Текст книги "...Имеются человеческие жертвы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Чего там еще стряслось? – забеспокоился Грязнов. – Ты чего замолчал, Саша?

–   Беда, Слава... – сразу севшим, утратившим силу голосом, испытывая невыносимый стыд и сожаление из-за всего только что сказанного им, с трудом выговорил Турецкий. – Где-то через час после оглашения приговора Илья Петрович... скончался.

–   Да ты что!.. – точно так же, как сам Турецкий, ошеломленно воскликнул Грязнов.

–  Так что... давайте помолчим... – вздохнул Меркулов.

–  Помолчим... – как эхо, отозвался Турецкий.

И они замолчали.

А когда минута молчания кончилась, Турецкий заговорил первым. И сказал:

–   Мир праху его... Конечно, я виноват... виноват, мужики... Не стоило мне так о нем... Но... для меня это еще один, последний аргумент. В общем, я действительно ухожу. Не могу больше. А после того что с Корчагиным – тем более не желаю. Считайте меня кем хотите – ваше право. Но я не хочу быть ни клоуном, ни ханжой.

–  И что же? – глухо спросил Меркулов.

–  Что сказано. В понедельник утром. У тебя в кабинете.

–   Ладно, – вздохнул Меркулов. – Пусть так. Все понимаю. Аффект, реактивное состояние. Надеюсь, к понедельнику остынешь.

–   Ис-клю-че-но!..

–   Тогда хоть приезжайте с Грязновым. Вместе поговорим.

Меркулов, не прощаясь, оборвал связь – пошли частые короткие гудки. Ну и к лучшему. Рвать так рвать. Рубить так рубить.

Турецкий, нахмурившись, отключил сотовый телефон и, передав Грязнову просьбу Меркулова, задал с первой минуты мучивший вопрос:

–  Слушай... Слава... Если наш друг Никита теперь на воле, он же... Ускользнет угорь... Вряд ли он будет сидеть и ждать, когда Меркулов снова выпишет ему ордерок. Уж насиделся...

–  Не ускачет... – убежденно сказал Грязнов. – Мои его только что за ручку не ведут. Я и сейчас, между прочим, с ними на связи...

–  И где он в данный момент?

–   Со всей своей камарильей колесит по городу, не иначе ностальгия взыграла, как-никак год почти Москву не видел...

–          Ой, смотри, Слава, – с сомнением покачал головой Турецкий. – Упорхнет – не воротим.

–          Сказано – не волнуйся. Я к нему таких мальчиков приставил...

–          Не хвались, идучи на рать...

На том и распрощались. Турецкий отключил трубку, налил еще полстакана жгучей густо-оранжевой влаги, посмотрел на свет и... добавил граммов пятьдесят.

Как там у старика Шекспира:

Уйти. Заснуть. И видеть сны...

Побледневшая, испуганная Ирина заглянула на кухню. Из-за нее высунулась головка Нинки с прикушенной губой и расширившимися, потемневшими глазами. И вдруг, увидев его лицо, дочь, бедный, поздний его ребенок, бросилась к нему, обхватила, уткнулась головой в колени, и слезы брызнули из ее глаз.

–  Папочка, война? Война, да? Не уезжай, папочка, не уезжай!

Турецкий встретил взгляд жены. Так постояли минуту, неотрывно глядя в глаза друг другу.

–   Да-да, – пробормотал он наконец. – Война... Ну конечно война...

–     Ты не уедешь, па? Скажи, не уедешь?

–     Ну конечно не уеду, – усмехнулся Турецкий. – Ну куда я могу от тебя уехать, сама подумай?

–     Никогда-никогда?

–     Ну конечно, – еще горше усмехнулся он. – Никогда-никогда...

7

Поступившее известие об оправдании и об освобождении из-под стражи в зале суда главного заказчика убийства банкира Грозмани – биржевого воротилы с манерами уголовника Горланова – произвело на начальника МУРа генерал-майора милиции Вячеслава Ивановича Грязнова не меньшее впечатление, чем на его друга Турецкого.

А когда Меркулов сообщил еще и о скоропостижной смерти судьи Корчагина, Грязнов ощутил какую-то волчью тоску и, чтобы забыться, постарался с головой уйти в привычную оперативную работу. А работы в этот пятничный вечер, как всегда, хватало. Но «вольноотпущенника» Никиту Горланова Грязнов взял на личный контроль, зная, что упустить этого жука нельзя никак, ни под каким видом.

Разумеется, люди с Петровки были начеку – и на самом процессе, и поблизости от зала суда. И когда окруженный прилипалами и прихлебателями лысый шестидесятилетний Горланов вальяжно выплыл из здания суда и спокойно двинулся к черному бронированному джипу «Джимми» – огромной американской машине с трехсотсильным мотором, сотрудники МУРа, которые отслеживали каждый шаг вдруг обретшего свободу узника, не упустили момента выезда его кортежа с Каланчевки на площадь трех вокзалов и припустились вслед за ним в сторону Красносельской.

На почтительном расстоянии за «Джимми» и несколькими машинами «эскорта», открыто ведя наружное наблюдение, двигались три машины с муровцами, которые постоянно менялись и держали связь с самим Грязновым, ответственным дежурным по ГУВД Москвы и дежурными оперативных управлений внутренних дел, в зону ответственности которых въезжал этот странный автокараван.

Горланов оставался в сфере внимания МУРа, так как, несмотря на оправдательный приговор суда, оперативные службы по-прежнему считали его преступником и вели в отношении него оперативную работу. У Грязнова и его сотрудников, занимавшихся этим делом, не было и тени сомнения в виновности их «подопечного». Горланов, будучи человеком сообразительным, осознавал, что при повторном рассмотрении дела он может быть изобличен в особо опасном преступлении. Грязнов понимал, что в один прекрасный момент Горланов может запросто «исчезнуть». А затевать повторно лыко-мочало с поисками и розысками, снова переворошить всю планету и ставить своих людей под стволы горлановской охраны Грязнову не слишком светило.

До выхода на волю Горланов со товарищи провели в «застенках» временного содержания почти год, и легко было предположить, что они поспешат наверстать упущенное и восполнить утраченное где– нибудь на Канарах или Сейшелах, причем, может статься, и не под своими именами. А там ищи-свищи! Велика планета, и отступать очень даже есть куда, тем более при их платежеспособности.

А кортеж все двигался и двигался, и не сказать, чтобы быстро, с этакой удалью победителей, а очень даже мирно. Будто катили вереницей пять дорогих машин с самой невинной экскурсионной целью.

Блатные при таком раскладе, возможно, закатились бы всей шайкой-лейкой в какой-нибудь фешенебельный загородный ресторан или сняли бы на трое суток самые дорогие «министерские» апартаменты в «Рэдиссон-Славянской» у Киевского или в «Центральной» на Тверской, гуляли и гудели бы там с откровенным презрением «к волкам позорным».

Но в этих машинах теперь восседали весьма респектабельные господа, и конечной точкой их маршрута могла стать и квартира Горланова на Кутузовском, и одна из его дач в самых престижных поселках Подмосковья.

Через сорок минут после отбытия горлановской кавалькады от здания на Каланчевке, уже поговорив с Меркуловым и Турецким, Грязнов в очередной раз связался по рации с ребятами из службы оперативной слежки.

– Едут! – ответили те. – Едут и едут... Ничего не понимаем. Квартиру уже дважды проехали, и резервную проехали, и офис... Похоже, просто катаются...

–  Да-да, – кашлянул Грязнов. – Вот именно – катаются. Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал... Значит, так: работаете в прежнем режиме. Я у себя. Держите меня в курсе дел. Малейшие странности – сообщать незамедлительно!

–  Первый, Первый! Я – Двенадцатый!

–  Здесь Первый, – ответил Грязнов своим позывным, – слушаю тебя, Двенадцатый.

–   Там ведь с ним в «Джимми» его адвокат...

–  Понятно, – сказал Грязнов. – Тем более действуйте аккуратно.

Он прекратил связь, а еще минут через пять ему позвонил генерал Шибанов, начальник Главного управления уголовного розыска МВД России.

–  Приветствую, Грязнов! Настроение, как понимаю, похоронное?

–  Вроде того.

–   Понимаю, разделяю и сочувствую. Только я тебе его сейчас еще больше подпорчу. Мне только что звонил наш прямой шеф. Догадываешься почему?

–  Вообще говоря, – сказал Грязнов, – у вас с ним широкий круг тем. О многом могли бы потолковать.

–  Ну-ну, Вячеслав Иванович, не ерепенься! Его ведь тоже понять надо. Представляешь, как сверху масло жмут?

–   Да в чем дело-то? – взорвался Грязнов. – В чем опять у них Грязнов проштрафился?

–  Ну, елки-палки! Непонятливый ты стал! Старый волк, а толкуешь, как новичок! Не мог, что ли, приказать своим, чтобы работали почище?

–  Расчухали, значит, что сопровождаем Горланова?

–   А ты думал! Там же против нас мужики со стажем, причем многие из нашей купели. А это...

–  Все понял, – сказал Грязнов. – Так вот, передайте: как начальник МУРа я беру всю ответственность на себя. И наблюдение за Горлановым не сниму. И вообще, товарищ генерал-лейтенант, – сухо, по форме отозвался, прервав начальника главка, Грязнов. – Я ему сейчас сам позвоню и сниму все вопросы.

–  Ну... попробуй, – угрюмо согласился Шибанов. – Только не лезь в бутылку, смотри. Он мужик злопамятный.

–  О решении сообщить? – почти перебив его, зло уточнил Грязнов.

–   Да уж не откажи в любезности...

И Грязнов тут же набрал код прямой радиотелефонной связи первого заместителя министра внутренних дел. Но тот, услышав голос Грязнова, даже не дал представиться и обратиться по уставу.

–   Ты что, вообще, Грязнов, окончательно зарвался? Как посмел за Горлановым своих сыскарей пускать?

–  Не понял, товарищ генерал-полковник?

–  Я вот с тебя звезды посрываю, вышибу с должности – враз все поймешь!

Грязнова затрясло, но он ответил подчеркнуто сдержанным вопросом:

–   А в чем, собственно, ошибка? Прошу пояснить.

–   Ко мне обратились сейчас... позвонили на дом сразу несколько человек. Людей... не последних. На ушах стоят! Кто приказал вести опермероприятие по группе автомобилей?

–   Я. Начальник МУРа Грязнов.

–  Охренел? Человек оправдан, отпущен на все четыре стороны... Перед законом чист! С какой стати?

–  Опермероприятия – моя прямая работа. И если я считаю это необходимым или целесообразным, по должности и положению имею право вести оперативное наблюдение и захват, если будут основания.

–  В общем, так, законник: наблюдение снять! Представить рапорт по данному факту. Вы хоть понимаете, Грязнов, каких барбосов на нас навешают?

–   А вы понимаете, что мы можем остаться с носом и упустить организатора, быть может, многих «заказух»? Это лучше, по-вашему? Тем более что в ближайшее время будет внесен протест генерального прокурора в Верховный Суд.

–  Слушай, – уже по-свойски, примирительно сказал первый заместитель министра. – Ну чего ты кипятишься, Грязнов? Будто мало их и так гуляет. И всех мы знаем наперечет..

–   Вот, значит, как, – тихо сказал Грязнов. – Гуляют и пусть гуляют? Наше дело – сторона? Не пойман – не вор, так сказать, презумпция невиновности. А они ведь убийцы, мясники. Я считаю, что доказательств против них мы и прокуратура накопали предостаточно.

–  Знаете, Грязнов, – сказал заместитель министра, – с такими кадрами, как вы, работать невозможно. Мои требования продиктованы не моими личными пристрастиями, а настоятельной просьбой весьма влиятельных людей, от которых мы с вами полностью зависим. Как говорится, от каблуков до кокарды.

–   Почему же, – сказал Грязнов, – вот это как раз я очень хорошо понимаю. Даже знаю, как это называется. Коррупцией это называется. Кумовством и коррупцией, закон о которой все никак почему-то не удосужатся принять наши доблестные... «думаки».

–  Значит, так, – холодно сказал генерал-полковник. – После таких ваших заявлений говорить нам больше не о чем. Я приму свои меры и обещаю, что с понедельника вы будете отстранены от должности. Причем со строжайшим должностным расследованием, о чем немедленно сообщу Шибанову. – Он швырнул трубку.

Грязнов сидел бледный, но спокойный. Что ж. Это была их политика, их генеральная линия, так сказать, главное направление удара. Сволочи! Да выгоняйте, расследуйте, хоть колесуйте, хоть голову рубите на плахе, на Лобном месте!

Все знали – то же самое творилось и в армии, и в науке – всюду. А откуда рыба гниет – ему еще бабушка говорила, когда был он малым дитем. Запомнилась пословица, в справедливости которой была возможность убедиться тысячи раз.

Лет пять назад по всей их системе прокатилась эпидемия самоубийств, причем из тех, кто сам свел счеты с жизнью из личного табельного оружия, не было ни одного, о ком он, Грязнов, не мог бы сказать абсолютно убежденно, что их система потеряла несомненно честного и даровитого мужика. Потом эпидемия кончилась – не иначе нашли лекарство, создали вакцину. Но, может быть, дело объяснялось и иным образом. Просто резко сократилось число людей, подверженных нелепой болезни – порядочности.

И тут снова позвонил Шибанов:

–   Ну что? Допрыгался? Боролся за тебя, как лев. Что ты ляпнул ему такое, что он так взбеленился? Даже слушать меня не желал!

–   Сказал, что думал. Что он сука продажная! Так что? Сдавать пропуск на вахте?

–  Не спеши. Без министра ему тебя не сковырнуть, а ты получил мое персональное распоряжение провести оперативную проверку обстоятельств смерти судьи Корчагина, а там, глядишь, как-нибудь рассосется. Кстати, знаешь, кто на него самого надавил? Не любопытно?

–  По большому счету мне все равно, – сказал Грязнов. – Кто-нибудь из кабинета министров?

–  Ну зачем же? – серьезно сказал Шибанов – Из Администрации Президента. Видал, где у Горланова кунаки? Это, считай, чудо, что мы вообще его на цугундер взяли.

–   Извини, пожалуйста, извини, генерал, говорить больше не могу. Тошнит меня, понимаешь, тошнит!

Грязнов швырнул трубку.

8

«А, ладно! Уволят, затеют бодягу со служебным расследованием – валяйте, ребята!» – думал Грязнов, пока еще начальник МУРа. Впрочем, без согласования с министром такую экзекуцию над человеком в его должности и с его заслугами не так-то легко провернуть. А министерство, как назло, опять в ситуации междувластия. Одного министра сместили, другого пока что не подобрали, поставили местоблюстителем, то бишь пресловутым и. о., человечка хлипкого и неприметного. Этот на себя ничего не возьмет. А уж громить и чистить золотые муровские кадры наверняка не решится. Так что выше голову, угрозыск! Не смущайся и не дрейфь.

Он снова вышел на связь с теми, кто был на хвосте у последнего «лексуса», замыкавшего кортеж.

За время захватывающих кулуарных бесед кортеж Горланова отмахал почти двадцать километров и оказался теперь уже совершенно в другой части города, почему-то в районе Мукомольного проезда и Шелепихи. Что за черт? В этом бесцельном кружении было что-то в высшей степени таинственное и необъяснимое.

–   Двенадцатый, я – Первый! Ответь! Все едут? – запросил Грязнов.

–  Первый, – я Двенадцатый! Сопровождаю. Все едут и едут.

–    Так... – Грязнов внезапно ощутил отвратительное тянущее чувство где-то в животе, как при взлете самолета или в скоростном лифте. – А ну, стой, Двенадцатый! Ответь, они хоть раз останавливались? Высаживали кого-нибудь?

–  Останавливались много раз – у светофоров, у тротуаров. Но люди из их машины не выходили

– Уверены? Или были сомнительные моменты? Отрывались они от вас, уходили?

–  Не было таких моментов.

–  Значит, так, – сказал Грязнов. – Их маршрут у вас зафиксирован? Особенно места, где они останавливались?

–    Так точно, Первый! Все данные по маршруту у нас в компьютере – повороты, направления, улицы, номера домов.

–    Хорошо, – сказал Грязнов. – Приказываю: немедленно подключайте ГАИ. Пусть они их притормозят. Дело обычное – проверка водительских прав. Будьте поблизости, на расстоянии одного броска. Главное – не потерять его из виду.

–   Понял вас, Первый.

Грязнов задумался. Ну зачем бы им мотаться туда-сюда? Может быть, пока крутились да колесили, ему там в этом «Джимми» внешность меняли по всем правилам гримерного искусства. А что?

А минут через десять Грязнов получил новое донесение.

–   Первый! Первый! Только что тормознули и осмотрели «Джимми». Его там нет!

–   То есть... как?

–   При осмотре в полу джипа обнаружен скрытый люк. Сквозной, сквозь днище.

–   Ах, дьявол! – побагровел Грязнов. – Значит, его выпустили из машины прямо у вас на глазах! Вот так «Джимми» с сюрпризом! Лихо! Люк в полу – и все дела. Секунд двадцать за весь номер. Тормознули где-то так, чтоб заранее приготовленный колодец со снятой крышкой оказался под машиной. Вечер, темнота... Он нырнул, и ларчик закрылся. Может, он еще час назад выскочил, а мы все... Эх!..

–   Что делать, Первый?

–  Что-что! Ничего! Извиниться, улыбнуться, всем вернуть водительские права и прочие документы и взять под козырек. С объекта вас снимаю. Всем отбой!

Грязнов чертыхнулся и с тоской посмотрел в окно кабинета. Вот же денек!

Если они сумели так грамотно и... интеллигентно увести Горланова от преследователей – не хуже, чем в каком-нибудь веселом польском боевике, тихо, без шумовых эффектов и прочей лабуды, – устраивать засады и погони теперь уже не имело смысла. Облавы на вокзалах, проверки в аэропортах, перекрытые дороги – все это было уже ни к чему. Сукин сын ускользнул. Теперь заляжет, зароется в ил, и сколько будет пережидать да отсиживаться, когда рванет из Москвы?.. Это опять же только в кино все всегда складывается наилучшим образом для благородных сыщиков.

Он чувствовал себя невыносимо гнусно – полным идиотом, набитым дураком. Обвели, как стажера! И главное, как теперь сообщить об этом Сашке Турецкому?

9

Весь следующий субботний день прошел под знаком случившегося накануне в Мосгорсуде.

Турецкий не остыл к утру, как рассчитывал Меркулов, но только все сильней, с каким-то мазохистским сладострастием взвинчивал и растравлял себя, все больше укрепляясь в принятом решении. К тому же и Грязнов не позвонил и не прорезался, оставил в неведении, чем завершилась ночная экскурсия Горланова, сумевшего выбраться «с чистой совестью – на свободу». Да и ладно, какая теперь разница?

Он весь день валялся на тахте, курил и думал, а когда Ирина, чтоб отвлечь мужа, спустилась к почтовому ящику и принесла свежие газеты, просто смял их в шелестящий бумажный ком и молча выкинул за дверь в прихожую и снова закрылся ото всех. А потом позвонил в МУР и узнал, что Горланов, вопреки железным грязновским уверениям, все же сумел сбежать...

Притихшие домашние ходили на цыпочках, боясь потревожить главу семейства, день прошел в давящей тишине, и только уже вечером, после мрачного ужина, Турецкий чисто рефлекторно ткнул на пульте кнопочку включения злосчастного телевизора. И тотчас передернуло от гнусной на стырной рекламы, лезущей изо всех дыр со всех каналов. Он уж хотел было придушить одним движением пальца эту «психическую атаку», но вдруг, залетев на четвертый канал, на блок новостей НТВ, почему-то замер и всмотрелся – то, что творилось на экране, почему-то привлекло его внимание.

...По широкой улице большого незнакомого города двигалось многолюдное шествие, в котором почти незаметно было старых и пожилых – только юные строгие взволнованные лица. Над ними покачивались как паруса и хоругви рукописные плакаты и российские флаги. Уже привычный, изо дня в день повторяющийся сюжет – лишь менялись названия мест действия: поселков, городов и городков, воинских гарнизонов... Всюду униженные, обездоленные люди-соотечественники бастовали, протестовали, требовали выплат зарплат и отставок больших начальников, объявляли голодовки и становились в пикеты, перегораживали железнодорожные магистрали, зачем-то тащились в Москву и толпились вокруг неприступных и равнодушных правительственных цитаделей...

Заснятая на видеопленку при свете яркого солнца молодежь двигалась по улицам четкими колоннами, ребята и девчонки с плакатами и транспарантами подходили и выстраивались перед большим зданием на площади, но где-то на флангах и в первых рядах уже, кажется, разгоралось что-то нехорошее и опасное, отчего накатывало тревожное беспокойство...

Взгляд камеры перескочил туда, и открылось зрелище завязавшейся потасовки – поодиночке и маленькими группами в разные стороны разбегались молодые парни и девушки с уже порванными плакатами и сломанными транспарантами, некоторые что-то кричали и куда-то возмущенно показывали, махали руками и тянули вверх пальцы, сложенные в символическую латинскую букву «V» – Victогу!» – «победа!».

Их было не меньше полутора-двух тысяч человек, и многие уже держались за окровавленные головы, спотыкались, изумленно потирали ушибленные руки и плечи, некоторые что-то зло выкрикивали, но только считанные единицы рисковали оказывать сопротивление наступавшим. Умело орудуя дубинками, на студентов надвигались массивные парни в омоновской форме и с большими щитами, явно из спецподразделений по борьбе с уличными беспорядками.

–  Ого! – саркастически воскликнул Турецкий и сделал погромче звук телевизора. – Гляди-ка, Ирка! Не иначе желторотики вздумали где-то права качать... Ну-ну!..

А столкновение... вернее сказать, безнаказанное избиение все не утихало и принимало все более ожесточенный характер, и на лицах демонстрантов мешались страх, растерянность и негодование, и Турецкий силился понять, где это происходит – в Минске, что ли? Или у нас?

Судя по надписям на самодельных плакатах, студенты, как и повсюду, требовали соблюдения каких-то своих прав, выполнения каких-то обещаний... Ах да! Ну конечно! На днях ведь эти великие умники из правительства издали свое очередное постановление...

На многих транспарантах читалось имя Президента страны, премьера, министра среднего и высшего образования, гневные слова и надписи: «Требуем отменить...» «Борис, как прожить?..», «Стипендия – не роскошь, а средство существования...», «Голодное брюхо к учению глухо!», «Не превращайте студента в бомжа – авось пригодимся!»

Над площадью висели крик, свист, улюлюканье, топот ног и что-то хором скандирующие голоса, а тот же диктор, что и накануне, так же бесстрастно излагал суть происходящего:

–   Напряженная обстановка в студенческой среде Нижнего Новгорода, Степногорска, Екатеринбурга и других городов России, вызванная решением правительства о значительном повышении платы за проживание в общежитиях, сокращении стипендий и переводе на коммерческую основу ряда учебных заведений, накалялась все последние дни... Многие предсказывали и ждали чего-то подобного, и вот теперь к шахтерам, оборонщикам, врачам, работникам науки и образования присоединились и студенты... Эти кадры были сняты сегодня около полудня на центральных улицах Степногорска... Около двух тысяч студентов и преподавателей всех вузов города вышли на санкционированную демонстрацию перед зданием местного университета, чтобы затем пройти к местной администрации, департаменту образования и резиденции губернатора области и вручить петицию отцам города, но движение их колонн внезапно было остановлено сотрудниками правоохранительных органов...

–   А вы как думали?! – кивнул Турецкий. – Это уж как пить дать... Шустрые какие – сопротивляться, вишь ты, вздумали! Забыли, где живете? А в рыло?

–   ...молодые манифестанты и их наставники требуют соблюдения своих конституционных прав... протестуют против невыносимых условий жизни, в какие поставлены учащиеся и преподаватели высшей школы с их и без того нищенскими стипендиями и зарплатами, которые к тому же не выплачиваются уже третий месяц... Впервые за последние годы прозвучали не только экономические, но и политические требования учащейся молодежи России. А это значит, что сегодняшний митинг должен стать грозным сигналом для власть имущих...

Турецкий саркастически хмыкнул и, нервно сунув сигарету в рот, щелкнул зажигалкой.

–   ...лидеры студентов настаивают не только на выплате стипендий и зарплат преподавательскому составу, но и требуют проведения тщательной аудиторской проверки всей системы финансирования вузов города, расследования причин задержки выплат и привлечения к строгой ответственности всех тех, кто своими действиями спровоцировал такой взрыв политической обстановки... Но на справедливые требования молодежи власти города ответили насилием... Вряд ли такими методами можно решить сложные социальные проблемы, и каковы будут последствия сегодняшних событий, покажет ближайшее будущее...

Турецкий стоял, скрестив руки на груди, и с усмешкой смотрел на экран, как они там суетились, эти пылкие юные создания. Ах, несмышленыши, глупыши! Куда сунулись! Вот и он был точь-в-точь таким же лет двадцать назад, тоже верил во что-то, пока не выяснил теперь уже до конца, на чем тут все стоит.

А диктор продолжал:

–   ...Помимо острой критики и призывов добиваться отмены драконовского постановления, лишающего десятки тысяч малоимущих студентов всякой надежды продолжать образование, учащиеся вузов требуют вмешательства в их судьбу и защиты их законных интересов выборными руководителями области и города...

Турецкий только зло хохотнул.

–   ...Как нам сообщили, – продолжал вещать диктор, – к двум часам дня демонстрация была рассеяна и разогнана силами правопорядка. Среди участников митинга имеются пострадавшие...

–  Видала протестантов? – безнадежно махнул рукой Турецкий, в сердцах выключил телевизор и круто повернулся к жене: – Идеалисты лопоухие! У кого правды ищут! Там же у них товарищ Платов в губернаторах. Та еще птичка в ярко-красном оперении... А... – замотал он головой, как от невыносимой зубной боли. – Все, все одно к одному, Ирка! Все как всегда. И хватит, хватит это дерьмо месить! Не могу больше, не желаю! И какое мне дело до каких-то там студентов?!

10

В обшарпанную, тесную комнату университетского общежития на окраине Степногорска, рассчитанную на четверых, их набилось человек тридцать. Непонятно, как и поместились все. Сидели буквально друг на друге – на тумбочках, на подоконниках, на койках, ну и на полу, понятно. У многих на лицах и на руках виднелись ссадины, у кого-то – бинты и наклейки на головах. Воздух в комнатушке гудел от возмущенных, дрожащих от обиды голосов. И мрачно-зловеще блестели глаза.

Почти все тут были южане, народ горячий, во многих выказывала крутой нрав лихая казацкая кровь. Перебивали друг друга, орали, махали руками, вскакивали и садились – каждый рвался вперед, хотел высказать свое. А за окном догорал еще один день этой недружной затяжной весны, этого холодного апреля.

Хоть велик город Степногорск, но и в нем вести разлетаются быстро. Молниеносно распространился слух, будто приказ вывести на улицы подразделения омоновцев отдал руководству областного Управления внутренних дел лично губернатор Платов.

Вообще говоря, все было очень понятно, по сути, даже обыденно и в то же время пока что совершенно необъяснимо.

Столкновение вспыхнуло около часу дня в самом центре миллионного города, на площади Свободы перед университетом и продолжалось в общей сложности не бол вше пятнадцати минут. А потом превратилось в разрозненные стычки, и на бывшем проспекте Ленина, переименованном в девяносто первом в Вольный проспект, и на других прилегающих к нему улицах, во дворах и даже в подъездах давно не ремонтированных, обшарпанных домов.

Вступивший в дело, казалось бы, без всяких внешних поводов, ОМОН действовал жестко и безжалостно. Здоровенные парни в одинаковых черных масках дубасили своими резиновыми «демократизаторами», не разбирая, где девушка, где парень, где люди постарше. Профессионально работали и кулаками, не смущаясь, гвоздили по головам и тяжелыми щитами и с каким-то зверским наслаждением орудовали тяжелыми коваными ботинками и сапогами.

Практически все сидевшие в переполненной комнате побывали в самой гуще столкновения, нескольким студентам из их колонны пришлось обращаться в травмпункты ближайших поликлиник и больниц. А одного паренька-второкурсника из сельскохозяйственного института увезли на «скорой» с сотрясением мозга и переломом ключицы.

Конечно, ничего нового или из ряда вон выходящего по нынешним временам не произошло. И все же случившееся несколько часов назад у здания университета казалось почти неправдоподобным и нереальным, как рваные клочья тяжелого сна.

–   Не могу понять, хоть убейте, – сумел перекричать товарищей по несчастью длинный вихрастый парень. – Мы же шли мирно, так? Демонстрация законная, власти разрешили. Почему они вдруг кинулись на нас ни с того ни с сего?

–   Не кинулись, – поправил его другой. – Не кинулись и не напали. А пошли в атаку, потому что товарищ Платов крикнул своим центурионам «фас!». А им много не надо, застоялись в своих казармах, ну и пошли мутузить, чтобы показать, на что способны, а главное – на что готовы.

Гул голосов смолк, все прислушались к говорившему. И он продолжил, окрепнув чуть срывающимся от волнения молодым голосом:

–   Да, то была демонстрация их готовности. Не только «омонов», но и тех, кто может отдавать приказы. Чтоб втолковать, кому надо, кто тут главный. Вот и велели «ментюхам» дать городу предметный урок.

–  Кому? Кому урок? – спросил вихрастый.

–   А то не понятно, – засмеялся третий, с белой повязкой на голове. – Подумаешь, какие-то студентики бузить вздумали... Витька сейчас точно сказал – это урок не нам, а работягам, что на заводах с ноября без зарплаты сидят. Вот скажите, так я говорю или нет, Владимир Михайлович? – быстро повернулся он к светловолосому человеку лет тридцати пяти, сидевшему в окружении студентов на одной из коек и очень внимательно следившему за ходом дискуссии.

Все смолкли и обернулись к нему в ожидании ответа.

–   Ну что ж, Сергей, – помедлив, сказал он и обвел ребят большими серыми глазами. – С точки зрения анализа ситуации сформулировано хотя и коряво, но по сути грамотно. Ну а то, что случилось сегодня, – это наглядная социология в ее конкретном приложении. Мы в нашем «Гражданском действии» и наша фракция в областном Законодательном собрании давно отслеживаем эти процессы поляризации и нарастания противостояния в обществе. И на заседании в понедельник я непременно поставлю вопрос об этом правовом беспределе. А завтра пошлю резкую жалобу в Москву, в Генеральную прокуратуру. А попробуют замять, замолчать – и Президенту, и в Совет Европы.

–  Но кому, кому это все надо? – спросил один из студентов, сидевший на подоконнике, и все засмеялись.

И светловолосый человек, видя устремленные на него ждущие молодые глаза, чуть улыбнулся и продолжил:

–   Власти пуще всего хотят избежать массовых забастовок и акций протеста. Сейчас здешним правителям это – как нож острый. Ну и срываются на то, что им привычнее всего. На насилие. Опыт есть опыт, стереотипы вещь нешуточная. Да вот беда – момент не позволяет. Вынуждены учитывать. Понимают: сейчас прямое насилие может оказаться и палкой о двух концах. Как-никак на носу выборы. Идет борьба за голоса. А избиратель почему-то не всегда приходит в восторг, когда его лупцуют дубинкой по голове.

–   А что, никак нельзя иначе, что ли? – снова спросил тот же дотошный, но наивный студент.