Текст книги "Дороги богов"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Ольгерд-скальд понурился, глядя на меч. Я стоял над ним, и сердце мое гулко стучало в груди, просясь на свободу. Придет час, и в роду Ильвингов родится великий воин, конунг, который обретет Меч Локи…

– Не может быть, – выдохнул я. – Неужели это правда?

Ольгерд-скальд долго молчал, уйдя в свои мысли, и я уже решил потихоньку покинуть его, когда он заговорил:

– Это случилось много лет тому назад… Ни тебя, ни меня тогда еще не было на свете, и история сия успела стать легендой. Прошло бы еще несколько лет, и она превратилась бы в сказку, которой верят лишь дети… Мне поведал ее один из старых трэллей, и я бы не поверил ей, если бы потом сам Эрик Медведь не показал мне меча…

В ночь, когда родился его отец, Олав Хельгиссон, среди зимы вдруг началась гроза. Была такая страшная буря, что никто не ведал, устоит ли дом и двор. Мальчик Олав родился на закате, когда непогода только разгуливалась, и первые часы его жизни прошли под грохот грома и блеск молний. Жрецы говорили в один голос, что родился новый великий конунг всего северного берега… А ровно в полночь на другой день, когда буря уже улеглась, весь двор был разбужен топотом копыт.

Сперва люди подумали, что это снова бушует непогода. Все пробудились и, подхватив вещи, бросились спасаться в горы. Но когда конунг Хельги и его жена, прижимавшая к себе младенца, выскочили из дома, глазам их предстало трое всадников. Все трое были похожи как близнецы – в черных одеждах, на вороных конях. Двери дома сами распахнулись перед ними, и все трое на конях проехали внутрь. Изнутри раздался треск и грохот – это сломалось родовое дерево, посаженное отцом Хельги в тот день, когда он решил построить здесь дом. Всадники потом растаяли в темноте, и, хотя все видели, как они покинули двор, никто не заметил, в какую сторону поскакали незваные гости.

Хельги и его жена не сразу решились вернуться в дом. Их родовое дерево валялось посреди пиршественного зала, вывороченное с корнем, словно здесь прошелся ураган, а в стене, там, куда достигали его ветви, торчал этот меч…

Хельги не сомневался, что все это знак асов. Он попытался извлечь меч из камня, но ничего не получилось. Тогда он стал ждать, когда же вырастет его сын, Олав, и в день, когда мальчик стал мужчиной, Олав Хельгиссон попробовал свои силы. Но меч остался где был. Тогда все решили, что до исполнения срока еще очень долго ждать, и успокоились. Но с тех пор все мужчины из числа потомков Хельги Хелигссона Бешеного пробуют свои силы, чтобы извлечь на свет Меч Локи… Право слово, я не верил, что это под силу кому бы то ни было, но тебе это удалось!

– Я тоже Олав! – сказал я. – Олав Эрикссон!

– Да, ты тоже Олав, и Рагнарёк свершится в свой черед, – вздохнул скальд. Он выглядел усталым и напуганным открывшейся тайной, но я не чувствовал страха. Мой меч, мое оружие придавало мне силы.

– Что мне теперь делать? – спросил я.

– Не знаю. – Ольгерд-скальд вдруг заторопился. Он вскочил, распахнул дверь, делая мне знаки, чтобы я поскорее уходил. – Мне кажется, что лучше бы тебе вернуть меч туда, где ты его взял.

– Ни за что! – Схватив меч, я прижал его к груди обеими руками. – Он мой!

Скальд посмотрел мне в лицо, и мне показалось, что передо мной глубокий старик – так изменились его черты.

– Тогда я ничем не могу тебе помочь, – прошептал он. – Одно знаю – добра этот меч не принесет ни тебе, ни кому бы то ни было другому!.. А впрочем, – вздохнул он, – поступай как знаешь. Дороги богов не для простых смертных, и всякий, ступивший на эту Дорогу, рано или поздно будет убит.

Так я впервые услышал о Дорогах богов, еще не подозревая, что сам ступил на одну из них. Делать мне здесь больше было нечего. Коротко попрощавшись со скальдом, я покинул его хижину у стены капища и поспешил домой. Ни разу, ни во время нашего разговора, ни позже, меня не посетила мысль – как мне быть завтра. Ведь добыть меч мало – нужно было еще покинуть двор Эрика Медведя.

Снаружи стояла такая темень, что я не мог отличить неба от земли. Тучи, казалось, ползли по верхушкам деревьев. Я двинулся наугад, держась ближе к стене капища в поисках тропы к дружинному дому, откуда можно было легко добраться до клети рабов. Но то ли двинулся я не в ту сторону, то ли боги уже обратили на меня внимание, но дороги я не нашел и отправился домой наудачу.

Неожиданно по лицу меня хлестнули ветви. Я ткнулся туда-сюда, но деревья окружали меня со всех сторон. Это был лес, начинавшийся за целую тысячу шагов от нашего двора. Не ведая того, я оказался довольно далеко от человеческого жилья.

В лесу было тихо и спокойно – ни ветерка. Только вздыхали деревья, шуршали первые опадающие листья под моими ногами да где-то ухала сова. Решив пойти наугад, я долго плутал, сам не ведая, куда иду, но потом остановился и сел на землю, решив дождаться утра.

Проснулся я уже поздним утром, когда солнце оторвалось от гребня гор вдалеке. Я уснул, свернувшись калачиком, прямо посреди тропы, прижав к себе меч. Ночью пал первый заморозок, и я здорово замерз. Волосы, рубаха и штаны мои заиндевели, и некоторое время я прыгал и дул на руки, чтобы согреться.

Решение, что мне делать, пришло само. Торопясь домой, я оказался в лесу, на тропе, ведущей неизвестно куда. Само собой разумелось, что я должен пойти по ней, а там поглядим – куда она меня выведет. На всякий случай мысленно попрощавшись с родными местами и матерью, я отправился навстречу судьбе.

Был уже почти полдень, когда впереди развиднелось. Прибавив шагу, я оказался на опушке леса. Впереди раскинулись луга, где пасся скот и лошади, и стояли маленькие фермы-сеттеры, где летом жили пастухи и работники. За ними на всхолмии над широким устьем реки лежал наш град. Просто удивительно, как далеко меня завело!

Торопясь вернуться домой как можно раньше, я почти сбежал по склону мимо коров и лошадей. Только у самой ограды я приостановился – при свете дня появиться на дворе с мечом я еще боялся. Но, пряча его в ямку у корней одиноко растущей сосны и забрасывая листвой, я твердо решил про себя – потихоньку попрощаюсь с матерью и уйду. Если мне будет угрожать опасность, на дворе мне делать нечего.

Меня никто не остановил, когда я перемахнул плетень, ограждающий скотный двор, и очутился на дворе. Но я уже намеревался потихоньку свернуть к конюшням, когда наконец почуял неладное.

На всем подворье никто не работал – рабы-трэлли, вольные слуги и сами викинги горячо обсуждали что-то. Слышались взволнованные голоса, люди суетились. Делая вид, что только что вышел из конюшни и еще по горло в работе, я приблизился к одной кучке трэллей, собираясь подслушать разговор.

Здесь меня нашла мать. Она вынырнула откуда-то и обвила мою шею руками, увлекая меня в сторону, подальше от чужих глаз и ушей.

– Хвала Латоне, ты живой! – воскликнула она шепотом, прижимаясь ко мне. – А я после того, как ты потихоньку ушел, места себе не находила!.. Где ты был?

– В лесу, за лугами, – ответил я. – Меня что-то повело, сам не знаю что. Я бродил без дороги очень долго, а когда рассвело, попробовал найти дорогу домой…

Мать придирчиво окинула меня долгим взглядом – моя одежда промокла насквозь от тумана и росы, в волосах застряли сосновые иголки, я был грязный, потому что спал на земле. При виде меня мать невольно улыбнулась:

– Как хорошо!.. Тебя не было здесь всю ночь, и это хорошо! Так всем и говори.

Я почувствовал тревогу:

– А что? Что-то случилось ночью?

– Ночью здесь случилось несчастье! – В голосе матери был страх. – Хозяин рвет и мечет – кто-то пробрался в его кладовую…

– Что украли? – Я тоже почувствовал страх: а ну как прознают про исчезновение меча?

– По счастью, ничего – воров успел заметить Ольгерд-скальд и спугнул их.

– Почему именно он? – Я говорил спокойно, а в душе у меня творилось что-то невероятное – ведь я видел Ольгерда, говорил с ним! Если он видел вора, то он видел меня! Но скальда не было в дружинном доме ночью!

– Ольгерд-скальд, – мать как-то сразу поникла, опустила голову, – он мертв…

– Что?!

– Сегодня утром хозяин, как обычно, решил посетить богов. Там он и нашел его…

Мать еще что-то говорила, но я уже не слушал – сорвавшись с места, я помчался к капищу.

Там уже собрались многие – вся семья отца, его родственники, почти все викинги, кое-кто из свободных слуг и даже рабы. Некоторым места за священной оградой не хватило, и они толпились снаружи. Из-за их голов было видно, что возле дуба что-то происходит.

Расталкивая людей локтями, я ринулся туда. Меня пинали, ругали за спиной, но я прорвался к подножию дерева – и застыл как вкопанный.

На одном из сучьев, где обычно вешали жертвы Тору и Одину, висел и труп Ольгерда-скальда. Руки его были свободны, на груди не было следа от удара копьем, но на земле валялся опрокинутый чурбак. Все выглядело так, словно скальд сам решил уйти из жизни.

Отец и братья стояли вокруг, тихо переговариваясь и оглядываясь. Заметив меня, Эрик Медведь впился мне в лицо долгим изучающим взглядом, словно увидел впервые. Потом сделал знак приблизиться.

– Тебя не было в усадьбе полдня – ты где-то прятался… Что ты видел? – требовательно спросил он.

По моему лицу всякий мог сказать, что я действительно что-то знаю – может, поэтому отец и спросил меня. Но не успел я открыть рот, как заговорил старший Эрикссон, Торвальд:

– Что тебе до этого паршивого трэлля, отец? – скривился он. – Даже если он и в самом деле что-то видел, правды не скажет – он трус, как и все рабы!

Я и в самом деле мог промолчать или придумать похожую на правду ложь, но не мог стерпеть.

– Я не трус, Торвальд Эрикссон, – сказал я. – Я был возле дома Ольгерда-скальда сегодня ночью, но готов присягнуть, что, когда ушел от него, скальд был еще жив! И в истинности своих слов я могу поклясться на мече.

– На мече? Откуда у тебя меч, недоносок? С каких это пор ты стал викингом, чтобы иметь право на оружие? Или ты украл его?

Стоявшие вокруг войны тотчас сомкнули вокруг меня кольцо. Эрик Медведь придвинулся ближе, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Но я уже ничего не боялся и пропустил замечание Торвальда мимо ушей.

– Меч у меня есть, – сказал я. – Я заполучил его честным путем и пришел к скальду, чтобы спросить у него, ведающего руны и тайные знания, что мне делать с ним. Он не мог внятно ответить на мои вопросы, и я ушел от него. Я ночевал в лесу за пастбищами – вы можете спросить у пастухов на сеттерах, они подтвердят, что видели меня на рассвете в той стороне. Меч я спрятал недалеко от усадьбы, но могу принести его в подтверждение своих слов.

Моя спокойная речь, видимо, понравилась всем – никто не ждал, что мальчишка-трэлль заговорит так складно и уверенно. Отец помедлил и кивнул:

– Неси свой меч…

Я сорвался с места как заяц.

Когда я вернулся к капищу, держа завернутый в свою рубаху Меч Локи и протянул его отцу, лицо Эрика Медведя исказила гримаса удивления и ужаса. Он не верил своим глазам. Несомненно, великий хёвдинг видел не раз эту рукоять, бессильно торчащую из стены. В свое время он сам пробовал извлечь его, также пытали силы и его старшие сыновья. И вот теперь приходит невесть кто и забирает легендарное оружие себе! Оружие, с которым были связаны все семейные предания! Было от чего испугаться.

– Откуда ты взял его? – наконец прохрипел отец.

– Я украл его, – ответил я.

На меня воззрились с ужасом и гневом – раб сам сознался в воровстве. Но украденное представляло такую ценность, что мне позволили продолжать:

– Когда ты, господин, приказал мне отнести в кладовую добычу, я случайно увидел торчащую в стене рукоять меча. Я удивился, для чего следовало замуровывать благородное оружие в стену, когда его назначение – сражаться. Я давно мечтаю стать викингом, и мне не давал покоя меч в камне. Поэтому ночью я пробрался в кладовую, которая оказалась незаперта, и вытащил меч из стены. На нем я увидел руны и решил отнести его Ольгерду-скальду, чтобы он прочел их. Скальд сказал, что ничем не может мне помочь, и я ушел… Вот и все!

Не ведаю, какая сила вложила тогда мне в уста эти слова – в глубине души я трепетал от страха и слышал свой голос словно со стороны. Возможно, это сам Меч Локи, в благодарность за освобождение из камня, помогал мне – как знать! Во всяком случае, окружившие меня викинги не делали попыток остановить меня. Договорив, я протянул руки и отдал меч отцу.

Эрик Медведь, приняв Меч Локи на вытянутые руки, долго разглядывал его длинное тело, поворачивая то одним боком, то другим, проводил пальцем по рунам, иногда оборачивался на труп Ольгерда, который уже вынули из петли. Все ждали его решения, и он заговорил:

– Об этом мече еще во времена моего деда слагались пророчества. Говорят, его принесли сюда сами асы и назначили меч одному из потомков нашего рода, наиболее достойнейшему… Я сам в свое время пробовал силы, пытаясь определить, не мне ли выпала судьба владеть им, но потерпел неудачу. То же мои сыновья… Но теперь меч обретен… Я верю тебе, Олав. Ты невиновен, и в доказательство я могу дать тебе свободу и…

Он взглянул на меч в своих руках, но тут Торвальд выступил вперед и положил руку на лезвие меча.

– Ты можешь дать волю этому трэллю, отец, – сказал он, – и даже назначить ему пристойную награду, но этот меч останется в нашем роду. Асы предназначили его достойнейшему из твоих сыновей. Мне кажется, я имею на него права… А сыну рабыни негоже касаться справедливого меча!

Лучше бы он этого не говорил! Во мне словно лопнуло что-то. Я бросился вперед и зарычал, готовый даже вцепиться ему в глотку, как зверь:

– Я – Олав Эрикссон из рода Ильвингов, и ты не смеешь так говорить со мной!

В следующий миг я бы ринулся на Торвальда, коснись он только меча, но Эрик Медведь остановил нас. Опустив меч, он впился мне в лицо долгим взором, словно стараясь запомнить на всю жизнь.

– Оказывается, у меня есть еще один сын? – наконец медленно произнес он.

Глава 2

Холодный тяжелый ветер дул с севера, нагоняя на высокий каменистый берег темные волны. Море Нево привычно ярилось, наскакивая на землю, и, повторяя его атаки, по небу также ползли тучи, неся в глубь земель первые грозы.

Прищуренные глаза привычно-пристально вглядывались в даль. Где-то там, на окоеме, сейчас скрытом ночной тьмою, небо сливалось с Нево-озером, и казалось, что непогоду рождала сама ночь. Сырой воздух был уже напоен запахами воды, ветра, листвы и мокрого песка. Тишину давно разогнал ветер, но в его посвисте, шелесте листвы и плеске набегающих волн привычный слух легко улавливал знакомые спокойные звуки спящей земли.

Маленькая речка Каменка сбегала в озеро Нево. Сейчас ее робким водам мешали встречные волны и ветер, и речка тоже пробовала яриться и наскакивала снова и снова, пытаясь одолеть преграду и слиться с отцом-Нево. Нельзя было не сочувствовать маленькой упрямой речушке, которой наплевать на погоду.

На ее высоком берегу в полусотне шагов от берега большого озера стояла застава – сложенный из неохватных бревен детинец с рядами заборол и передней сторожевой башней, нависающей над единственными воротами. Земляной вал приподнимал детинец над землею, а опоясывающий заставу ров делал ее почти неприступной. «Почти» потому, что не рождалось такой крепости, какую нельзя было бы взять. Впрочем, за те без малого три десятка лет, что застава стояла тут, ничья чужая сила не входила в ее ворота. Даже викинги, что редко приплывают с миром, и то предпочитали обходить ее стороной и не тратить понапрасну времени. И небольшой поселок рядом мог чувствовать себя в безопасности.

Сейчас застава спала. Тьма стояла в дружинных молодечных избах и нескольких домах семейных воев. Мрак сгустился в неметоне, где спали боги. Посапывали во сне отроки и полноправные кмети, чутко дремали подле детских колыбелек женщины – всего четыре на почти шесть десятков мужчин. Только в конюшнях переступали с ноги на ногу лошади да в хлевах вздыхал скот.

Люди спали, доверившись нескольким дозорным, что единственные не спали в эту ночь. Двое неспешно бродили по заборолам, по пятам сопровождаемые лохматыми псами. Третий застыл наверху въездной башни. Чуть подавшись вперед и раздувая ноздри, он жадно ловил долетающие с озера запахи.

Зарница была пятой женщиной на заставе – четверо других были женами старших воинов-бояр: самого воеводы и его ближников. Это позволяло ей не забывать, кто она такая, но не более.

Два года минуло на днях, как, пройдя испытание, она была опоясана воинским поясом и названа кметем. И три года с малым пролетело над головой с той поры, как сбежала она чуть не из-под венца на заставу. Мать поплакала-погоревала, постояла у ворот укором и посмешищем, а потом и вовсе махнула рукой и ушла, напоследок бросив через плечо горькое слово: «Померла у меня дочка!..» Слышавшие ее вои тогда враз волной отхлынули от застывшей за их спинами Зарницы, и долго никто из них не мог заставить себя слово ей сказать. Хорошо воевода Ждан Хорошич не больно-то верил словам, что сказаны сгоряча. Девку-неслуха, что вопреки всем ушла из дома, гнать не велел – сам взялся за ее обучение. Зарница доверилась ему – Ждан Хорошич чуть не в отцы ей годился, старший сынок уж пятнадцатое лето встречал. Осиротевшая девушка вошла в его семью дочерью, которую боги так и не дали воеводе.

Только после того, как стала кметем, прочие воины перестали шарахаться от нее – теперь ее судьбу вершил тот же Перун, а домашние боги ее рода стали для девушки чужими. Тот, кто посвятил себя ратному труду, ходит на особом счету у богов. Кладя живот свой на алтарь заместо иной жертвы, воин в мирной жизни стоит выше простых людей.

Сказать правду, Зарница никогда и не мыслила себе другой жизни. Как-то так случилось, что в судьбе ее все складывалось одно к одному. До семи лет была она обычной девчонкой, как десятки ее подружек, – бегала в одной рубашонке босиком по грибы да ягоды в соседний лесок, возилась на дворе и за околицей, дома у печи качала обернутую тряпицей чурку, называя ее дочкой, пыталась помогать матери по хозяйству, порой путалась под ногами и зарабатывала незлой подзатыльник – изба была полна детьми: братья и сестренки ползали по полу и полатям. Боги дважды посылали матери двойни и однажды тройню, так что она то ходила тяжелая, то разрывалась между орущими малолетками, так что все заботы по дому рано легли на плечи отца и старшего брата. Зарница, как старшая дочка в семье, тоже начала приучаться к делам, да доползло откуда-то поветрие. Ведун Белоглаз успел вовремя разглядеть на том берегу Каменки растрепанную девку в белой рубахе, что махала полотном, нагоняя болезнь на поселок. Он загнал всех селян по домам, навесил на каждую дверь замок и, велев всем сидеть по домам, вышел навстречу растрепанной девке один…

Люди притаились, опасаясь даже до ветру за угол выскочить и скотине воды принести. Полдня ревели голодные коровы в стойлах – было то ранней весной, еще до Ярилина дня. Хозяйки одергивали малых ребят, чтоб ненароком не выглянули да не приметили лишнего – а ну как отвлечет нежеланный видок ведуна, ослабит его силу или вовсе переселится в любопытного сорванца моровая болезнь. Все сидели, ждали, когда ведун, проходя мимо, стукнет кулаком в дверь, давая знать, что можно выходить. Мать Зарницы, только недавно разрешившись от бремени тройней, не сумела уследить за дочкой-семилеткой. Взобравшись с ногами на лавку, девчонка отодвинула заслонку волокового окошка и высунула любопытный нос наружу.

– Дедко Белоглаз идет! – закричала она пронзительно на всю избу. – Живой! Один!.. А девки нету с ним…

Бросив малых, мать птицей ринулась на непутевую дочку и влепила ей затрещину:

– Подь отсель, егоза!

Зарница мышью ринулась прятаться на печку…

А на другое утро не смогла оторвать головы от постели. Металась, холодная как лед, и молчала, только дышала часто-часто. Мать, первая травница на село, поила ее целебными сборами, и Зарница успокоилась – настолько, что женщина бросилась звать ведуна.

Белоглаз пришел под вечер. Боком протиснулся в полуземляной влазень, потоптался на пороге и, прошептав что-то домовому, подошел к девочке. Зарница лежала вытянувшись и почти не дыша. Только по дрожанию жилки на тонкой шейке можно было сказать, что девочка еще жива.

Нагнувшись над больной, Белоглаз долго молчал, испытующе глядя на заострившиеся скулы, тоненький нос, бледные, плотно сжатые губки и синие круги под глазами. Зарница не двигалась, когда он водил над нею руками, окуривал ее дымком травы материнки и осиновых корней. Потом он срезал прядку волос, спалил ее на угольках, долго смотрел на пепел…

Мать из своего угла следила за ворожбой. Притихли и младшие дети. В избе воцарилась тишина, и получилось, что все ясно слышали негромкие, словно в раздумье, слова Белоглаза:

– Всякому свой срок приходит. Потухнет и эта зорька… Не жилица она на свете белом – не вскакивать малой в поневу, не носить кики, не бывать в дому хозяйкой…

Четверо близняшек – два мальчика да две девочки – залились разноголосым ревом, словно только того и ждали и что-то поняли, жалея старшую сестренку. Мать же не дрогнула. Молча, глядя в пол сухими блестящими глазами, собрала ведуну в узелок кое-какой снеди, с поклоном проводила до двери, о чем-то пошепталась с ним, не поднимая взора, а прикрыв за ним дверь, так же спокойно подошла к окованному сундуку с портами, откинула крышку и достала рубашку старшего сына – мальчишка недавно вырос из нее, и одежку схоронили, пока не подрастут младшие сынки. Расправив рукава, подошла к неподвижно лежащей Зарнице и молча быстро – девочка не шевельнулась и не подняла век – переодела ее в одежду старшего сына. Потом убралась сама, надела расшитый летник, в котором выходила только на праздники, нанизала на пальцы жуковинья, на запястья – обручья, на шею – ожерелья, в которых когда-то красовалась на свадьбе перед молодым мужем, и, тряхнув головой, прошлась по избе от угла до угла в плясовой…

Когда пришли с поля отец и брат, мать вовсю плясала у постели умиравшей дочери. И, вставшие у порога, они не ведали, что и думать.

– Нет у меня доченьки Зарницы! – крикнула мать, задохнувшись. – Сынок есть младшенький, Зорькиным его звать!..

Неистовая пляска матери сделала свое дело. Зарница наутро пошла на поправку и дня через три уже поднималась, а еще через некоторое время бегала. Но с того дня девочку как подменили – напрочь забросила она девчоночьи забавы, все больше тянулась к мальчишкам, рвалась помогать отцу и брату в мужичьем труде и даже сердилась, если ее кликали как-то иначе, не Зорькиным. Мать и ругала, и совестила неразумную, и случаем била – ничего не помогало. Зарница-Зорькин начала входить в пору. Ее подружки на посиделки бегали – а она в лес, зверя бить. Ни шитью, ни стряпне так и не выучилась, на парней не глядела, одеться и нарядиться толком не умела. Зато ворочала хозяйство наравне с братом и отцом и так навострилась на охоте орудовать сулицей, рогатиной да топором, что когда сбежала из-под венца на заставу, назвавшись Зорькиным, то никто из кметей и не помыслил, что явилась к ним девка. Косу толстую Зарница прятала под шапкой, благо дело было зимой, а на вид это был парень как парень – высокий, жилистый да гибкий. Разве что усы пока не пробились да голосишко подкачал. Так что пока не прибежала под стену заставы плачущая мать да не стала слезно молить отпустить дочерь неразумную, ни один не догадался…

…Зарница прищурилась, сплевывая. Что толку поминать давно минувшее! Три лета минуло с той поры! И давно уже жила она вместе с воями – разве что в мыльню ходила с их женами да спала отдельно. А так – дружинник и есть. И даже не болит сердце о том, что, проводив двадцать третье лето, до сей поры она не нашла никого по сердцу. Да не нужно ей было все это! Сколько себя помнила – не нужно! Побратимы-кмети уже и подзуживать, и смешками перекидываться перестали – привыкли и смирились, что никому не удастся заставить ее взглянуть ласковее.

Что правда, то правда – были среди них справные да пригожие парни. Девчонки на них гроздьями висли, мужатые бабы и то заглядывались. А вот не легла душа ни к кому. И не лежала вовсе!..

Ветер все катил на берег волну. В его завывании чудились живые голоса, и Зарница невольно нашарила на поясе обереги, одними губами шепча заговоры-отвороты против лиха. Мало ли кого принесет такая непогодь! Не поветрие, так злые духи разбушуются! А то и вовсе беду нагонит. Эдакий ветрище не к добру!

Девушка подалась вперед, прислушиваясь. Дедко Белоглаз всегда умел по голосу разобрать, что принес с собой ветер. Он бы не сплошал – переговорил с бурей, да и умолил ее повернуть и пройти стороной! Оставалась надежда, что старый ведун не спит сейчас в своей землянке на крутояре подле капища и чутко слушает ветер, прикидывая, надо ли чего бояться.

Можно было отвернуться, заставить себя не слышать воя и свиста ветра, не замечать его кликов, но Зарница только тревожнее прислушивалась. Не так давно пришла с реки Невы весть – появились урманские суда. Викинги шли не спеша, осторожно, да кто их разберет. Они ведь, сказывают, сперва подплывут к берегу вроде гостями, а потом алый щит на мачту вздернут – и на сушу, грабить и убивать. Воевода Ждан первую ночь уснул – до того все ждал нападения. А за ним и вся застава дремала вполглаза. Случись что – им первым ворога встречать.

И сегодня, как назло, такой ветер! Ой не к добру! Что-то принесет!..

Новый порыв вдруг донес чье-то тяжкое дыхание.

Зарница еле сдержалась, чтоб не метнуть на слух копье. Свесилась осторожно через стену в оконце-бойницу.

Внизу, у подножия стены, царила темень – хоть глаз коли. Тучи закрыли звезды, а дымно горящий факел озарял лишь часть стены и заборол. Но глаза давно привыкли ко тьме, и Зарнице почудилось, что на верху вала копошится какая-то тень. Не человек и не лошадь, а кто – не разберешь.

– Кто тут? – выдохнула Зарница, крепче стискивая древко сулицы.

Тень рывком придвинулась ближе, прижимаясь к бревнам стены:

– Не выдай!..

Голос был человечий. Молодой. Но мало ли кем может прикинуться нежить, чтоб напакостить человеку! И словно в подтверждение сомнений, издали донесся заунывный горловой вой – словно пели-выли оборотни.

– Даждьбогом светлым заклинаю – помоги! – перекрывая ветер, воскликнул неизвестный. – Человек я, как и ты! Зла ни тебе, ни людям твоим не причиню!

– Чур-Чурило, помоги, – прошептала Зарница, стискивая в кулаке оберег и чертя оберегающий круг. – Не выдай!

После такого всякий морок должен был растаять, как дым, но чуткое ухо различало под стеной быстрое дыхание.

– Гонятся за нами, – позвал голос, в котором сейчас было больше страха, чем может чувствовать дух. – Помоги!

Новый порыв ветра, безжалостно хлестнув по щеке, вернул способность рассуждать. Зарница вскинула голову – непогода ясно показывала ей, куда смотреть.

Тьма вдали, за лесистыми холмами да кручами берега, была непроглядна, но сейчас девушке показалось, что с запада неспешно, но неотвратимо вдоль берега Нево-озера надвигаются низкие клубы мрака – не то грозовые тучи, не то и впрямь чужая сила. А может, то и другое разом?

– Пресветлый Перун, победитель Змея-Волоса, заклинаю тебя! – вырвалось у нее, когда она увидела и осознала в глубине души, что этот мрак движется прямо на заставу.

У подножия стены еще дышали – видимо, у незнакомца не было сил идти дальше, и, оставив факел наверху, Зарница бегом бросилась вниз.

В воротах была потайная дверца, чтобы можно было незаметно выпустить гонца, уже когда прочие затворились, готовясь принять неравный бой. Протиснувшись в нее, девушка нос к носу столкнулась с парнишкой не старше пятнадцати лет, высоким, жилистым, добротно и тепло одетым. Он стискивал рукоять обнаженного меча, а за его спиной припадал к земле поджарый необычайно крупный молодой волк.

– Ты… пришла? – Даже во тьме парнишка сразу угадал в ней женщину. – Скрой нас, Светлыми богами заклинаю!

Здесь, внизу, вой ветра не был так отчетлив и многоголос, но зато постепенно нарастал глухой мерный рокот – словно скакало сюда десятка два всадников, ломая под копытами коней лед и поросли. Прислушиваясь к нему, парнишка, однако, не выглядел испуганным ребенком – это был воин, готовый встретить опасность.

– Ты кто? – дернула его за рукав​ Зарница.

– Отец при рождении назвал Радегастом, – глядя вдаль, отозвался парнишка.

– Откуда сам-то?

Радегаст обернулся на девушку. Его большие темно-серые глаза полыхнули во тьме как две звезды, и девушка почувствовала робость. Она бы не удивилась, если бы отрок, едва достававший ей до плеча, прикрикнул на нее, как на сопливую девчонку.

– Издалека, – ответил он, и Зарница ему поверила. – Помоги, – в который раз повторил он. – Они уж близко. Не чуешь разве? Веди куда-нибудь!

– Пошли. – Девушка взяла его за запястье, но Радегаст вывернулся.

– Один я не пойду, – решительно сказал он, и молодой волк припал к его ногам. – То не за мной – за ним охота идет. Я-то близ своих земель – укрыться могу и никто не достанет. А вот он… Он мой молочный брат!

Отрок положил руку на загривок волка, и тот выпрямился, вправду оказавшись крупным. Подрасти он еще немного, на нем можно было бы ездить верхом, как на лошади. Но сейчас могучий зверь поджимал хвост и скулил, как собачонка.

– Пошли к нам, – позвала Зарница. – Он не толще меня – как-нибудь пролезет!

Спасение было близко, но Радегаст покачал головой:

– Я не могу подвергать опасности людей.

И сказал он это таким тоном, что Зарница вдруг поняла: люди для него нечто большее, чем просто обитатели заставы и соседнего поселка. Она неожиданно почувствовала в отроке силу, которой не бывает у простых смертных, которой не обладают даже ведуны.

– Те, кто идет за нами, – не люди! – прозвучал голос Радегаста, и девушке стало ясно, что оправдались ее смутные подозрения. – И люди тут не помогут!

– Идем! – Не раздумывая и не сожалея о том, что бросила стражу, девушка ринулась прочь от заставы, увлекая за собой отрока. Только на миг шевельнулась в ней тревога о спящих побратимах, коих она бросала без защиты, но мысль эта растаяла – за Радегастом охотятся не люди. Значит, его надо увести от людей подальше – только так она могла как-то обезопасить заставу.

Отрок следовал за нею в молчании, его спутник-волк трусил рядом, то и дело пугливо озираясь. Пригибаясь, на ощупь, доверившись привычке, Зарница вломилась в густой подлесок рощи, что раскинулась на холме. Капище было недалеко – пробежать заросли, да и стукнуть кулаком в навесную воротину. Но отрок, поспевавший по пятам, уже тяжко дышал, шатаясь. Он не жаловался, но девушка нутром почуяла – не добежит. Тащить его на себе?