Текст книги "...Имеются человеческие жертвы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Владимир Михайлович не удержал улыбки и тоже рассмеялся:

–   Понимаете, это такое расщепление сознания. Когда разум вроде бы удерживает в рамках приличия, а подкорка подзуживает и толкает хвататься за дубинку и пистолет: зачем какие-то антимонии, лишние сложности, если имеются в арсенале старые, веками испытанные методы? Вспомните девяносто третий. Неужто непременно надо было доводить ситуацию до пальбы из танков? У них логика простая: если можно Москве, почему нельзя нам?

–    То есть все-таки это Платов, да? – уточнил тот же вихрастый парень.

–   Я не стану называть кого-то конкретно, – энергично помотал головой их старший собеседник, доцент кафедры социологии и политологии Владимир Русаков. – Мы должны всегда помнить о презумпции невиновности. Я говорю лишь о принципиальной модели. Так что давайте без имен. А если рассуждать строго и логично – для Платова такая публичная расправа над молодыми избирателями на глазах у всего мира сейчас была бы чистым самоубийством. Так что я скорей исключил бы такой вариант...

Студенты разочарованно загудели – хотелось иметь перед собой конкретного противника, конкретных виновников. А «коммуняка» Платов, купавшийся в роскоши на глазах у всего бедствующего города, лучше всех подходил на такую роль. Но Русаков не дал выплеснуться бунтарским порывам.

–   Повторяю в стотысячный раз: мы должны мыслить и действовать только в рамках закона! Но то, что кому-то здесь наверху явно неймется скомпрометировать демократические силы – и ежу ясно. Зачем? Чтобы, прикрываясь доходчивыми фразами, подавить наше сопротивление коррупции и олигархии. Чтобы довести дело до конца и взять под свой полукриминальный контроль огромный промышленный регион.

–  Ну а сами вы все-таки знаете, кто отдал приказ отбить у нас охоту становиться в пикеты? – настаивал задавший предыдущий вопрос.

–   Нет, не знаю! Но то, что сегодня произошло, – чистейшей воды провокация. В ее хрестоматийно-классическом виде. Мы были все-таки слишком беспечны. Наверняка в колонны студентов, в наше мирное, но, прямо скажем, возбужденное и взрывоопасное шествие, просочились чужие люди...

–  Ого! – зашумели ребята. – И кто же это, как вы думаете?

–   Не будем спешить, – поднял руку Русаков. – Запомните: они там нас сейчас именно на несдержанности и надеются подловить. Спрашиваете, кто такие? Отвечу. Отчасти намеренно «засланные казачки», отчасти просто шпана. Возможно, затесались и пьяные студенты из других вузов, которых кто-то не поленился накачать средь бела дня. Скажу больше, я даже видел их сегодня днем... сумел выделить и запомнить несколько очень странных физиономий. Легко допустить, что именно они сыграли предназначенную им роль запала...

–   А там и орудие пролетариата могло пойти в ход, – кивнул один из парней. – Ну и много еще чего... Вот «омоны» и оборзели. А что? Запросто!

–   Поймите, ребята! Чтобы оправдаться перед населением и объяснить случившееся, властям теперь позарез надо будет представить нас и наше движение как взбесившуюся неуправляемую ораву, как социально опасное разъяренное стадо. Они такого момента давно ждали. Ну ничего, – убежденно тряхнул головой Владимир Михайлович. – Ничего! Мы все засняли на видео, работали операторы и областной студии, и с Российского телевидения, и с НТВ. Если эти кадры не вырежут в Москве, о том, что случилось здесь, уже сегодня вечером узнает вся страна и весь мир. А мы завтра же предельно внимательно просмотрим все наши записи, скопируем и передадим в прокуратуру. Нам будет что ответить и что показать, чтобы выдвинуть отцам города встречное обвинение. Мы не нарушили закон ни в одном пункте. Демонстрацию разрешили в правовом отделе мэрии. Так что на сей раз кое-кто, кажется, здорово оплошал... Все уяснили? Тогда, ребята, будем прощаться, мне пора. Надо еще успеть до полуночи смотаться в несколько общежитий – и к политеховцам, и к агротехникам... Им, кажется, всыпали даже щедрее, чем остальным.

–   А нам что теперь делать?

–    То есть как – что? – опешил Владимир Михайлович. – Сидеть тихо, думать, грызть гранит, зализывать раны и ждать дальнейшего развития событий. В общем, как завещал классик, учиться, учиться и учиться... И помнить: такие провокации всегда устраиваются с прицелом. С тонким расчетом на шальные мозги и неустойчивость молодой психики. Сейчас они пристально следят за нами, за нашим «Гражданским действием». Так что всякая наша ошибка неизбежно обернется против нас. Нельзя, чтобы нас выставили архаровцами, которые сами напросились на зуботычины. Ну, все. Счастливо, ребята!

Он поднялся и начал протискиваться к выходу, стараясь не наступить на сгрудившихся на полу, – высокий, статный, с копной легких светлых волос на голове.

–   Подождите, Владимир Михайлович! – Трое студентов, в том числе и длинный вихрастый Николай, устремились за ним. – Мы проводим вас.

–   Да бросьте вы, – чуть нахмурившись, отмахнулся он. – Вот еще глупости! Тут ехать-то всего минут двадцать...

–  Нет-нет, – возразили взявшиеся быть провожатыми своего лидера, – город большой, а ночь, знаете... темная.

Все четверо вышли за дверь, и тут же в комнате вновь поднялся гвалт и крик.

11

–  Ну что, слыхали?!. Конечно, Русаков прав – пылко восклицала одна из девушек. – Тысячу раз прав! Мы не должны подставляться. Не имеем права!

–  Конечно, Платову того и надо! Ему бы только «Гражданскому действию» напакостить. Особенно теперь, перед выборами. Знает же, что мы решили агитировать и голосовать против него...

–   Да на них можно просто в суд подать! И на премьер-министра, и на Платова, и на мэра! За нарушение прав человека, за попрание Конституции! А еще – за ущемление в праве на образование! – звонко выкрикнула одна из девушек, маленькая и хрупкая, с гневно сверкающими огромными темными глазами.

Несколько человек засмеялись:

–   Молодец, Лизка! Красиво излагаешь. Только, девочка, держи карман шире – так прямо они и разбежались... Кто мы такие, чтоб им отвечать нам из своих кремлей и особняков?

–    Тут и вопросов нет, – кивнул один из парней. – Чего далеко ходить? Взять хотя бы нас с Сажневым. То, блин, ночами вагоны грузим, то мясо на третьем хладокомбинате таскаем. Старики на пенсии. Пенсии – пшик... Если столько теперь за общагу платить, за буфет – значит, все. Бросай учебу, и ту-ту домой! А дома работу хрен найдешь. И чего делать? На гоп-стоп? А у меня, между прочим, медаль золотая.

–   Вот и продай свою медаль! – покатились со смеху двое с перевязанными головами, которых языкастые приятели уже назвали «кровными братьями». – Золото в кармане, а еще прибедняется!

–   Вам шуточки... А что правда делать-то?

–   Главное, не дергайся, – невесело усмехнулся тот, кого говоривший назвал Сажневым. – Учебу не оплатишь, общагу не оплатишь – сами выпрут. А там уж за любимым государством не заржавеет. Завтра же повесточка – и пишите письма: военкомат, и будь здоров – ать-два! К «дедам» на шашлык. Или куда-нибудь в тьму-таракань – конституционный порядок поддерживать. Чтоб, чего доброго, тьму-таракань не откололась.

–  Вот-вот, – подхватила пылкая девушка. – Выходит, жить как люди должны теперь только богатые. Грызть гранит – только богатые. Значит, и после самая лучшая работа у кого будет? А кто у нас самые богатые? Жулики да бандюги.

–  Что-то в общагах я богатых не встречал, – заметил один из студентов.

–   И не встретишь, – усмехнулся один из студентов. – Чего им тут делать? Богатые квартиры да комнаты снимают. За баксы.

–   Ага, а нам – хоть подохни.

Все смолкли. Спорить тут было не о чем, да и спорить никто не собирался. Новое постановление касалось их всех, лишая маломальских шансов на продолжение учебы. А значит – на мало-мальски сносное будущее.

Напряжение постепенно спадало.

–   Привилегии, привилегии... – вновь и вновь раздувала угольки дискуссии неугомонная девушка Лиза. – Сколько копий поломали, все уши прожужжали... Боролись!.. А уж тельняшки на груди рвали!.. Социальная справедли-ивость!.. Мы, демокра-аты! А где она, демократия? И какая лично мне разница, кто мне судьбу корежит —партийная тварь или блатная? Суть-то одна!

–  Обязательно надо через полчаса энтэвэшные «Новости» посмотреть, – сказал дюжий широкоплечий Сажнев. – Теперь шуму будет – ого-го!..

–  Ха! А вот уже и шум! – поднял палец один из «кровных братьев».

И правда, откуда-то послышался нарастающий грохот, который превращался в крики и топот многих ног. Многие вскочили, с тревогой глядя в сторону открытой двери.

И тут все увидели нескольких студентов, бегущих по коридору с испуганными, искаженными страхом лицами:

–  Закрывайтесь! В общаге ОМОН! На первом этаже уже ворвались в комнаты, лупят всех подряд – дубинками и прикладами. Закладывайте двери стульями!

Откуда-то уже слышались крики, звон разбиваемых стекол, женский визг.

–   Ну, блин! – заорал Сажнев. – Они совсем, что ли? Во крейзи!

Кто-то кинулся к окнам, другие бросились вон из комнаты, третьи захлопнули дверь, накинули крючок и пытались забаррикадировать вход койками и тумбочками. Но было уже поздно.

Грозная сила вышибла дверь, и в комнату ворвалась озверевшая орава – шестеро разъяренных накачанных детин в стальных шлемах и масках, с дубинками и двумя АКМ в руках. Извергая грязную матерщину, с ходу налетели и, не разбирая, принялись избивать находящихся в комнате.

–  Ну вы, зверье! – зарычал Сажнев, ринувшись вперед и заслоняя собой девушек. – Гадье фашистское! Вы что девчонок-то мордуете?

И недолго думая, ловко ухватив бутылку, с силой метнул ее в одного из омоновцев. Но тут же упал под ударом твердой черной резины по голове. Из ушей его пошла кровь. На мгновение все словно замерло и остановилось, как на стоп-кадре.

–    Так, щенки! – прохрипел, матерясь через слово, один из омоновцев, видимо, тот, что командовал этой группой. – Всем на пол! Лицом вниз! Руки за голову! Ноги врозь! Кто шевельнется – получит. Во так вот, бота-аники! – И он с силой вытянул дубинкой вдоль спины одного из лежащих на полу.

Парень вскрикнул от нестерпимой боли, скорчился, а нападавшие весело загоготали.

–   Да что же это делается?! – закричала самая пылкая девушка. – Ребята, да что же это происходит? Это же форменный третий рейх какой-то! Ну вы, животные! Снимите хоть свои маски, дайте на вас посмотреть, трусы!

–   А ну завянь, сука! – зарычал командир. – А то мы щас тебя тут при всем народе на хор поставим!

С расширенными от ужаса глазами девушка смолкла и, упав головой на пол, громко зарыдала и забилась в истерике.

–  Умолкни, падла! Мы еще тут! – и он рванул ее за волосы и ударил прикладом «Калашникова».

Девушка пронзительно закричала от боли и затихла – словно потеряла сознание.

–   Во так вот лучше, – усмехнулся старший и прошелся вдоль лежащих. – Теперь вот чего... Получена информация: у кого-то из вас имеются кассеты: снимали днем на камеры. Предлагаю отдать добровольно. Так... Не слышу ответа... Ну ладно, мальчики-девочки. Я сейчас вам всем по очереди в глазки загляну. По глазкам и узнаю.

И он шагнул тяжелыми десантными ботинками, резко наклонился и, ухватив за волосы, рванул и повернул к себе лицом голову одного из лежащих. Затем другого, третьего... Тех, что были коротко острижены, хватал за уши. Студенты вскрикивали от боли и унижения, но сила была явно не на их стороне. Малейшая попытка сопротивления или протеста кончалась ударом наотмашь.

А старший из омоновцев, тот, что командовал другими, явно упиваясь своей властью и безнаказанностью, искал и высматривал кого-то – видимо, пытался узнать в лежащих человека, который был ему нужен.

Топоча такими же ботинками, в комнату влетел еще один омоновец в маске, под стать остальным, только еще крупнее и свирепее:

–   Ну что, козлы, не нашли?!

–  Слепой? Сам не видишь! – огрызнулся тот, что орудовал в комнате.

И он с маху въехал одному из молодых людей носком ботинка под ребра.

–  Во так вот, студентики сраные, по выступайте еще! Товарищ Платов им, видите ли, не по вкусу! Ничего, товарищ Платов нам приказ отдал – мы приказ губернатора выполнили! Ну, покеда, ботаники, отдыхайте!

И они один за другим выкатились из комнаты.

Трясясь от бессилия, стараясь не встречаться глазами, все по вскакивали и бросились к окнам. Все случившееся заняло едва ли больше пяти минут.

Сажнев лежал на полу и стонал, он был очень бледен, и кто-то, всмотревшись в его лицо, опрометью кинулся вызывать «скорую».

За окном уже был темный вечер, но сверху во мгле было видно, как к двум длинным джипам торопливо тянутся темные человеческие тени. Потом машины тронулись и, светя красными точками стоп-сигналов, неспешно укатили друг за другом по вечерней улице.

Понемногу выходили из шока. У кого-то дрожали губы, в глазах застыли слезы отчаяния и унижения. Только маленькая хрупкая Лиза, отличившаяся не только пылкостью, но и неженской отвагой, поджав ноги и обхватив колени руками, сидела на одной из коек, слепо глядя в одну точку широко раскрытыми черными глазами.

12

Согласно данным Федерального статистического управления, к концу девяносто шестого года население Степногорска достигло почти полутора миллионов жителей. Огромный промышленный город раскинулся по обоим берегам одной из великих русских рек – на высоких холмах правобережья и на равнинных степных пространствах противоположной стороны.

Если верить историкам, городу шел пятый век, и теперь он входил в десятку важнейших стратегических центров страны. Может быть, оттого, что в годы войны в ходе многочисленных операций по взятию и оставлению города как нашими, так и немецкими войсками он был превращен в обугленные развалины, уже потом, в конце сороковых и начале пятидесятых, его решено было словно в отместку врагу сделать одной из главных оружейных кузниц СССР.

Сказано – сделано. И много десятилетий подавляющее большинство заводов, фабрик и производственных объединений Степногорска работали почти исключительно на оборону, и потому вплоть до начала девяностых он входил в список так называемых «закрытых городов», куда въезд иностранцам был настрого запрещен и допускался только в исключительных случаях по специальным пропускам.

Здесь делали танки, выпускали боевые и пассажирские самолеты, клепали детали подводных лодок, боевых ракет и ракетных крейсеров, которые потом доставляли баржами и железной дорогой на секретные верфи Николаева и Новороссийска, здесь собирали ракетные двигатели и сложную, умную электронику.

Однако, несмотря на это, жизненный уровень населения, то есть прежде всего тех, кто составлял основу коллективов этих гигантских промышленных объектов, оставался всегда сравнительно невысоким, по крайней мере, ни в коем случае не соответствующим ни масштабам города, ни его значению в союзной экономике. И многие годы, целые десятилетия, это принималось людьми, теми же рабочими, инженерами и их семьями как нечто неизбежное, обычное и неизменное.

Но грянули события конца девяносто первого года, и жители города поняли, что представления о неизменности всех оснований жизни, с которыми привычно и покорно прокуковали они едва ли не весь свой век, было обманчивым.

Вдруг все задрожало, зашевелилось и сдвинулось с места. Начались перемены, и перемены эти оказались драматическими, поставившими огромный мегаполис в невиданно тяжелые, дотоле неслыханные условия, сравнимые только с временами послевоенной разрухи, когда город лежал в развалинах и его надо было поднимать из обугленных руин.

Вдруг все, что раньше стояло и держалось вроде бы прочно и основательно, как бы в одночасье начало рушиться, рассыпаться и развеиваться резкими степными ветрами.

Все, на что было положено столько людских сил, столько народной крови, столько неимоверных трудов и сталинско-бериевских зеков, и вольных бесконвойных совграждан, – все пошло прахом. Катастрофически резко и стремительно сокращалось число военных заказов. Налаженные контакты со смежниками других республик, прежде всего Украины, Белоруссии и Прибалтики, лопались и переставали действовать, как пересохшие реки и ручейки.

Тысячи людей оказывались переведенными на сокращенные рабочие дни и рабочие недели, а иные и вовсе на улице, в неоплачиваемых вынужденных отпусках.

И все это – на фоне неугомонных криков записных дежурных борзописцев, наперебой уверявших всю страну и весь мир о наступлении светлой эры подлинной демократии и долгожданной социальной справедливости.

Быть может, если бы они помалкивали и не превозносили до небес с утра до вечера преимущества и сомнительные достижения новой власти, народ Степногорска, как и многих, многих других городов России, относился бы к происходящему куда спокойнее и терпеливее.

Но вопли пропаганды подстегивали накапливавшееся раздражение, которое и вовсе начало зашкаливать, когда на город навалилась новомодная лавина очень странного акционирования и приватизации большинства дотоле государственных предприятий, которые стали распродаваться за бесценок всем тем начальствующим выжигам и ловкачам, что сумели вовремя подсуетиться, нагреть руки и набить карманы еще при «старом режиме».

Народ словно начал догадываться о чем-то, просыпаться и прозревать, как бы силою вещей прибиваясь и примыкая к так называемому «красному поясу» России... А потому мало кто удивился, когда на выборах конца памятного девяносто третьего года губернатором области с ощутимым перевесом голосов был избран Николай Иванович Платов, бывший второй секретарь Степногорского обкома КПСС, опытнейший хозяйственник, как рыба в воде чувствовавший себя во всех стихиях родного города, где он привык быть на ведущих ролях, а с момента избрания – всемогущий властный хозяин всего региона.

Он уверял, что с его приходом начнется возрождение региона, что будет наведен порядок во всех сферах жизни, что будут выявлены и сурово наказаны – отрешены от должностей и отданы под суд – все, кто запятнал себя беззаконным присвоением народных денег, разрушением промышленности, финансовыми махинациями, связями с преступными «авторитетами» и прочая и прочая...

Но... после избрания и воцарения в своем высоком губернаторском кресле, став членом Совета Федерации, главный администратор региона Платов не выполнил ни одного из своих предвыборных обещаний, и положение населения стало еще стремительнее ухудшаться.

Происходило то же, что и повсюду, – все властные учреждения области и ее столицы все сильней опутывала, как повиликой, коррупция, по-прежнему невесть куда растворялись направленные на поддержание города федеральные средства, местная знать цинично отгородилась ото всех и нагло богатела, законность приходила в полный упадок, и на этом фоне все откровенней заявляла о себе неимоверно выросшая преступность, позиции которой становились все прочней, отчего уже многим казалось, что именно она, преступность, сделалась подлинной властью, а официальные органы управления, уступив ей без боя поле деятельности, не то пошли ей в услужение, не то накрепко срослись с ней, не то перешли в бессильную жалкую оппозицию криминальному миру.

И все же имелись в городе силы, оказывавшие поистине героическое сопротивление этим процессам тотального разложения и распада. Это были десятки отважных честных журналистов, немногие не поддавшиеся общим тлетворным веяниям работники милиции и областной прокуратуры, а также простые рядовые жители, не желавшие закрывать глаза на происходящее и становиться покорными бессловесными игрушками в руках расхитителей, мошенников и негодяев.

И во главе почти всех этих сил, объединяя, направляя и координируя их усилия, встало на правах признанного морального лидера общественно-политическое движение «Гражданское действие», которое создал в девяносто четвертом году из сотен своих единомышленников молодой ученый-социолог, университетский преподаватель Владимир Русаков.

13

Субботняя студенческая демонстрация в Степногорске была организована и разогнана силами правопорядка как раз в то время, когда губернатор Платов находился в Москве, участвуя как член Совета Федерации в очередных заседаниях верхней палаты Российского парламента. Было ли это простым совпадением?

Как многоопытный матерый политик, умевший улавливать самые незаметные, потайные связи событий, фактов и явлений, Платов никогда не верил, будто что-то на этом свете происходит спонтанно, волею случая. Даром, что ли, в блаженные минувшие времена долбил он законы диалектики в Университете марксизма-ленинизма, а после и в Высшей партийной школе в Москве? Нет-нет, с бухты-барахты такие события развернуться никак не могли, и скорее всего, кто-то расчетливо подгадал начало студенческой бузы к отъезду первого человека региона по его важным сенаторским делам. Хотя, конечно, полностью не исключалось, что волнения и в самом деле вспыхнули стихийно, в связи с только что принятым Госдумой в первом чтении новым законом об образовании.

Вообще говоря, положение Платова было достаточно непростым. С одной стороны, как деятель и политик антилиберальной ориентации, стоявший в жесткой оппозиции к правящему кремлевскому режиму, он должен был бы не только приветствовать, но и поощрять подобные акции, направленные против антинародного, чтоб не сказать чего покрепче, дерьмократического режима.

Но вместе с тем, как высшее ответственное лицо, он должен был поддерживать во вверенном ему регионе законность, стабильность и порядок и уж по крайней мере не допускать уличных потасовок с привлечением отрядов милиции, что, несомненно, подрывало его позиции накануне новых губернаторских выборов и было абсолютно недопустимо для человека, убежденного, что губернаторский пост вовсе не последняя вершина в его политической карьере.

Вот почему, едва получив в субботу сообщение о разогнанной демонстрации в Степногорске, разъяренный Платов немедленно связался с обоими вице-губернаторами, чтобы получить максимально точные сведения о происшедшем. Однако ничего вразумительного не услышал: оба они только ахали да охали, утверждая, что и сами ничего толком понять не могут.

Эта невнятица лишь еще больше распалила крутого губернатора, решительно все измерявшего теперь лишь одним – как то или иное может сказаться на его имидже в свете приближающейся новой избирательной кампании. В любом случае надлежало устроить грандиозную взбучку начальнику областного Управления внутренних дел и начальнику областного Управления ФСБ. Чтобы маленько почесались, чтобы призадумались, пораскинули мозгами и смекнули, что он, известный в стране губернатор, подобного терпеть не станет и, пока он у себя в Степногорске царь и бог, для них, пусть и подчиненных своим московским начальникам, это означает одно: Бог дал, Бог и взял – его власти на то пока еще хватит.

Что касается тезки, начальника областного УВД генерал-майора Мащенко, Николая Прохоровича Мащенко, а проще сказать – просто Николы, тот был свой, что называется, без вопросов, «с потрохами». Сколько лет, еще в те, отлетевшие советские времена, частенько оказывались рядом в самые трудные, щекотливые моменты, когда сам он, бывший сотрудник областного УКГБ, а после перспективный, неудержимо растущий обкомовский кадр, курировал по партийной линии административные органы! И на охоты катались, и в саунах парились... А уж соли под шашлычок не один пуд съели. А потому и знали о-очень много чего друг о друге, а потому связка была уже неразрывная. На веки и веки связка. Да и могло ли быть иначе, если генерал Мащенко все свои достижения, все карьерные прыжки получил прямехонько из его, платовских рук?

Мащенко был стреляный воробей, никакой оплошности от него ждать не приходилось. Ум же его был хоть и прост, но конкретен – никогда ничего не брать на себя, не заручившись четким, желательно письменным указанием свыше. И вот надо же, этакая неувязка! Едва ли не первая в его послужном списке.

Вот ему-то и следовало позвонить прежде всего, чтобы попытаться установить истину и вызнать подоплеку всех этих малоприятных событий. Но коли с начальником областного УВД разговор предполагался достаточно секретный, доверить его обычным телефонным проводам нельзя было никак. И Платов решил соединиться с первым милиционером вверенной ему области по защищенной спутниковой связи. Он набрал на черном корпусе аппарата комбинацию цифр, и голос его, слетев где-то с излучателя антенны-тарелки, пронизал почти сорок тысяч километров, достиг в черноте космоса приемных устройств спутника правительственной связи и обратно помчался к земле.

Мащенко взял трубку сразу. Видно, ждал его звонка. Связь была превосходная, даже дыхание было слышно.

–    Тут я, Николай Иванович! – услышал Платов. – Слушаю!

–   Слушаешь? – приветствовал Платов. – Я... я... на кого город оставил? Я, Никола, на тебя город оставил. Улетел со спокойным сердцем. И что мы имеем?

–   Разбираемся.

–   Давай докладывай, только вкратце – что, как и почему... Как полагаешь, нужен мне сейчас весь этот геморрой?

–  Ищем зачинщиков, Николай Иванович. Хотя и так известно, кто студентов накрутил.

–  Стало быть, опять этот Русаков?

–  Смотрите в корень. Хотя разрешение на шествие и митинг мы им выдали.

–   Ну так, е-мое, Никола! Неужто нельзя было обойтись без кулачков? Видел я по телевизору, как твои орлы размахались!

–  Будем исправлять положение. А так ситуация под контролем.

–  Из вас контролеры, как из зайца парашют... В общем, смотри в оба, тезка! Мы молодежь сейчас потерять не должны никак. Какие были лозунги?

–   У нас все зафиксировано. Каждый плакатик. Все до одного – только против Москвы. Против Думы, Чубайса, Немцова, против него, ну, и все прочее... Денег требовали, проверок... Ну, как всегда...

–   А против меня?..

–   Против вас – ни одного.

–   Ну работники! Чего тогда было мордовать? Ну дуболомы! Раз так – тем более с «омонами» своими разберись. Всех, кто особо засветился, – из города прочь! Пускай остынут. Строжайший инструктаж! Если команда русаковская снова вылезет на улицы – палками не махать, щитами не дубасить.

Выйти на переговоры, работать с населением мирно, корректно, впечатление загладить, переломить ситуацию психологически. Лаской надо, лаской! Уяснил? Основной мотив – хотите правды – ищите ее в Москве, идите на Москву. От нее все беды. А уж там – как хотят. Акции неповиновения, марш протеста – их дело.

–  Мысль понял, Николай Иванович.

–   Надеюсь... Чтобы вся эта сволочь, вся эта свора не смела после орать, что коммуняки, мол, такие-растакие. Это – политика! Ну, все, бывай. Завтра в это же время доложишь обстановку...

Платов набрал еще один номер и связался с начальником областного управления ФСБ Чекиным. Это была совсем другая птица, не местный, из московского гнезда. Но и с ним они, как бывшие коллеги, как правило, находили общий язык, хотя полностью полагаться на него, как на Мащенко, конечно, не следовало.

Чекин почти теми же словами пытался уверить, что ведется оперативная работа для выявления конкретных подстрекателей столкновения, и в его докладе тоже не раз прозвучала слишком хорошо известная обоим фамилия доцента Русакова, основателя и лидера «Гражданского действия», депутата областного Законодательного собрания, одного из самых популярных людей в городе. Правда, чувствовалось, что и отношение к Русакову у Чекина не то, что у Мащенко. Недаром, видно, поговаривали, что и с «Гражданским действием» этот чекист Чекин был вовсе не на ножах...

Затем Платов позвонил домой директору «губернаторского» канала местной телерадиокомпании, напрямую подчинявшегося администрации области. Ему было приказано уже в завтрашней утренней программе прокомментировать события в сочувственном духе по отношению к трудному положению и требованиям студенчества, выразить от имени губернатора публичное сожаление о случившемся и принести извинения всем, кто угодил под милицейские дубинки. А также известить население о наложении строгих взысканий на всех сотрудников правоохранительных органов, превысивших полномочия. Точно такая же информация была доведена до сведения и главного редактора областной прогубернаторской газеты «Степной край».

Покончив со звонками, Платов подошел к уже темному окну, за которым широко раскинулась ночная Москва, и глубоко задумался.

14

Вопреки расхожему представлению об интеллигенте как о существе вялом и нерешительном, как бы по определению обреченном выступать в роли вечного аутсайдера, доцент кафедры социологии Степногорского университета Владимир Русаков, хотя и был по рождению представителем этой самой «прослойки», ничуть не походил на рассеянного растяпу-идеалиста. Он с юности занимался не только шахматами, но и боксом, носился на водных лыжах, в двадцать два года руководил секцией практической политологии городского Общества научного творчества молодежи, был зажигательным оратором, находчивым, остроумным полемистом...

Теперь его знали в городе тысячи людей, знали как человека решительного и принципиального, непримиримого противника коррупционеров, отлично разбирающегося во всех хитросплетениях социальной жизни и умеющего вести за собой молодежь, да и не одну только молодежь.

В свои нынешние тридцать четыре года он был подвижен, сухощав, чрезвычайно вынослив физически, и эта врожденная спортивная жилка проявлялась у него во всем – и в спорах с оппонентами, и в его резких задиристых статьях, и даже в том, как он водил машину – удивительно легко и уверенно, с изящной небрежностью и сноровкой, которая выдавала в нем очень точного и уверенного в себе человека.

Вот так же вел он свою белую «пятерку» по улицам Степногорска и в этот вечер, наматывая все новые и новые километры по проспектам, улицам и переулкам, от одного вуза к другому, от общежития к общежитию.

Сверхзадача этих разъездов была предельно проста: остудить разбушевавшиеся страсти. Нужно было мобилизовать студентов и их вожаков не на дурацкие выходки, а на новую серьезную, продманную и законную акцию протеста – объединенными силами, вместе с рабочими «оборонки» и врачами, с учителями и учеными, с заблаговременно поданными официальными заявками на проведение шествия, с четко определенными политическими и экономическими лозунгами. Требовалось срочно утихомирить юных забияк, дабы предотвратить, возможно, нечто куда более грозное, чем то, что случилось сегодня утром, когда студенты внезапно вступили в потасовку с силами правопорядка.

Владимир Русаков знал, каким авторитетом пользуется. А потому имел основания надеяться, что его вмешательство в готовящееся, как ему сообщили, уже на следующее воскресенье бурное уличное выступление остановит и урезонит разных «пассионарных» личностей, которые всегда откуда-то появляются в молодежной среде.