текст книги "Ангелы над Москвой"

Автор книги: Геннадий Башунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Завоеватель

Разозленный донельзя царь не вошел, а ворвался в шатер, шуганул склонившихся в поклоне дев, угостил затрещиной мальчика, расставлявшего свечи, и бухнулся на трон так, что прочное дерево заскрипело, а иссиня-черные доспехи лязгнули.

Мыслимое ли дело! Три месяца войско в походе, сколько чужих земель захвачено, народов пленено, городов повержено – а казна как была пуста, так пуста и осталась!

Он еще наследным принцем понимал, что простым его царствование не будет. Венценосный папаша к концу жизни подувлекся роскошествами, а о наполнении казны забыл. Да и раньше об этом не слишком-то заботился… Советники, понятно, не стали перечить монарху, жадно вбирающему радости последних мгновений жизни, и позволили истратить заемные средства на оплату пурпурных шелков; тонкокожих заморских плодов, истекающих сладостным и ароматным соком; диковинных рыб, которых как ни готовь – невозможно испортить! А жрицы храма богини сладострастия? Это ж сколько пришлось отцу пожертвовать настоятелям, чтоб три десятка искуснейших дев поселились при дворе? Причем каждую неделю две или три новых приезжали, и столько же уже обжившихся, познанных, признанных – уезжали, не взирая на мольбы и не слушая протестов…

Наследный принц и сам попал под чары одной из иноземных красавиц – вон она, стоит смиренно! – но одно дело утехи плоти, другое – существование всего государства. Незадолго до смерти отца советники докладывали, что общая сумма задолженности не превышает полуторасот возов серебра, что очень немало для такой страны, как Кассор! Немало, но посильно: царскому двору принадлежат огромные площади горных пастбищ, на которых потомственные пастухи, истинные кассорцы, испокон веку разводят тонкорунных коз и овец. Два-три года торговли драгоценными шерстяными тканями и пушистой пряжей, твердым соленым сыром – первой закуской во всех кабаках Кассора – и долг покрыт!

Не хватит поступлений от шерсти и сыра – не беда, скалистые берега страны – излюбленное место обитания моллюсков, которые способны ничтожную песчинку за те же два-три года превратить в полновесную жемчужину. И делать-то ничего для этого особенно не нужно: достаточно возле колонии ракушек, прилепившихся к подводным скалам, насыпать песку. Песок, правда, приходится возить издалека – ну, да что это за расходы? Один тюк некупленного пурпура позволил бы завалить песком весь берег…

Но когда престарелый отец наконец скончался, взору коронованного наследника предстало государственное хранилище ценностей, в котором серебра, золота и самоцветных каменьев едва набралось – в пересчете на имевшую хождение монету – возов пятьдесят. Зато расписок, подписанных и запечатанных главой казначейства вместе с сиятельным монархом, было предъявлено аж на шестьсот возов! Чтоб вернуть одни только проценты по этим шкуродерным займам, и пастухам, и собирателям жемчуга пришлось бы трудиться до конца жизни.

В общем, юный Алаксор нашел выход. Сам, без помощников и подсказчиков! Он понял, что нужна победоносная война. Не маленькая, междуусобная, которая частенько опустошала просторы Кассора или сопредельных ему государств (не затрагивая, впрочем, больших городов), а большая, долгая и серьезная. Алаксор, когда объявил свою волю подданным, не был обескуражен гулом недовольных голосов. Во-первых, война для любого кассорца, а равно и любого иноземца – это что-то вроде шахматной партии. Жизнь человеческая священна, и никто не станет сводить на поле боя солдат, вооруженных орудиями убийства и намерениями раскроить череп ближнему. Достаточно выставить на стратегически верные позиции свое войско, дать противнику убедиться в бесплодности его тактических ухищрений – и победа признана. С наложением контрибуции и взятием дани, а как же иначе… Но без бессмысленного уничтожения самых ценных ресурсов любого государства – людей. А во-вторых, предложив соотечественникам дальний военный поход, Алаксор был по-царски щедр и не по-царски мудр. Всех, абсолютно всех своих сторонников и противников, обязанных по роду, должности и положению принимать участие в царских затеях, он наделил поместьями, имениями и даже целыми деревнями. Не оставив себе почти ничего… Кроме дворца и парка, в котором когда-то играл ребенком. Когда ошеломленные подданные спросили, что же будет питать царскую семью, Алаксор ответил: «Надежды».

Тогда самые благородные и преданные заявили, что их родам исстари позволено делить трапезу с царем. И уж если царь решил питаться надеждами, они не променяют участия в царских обедах на банальную недвижимость и устаревшие средства производства. Тем самым от щедрых подарков отказываясь…

Вслед за ними потянулись сомневающиеся, и им Алаксором было тут же даровано право разделять трапезу с царем, а также сидеть в его присутствии.

Самые твердолобые и жадные смолчали, и придворные ожидали, что царь найдет способ воздействия на них. Но нет: Алаксор подчеркнуто ровно общался со всеми, не делая разницы между теми, чье участие в походе было куплено, и теми, чей патриотизм и преданность оказались неразменными.

Вот тогда-то к царю повалил простой люд, челом бия о своем желании отправиться на ратные подвиги со столь мудрым, добрым и справедливым царем.

Войско собралось и оснастилось (на средства самих воинов) за полтора месяца. Уже три месяца длился сам поход. Собранных с поверженного противника денег едва хватало, чтоб расплатиться с армией: дневной заработок солдата царь положил куда более высоким, чем дневной заработок ремесленника.

Другого Алаксор, в общем-то, и не ожидал: положение дел у небогатых соседей общеизвестно, и рассчитывать на богатую добычу в сопредельных странах было бы смешно. Однако неделю назад они вошли в пределы государства Астар, а эта страна на весь мир славилась неоглядностью своих земель и несметностью своих богатств. Семь дней шло войско по дорогам Астара, и правители городов даже не попытались помериться силами с Алаксором. Их подношения, не скупые, но и не особенно щедрые, позволили содержать армию, но что толку в этом содержании?

И вот сегодня, наконец, Алаксор увидел в туманной дымке пики башен Рокса, столицы Астара. И еще увидел, что все пространство в поле зрения – а взгляд, брошенный с холма, охватывал громадную территорию – усеяно шатрами вражеского войска.

В лагерях кипела жизнь: сновали баталеры и маркитанты, суетились кашевары, дымили походные кузницы – словом, несчитаный люд, хоть боком касающийся военного дела, жил полнокровно и весело.

И не было никакой другой возможности справиться с этой силой, кроме как дать ей бой. Сходу, с марша, без отдыха и раскачки. Алаксор остался стоять на холме. Войско Кассора, тоже немаленькое и неслабое, спешно разворачивалось в боевом порядке, занимая максимально выгодные позиции на оставленной ему территории, укрепляя фланги кавалерией и наращивая мощь ударной группы тяжеловооруженной гвардией.

Но даже если бы поле битвы выбирал сам Алаксор, даже если бы он смог выставить не только действующие наземные, но и еще не созданные воздушные, и даже мифические подземные подразделения, победа – из-за огромного численного преимущества – оставалась за Астаром.

С тяжелым сердцем вышел Алаксор на встречу с главнокомандующим противника, императором Астара. Признать поражение немыслимо, не признать поражения невозможно тем более. Признать – значит согласиться на бесспорную выплату сумм, назначенных победителем. Конечно, Алаксору пойдет в зачет его доброе отношение к захваченным городам, но все равно: требования Астара многократно превысят всю добычу Кассора в этой трехмесячной войне. Не признать их – значит, оказаться окруженным кольцом вражеского войска. Выйти из осажденного лагеря позволят только тем, кто присягнет на верность правителю Астара. Выпустят, тут же примут на службу, и без промедления командируют в самые отдаленные от родного Кассора районы, на границы, за которыми живут дикие и жестокие племена, не стесняющиеся воевать, убивая… Еще и семью позволят из Кассора выписать, и с транспортировкой ее помогут.

Алаксор разглядывал позиции войск вместе с правителем Астара, и не находил ни единой возможности для оспаривания своего поражения.

Отчаяние захлестнуло его душу. Преисполненный горечи, он выхватил из ножен меч и изо всей силы ударил императора, улыбавшегося столь явной победе. И, похоже, убил его. А после почти бегом вернулся в свой шатер, упал в кресло и застыл, не зная, что делать.

Прошуршали тихие шаги слуг, покидавших царские покои. Все стихло, только свеча бесстрастно потрескивала, отмеряя время до рассвета, плена и позора, который он навлек на себя и на весь Кассор…

– Алаксор, – прозвучало в тишине.

Царь услышал незнакомый голос, поднял голову.

– Алаксор, – повторил светловолосый незнакомец, сидевший напротив царя. – Очнись.

Молодой царь вскинулся.

– Кто ты такой? Как проник сюда? Как смеешь сидеть в моем присутствии?

– Понятно, – отозвался незнакомец и поднялся во весь свой рост. – Знакомая песня… Ну, ничего, сейчас полечим.

Он протянул руку, схватил Алаксора за затылок, поднял его, встряхнул немилосердно, и поставил перед собой, придавив так, что царю невольно пришлось опуститься на колени. Сел.

– Продолжим… – голос незнакомца был спокоен, словно ничего не случилось. – Ты нарушил главную мою заповедь. Ты помнишь мои заповеди? Меня – ты узнал?

– Ты – сам… Ксор? – охнул царь. – Помню… Не убий… Не укради… Не возжелай…

– Достаточно, – остановил его Ксор. – Ты – убил. Лишать человека жизни – это мое, и только мое право. Мне тебя теперь – тоже убить? Отвечай.

– Да, – ответил Алаксор, – убей. Это будет справедливо.

– Хорошо. Я так и сделаю. Я лишу тебя жизни, если ты проявишь хоть малую толику своеволия.

. – Что мне делать? – сдавленным голосом проговорил царь.

– Не медля отправляйся в королевский совет Астара. И выступи там как благородный и здравомыслящий государственный деятель.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас. Они как раз собираются в Роксе. Только расскажи мне сначала, что ты там предложишь.

– Ну, если б я был астарцем… В общем, Кассор и все завоеванные им страны сделать провинциями Астара. К соседям-дикарям направить просветительские миссии с проповедями десяти заповедей и созидательного образа жизни. Правителем Астара, до достижения наследниками совершеннолетия, назначить меня, как наиболее сведущего, смелого и способного на нестандартные решения.

– Действуй.

Ученый

Полумрак лаборатории озарялся неверным светом свечи да всполохами маленького очажка, доверху набитого разгорающимися угольями.

– Качай мех ровно, не дергай, не части и не отставай. Когда песок в часах пересыплется, поменяетесь, но так, чтоб в движении задержки не было, – наставлял двоих своих помощников немолодой ученый.

Всю свою жизнь он работал со стеклом. Добрый десяток лет посвятил созданию прозрачного, тонкого и прочного материала, еще пятилетие учился окрашивать его в различные цвета. Наконец, все получилось. Императорский двор Астара стал крупнейшим заказчиком стекла, пришлось даже две мануфактуры со стекловаренным производством построить, чтоб заказы высочайшие выполнить. Но зато светлейший монарх даровал возможность вести исследования. Какие, сказал, угодно. И содержание персональное назначил, пожизненное. Да сколько той жизни осталось, смолоду ведь у печей крутился… Все, казалось бы, о стекле постиг. Но вот, однако, есть волнительный вопросец! Задачка нерешенная… Нужно капельку стекла остудить идеально ровным шариком. Да не абы какого стекла, а самого прозрачного, бесцветного. Это непросто: год уже ушел, а расплав-то вязкости нужной не набирает, то стекло мутное выдает, то растрескивается, остужаясь. Что ты будешь делать?..

– Вот, – прозвучал спокойный голос, тихий и доброжелательный. – Возьми этот порошок, немного, и добавь в тигель со стеклянной массой.

Ученый обернулся и вгляделся в говорившего. Высокий, судя по всему, сильный и молодой мужчина в длинном светлом плаще с капюшоном качал ручку меха. Юных помощников не было…

– Учеников твоих я отпустил домой.

– Почему ты распоряжаешься в моей лаборатории? Разве ты царь?

– Не царь, – ответил мужчина. – Но распоряжаюсь, при необходимости – и царями… Да ты не беспокойся: просто уже поздно, дети устали, а тебе нужно, чтоб кто-то качал меха. Вот я и пришел к тебе. Я – твой создатель.

– Создатель? – удивился ученый. – А я никогда в тебя не верил…

– Нет, – рассмеялся пришелец, не бросая качать воздух в печь, – нет! Не верил ты в Бога, а я – Создатель.

– А разве ты и Бог – не одно и то же? – изумился ученый.

– Ну, что ты, – ответил Ксор, – нет, конечно. Бог – он отец всего. И я – его творение, и души ваши – его творение, и планета эта. Я только жизнь у вас тут организовал, да вас вот воспитываю, как могу… Ты порошок-то отмерь, в тигель высыпь. Самое время…

Ученый засуетился, отыскал ложечку, зачерпнул. Высыпал, стал перемешивать деревянной палочкой. Деревяшка сгорала, но стекло оставалось чистым.

– Минут пять нужно для полного растворения? – уточнил Ксор.

– А что это за зелье? – поинтересовался ученый.

– Не зелье. Окись металла, – ответил Ксор.

– Если мягкого, то хватит и пяти минут, – подтвердил ученый. – Но скажи мне… Э-э-э…

– Ксор, мое имя – Ксор.

– Н-да, извини, Создатель, конечно же, Ксор… Но скажи мне, Ксор, помочь мне ты пришел – ведь не случайно?

– Разумеется, не случайно. То, что ты задумал – очень важное дело.

– Вот как? Значит, мое желание рассмотреть устройство материи через стеклянный шарик – верное?

– Очень верное и очень своевременное, – сказал Ксор. – Пора тянуть стекло. Где твоя гребенка?

Ученый достал выкованную из железа гребенку с длинной рукоятью, нагрел ее, опустил зубчиками в стеклянную массу и медленно поднял. За каждым зубцом тянулась тонкая нить, стеклянная паутинка. Ученый осторожно отрезал нити над самой поверхностью расплава, поднес гребенку к столу и стал аккуратно отламывать тончайшие стеклянные палочки. После взял один отломок, внес его кончик в пламя очажка, по-прежнему раздуваемого Ксором, дал стеклу нагреться и собраться в маленький шарик идеально правильной формы.

Еще час или два были посвящены изготовлению шариков всех возможных размеров. В свете живого огня каждый из них был кристально чист и прозрачен.

– Ну, окончательную проверку сделаешь при солнечном свете, – сказал ученому Ксор. – Половину точно придется выбросить…

– Что ты, что ты, – захлопотал ученый, – они – великая драгоценность. У меня так мало твоего порошка…

Ксор рассмеялся.

– Экспериментируй с окисями металлов до конца жизни – и тебе удастся сочинить несколько рецептов замечательного стекла. Кроме того, подскажу: рассматривать мир лучше не через круглый шарик, а через сплюснутый. И еще подскажу: чтоб лучше видеть то, что за шариком, хорошенько освещай и немножко подкрашивай объект наблюдения. Все! Больше я тебе не нужен. Обо мне не рассказывай: все равно тебе не поверят, а за бредни угодишь в сумасшедшие.

Симпозиум

Большой наклонный зал лекционного корпуса главного университета страны пестрел разноцветными одеждами студентов, занявших последние ряды; поблескивал очками и лысинами ученых, сидевших пониже; пах сердечными лекарствами маститых академиков, устроившихся в первом ряду.

Докладчик заканчивал подробный отчет о пятидесятилетнем эксперименте по поиску инопланетных цивилизаций. Он был не молод, не богато одет. На его сюртуке одиноко поблескивал лауреатский знак, изрядно выцветший от времени. Речь докладчика отличалась крайней точностью и сухостью. Но глубокое разочарование в произносимых словах чувствовалось. Шутка ли – вся жизнь ушла, все методы испробованы, уйма государственных денег угроблена, а результат – строго нулевой!

Конечно, усилий никто не оставит, начатого дела не бросит, и мониторинг вселенной на предмет проявления разумной жизни будет продолжен. Но интенсивным поискам – конец. В силу их полной бесперспективности.

После перерыва начались прения по докладу. Иностранному гостю академии, подавшему прошение о выступлении одним из последних, к трибуне удалось подобраться только в самом конце. Да и слово ему дали больше из вежливости: что может сказать неизвестный иностранец, если все варианты уже рассмотрены, обдуманы, проделаны – и оказались безрезультатными?

Зал уже наполовину опустел, когда на кафедру вышел высокий моложавый мужчина.

– Уважаемые коллеги, – сказал он без всякого акцента. – Вынужден отдать должное методологическому подходу ученого сообщества: сделано за истекшие пятьдесят лет действительно много, и вины исследователей в отсутствии результата нет. Поиски, однако, и в этом я абсолютно убежден, и не должны были увенчаться успехом. И то, что мы не нашли следов существования инопланетных цивилизаций – даже хорошо. Что, по сути дела, мы искали? Мы пытались увидеть всплески излучений искусственного происхождения. Или обнаружить следы разумной деятельности созидательного либо разрушительного характера. Отсутствие результатов наблюдений радует, так как говорит о том, что в пределах информационной досягаемости у нас нет соседей, способных выплескивать в пространство огромные объемы энергии. Согласитесь, что таковое соседство для нас, цивилизации разумной, сдержанной и жизнелюбивой, было бы опасным… Гигантские проекты, воплощенные на недостижимом для нас техническом уровне, многое бы сказали о психологии создавших их существ. Такие гиперэкстравертные личности, войдя с нами в контакт, непременно решили бы осчастливить нас своими достижениями, хотим мы того или нет…

– Простите, – перебил выступавшего старый академик, – вы говорите так, как будто априори подразумеваете факт существования разумной жизни во вселенной. Мы же тут собрались, чтобы с прискорбием признать свое одиночество…

– … а стало быть, и бессмысленность своего существования, – продолжил реплику академика выступавший. – Из чего проистекает необходимость самоуничтожения, пусть бы и долгого, мягкого, комфортного… В конечном итоге. Дескать, раз мы одни, и раз уж мы в этом мире оказались случайно, то не лучше ли нам мир этот покинуть – возможно, тогда мы попадем в ту страну грез, которая вспоминается каждому из нас денно и нощно, по поводу и без повода, и зовется всеми нами Землей…

Зал загудел. Говорить в ученом собрании о религиозных суевериях – это ли не моветон? Еще в средние века выкристаллизовалось мудрое: наука рождается там, где умирает вера. Собственно, с этого постулата, не одну сотню раз впоследствии доказанного, и начались сугубо научные изыскания.

А веру в Землю как только ученые ни пытались объяснить: и психозом ее обзывали, и строением мозга обуславливали, и даже кислородное голодание на помощь звали. Потому что острее всего видения случались в процессе сна (храп, апноэ, дыхательная недостаточность), либо в процессе умирания (тут уж и вовсе уточнять не приходилось). Не удавалось, однако, даже предположить, почему одним индивидуумам Земля видится как зеленый цветущий рай, другим – как бушующее скопище воды, третьим – как прокаленная солнцем пустыня, а четвертые вообще толкуют о белом безмолвии. Есть еще и пятые, и шестые, и даже шестьдесят шестые – и все рассказывают небылицы, в один голос утверждая – это Земля.

В общем, этой темы, как отчасти интимной, а отчасти стеснительной, в приличном обществе не касались.

– О чем, собственно, я вам хочу сказать, – продолжил выступающий, слегка повысив голос. – Для того, чтобы оправдать сам факт существования нас с вами, необходимо перевернуть страницу в исследованиях, и, не умаляя решимости, продолжить поиск. Качественно новым путем.

– Простите, – вновь перебил говорившего старый академик, – не будете ли вы так любезны назвать себя. В программке вы не значитесь…

– Ксор. Мое имя Ксор. Так вот…

– Прошу прощения, – не унимался старик, – имя Ксор носит добрая половина ученых, это старая традиция, заложенная изобретателем микроскопа Ксорием Либрецием. Фамилию свою назовите, пожалуйста, и организацию, которую представляете – тоже назовите…

Зал притих. Выступавший улыбнулся. Впоследствии иконописцы сделают эту улыбку божественной и просветленной, но на самом деле Ксор улыбнулся просто и по-доброму.

– Фамилии у меня нет. Если угодно, вы все – и есть моя организация. Но мы отвлеклись…

Зал оживленно зашумел, улыбаясь словам выступающего, и не подозревая, что тот говорит чистую правду. Вскоре шумок утих: Ксор излагал мысли новые, смелые, неожиданные – и верные.

– Итак, – настойчиво продолжил Ксор. – До сих пор все взаимодействие человечества и вселенной ограничивалось наблюдениями с поверхности планеты, да попытками полетов разнообразных устройств, действующих на химической тяге, за пределы атмосферы. Дело это затратное, опасное, сложное и малоосмысленное, хотя и одухотворенное. Стремясь послать человека как можно дальше, наука рассматривает возможность придания ускорения твердому телу при помощи высвобождения ядерной энергии, но тут есть препона сугубо материального свойства: не из чего построить отражатель, который и стал бы движителем корабля. И слава Богу, скажу я вам, что не из чего, а то ведь построили бы корабль, и наверняка – не один. И наверняка отправили бы всю флотилию в полет, гордясь, что вот-де: нашими усилиями физическое тело достигнет субсветовой скорости. Достичь-то оно достигнет, да только возвращения вы не дождетесь: законов физики еще никто не отменял.

Ксор сделал короткую паузу, обвел взглядом собравшихся, и продолжил:

– Исследовать внешнее пространство можно и нужно иначе. Вам следует рассмотреть поподробнее возможность рассоединения той энергетической составляющей человека, которая зовется душою, и собственно тела. Для души препоны расстояний не существенны, а материализация физического тела в месте пребывания – не проблема.

Зал снова загудел, но уже заинтересованно. Эта идея давно занимала лучшие умы человечества, но отыскать возможности ее реализации никто даже не пытался – настолько фантастичной она казалась.

– Более я вам рассказывать не стану, вы и сами горазды выяснить все. Только до сих пор в этом направлении усилий не прилагали… Что до возможности создания фотонного зеркала, сложность не в том, чтобы создать такое вещество. Вот, смотрите, – и Ксор, взяв в руки мелок, нарисовал на доске схему строения кристаллической решетки, отдельного атома, и написал несколько формул, описывающих как внутриядерные взаимодействия, так и условия перехода в особое состояние энергетических оболочек ядер. – Сложность в том, что ни теории, ни техники, ни ресурсов у вас для этого нет. И не скоро появятся.

Пораженный зал умолк. Старый академик, следивший за изложением вполглаза и слушавший вполуха, однако усвоивший все лучше остальных, заметил, выждав полминуты:

– По вашим выкладкам, любезный Ксор, получается, что плотность вещества, пригодного для создания фотонного зеркала, запредельна, а сумма энергии, которая должна уйти на производство небольшого его количества, превышает все энергоресурсы нашей планеты. Так?

– Скажу точнее, – решительно кивнул Ксор, обращаясь уже не к залу, а к академику лично. – Всей энерговооруженности планеты, включая разведанные, но не разработанные залежи ископаемых, достанет на производство лишь одного килограмма двухсот семидесяти семи граммов этого вещества. Так что, мой друг, торопитесь. У вас есть еще почти два месяца до смерти, и в ваших силах дать исследованиям в области разделения тела и души необходимый импульс.

Старый академик покраснел, вскочил, неразборчиво вскрикнул, после схватился за сердце и упал на свое место, бледнея и хрипя:

– Это… ты? Я вспомнил, вспомнил! Это ты!

Ему вызвали скорую, накапали успокоительного, дали воды. В суматохе не заметили, куда исчез выступавший. Мудрый секретарь ученого совета быстренько выпроводил всех из аудитории, и с той поры держал ее под замком, открывая только для высокопоставленных туристов, и демонстрируя полуосыпавшиеся надписи на учебной доске. Академик действительно прожил еще восемь недель. В интервью он рассказывал, что впервые столкнулся с этим человеком на заре своих дней, лет что-то около четырех отроду. Защищенный от солнца соломенной шляпой, он играл на пляже, недалеко от родителей. Пошел в воду. Неожиданно погрузился слишком глубоко. Так, что даже шляпа поплыла…

Эту шляпу – вместе с незадачливым будущим академиком – вытащил на берег тот самый мужчина, который выступал на ученом собрании. Наглотавшегося воды сына родители положили в больницу. Ксор – именно так назвал себя этот человек – приходил несколько раз навестить малыша. Говорили обо всем. Многого академик уже не помнит, но один момент ему вспомнился отчетливо. Ксор сказал ему, что, раз уж он не дал мальчишке умереть, то смерти тому страшиться не следует. Когда настанет пора уйти из жизни, он, Ксор, придет к нему снова, и скажет об этом. А дотоле – опасаться нечего.

Правда, уточнял академик, воды он с той поры все равно боится как огня, плавать так и не научился, а купался только в бассейнах. Странности поведения ученого подтвердили его многочисленные родственники, но уже после кончины именитого академика. А когда эта история стала забываться, в прессе появились первые упоминания об опытах по перемещению в пространстве вне тела…