Текст книги "Дороги богов"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Галина Романова
Дороги богов

Автор сердечно благодарит: Качаеву Марину (Доброславу), жрицу Макоши, Игнатова Сергея (Млада), жреца Перуна и Андрея Медведева (Медведя), наставника и друга, за помощь и ценные советы, без которых эта книга никогда бы не получилась.

Часть 1
Суд богов

Глава 1

Это было в те давние времена, о которых ничего не помнят даже хранители седой старины. В те времена небо было много ближе к земле, по радуге можно было, как по мосту, попасть в иной мир или вернуться из далекого далека домой. На земле тогда жили совсем иные люди, и великие древние боги бродили по свету, запросто заходя порой на огонек. Пути их были неисповедимы и вели в никуда. Но любой человек мог ступить на Дорогу богов – для этого иной раз было достаточно открыть дверь и шагнуть за порог.

Кому-то моя история покажется глупым полудетским вымыслом, кому-то – басней скальдов, созданной поучения и развлечения ради, кому-то – бредом воспаленного болезнью разума, а кто-то усмотрит в ней кошмар, пережить который наяву, по счастью, не дано никому. И никто не в состоянии проверить мои слова – те, кому на долю выпала похожая судьба, ныне мертвы. Я и сам не верил бы себе, но сейчас, сидя у подножия священного дуба в ожидании смерти, ожидая, когда жертвенный нож перережет мне горло, я понимаю, что завершиться мой путь иначе просто не мог. Я, служивший богам последние несколько лет, должен был кончить жизнь здесь, убитый во славу Тора-громовержца, под каким бы именем его ни знали здесь, в чужой мне земле славян. Я должен умереть, ибо никто не может сойти с Дороги богов живым, однажды ступив на нее.

Вспоминая свою жизнь, я понимаю, что так предначертали мне Норны. Я с рождения шел к этой Дороге, рука Судьбы бережно и твердо направляла меня по ней, готовя к исполнению воли богов. Я не смел спорить…

Я – Олав, как меня звали в доме моего отца, великого хёвдинга Эрика Медведя; Тополь – как звала меня мать на языке своего племени; Волк – как прозвали меня Лесные Всадники. Зовите меня как хотите – срок моей жизни на исходе, и уже все равно, под каким именем я умру.

Моим отцом, как я уже сказал, был Эрик Медведь, великий хёвдинг из древнего и благородного рода Ильвингов. Я – четвертый его сын, рожденный от рабыни, по странной прихоти судьбы признанный отцом за родного…

Мою мать отец взял в бою. Отправившись на восток вдоль берегов северного моря, его драккар поднялся вверх по течению какой-то реки, на берегу которой стояло селение, где жила моя мать. Как всегда бывало в таких случаях, викинги напали внезапно, окружили город, перебили мужчин, а женщин и детей с подростками загнали на корабль. Моя мать была в числе пленных, но отец выделил ее из прочих. Всю оставшуюся часть похода она делила с ним ложе, и к тому времени, когда Эрик Медведь вернулся домой с богатой добычей, мать уже носила под сердцем меня.

Град Эрика Медведя, называвшийся Стейннборгом, Каменным городом, стоял на берегу моря. Справа и слева его окружали покрытые лесами горы, через которые протянулось несколько дорог к соседям. Наш град был богатым. Высокие, сложенные из камня стены окружали его. К широким большей частью распахнутым воротам от отмели-причала по склону шла утоптанная прямая дорога.

Внутри на дворе стояло три дома: большой, где жили семейные викинги, женский, где большую часть дня проводили женщины и младшие дети, и дружинный. Со всех сторон эти три дома, соединенные между собой переходами, окружали клети рабов, кузницы, конюшни, клети и навесы для хранения добра. В глубине двора, у самой стены, ютились маленькие наполовину вросшие в землю домики рабов-вольноотпущенников и случайно прибившихся к граду людей. Не будучи рабами, они тем не менее работали на Эрика Медведя, взамен получая покровительство. Там же, в отдалении, за своим забором жили боги. На небольшом холме рос старый дуб, под которым стояли резные изваяния богов – одноглазого Отца богов Одина, его сына воителя Тора-громовержца и подателя благ и урожая миролюбивого Фрейра. Там приносили жертвы, просили об удаче и благодарили за помощь и защиту.

Я родился в клети рабов и долгое время ничем не отличался от десятков других детей. Когда я появился на свет, отец взял меня на руки, окропил водой и дал имя, признавая своим сыном, но на этом его отцовские заботы обо мне кончились. Детства я почти не помню – у таких, как я, оно заканчивается гораздо раньше, чем у их свободнорожденных сверстников. Впрочем, дети свободных викингов от рабынь все же могли надеяться на то, что однажды отец вспомнит о них. Таким рано или поздно давали свободу, вводили в род и даже оделяли наследством – если у сына рабыни не было братьев. Но у моего отца уже было трое сыновей – старший наследник Торвальд Эрикссон и близнецы Гюнтер и Гуннар. Все трое были старше меня и в свое время тоже должны были стать покорителями морей. Отец больше занимался ими, не обращая на меня внимания. Возможно, сходи я хоть единожды в поход и отличись там, меня бы сразу заметили, но кто будет учить владению оружием сына рабыни? Кто выкует ему меч и доверит весло? Викинги все братья друг другу по крови, на боевом корабле каждый знает свое место, все уверены друг в друге – кто доверит в бою защищать свою спину рабу?

Началась моя пятнадцатая весна, когда наконец моя жизнь изменилась раз и навсегда.

Мои старшие братья к тому времени уже были викингами – близнецам Гюнтеру и Гуннару уже было по семнадцать лет, и целых два года они ходили с отцом в походы. Торвальд, бывший на два года старше их, уже имел свой драккар и бороздил моря отдельно.

В походы Эрик Олавссон Медведь отправлялся в начале лета и ходил по всему северному побережью до зимы, когда льды начинали мешать кораблям. В то лето он впервые вышел в море на четырех драккарах – самый большой, «Змей», вел он сам, второй, «Медведь», принадлежал с недавних пор Торвальду, на третьем, «Кабане», шли близнецы, а последним, четвертым, правил его вассал, дальний родич его жены.

Конечно, мы все ждали возвращения кораблей и в тот день, когда с мыса рыбаки увидели полосатые паруса, народ с раннего утра толпился у причалов. Здесь были жены и дети тех, кто ушел с Эриком Олавссоном и его сыновьями, некоторые рабы и викинги, из-за старости или увечий остававшиеся на берегу. Пришли даже простые жители нашего града.

Наконец передний драккар, «Змей», гордо вздымая оскаленную морду на носу, остановился с глухим стуком на отмели. «Медведь» и «Кабан» обошли его справа и слева, а четвертый драккар зашел сбоку. Но не успели они остановиться, как берег огласился приветственными криками – жены и дети узнавали своих, окликали их. Некоторые уже заходили в воду, и навстречу им в волны прямо с бортов прыгали викинги. Первым с высокого бока «Змея» соскочил сам Эрик Олавссон по прозвищу Медведь.

Я был на берегу, радовался вместе со всеми и жадно, как многие мальчишки, следил взглядом за сходившими на берег воинами. Некоторые из них были, как и я, детьми рабынь, которым улыбнулась судьба. Невольно выделяя их из толпы, я горячо завидовал им – викинги повелители морей, перед их именем трепещут жители всего побережья и даже на дальних берегах теплых морей о них вспоминают только шепотом, опасливо косясь по сторонам. Стать одним из них, вступить в боевую дружину, входить с мечом в поселки и города, забирая то, что приглянулось, не спрашивая ничьего разрешения, быть самому себе господином и подчиняться только вожаку! Это была моя заветная мечта. Моя мать была из иного племени, из числа береговых вендов. Она помнила свой родной язык и обучила меня, непрестанно повторяя, чтобы я помнил, кто я и откуда. Но, взрослея, я все меньше чувствовал себя вендом. Мой отец был викингом, и я хотел походить на него!

На берег перекинули доски-сходни, и викинги начали сносить с драккара добычу. Бочки, мешки, какие-то узлы… Отдельно спихивали прямо в воду захваченных рабов – нескольких крепких еще мужчин и двух женщин. На них тоже взвалили мешки и погнали на берег.

На суше из рук воинов добычу подхватывали встречающие. Добытое сообща и еще не поделенное надо было отнести в град, но личные вещи несли наособицу. Поход был удачен, и на берегу звенели радостные голоса.

Вместе с другими рабами я бросился разгружать добычу. Внутри у меня все ходило ходуном от зависти – я хотел, чтобы хоть часть этих мехов, кувшинов с иноземным вином, узлов с товаром, тканей, украшений было добыто моим мечом. Оставалось уповать на то, что однажды великий Тор-громовержец заметит и меня. Я был уверен, что он услышит мою молитву.

Поскольку я был все-таки сыном свободного человека, мне позволялось заходить в дружинный дом, где жили мой отец, братья и холостые воины. Поэтому я, отнеся свой узел, остался в огромном пиршественном зале, где пока еще было сумрачно и прохладно от каменных мрачных стен, но уже суетились рабы, убирая и готовя большой пир. Добычу свалили у камина, в котором можно было зажарить целого быка. Викинги задержались у корабля – они на своих плечах вынесли его из воды, оттащили под навес, осмотрели днище, сняли мачту и убрали весла и только после этого пришли в дружинный дом, где и, не дожидаясь вечера, устроили дележ.

Первым то, что ему было по нраву, отбирал сам Эрик Медведь. Потом наступал черед его сыновей, потом – кормчих и бедных родичей, сражающихся под его знаменами, а остальное разбирали простые викинги. Не смея приблизиться, прижавшись к стене, я жадно смотрел на них. Меня не прельщали золото и украшения, тюки тканей и шкуры, вино и рабы. Но среди этих никчемных для меня вещей были и редкие мечи, тонкие, чуть изогнутые, необычайно острые и легкие. Откуда их привезли, я не знал, но все бы отдал за такой меч. Я чувствовал себя викингом, я хотел быть таким, как они!

Эрик Медведь горстями черпал из небольшого бочонка золото и украшения – судя по всему, собранные с населения какого-то городка как откуп. Кроме драгоценностей, он взял себе те самые тонкие чуть изогнутые мечи, меха и яркие ткани – подарить жене, госпоже Идуне. Забрав свое, он выпрямился и вдруг заметил меня – забыв осторожность, я подобрался неприлично близко и едва не дышал в затылки викингам.

В первый миг, заметив его взгляд, я здорово испугался – отец мог подумать, что я собираюсь что-нибудь украсть. А рабу не положено было иметь что-либо свое – все, что его окружало, и он сам, принадлежало хозяину. За воровство убивали. Но отец не думал сердиться. Вместо этого он поманил меня и указал на связанные меха:

– Бери!

Я взвалил куль на плечо и пошел за Эриком Медведем, уже чувствуя себя счастливым. Следуя за отцом, я прошел в заднюю часть дружинного дома, где за перегородкой жили сам Эрик Медведь и его жена, госпожа Идуна. Рядом, в отдельной клети, сложенной только наполовину из бревен – низ был каменным, – хранились сокровища. Поскольку руки у меня были заняты, отец сам запалил от огня в камине смоляной факел, первым сходя в клеть.

Я застыл на пороге, не смея вздохнуть. До сих пор никто из рабов не сходил по высоким, вырубленным в земле ступеням – не должно рабам видеть сокровищ хозяев. В клети было темно – свет исходил только от факела в руке отца – и холодно. На полу стояли бочонки и кувшины, на рогожах и просто так валялись узлы, вдоль стен выстроились сундуки. В пазы меж бревен и плотно пригнанных друг к другу камней были вбиты крюки, на которых висели связки шкур, оружие.

Не дав мне осмотреться, Эрик Медведь ткнул факелом в узлы:

– Клади туда!

Я послушно свалил свой груз и, благо на меня не смотрели, остался стоять почти в середине сокровищницы разинув рот. Многое из того, что принесено сюда, вскоре покинет эти стены – золото и монеты будут переплавлены в слитки или женские украшения, меха и ткани оденут госпожу Идуну, кое-что пойдет в счет выкупа, когда Торвальду придет пора приводить в дом молодую хозяйку. Он уже давно собирал выкуп, но отец всегда будет рад помочь сыну. Что-то станет подарком соседу или вообще будет продано летом на торгу. Но, повторяю, меня это интересовало только потому, что все проданное можно было обратить в золото, а на золото купить оружие. Все мои ровесники, если не были детьми рабов, давно носили у пояса мечи – в пятнадцать лет не быть воином означало позор, с которым я не желал мириться.

Невольно выискивая взглядом мечи, я заметил, что Эрик Медведь, пройдя к стене, повесил на вбитый в стену крюк богато украшенную камнями и золотом уздечку, составлявшую часть его доли. Отец очень любил своего коня, носившего имя Слейпнир, в честь восьминогого коня самого Одина, и одаривал его как женщину, убирая самой дорогой упряжью. Седла, уздечки, попоны – у белого как снег Слейпнира было все. Несколько раз я видел красавца коня под седлом и не удивился жесту отца. Пристальнее вглядеться в уздечку меня заставило другое – крюк в стене очень напоминал крестообразную рукоять меча!

Я даже ущипнул себя – так хотелось иметь оружие, что оно уже начало мерещиться. Но тут отец отвел руку с факелом, и та часть клети погрузилась во тьму.

– Ты еще тут? – нахмурился он, заметив меня. – Пошел вон! Делом займись!

В два прыжка я выскочил вон.

Вечером был богатый пир, и даже нам, рабам, у стола нашлось место. На таких пирах запрещалось присутствовать лишь строптивым или наказанным за какую-то провинность. Мы сидели за нижними столами и пили пиво и брагу, как и викинги. Старые своды дружинного дома, что помнили еще прадеда Эрика Медведя, содрогались от заздравных кликов. Викинги орали хвалы своему вождю, вспоминали добрым словом его молодых сыновей, хвалили сами себя. Отдельно пили за кормчих, умеющих развернуть драккар в самом узком фиорде, обойти скалы в бурю и чуять под водой мели, как матерый волк чует засаду. Хвастались, кто сколько добыл рабов и золота, кто доблестнее сражался. Некоторые складывали о своих деяниях стихи-висы.

Меня охватил неуемный восторг. Подняв свой рог с брагой, я орал вместе с викингами громче всех рабов-трэллей, привскочив с места, и готов был броситься к верхним столам, чтобы быть ближе к тем, кому я от души завидовал и чья участь казалась мне единственной достойной человека. Я кричал до тех пор, пока кто-то из рабов – тоже венед, как и моя мать, – не дернул меня за локоть, силой усаживая на место.

– Нашел чему радоваться! – выговорил он мне. – Что в этом хорошего?

Я сердито вырвал руку.

– Ты ничего не понимаешь! – воскликнул я. – Они – лучшие, избранные! Викинги – повелители морей! Сами боги охраняют их!..

– Чтобы надевать рабские ошейники на всех прочих! – Венед уже достаточно набрался браги и стал необычайно разговорчив, чего обычно за ним не водилось. – Радуйся, конечно, мне-то что!.. Но тебе, трэллю, среди них никогда не найдется места!

Если бы мы оба знали, как мало осталось этого «никогда»! Но в тот час я обиделся и отвернулся от трэлля, с горечью сознавая, что он на сей раз был прав. В самом деле, как мне доказать отцу и остальным, что я достоин быть викингом? Меня ведь даже не ввели в род, я оставался рабом, как и все прочие.

Однако скоро моя печаль рассеялась. Шум за верхними столами поутих, люди замерли, подняв кубки и рога и оборотившись в одну сторону. На освещенное светом очага пространство медленно вышел Ольгерд-скальд.

В этот миг я и подавно забыл о недавней обиде! Ольгерд-скальд был лучшим певцом среди всех окрестных градов. Поговаривали, что он мог предсказывать будущее и накладывать чары. Ему были ведомы руны, и он был самым мудрым в округе, не считая жрецов, которым боги открыли тайны бытия. Скальд мог стать одним из них и наверняка был жрецом.

Поклонившись собранию, он принял из рук мальчика-раба арфу и запел. И сразу же в зале установилась торжественная тишина – затаив дыхание, мы слушали Ольгерда-скальда, что воспевал последний поход Эрика Медведя и его сыновей:

 
Лебединою дорогой гордые сыны Медведя
На драконах грозных моря шли за золотом и славой.
Девы битв на бурю копий звали богов посетивших
В мире Эгира могучем ждали они битвы пламя…
 

Нужно было родиться скальдом – каждому из них при рождении великий Один дал пригубить волшебного Меда Поэзии. Я, как и все прочие, преклонялся перед мудростью и умением Ольгерда и мечтал лишь об одном – совершить деяние, достойное быть воспетым им.

Мы, рабы-трэлли, покидали пир раньше хозяев, чтобы не мешать викингам веселиться. Оставались только женщины – как часто бывало, что у некоторых из них после такого праздника начинали расти животы. Немногим из таких везло – если отец ребенка хотел его признать.

Я вернулся в клеть рабов, пьяный от переполнявших меня радужных мечтаний, и сразу же забился в дальний угол, чтобы никто мне не мешал. Как горько было сознавать, что наутро я снова стану сыном рабыни, для которого закрыт путь к славе. Хоть бы случилось что-нибудь, что дало возможность моему отцу-хозяину заметить меня!

Клеть трэллей была еще одним большим домом, тоже разделенным с одной стороны на каморки, где жили семейные рабы. В основном это были мастера-кузнецы, оружейники, златокузнецы и прочие особо ценные трэлли, которым позволялись кое-какие привилегии. Остальные спали вповалку на настиле из соломы, особо не разбирая, где чье место. Каждый засыпал там, где успевал приткнуться.

Сегодня ночью я, пробравшись между спящими, прикорнул в углу неподалеку от двери – более теплые местечки в середине давно были заняты. Напряженно раздумывая, я лежал в темноте, и сон не шел ко мне.

Неожиданно надо мной кто-то задвигался, и еще прежде, чем легкая рука легла мне на лоб, я узнал свою мать. Будучи взрослым, я уже не спал рядом с нею, но она все равно как-то в тесноте клети догадалась, что я не сплю, и нашла меня.

– Что с тобой, Тополек мой? – прошептала мать. Она никогда не называла меня Олавом и ни разу не заговорила со мной на языке викингов, хотя знала его. Мать не забывала, кто она и откуда, и прилагала все усилия, чтобы и я помнил это. – Не спится?

– Я не могу больше, мама, – не выдержал я. – Отец сегодня вернулся из похода…

– Знаю, – с горечью вздохнула мать. – Опять…

– Мама, я так хочу быть как он! – тихо воскликнул я. – Я хочу стать викингом!

Ласково гладившая мои волосы рука замерла. В темноте я не заметил, как мать напряглась.

– Викингом? – прозвучал ее дрожащий голос. – Ты хочешь…

– Я хочу быть как отец! Хочу тоже ходить в походы, сражаться, брать добычу… Все бы отдал, чтобы отец взял меня в дружину!

– Нет! – вдруг воскликнула мать и обхватила мою голову руками. – Ни за что! Молись Свентовиду, чтоб не разгневался на тебя за неразумные речи!

Свентовид был богом ее племени, мать знала многих богов и помнила все праздники и молитвы, рассказывала о них былины-кощуны. И сейчас она истово повернула мою голову за уши к себе – в темноте ее глаза горели двумя свечками.

– Проси Проно и Свентовида, чтоб не отвернулись от тебя, неблагодарного! – приказала она.

– Не буду! – вдруг рассердился я. – Сама молись своим богам! А я хочу быть викингом, как отец!

– Как отец? – Мать неожиданно улыбнулась жалкой улыбкой, как бывало всегда, когда она вспоминала свой дом. – Как твой хозяин, Эрик Медведь, хотел ты сказать? Но не как отец!

Она отстранилась, но теперь уже я приподнялся и потянулся к ней:

– Ты чего, мама? Разве не Эрик Медведь мой отец?

– Теперь уж не узнаешь… – Лицо матери сразу потухло, она сжалась в комок. – Я была ведь хорошего рода, Тополь! За меня сватался наш князь… Князь Светан из рода Волка… Совсем скоро я должна была войти в его род и его дом, но мы не захотели ждать назначенного дня… У нас была всего одна ночь, а наутро пришли викинги!.. Эрик Медведь сам убил моего Светана на моих глазах, а меня в ту же ночь взял силой… Я не знаю, чей ты сын, но я так хотела родить моему Волку Волчонка!.. И теперь этот Волчонок вырос и хочет идти войной на земли своих предков!.. За что, боги! Почему вы не дали мне умереть? Почему сохранили жизнь? Чтобы я видела, как мой сын становится зверем? Чтобы я однажды взглянула в глаза своих сестер, приведенных им в рабство? Чтобы его проклинали на его родном языке, чтобы стал он врагом своего народа?..

Она почти кричала, и я бросился к ней, обхватил руками и силой заставил прилечь рядом со мной, чтобы она причитаниями не разбудила остальных рабов.

– Молю тебя, сынок! – лихорадочно шептала мать. – Оставь эти мысли! Не надо! Ради себя самого – не надо!.. Если бы ты знал, как тяжко мне жить здесь! Если бы не ты!.. Я живу только ради тебя, только из-за тебя, но, если с тобой что-нибудь случится, я не проживу долго – я просто не смогу дальше жить… Не надо!

Глотая слезы, мать еще долго сидела надо мной, гладила мои волосы и что-то шептала бессвязно. Свернувшись калачиком, я слушал ее голос, не внимая смыслу сказанных слов. Два чувства – жалость к матери и жалость к себе – боролись во мне.

Я уже был готов подчиниться матери. Успокоившись, она прилегла рядом – моя голова покоилась у нее на груди, – и я тоже чуть было не заснул, но вдруг словно какая-то сила заставила меня выпрямиться. Как наяву, вспомнил я неприметный жест отца в кладовой и понял, что не давало мне покоя.

Медленно, чтобы не разбудить мать и лежавших вповалку вокруг трэллей, я поднялся и крадучись выскользнул наружу. Огромный двор был погружен во мрак. Низкие осенние облака закрывали месяц и звезды, приходилось двигаться очень осторожно. В такие темные ночи чаще всего и совершались побеги. Но я не хотел убегать.

В дружинном доме пир уже закончился, и огромный зал был полон храпом и сонным дыханием спящих. Огонь в очаге еще дотлевал, кое-где дымились факелы на стенах, позволяя различить столы, скамьи и валявшихся на ворохах соломы викингов. Некоторые спали со служанками и рабынями, некоторые – в объятиях друг друга, некоторые поодиночке.

Пробираясь между спящими телами, я прокрался к кладовой, двигаясь ощупью, вдоль стены. Как обычно на празднике, стены зала были украшены шкурами медведей, волков и кабанов, рогатыми черепами оленей и лосей, различными мечами в дорогих ножнах, расписными щитами и прочим оружием. Бери любой меч и становись викингом! Но меня неудержимо влекло дальше.

Когда мои пальцы наконец нащупали тесовую дверь кладовой, я запоздало вспомнил, что она должна была быть заперта на замок. Если так, пришлось бы разыскивать ночью госпожу Идуну или отца, тайком утащить у них ключ или вовсе отказаться от затеи. Но тут я наткнулся на тяжелый кованый замок – и он дрогнул в моих руках.

Отец забыл запереть кладовую! От волнения и страха я чуть не отпрянул, но счел это добрым предзнаменованием и, про себя помянув великого Одина – ведь ему тоже приходилось воровать! – толкнул дверь.

Здесь было так темно, что я повернул обратно. Я не представлял, что буду искать, а попробуйте найти неизвестную вещь в полной темноте. Сняв со стены в зале факел, я вернулся в кладовую, воткнул его в гнездо и осторожно подкрался к висевшей на запомнившемся мне крюке уздечке.

Бережно, словно боясь, что она выдаст меня звоном золотых блях, я снял ее, положил на ворох шкур, и сердце мое радостно забилось. Крюк, вделанный в стену, на самом деле был рукоятью меча, давным-давно замурованного в камне! Не веря своим глазам, я ощупал рукоять, украшенную бледными камнями и сложной, потемневшей от времени и сырости чеканкой. Перекрестье изображало двух змей, свившихся между собой в смертельном поединке, а за саму рукоять можно было свободно взяться двумя руками. Прямое, гладкое, как поверхность воды, лезвие на три пальца торчало из стены так, что казалось – меч растет из камня.

Как во сне, забыв про все на свете, я гладил его, в полутьме ощупывал искусно вычеканенные тела змей, полированные камни на рукояти и чувствовал, что меня сюда привела высшая сила. В детстве я слышал много легенд и сказок о том, что герою или богу предлагалось испытание – выдернуть из камня или дерева оставленный там волшебный меч и тем самым доказать свое право именоваться героем или богом. Как любой мальчишка, я мечтал найти такой меч, и, конечно, я сразу схватился за него поудобнее и дернул за рукоять!..

Меч вышел из стены с легким скрежетом и остался у меня в руках. От неожиданности я чуть не отбросил его, но холодная рукоять уже начала нагреваться в моей руке, и мне показалось, что я держу живое существо. Выходило, что саги и легенды не всегда врут! И доказательство этого я познал только что!

Забыв в гнезде факел, я выбрался из кладовой в пиршественный зал, подошел к самому очагу и в неверном свете догорающих углей стал разглядывать свою находку. В оружии я ничего не смыслил, но сам вид длинного прямого тела, тускло сверкающего в отблесках огня, богато убранной рукояти и то, как легко и ловко меч угнездился в моей руке, – все говорило о том, что мне досталось необыкновенное оружие. Таких мечей я не видел ни у Эрика Медведя, ни у его сыновей и родичей, ни даже у самого ярла Готфрида Синеусого, когда он посещал несколько лет назад наш двор, торопясь на тинг в Бирке. Я без конца гладил его, переворачивал, взвешивал на руке и с каждым мигом чувствовал, как в моей душе зреет странное чувство, не испытанное мною ранее.

До сего дня и часа я не знал любви – мне шел всего шестнадцатый год. Конечно, я успел познать женщину – среди рабынь много найдется таких, готовых на все, – но истинную привязанность, вспыхивающую в сердце раз и навсегда, мне пережить не довелось. До тех пор, пока в моих руках не оказался этот меч. Я влюбился в него с первого взгляда, с первого прикосновения, как влюбляются только в сагах мужественные герои и боги.

От долгого пребывания в камне лезвие меча потускнело и походило на бока котлов и старых кухонных ножей. Подобрав на полу пук соломы и набрав в очаге золы, я принялся оттирать его. Мне пришлось перечистить за свою жизнь немало котлов, и я знал свое дело. Не успели прогореть и погаснуть последние угли в костре, как меч заблестел, как новый. И на его боку открылись выжженные руны. Они заставили меня окончательно уверовать в то, что это необычное оружие.

Две руны мне оказались знакомы – их часто чертила моя мать, пытаясь обучить меня знанию своего народа. Это были «человек» и «кано», символ свершения. Остальные были совершенно неизвестны, но и так выходило, что кто-то должен сотворить нечто, смысл которого скрыт от моего сознания.

После этого я отмел последние сомнения. Я добыл меч, подобного коему никогда не видели Ильвинги. Значит, он предназначался мне. Он скрывает какую-то тайну – я должен был ее знать.

Единственным человеком, которого я мог попросить о помощи, был Ольгерд-скальд. Ему были ведомы все руны, он знал все легенды и саги на свете, помнил деяния еще деда Эрика Медведя, великого конунга Хельги Хелигссона Бешеного, приплывшего в этот фиорд после того, как двоюродный брат отнял у него власть. Возможно, это меч моего великого предка, который он велел замуровать в стене как знак того, что больше никогда не покинет этого места. Прижимая к себе меч, я бросился в ночь на поиски скальда.

Ольгерд жил одиноко в маленьком домике у внутренней стены нашего двора, там, где на возвышении стояли изваяния богов и рос толстый священный дуб. На его ветвях вешали жертвы богам – два скелета принесенных по обету пленников еще болтались на толстых суках. Третий труп был еще свежим – Эрик Медведь однажды в юности дал обет приносить в жертву Одину одного пленника, если в походе он не потеряет ни одного человека.

Прокравшись мимо капища, стараясь не попасться на глаза богам – я сам себе виделся преступником, ведь трэлли не должны были брать в руки оружие, – я подкрался к двери дома Ольгерда-скальда и постучал.

Долго стояла тишина, и я успел уверовать в то, что скальд, как и все мужчины, сейчас спит в дружинном доме, один или обняв женщину, но вот изнутри послышался шорох, и дверь распахнулась.

Ольгерд-скальд стоял на пороге с плошкой жира в руке. Маленький огонек теплился на кончике фитиля, он прикрывал его ладонью от ветра. Скальд сразу увидел мое лицо, но не узнал – вскрикнув от ужаса, он отшатнулся назад.

– Уйди! уйди! – прошептал он срывающимся голосом.

Страх, что он сейчас поднимет тревогу, толкнул меня в спину, и я упал на колени.

– Не гони меня, Ольгерд Хальгримссон! – тихо воскликнул я. – Я не причиню тебе зла!

– Ты кто? – Скальд остановился и поднял плошку повыше.

– Олав, сын рабыни. – Не будучи введен отцом в род по закону, я опасался при посторонних именовать Эрика Медведя отцом. – Мне нужна твоя помощь, скальд!

– Что ж, – бледное лицо Ольгерда разгладилось, – войди.

Скальд был добр ко мне и многим рабам Эрика, а они в свою очередь уважали его. Переступив порог, я, путаясь и смущаясь, торопливо выложил свою историю и протянул Ольгерду меч, повернув так, чтобы были видны руны.

– Помоги мне, господин! Только ты можешь сказать, что они значат!

Меч лежал на столе рядом с плошкой, в которой горел жир. Ольгерд-скальд присел на лавку, вгляделся в руны, опасаясь коснуться меча пальцами. Он был уже не молод, был ровесником моему отцу, но сейчас лицо его осунулось, и скальд постарел сразу лет на двадцать.

– И ты… вытащил его из стены? – переспросил он. – В кладовой ярла?

Я кивнул. Ольгерд обхватил руками голову.

– Ты сам не ведаешь, что сотворил, – дрогнувшим голосом прошептал он. – И никаких знамений… никаких пророчеств… даже не верится…

– Ты можешь прочесть, что тут написано? – не выдержал я.

Ольгерд глянул на меня странным взором – словно перед ним стоял кто-то чужой, кто принесет ему смерть.

– Могу, – пустым голосом отозвался он и, касаясь пальцами рун, чтобы я видел, какая что значит, произнес: – Сия надпись значит следующее: «Человек, владеющий этим мечом, свершит Рагнарёк!»… Когда-то давно, путешествуя вдали от этих мест, я слышал от одного скальда легенду… Когда асы наложили кару на Локи, опустив его в подземелье и подвесив над его лицом ядовитую змею, чтобы ее яд капал ему на лицо, они решили уничтожить и самую память о нем, ибо в Асгарде не нашлось никого, кто бы молвил о нем доброе слово. А ужасное пророчество вельвы о том, что в день Последней Битвы Локи поведет в бой Сыновей Сурта против асов, жило в памяти Всеотца богов. И он решил ослабить силу пророчества – Меч Локи был тайно унесен из Асгарда и оставлен где-то среди смертных людей, чтобы навсегда исчезнуть. Когда Локи освободится, он не найдет оружия, и ему не с чем будет идти в бой, а завладевшему его мечом смертному окажется не по силам ноша бога… Так думали Асы. – Ольгерд-скальд печально вздохнул. – Но тот певец, рассказавший мне эту историю, потом добавил: «Однако Меч Локи не утерян! Вана-Фрейр, один из трех богов, отправившийся в путь, чтобы укрыть его, отдал меч на хранение в дом потомков его сына Ингви Волка. Придет час, и родится в роду Ильвингов великий воин, конунг, который обретет Меч Локи. В его жилах будет течь кровь богов, и в час Последней Битвы он сможет ступить на землю Асгарда. И Меч Локи исполнит свое предназначение!» Я вспомнил слова того скальда, когда несколько лет спустя судьба привела меня в этот дом. Эрик Медведь тогда был еще юн – ему едва миновало тринадцать зим. Был жив его отец, Олав Хельгиссон по прозвищу Волк. И в его доме ходила басня о таинственном мече, в незапамятные времена вмурованном в стену тремя всадниками… В тот миг, когда открыл тебе дверь, свет озарил твое лицо, и мне показалось, что я вижу перед собой самого Локи!