Текст книги "...Имеются человеческие жертвы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Из университетского общежития он поехал к студентам-электронщикам. На заднем сиденье в темной машине, быстро бегущей мимо высоких домов-новостроек и приземистых строений конца прошлого и начала этого века, сидели те трое, что вызвались быть его провожатыми в этом путешествии.

– Сейчас заскочим в библиотеку, – сказал Русаков, – прихватим одного человека и рванем напоследок в политехнический. Есть там тоже буйные головушки – хотят то ли завтра, то ли послезавтра опять устроить митинг.

Говоря это, Русаков нет-нет да и бросал взгляд в зеркало заднего вида. Там вновь и вновь показывался один и тот же светлый иностранный автомобиль, то ли французский, то ли японский – в темноте трудно было разобрать. Он пропадал, а после возникал вновь – то ближе, то в отдалении.

Но сколько Русаков ни пытался пропустить его вперед, тот не шел на обгон, отставал, притормаживал, сворачивал на параллельные улицы, а после выныривал из примыкающих переулков и появлялся опять, когда уже, казалось бы, они должны были давным-давно разминуться в большом городе.

Впрочем, если его и в самом деле взялись сопровождать, тут не было ничего удивительного: такое не раз бывало и раньше, особенно во время последней предвыборной кампании, когда не только преследовали его машину, но и по телефону звонили и угрожали, обещая «встретить» и «разобраться». Причем все это очень мало напоминало розыгрыши злых шутников.

Однако никаких дальнейших «решительных мер» они пока что не предпринимали и сейчас, видимо, тоже просто играли на нервах.

Вот эта же светлая машина появилась вновь. То ли «рено», то ли «мазда». Не разобрать в темноте. Вон их теперь сколько развелось... На этот раз она поджидала его на перекрестке, на углу улицы Луначарского, и после того, как он тронулся на зеленый свет и начал взбираться на круто поднимающуюся улицу Володарского, тоже свернула вслед за ним.

Он миновал подъем, и, когда в зеркале вновь появился светлый силуэт, вынырнувший из-за перелома дороги, Русаков вдруг резко затормозил, быстро переключил передачу на задний и, завывая редуктором, погнал машину вспять под уклон, навстречу приближающимся возможным преследователям.

И... невольно рассмеялся. В маленькой серо-серебристой «мазде» сидели молодой парень и девушка, им было, видно, ни до кого и ни до чего, они обнимались, болтали и хохотали над чем-то, и он невольно устыдился своих страхов и подозрений.

Он пропустил их далеко вперед, потом снова набрал скорость, обошел и, уже не думая ни о чем, понесся вниз с высокого холма по Большой Андреевской и вскоре остановился у небольшого старинного дома с витыми решетками на окнах первого этажа, где размещалась городская научная библиотека.

Взглянул на часы, и тотчас из тени арки появилась стройная женская фигура в светлом пальто. Русаков вышел из машины и быстро пошел ей навстречу. Сойдясь, они крепко сжали руки друг другу.

–   Слушай, Володя, – чуть задыхаясь, воскликнула она, одновременно с радостью, волнением и укором, – так нельзя, понимаешь? Так нельзя! Я просто извелась, пока увидела тебя. Хочешь, чтобы я поседела?

–   Ну что ты выдумываешь, – беспечно, по-мальчишески засмеялся он. И, невольно крепко обняв за плечи, привлек ее к себе. – Ну нельзя быть такой трусихой! Да, да – задержался! Всего-то на двадцать минут. Город же большой.

–   Вот именно, – сказала она, – большой. Слишком большой. И с известными уголовными традициями. В таком как раз легче всего пропасть человеку. Выйти на улицу – и исчезнуть. Особенно теперь...

–   Ну брось, брось, Наташка! Не надо преувеличивать. И потом, я не один, у меня такой добровольный эскорт, мои третьекурсники, два философа и географ.

–  Ну да, – сказала она, – грозная сила! Особенно философы. Ты как будто не понимаешь или не хочешь понимать, какие сейчас времена.

–   Думаю, понимаю куда лучше, чем ты, – сказал он, с благодарной нежностью глядя на ее встревоженное любимое лицо.

–   Ну да, ты такой смелый. Наверное, слишком смелый. Неоправданно смелый... Ты же на виду у всего города. А сейчас, сегодня, пока я тебя ждала, тут крутились какие-то странные типы. Подъезжали на разных машинах, ждали чего-то, потом уезжали, снова возвращались... Таких тут раньше никогда не было. Они не видели меня – я стояла в арке. Это оживление мне почему-то показалось не случайным. Откуда им было знать, что я задержусь в библиотеке? И что мы тут назначили свидание?

–   А ну-ка, посмотри на меня, – сказал он, и она послушно подняла к нему лицо. Он очень серьезно вгляделся в ее черты. – Ну точно, так и есть!

–  Ну что, что, – сказала она, – что ты увидел?

–  Как и положено, – улыбнулся он – у страха глаза велики. Ну ладно, все, оставим это... Я объехал сегодня все вузы, один политех остался. Сейчас заскочу к ним, поговорю, чтобы завтра – ни-ни, не вздумали рыпаться на рожон, а тогда уж домой.

Она села рядом с ним в машину, и они одновременно захлопнули дверцы. Русаков включил левый поворотник и мягко тронул машину от тротуара. И в этот миг, вынырнув откуда-то сзади, оглушив воем мощных моторов и только чудом не зацепив их высокими массивными бамперами, почти вплотную черными тенями мимо пронеслись друг за другом два больших джипа.

Русаков еле успел уйти вправо и затормозить.

–  Ты видел! – воскликнула она. – Это те самые!

–   Да ну, ерунда, уверяю тебя, – помотал он головой, но все же нахмурился невольно и как будто призадумался. – Просто «братва» резвится. Само утверждаются мальчики.

Но она не знала, почему он нахмурился, да и не могла догадаться. На темной улице, в сотне метров, у противоположного тротуара в призрачном луче ближнего света он вновь различил и тотчас узнал силуэт той серебристой «мазды», правда, ни юного водителя, ни его подружки в машине уже не было. Но Русаков уже не усомнился, что это та самая машина и что она здесь все-таки не случайно.

Но соображений своих высказывать вслух не стал, не видя в том никакого смысла. Его подруга, а фактически жена Наташа Санина и так была встревожена сверх меры. Ни к чему было усугублять ее волнения.

15

В тот вечер Русаков успел объехать общежития почти всех вузов Степногорска.

И всюду разговор был примерно один и тот же, и всюду, кажется, ему удалось урезонить возбужденных, готовых на все запальчивых вожаков, убедить их воздержаться от поспешных непродуманных шагов в их, как считали они, оправданном желании протестовать и добиваться отставки тех, кто приказал силой оттеснить студентов от ограды университета и безжалостно избивать участников мирной демонстрации.

Он и сам в глубине души разделял их чувства, но смотрел дальше, понимал больше и знал, что отвечает за каждого, кого вовлек в свое движение. Между тем все студенческие общежития города гудели, всюду слышался ропот и всюду ощущалась общая угрюмая напряженность и тревога, предшествующая ожидаемому взрыву, который надо было предотвратить любой ценой.

Собственно, Русаков и метался по городу только затем, чтобы успеть вытащить эти запалы, обрезать, обрубить и загасить уже дымящие бикфордовы шнуры, и его вмешательство, его умение находить слова, кажется, всюду приходились вовремя и остужали разгулявшиеся страсти. Его не смущало, что всюду надо было повторять почти одно и то же – главное, чтобы сказанное попадало на нужную почву и доходило до сердец. Он не оспаривал правомерности и справедливости их возмущения. Напротив, подтверждал его обоснованность. Но в то же время пытался усмирить их гнев, направить его в цивилизованное русло, чтобы не вышло, чего доброго, по заезженной и затасканной в последние годы пушкинской фразе о русском бунте, «бессмысленном и беспощадном»...

Последним местом, где побывал в этот уже поздний вечер Русаков, было общежитие Степногорского Политехнического института, как и большинство высших учебных заведений переименованного в новые времена в Политехническую академию высоких технологий.

И всюду его сопровождали трое студентов университета, вызвавшиеся быть добровольными охранниками своего наставника и лидера. А рядом с ним на правом переднем сиденье была Наталья Санина, аспирантка кафедры философии и социологии, самый близкий Русакову человек.

Была уже глубокая ночь, когда он покатил в сторону общежития университета, откуда и начал, еще днем, свой маршрут. Надо было отвезти троих провожатых в общежитие университета. Они воспротивились было, уверяя, что как-нибудь и так доберутся, семнадцатым автобусом или четвертым трамваем, но Русаков и слушать их не захотел. Однако подъехать прямо к зданию общежития не удалось: на подъезде к нему, где-то в двух кварталах, Русакова остановили неведомо откуда выросшие вдруг на перекрестке двое здоровенных омоновцев в масках с автоматами и приказали предъявить для проверки документы.

Никаких хвостов, слежек давно уже не было, и Русаков спокойно вышел из машины и протянул водительское удостоверение.

–   А в чем, собственно, дело? – поинтересовался он.

–   Неспокойно в городе, – буркнул один из них. – Согласно распоряжению мэрии, проводится рейд по выявлению возможных правонарушений.

–   Ладно, Владимир Михайлович, спасибо, что подвезли, – подошел один из студентов-провожатых. – Тут же теперь нам близко совсем. Уж как-нибудь добежим.

–     А это кто такие? Ваши пассажиры? – Один из омоновцев показал дулом своего «калаша» в сторону троих студентов. – Документы имеются?

Те протянули паспорта и студенческие билеты.

–  Спать надо, а не болтаться по ночам! – угрюмо пробормотал он. – Ладно уж, топайте.

Ребята распрощались с Саниной и Русаковым и быстро зашагали в сторону общежития, скрываясь во тьме.

–  Можете ехать, – омоновец вернул документы Русакову.

Он сел за руль и устало, облегченно вздохнув, уже не спеша поехал в сторону Восточного моста. Он жил на противоположном берегу в одном из новых спальных районов.

–   Далеко, – сказала Санина. – Давай лучше ко мне.

Это и правда было куда ближе, а он, честно сказать, здорово вымотался за этот день.

–  К тебе так к тебе, – улыбнулся он и, сбросив скорость, обнял ее правой рукой и привлек к себе. Ее светловолосая голова легла на его плечо.

–   Знаешь, по-моему, их всех проняло, – заметил он, глядя вперед на бегущую навстречу мостовую. – А это главное. Думаю, не натворят глупостей.

–  Как оратор, ты сегодня, видимо, превзошел себя, – попробовала пошутить она, хотя странная тревога не оставляла ее ни на минуту.

–  Не как оратор, – помотал он головой. – Скажи иначе – агитатор, пропагандист.

–  Фу! – Она передернула плечами. – Ох уж эти словечки! От них просто мороз по коже. Так и разит обкомом, райкомом, парт ячейкой и оргмассовой работой.

–   Ладно, – сказал он, – согласен. Не агитатор и не пропагандист. Просто странствующий проповедник.

–  Это еще туда-сюда, – согласилась она. – Главное, чтобы паства услышала твою проповедь и не пошла своим путем.

–  Теперь уже не пойдут, – уверенно сказал он. – Не дураки же они, не безумцы.

Красные стоп-сигналы его потрепанного белого «жигуленка» уносились в даль улицы. И не знал он, и не знала она, и оба они не могли знать ни о погроме, случившемся в университетском общежитии, ни о глумлении над студентами свирепых качков в форме ОМОНа, ни о том, что те же самые люди в камуфляже, двигаясь по его следу и повторяя его маршрут, но почему-то всякий раз опаздывая и задерживаясь на полчаса, устраивали раз за разом точно такие же внезапные вторжения и избиения во всех общежитиях, откуда недавно уехал успокоенный Русаков. Не обошли они и последнее общежитие, где он побывал, – Академии высоких технологий, и уж там-то напоследок разгулялись вовсю.

И не знали ни Русаков, ни Санина, что омоновцы, задержавшие их машину для проверки документов, а после отпустившие их с миром, еще долго холодными глазами провожали удаляющиеся красные огоньки стоп-сигналов его «пятерки».

А потом к ним откуда-то из темноты вышел еще один человек – высокий и сильный, могучего атлетического сложения, в обычной цивильной куртке.

–  Ну как он? Приморился, наверно, – промолвил он то ли в пространство, то ли людям в масках с автоматами наперевес и кивнул в сторону удаляющейся машины. – Весь город объехал... Ну что ж, пусть едет... Пусть отдохнет...

–   А нам что теперь?

–  Сегодня – все. Все свободны. До завтра

16

В воскресенье девятнадцатого апреля, накануне предстоявшего назавтра неизбежного тяжелого разговора с Меркуловым, сопряженного с подачей заявления об уходе, Турецкий решил как следует выспаться и встал только около одиннадцати, испытывая противоречивые чувства – странную радость новой свободы и ее же непривычный гнет.

Но около часу дня ему внезапно позвонил сам Константин Дмитриевич:

–  Здравствуй Саша! Немедленно приезжай на Дмитровку. Слышишь – немедленно!

–   Да что такое? Государственный переворот? Сегодня же, по-моему... И потом, я же сказал...

–   Событие чрезвычайной важности! Еще пока нет официальных сообщений, но мы здесь уже в курсе дела. Меня самого вытащили с дачи. И никаких отговорок – пока что ты еще на работе и при должности. И это – приказ.

Деваться было некуда. И, распрощавшись с женой и дочерью, он понесся в Генпрокуратуру, сразу поняв по голосу Меркулова, что и правда случилось нечто из ряда вон выходящее.

Через считанные минуты Турецкий уже бодро гнал машину по полуденному воскресному городу. Наконец-то снег сошел и можно было разогнаться на сухом асфальте.

Это раньше по выходным машин становилось заметно меньше, но теперь в Москву их набилось столько, что преимуществ уик-эндов не ощущалось уже с начала второй половины дня. Вот и сейчас, чем ближе он подъезжал к центру, тем гуще становилась рычащая стальная орава и все чаще рядом оказывались неимоверно дорогие иностранные игрушки, в которых – уж он-то знал получше многих – каталось от силы пять – десять процентов честных законопослушных людей. В основном же новейшие нувориши, какая-то неимоверно размножившаяся темная, приблатненная публика, оседлавшая иномарки.

И все ведь какие машины! Броские, вызывающе роскошные, тянущие на десятки, а то и сотни тысяч долларов каждая...

Он плотно засел в пробке на подъезде к Манежу, а потому от нечего делать, как обычно, механически отмечал, кто в какой машине катит согласно этой новейшей «табели о рангах». В тяжелых «БМВ» и могучих джипах с черными стеклами наверняка сидели те, что именовали себя «братвой» – разнопородные и разноязыкие члены так называемых группировок, попросту говоря – многочисленных шаек и банд, ныне перелицованных в «команды» и «бригады», личный состав уголовного войска низшего и среднего звена. На разных стареньких японских, французских, немецких и американских авто ехали творить свои дела людишки помельче – торгаши, перекупщики, чуть «поднявшиеся» челноки. На дорогих бронированных «мерседесах» двигались в сторону своих загородных дворцов генеральные директора бесчисленных фирм и финансовые махинаторы. И так далее и так далее... Каждый сверчок знал свой шесток в соответствующем его классу и рангу транспортном средстве.

И ничего-то с ними уже нельзя было поделать, все запуталось, перемешалось, переплелось... Мысли бежали по кругу, по горячему замкнутому кольцу, и они как будто оправдывали его в намерении разорвать это кольцо и вырваться за его пределы.

Ну что, что там еще могло такое произойти? Впрочем, ждать уже недолго. Через каких-нибудь десять минут все выяснится.

Наконец он обогнул гостиницу «Москва», справа в окне мелькнул серый Карл Маркс, навеки застывший в бесплодном желании стукнуть кулаком по столу, мелькнула колоннада Большого театра. Слева – зеленоватые стены Благородного собрания, то бишь Колонного зала. До родной и любимой... – ха-ха! – прокуратуры оставалось подняться всего лишь на несколько сотен метров.

Как бы то ни было, в предпоследний раз он едет этим маршрутом... Если вдуматься, знаменательный момент, запомнит его навсегда.

Турецкий припарковал машину и, миновав посты дежурных на проходных у ворот и в самом здании, через несколько минут уже был в приемной перед дверью обширного кабинета заместителя генерального прокурора. И тотчас за ним в приемную торопливо вошел взволнованный Грязнов.

– Здорово, Саша! Слыхал уже?

–  Привет, полковник! Да что стряслось-то? Ты знаешь?

–   Пока только в самых общих чертах. А ты, значит, еще не в курсе? Дела крутые... Ну... подожди, сейчас нам все расскажут.

Секретарша доложила, и в ответ раздалось встревоженное меркуловское: «Да-да, пусть войдут!» из чего нетрудно было заключить, что Меркулов ждал их с особенным нетерпением. И когда они вошли, жестом руки пригласил обоих садиться. По его лицу было ясно, что сейчас они узнают что-то крайне неприятное.

–   Человек предполагает, а Бог располагает. Позавчера вечером мы думали дожить до понедельника и вынести на повестку дня проблему Горланова. Однако события опережают наши планы.

–  Могу я узнать, наконец, что произошло? – разозлился Турецкий.

–  Читайте. – Меркулов протянул им поступившие по факсу спецсообщения. – Через десять минут в «Новостях» репортаж покажут. Я запрашивал. Сюжет уже подготовлен и будет в эфире. А пока ознакомьтесь.

Турецкий поднес листок факса к глазам.

«Срочно. Секретно» 19. 04. 11ч. 37 мин.

Генеральному прокурору Российской Федерации, действительному Государственному советнику юстиции А. Н. Малютину

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Сегодня утром, 19 апреля с. г., в ходе несанкционированного митинга и шествия студенческой дмонстрации (по приблизительным оценкам, общей численностью 10—12 тыс. человек), в центре города вновь, как и накануне, произошли ожесточенные столкновения между демонстрантами и силами правопорядка, направленными руководством облУВД (Мащенко Н. П.) для предотвращения бесчинств и хулиганских действий, а также блокирования продвижения колонн к административным зданиям, где расположены мэрия, областное Законодательное собрание, официальные представительства губернатора и правительства области.

Манифестация студентов, выдвигающих различные политические и экономические требования, началась примерно в 9.00, а в 10.30 на площади Свободы вышла из-под контроля и переросла в ожесточенные массовые столкновения с сотрудниками милиции. Несмотря на привлеченные руководством областного УВД дополнительные силы и применение спецсредств, столкновения приняли форму уличного боя. У многих из числа демонстрантов оказались заточки, обрезки труб, камни, а также самодельное холодное оружие. Несмотря на усилия сотрудников ОМОНа, их цепи оказались прорваны в ряде мест. К месту событий был срочно направлен отряд спецназа МВД на пяти БТРах и четырех БМП.

Огнестрельное оружие не применялось ни одной из сторон. Однако в результате столкновений, по предварительным данным, имеется пятеро убитых, из них один сотрудник ОМОНа, а также тяжелораненые с обеих сторон, общей численностью свыше 60 чел. Госпитализировано 42 чел. с травмами различной тяжести.

По данному факту мной возбуждено уголовное дело. Прошу срочно направить в Степногорск опытных и квалифицированных следователей Генпрокуратуры и оперативных сотрудников МВД или МУРа ГУВД Москвы для проведения тщательного и объективного расследования обстоятельств дела о массовых беспорядках по горячим следам и выявления как непосредственных инициаторов массовых беспорядков, так и их организаторов.

Прокурор Степногорской области, государственный советник юстиции 3-го класса

Г. П. Золотов»

–  Прочитали? – спросил Меркулов.

Оба кивнули.

–   Вот такие дела, ребята. И не такие мы с вами девочки-простушки, чтобы не видеть и не понимать: это не просто трагедия. Это – центр России. А значит – катастрофа. И притом серьезнейшая политическая акция. Возможно, одна из самых серьезных провокаций за последние годы. Ни для кого из нас не секрет, насколько аполитична и пассивна была все эти годы молодежь. А сейчас ее явно кто-то хочет раскрутить. Использовать и сделать разменной картой в своих замыслах. О событиях был немедленно извещен Президент. Полчаса назад он имел разговор по телефону с нашим Генеральным Малютиным и категорически потребовал самого тщательного расследования нашими лучшими силами. Дело взято им на личный контроль.

–  И что из этого следует? – спросил Грязнов.

–   Сейчас посмотрим телевизор, а затем проведем короткое оперативное совещание. Сформируем следственно-оперативную группу. Руководителем группы считаю необходимым назначить Турецкого.

Александр Борисович молчал, закусив губу и глядя куда-то в угол кабинета. И Меркулов продолжил:

–    Чует мое сердце, за всем этим кроется что-то очень серьезное. Возможно, несравненно серьезнее, чем мы можем вообразить. Тут уже не уголовщина, братцы. Не криминал. И даже не аферы с финансами, всякие там авизо и «прокрутки». Чистая политика. Так что все может оказаться в сто раз круче, сложнее и опаснее.

Меркулов взглянул на большие напольные часы у противоположной стены кабинета и нажал кнопку на черном пульте дистанционного управления телевизором.

Как раз начинались «Новости». И первым сообщением в утренней сводке стало известие о кровавом побоище в Степногорске.

Все трое молча прильнули к большому экрану «Панасоника».

И то, что увидели, одинаково потрясло всех троих, как, видимо, всю страну и весь мир, миллионы людей у экранов телевизоров. Случившееся этим утром в Степногорске не шло ни в какое сравнение с тем, что Турецкий видел вчера вечером...

17

После просмотра репортажа из Степногорска, живо напомнившего им события начала октября девяносто третьего года в Москве, Меркулов, как и предупреждал, провел экстренное совещание для обсуждения дальнейших шагов и возможных действий Генеральной прокуратуры в создавшихся обстоятельствах.

–  Выстраивать какие-либо версии считаю преждевременным, хотя, не скрою, возникает много вопросов, ответы на которые как будто напрашиваются сами собой. И прежде всего они могут быть связаны с приближающимися губернаторскими выборами. – Так начал свое выступление Меркулов. – Но не будем забегать вперед. Уверен, все там наверняка намного хитрее, чем может показаться на первый взгляд. Чтобы понять и масштабы события, и его подоплеку, нам придется провести большую работу на месте. Надо оценить социально-политическую ситуацию, понять настроения населения. Уяснить тайные и явные интересы элит, их планы, намерения и притязания. Это, так сказать, общий план...

Турецкий многозначительно кашлянул, деликатно давая понять, что все это понятно и так, а им хотелось бы услышать что-нибудь более нацеливающее и определенное.

Меркулов понимающе кивнул и продолжил:

–  Догадываюсь, о чем вы думаете, – к чему вся эта теоретическая жвачка и длинные предисловия. Желательно бы побольше конкретности... Согласен! Мне тоже хочется конкретности. Так вот, по фактам массовых беспорядков, применения насилия обеими сторонами, повлекшим ранения и гибель людей, вам предстоит самая обычная и сугубо конкретная оперативно-следственная работа. Придется тесно взаимодействовать с местными правоохранительными органами. Совершенно ясно, что выступления студентов – это лишь частный эпизод на фоне общей напряженности, сложившейся в городе и регионе. То есть вам придется с головой окунуться в коренные проблемы Степногорска и его жителей. А они наверняка типичны и характерны и для всей страны. Потому что Степногорск – это, если хотите, и полигон, и наглядная модель, дающая четкое представление о том, что вообще происходит сегодня с Россией. Вместе с вами будут работать сотрудники Федеральной службы безопасности. Убедительная просьба – покончить с дурной традицией и избегать с ними бессмысленного размежевания и ведомственной разобщенности.

–   Это будет зависеть не только от нас, – заметил Турецкий.

–   Разумеется. Но моя директива такова: работаете сообща и решаете общие задачи. Будем помогать, чем сможем. Поддерживайте с нами постоянную связь. И еще вот что: прошу всех быть предельно осмотрительными и помнить о соблюдении мер личной безопасности. Особо важную информацию дублируйте и немедленно переправляйте в Москву. Не забывайте, что против вас будет использовано любое оружие, прежде всего клевета и любой компромат. Поэтому не расслабляйтесь, избегайте малейших оплошностей, провокации возможны в любой момент. Считаю необходимым сформировать группу в составе трех человек: Данилов, Рыжков и Турецкий. Старшим назначаю Александра Борисовича Турецкого. В ближайшее время подключим и МУР. На сборы всем дается два часа. Сбор во Внукове, в шестнадцать тридцать. Сколько продлится эта командировка – сейчас не скажет никто. Из этого и исходите.

Через сорок минут Турецкий был снова у себя. Но жены с дочерью, которым он столько наобещал и на этот воскресный день, и на вечер, а также и на всю следующую неделю безмятежного покоя в связи с окончательным и обжалованию не подлежащим уходом из прокуратуры, дома не оказалось.

Приходилось бросать их невесть на сколько дней и недель даже не попрощавшись... Проклятая любимая работа снова брала свое и выставляла его в несчетный раз обыкновенным гадом и трепачом. А то, что Ирка обиделась смертельно и вполне обоснованно, когда он сорвался вдруг и уехал, ничего не объяснив, на свой Кузнецкий мост, было начертано на небесах.

Он отлично знал, где они с Нинкой – у Иркиной подруги Светы. Необходимо было позвонить... но он боялся. И ничего не мог поделать с собой. Вообще говоря, со своей «половинкой» он был последним жалким трусом. Особенно когда знал, что совесть его нечиста... А каково могло быть теперь на душе и совести, если обещал завтра вечером сводить жену в ресторан – отпраздновать свою «амнистию»?

Надо было срочно собрать вещи, свой обычный дорожный набор подневольного путешественника– командированного. «Дипломат» с документами. Дорожная сумка, четыре рубашки, белье и носки, спортивный костюм, маленький компьютер-ноутбук, блок питания к нему, дискеты, туалетные причиндалы, электробритва, блок сигарет, а теперь еще и это американское снадобье для прочистки мозгов, оптимизма и укрепления плоти... Туда же, в сумку, отправились два японских диктофона, микрокассеты, плоская стеклянная фляжечка пятизвездочного «Арарата», пачка писчей бумаги, еще кое-какие документы. Пистолет на самое дно и обойма к нему, швейцарский армейский нож на все случаи жизни. Вот и все.

Он достал из бара бутылку армянского, опрокинул рюмку, потом еще одну. Внутри стало жарко. Но облегчения не наступило. Он по-прежнему боялся звонить жене. Пора было выходить и жать во Внуково. Внизу уже ждала машина. Наконец преодолел себя и набрал номер. И жена сразу сняла трубку.

Она еще не знала, что услышит сейчас и что ее ждет. Вопреки ожиданию, ее голос был молод и звонок, полон радостных ожиданий. Он давно не слышал такого, и сердце стиснуло пронзительным чувством вины.

–  Ирка... родная моя... Все отменяется, – еле выговорил он. – Но это временно, временно, слышишь? Так получилось, понимаешь...

Лучше бы она накинулась на него с упреками, с проклятиями, лучше бы она даже заплакала. Но она просто молчала и слушала. А он бормотал какие-то слова, что-то плел, внутренне корчась, как окунь на сковородке.

–   Ирка! Ты можешь думать обо мне что угодно. И что бы ты ни думала, что бы ни говорила – все будет правда. Я должен прямо сейчас улетать в Степногорск, и суть не в том, что порученное мне дело взял на контроль самый главный в Кремле. Может быть, все дело только в том, что есть Нинка и я обязан думать – где и как она будет жить. Это правда. Это высшая правда, хотя и очень похоже, что я прикрываюсь ребенком, как последняя сволочь. Ну что, что ты молчишь, Ирка, скажи мне что-нибудь!

Она молчала, и он не находил больше слов, их больше не было. А потом Турецкий услышал:

–  Знаешь, Саша, хочешь верь, а хочешь нет, но знай: что бы ни было в прошлом, что бы ни было потом... – он почувствовал, что сердце в груди замерло и остановилось, он слышал совсем рядом в трубке ее дыхание, – все-таки я очень люблю тебя, Саша, – закончила она. – Пусть я дура, идиотка, но это и есть мое счастье – любить тебя, хоть ты и продувная бестия, пьянчуга и жуткий бабник. Так что лети, только звони нам почаще, береги себя, а вернешься – не обессудь, я сама поведу тебя в ресторан и сама заплачу до копейки. И тебе будет стыдно потом до седых волос

Он хотел сказать, что благодарен ей и что не верит собственным ушам, но сказать ничего не смог, только хрюкнул что-то нечленораздельное и бросил трубку на аппарат.

Потом прихватил «дипломат», закинул на плечо раздутую дорожную сумку и пошел в прихожую к выходной двери крутить и раскручивать новое, бог весть какое по счету свое дело.

18

Подруга Русакова Наташа Санина жила на правом берегу реки. Одна в большой двухкомнатной квартире роскошного номенклатурного дома, в микрорайоне, специально выстроенном для начальства в середине семидесятых годов на высоком холме и получившего у степногорцев два названия. Одно – тривиальное, имеющее хождение в разных городах – «Царское село», а другое позадиристей и пооригинальней – «Большие шишки».

Большой шишкой по праву считался когда-то и ее отец, Сергей Степанович Санин, директор одного из крупнейших оборонных заводов города.

Но он умер от инфаркта, умер мгновенно, у себя дома, прямо перед телевизором, днем четвертого октября 1993 года, когда на экране, с легкой руки операторов СNN, пылал и чернел на глазах белоснежный дворец Верховного Совета на берегу Москвы-реки, а танковые пушки на мосту все хлопали, посылая прямо в окна набитого людьми здания снаряд за снарядом.

Так что Сергея Степановича Санина, и, надо думать, не его одного, можно было с полным правом включить в список жертв того расстрела «красного» парламента на глазах у всего изумленного человечества.

С тех пор она и жила одна. Мать ее умерла давно, когда она еще была ребенком, и уже больше трех лет самым близким человеком на земле был для нее Русаков, сделавшийся как будто в одном лице и отцом, и братом, и мужем. Но, может быть, самым главным было то, что он был замечательным другом – не просто самым верным, надежным и преданным, но человеком, которым она не уставала восхищаться и чей ореол не только не померк за три года отношений, но, кажется, светился и сиял в ее глазах все чище и ярче.

Почему они так и не оформили до сих пор отношений? Разве у них были к тому какие-нибудь препятствия и разве не предлагал он ей много раз стать его женой? Как ни странно покажется это, а особенно женщинам, но формального брака боялась и избегала она сама.

Что, собственно, изменил бы он в их отношениях? Да ровным счетом ничего. Их любовь не нуждалась ни в чьих санкциях, она держалась на себе самой, на абсолютном доверии и на том чувстве свободы, которое ей было, по мнению Наташи, совершенно необходимо в их отношениях.