Текст книги "...Имеются человеческие жертвы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Следователь Турецкий прибыл в наш город, чтобы оказать содействие местным правоохранительным органам в расследовании обстоятельств трагических событий на площади Свободы. Наверное, многие видели его на своих экранах всего несколько дней назад. Из этой студии он обращался к жителям города с просьбой оказать помощь следствию, сообщить о сведениях, которыми они располагают. Преступный мир ответил подлым выстрелом из-за угла. Хочется верить, что Александр Борисович выживет, что преступники, покушавшиеся на его жизнь, будут схвачены, что с нас, как с хозяев, не сумевших уберечь от подлого посягательства своего гостя, будет снято это позорное пятно.

А сейчас вы увидите фрагмент видеозаписи того выступления господина Турецкого...

А еще через час то же сообщение в сокращенном виде было распространено и передано по всем общероссийским каналам телевидения, по телеграфным кабелям и по радио.

И конечно, его услышала у себя на кухне Ира Турецкая, Ирина Генриховна, сидевшая в тот момент на кухне и грустно смотревшая на собственное дитя, Нину Александровну, расправлявшуюся с целебным немецким йогуртом. Как всегда бывает, в первую секунду ей показалось, что это просто послышалось, но фамилия прозвучала вновь, потом еще раз... Чашка выпала у нее из рук и разлетелась осколками по всей кухне. Ирина даже не вскрикнула, просто опустилась на стул в какой-то прострации. Заложило уши, потемнело в глазах...

–   Мамочка, мамочка, телефон звонит! Это, наверное, папа! – запищала Нинка, убежала в комнату и вернулась с черной трубкой радиотелефона.

Ирина схватила ее, прижала к уху.

–   Ирочка! – взволнованным севшим голосом, не пытаясь скрыть волнение, заговорил Меркулов. – Мы получили это сообщение час назад, а только что его передавали, вы слышали, наверное...

И в ту же секунду в их разговор вклинились коротенькие сигналы со станции.

–  Костя, перезвоните, это междугородка!..

Что-то щелкнуло, и она услышала далекий незнакомый мужской голос:

–  Ирина Генриховна, это вы? С вами говорит помощник Александра Борисовича.

–   Что там с ним, говорите скорей! – закричала Ирина, вдруг поняв, как она на самом деле любит этого своего Турецкого. И если вдруг сейчас...

Мужской голос в трубке пропал...

–   Да говорите же! – крикнула она.

–  Слушайте внимательно, – снова возник мужской голос. – Все, что услышите, делите на шестнадцать. Вы поняли меня? На шестнадцать. На шестнадцать! Просто так надо! Больше ничего сказать не могу.

–   Так он жив? Жив? – закричала Ирина. – Он действительно только ранен?

–   Я сказал все, что мог. Не волнуйтесь, все будет в порядке! Передайте всем нашим, кому сможете.

Ирина недоверчиво уставилась на черную трубку. Наконец, кажется, поняла. Через минуту снова позвонил Меркулов, и она торопливо передала ему все, что услышала.

–   Фу ты! – облегченно вздохнул Костя. – Видно, у них там положеньице не из легких, а сообщить нам сюда что да как – пока невозможно. Наверно, боятся прослушки. Непонятно, как Миша изловчился. И ведь знаете, может быть, он тоже сейчас, чтобы позвонить, жизнью рисковал. Ну все, успокойтесь!

Но тут Меркулов явно переборщил и переоценил остроту ситуации, в которой оказались его подчиненные. Миша Данилов, соединившись с Москвой, жизнью ничуть не рисковал. Поспешно выйдя из здания больницы, откуда тоже не стоило звонить, он сел в первый попавшийся автобус, проехал несколько остановок, вошел в первый дом и позвонил в первую же дверь.

Открыла бабуля и при слове «милиция» привычно-послушно отступила на два шага.

–  Здравствуйте, бабушка! Телефончик у вас есть?

–  Есть-то есть.... А ты-то кто будешь?

–   Я же сказал, из милиции, бабушка. Мне бы только звоночек один сделать..

«Работа с населением, – усмехнулся он про себя. – Отработка жилого сектора».

–   А документик покажешь? – спросила наученная жизнью бабуля.

Не чинясь он отдал ей свое роскошное генпрокурорское удостоверение и, пока она надевала очки, терпеливо ждал.

–   Да вон он, телефон-то! – показала старушка на аппарат. – Звони, коли надо.

Он заглянул в комнату. Нищета была страшная, даже смотреть было больно, как живет на свете это, видно, всеми забытое человеческое существо... Потом палец привычно набрал восьмерку и код Москвы. А еще через минуту он услышал искаженный волнением голос жены Турецкого и, закончив разговор, от души поблагодарил бабульку и спросил:

–  Ну, как документ, бабуля?

–  Это ты что ж, из самой Москвы?

–   Из самой, бабушка, оттуда...

–  И чего ж там Ельцин-то ваш думает?

–   Не знаю, – пожал он плечами. – И сам удивляюсь... Побегу, бабуля. Спасибо вам огромное! Если б знали, как выручили меня!

Ему было щемяще стыдно перед ней, невыносимо стыдно. Он почти выбежал из ее квартиры и горько усмехнулся, представив, что подумает она, когда увидит засунутую под аппарат его жалкую стотысячную бумажку.

54

На город опустилась ночь. Отоспавшись днем, Турецкий лежал и предавался самому любимому занятию: мыслил, следовательно, существовал.

Его решили убить. Так. Понятно. Но вот вопрос – кто? И зачем? Кому уже здесь это могло стать нужным и выгодным? А между тем все очень просто: кому-то розданы его фотографии. На какой-то бумажке его фамилия или только инициал обведены красным кружком или подчеркнуты двумя линиями, а это значит, на него открыта охота как на особо вредного или особо ценного зверя, которого надо найти и истребить. Отчасти эти добытчики преуспели, по крайней мере загнали его, как в ловчую яму, в эту больницу. Неважно, что он сам выписал себе сюда наряд, суть одна, и понятно, что, как только он выйдет, высунет нос на улицу, хоть на секунду зазевается, утратит бдительность, его выследят и доведут дело до конца. А ему пока что не хочется попасть в число чьих-то трофеев.

Работай, работай, голова, думай! Кому выгодно его убрать? Обычное мщение?

Да нет, тут что-то другое. Кто, кто отдал приказ? Кто поставил против его имени жирный крест, галочку или восклицательный знак? Губернатор Платов отпадает – Платову он нужен, как никто. Бывший мэр? Этот, конечно, мог бы пойти на всякое, но и у него пока что ровным счетом никаких мотивов, чтобы выводить метких стрелков на московского «важняка»...

Как ни крути, выходит, это тянется еще из Москвы и, возможно, связано с тем странным фактом, что кто-то решил сразу его рассекретить и показать по телевидению.

И потом, если враг перешел в столь решительное наступление, отчего бы не принять его вызов? Значит, надо здесь маленько отлежаться, провести пару деньков, а после свалить с этой тихой лежки и подкинуть «утечку информации» в прессу: намекнуть о своем местонахождении и устроить засаду с тем расчетом, что охотники, коли требуется его шкура, непременно попытаются взять его, бессловесного подранка, прямо в этой берлоге.

Н-да. Не было бы счастья, да несчастье помогло... Теперь у Турецкого было время не спеша познакомиться с материалами Русакова, которые передала ему Наташа Санина и которые он предусмотрительно захватил с собой в машину «скорой помощи». Это были две толстые папки, до отказа набитые исписанными от руки и машинописными листками, распечатками на компьютере, газетными вырезками, ксерокопиями каких-то графиков, функций, диаграмм... Расчеты, расчеты, рабочие записи, торопливо зафиксированный, преображенный в летящие строчки бег мысли, когда идеи и догадки обгоняли друг друга и надо было только поспеть удержать их и выплеснуть на бумагу.

Он разобрал, разложил, рассортировал листки... А уже на самом дне второй папки нашел законченный обработанный текст не то общей концепции, не то программы, в которой этот, как только теперь он смог понять, действительно необыкновенно одаренный ученый и социальный мыслитель сумел сформулировать ключевые понятия своей теории как руководства к действию.

При всем при том Владимир Русаков был, очевидно, человеком скромным, всюду подчеркивал, что опирается на доктрины своих идейных вдохновителей и учителей, о чем свидетельствовало множество ссылок, указаний и цитат. И все-таки это был самостоятельный, оригинальный труд, больше всего похожий и по форме и по содержанию, а также пафосом изложения на знаменитую работу Солженицына «Как нам обустроить Россию».

«Да, – думал Турецкий, читая и сам все более увлекаясь горячим творческим энтузиазмом автора, – да-да, вот именно так! Именно это и нужно нам, и сейчас в моих руках эти исписанные листки как материальное воплощение подлинного патриотизма, без истерики, истошных воплей, шапкозакидательства и прочего площадного политического кликушества. Просто трезвая, точная мысль, лаконичные определения и ясные, здравые выводы, на основе которых действительно можно возрождать и строить нормальное гражданское общество в измученной ненормальной стране.

Теперь, когда этот человек открывался ему все лучше, Турецкий чувствовал себя не следователем, а давним единомышленником того, кто исписал столько страниц, и горечь все сильнее охватывала его, боль и чувство утраты, как если бы он потерял в тот день по-настоящему близкого и любимого друга.

Русаков писал: «...Если свести сложнейший конгломерат нашей нынешней жизни к предельному обобщению, к знаку, то можно выделить и обозначить параллельно существующие в одной стране и в один момент истории четыре России. Разумеется, невозможно оспаривать ведущую роль олигархии в сегодняшнем российском обществе. Однако когда россияне говорят сегодня о своем обществе как об олигархическом, по сути, они повторяют логическую ошибку западных политологов, которые определяют пост коммунистическую Россию как демократию. Это слишком примитивная и огрубленная модель, описанная в системе достаточно условных терминов, в то время как все намного сложнее.

Для того чтобы понять современное российское общество, необходимо увидеть и выделить в нем не один срез, олигархический, а по меньшей мере четыре: правящий авторитарный, собственно олигархический, либеральный и криминальный. Каждый из этих укладов имеет свою собственную политическую и экономическую базу, позволяющую более или менее эффективно применять принуждение, экономическое и внеэкономическое, для реализации решений и задач элиты... »

Турецкий зачитался. Это была не статья дилетанта-журналиста, а практическое руководство к действию, с точно расставленными акцентами и объективными оценками. Из этого текста, который он держал в руках, следовало, что единственный путь для вывода страны на стезю нормального исторического развития – это формирование нормального гражданского общества на основе самых разнообразных форм местного самоуправления.

А начинать всю эту колоссальную работу надо было именно с последнего, четвертого элемента – социального механизма деятельности и поведения различных групп людей в сложившихся исторических условиях.

Турецкий задумался. Уж больно просто, обескураживающе просто все это выглядело на бумаге. В реальной жизни, – а уж он-то сталкивался с этим каждый день, – все оказывалось куда как сложней и противоречивей, потому что самым трудным на этой земле было как раз согласовать человеческие групповые интересы, найти общий социальный алгоритм и объединяющие приоритеты.

Нет, Русаков не предлагал изменить жизнь города или страны за сто, пятьсот или тысячу дней. Но он считал жизненно необходимым сплачивать людей по групповым интересам и снизу вверх. Так могли возникнуть ассоциации микрорайонов, производителей, интеллигентов и рабочих, фермеров и пенсионеров. Именно эти ассоциации должны были выделять лидеров, которые отстаивали бы интересы своей группы в законодательных, исполнительных и судебных органах...

Турецкий почувствовал какое-то головокружение и отложил стопку исписанных и отпечатанных на машинке листков. Ну да, все так! Но разве это уже не существует в мире? Разве не действуют все эти механизмы, и неважно, стихийно они сложились или в результате чьих-то волевых решений и усилий? И самым ярким, самым близким и понятным ему, следователю, представлялась четкая организация криминального мира, который теперь беззастенчиво пошел в атаку в попытке перестроить по своему укладу всю жизнь страны и институты власти.

И все же в главном, в сердцевине идеи Русаков был конечно же прав. Надо было что-то делать, как-то сопротивляться и строить... И тот путь, который он предлагал, казался Турецкому действительно единственно возможным. Потому что альтернативой ему могли быть только безвольно поднятые, бессильные руки и полная капитуляция перед идущей на штурм простой человеческой жизни многоликой уголовщиной. Странно... Просто слова на бумаге, но они как-то освежающе действовали на душу, вызывали прилив сил и желания вырваться из апатии и действовать. И к удивлению своему, Турецкий чувствовал, что все сильнее и сильнее поддается этой магии ясного, сильного и уверенного в себе интеллекта.

Ну да, конечно, такой человек, как Русаков, не просто мешал своим противникам и оппонентам. Он был опасен, смертельно опасен им: слишком привлекательны и понятны всем были его мысли и сам образ его. Враги были бессильны против его оружия, и у них просто не оставалось выбора и другого выхода, чтобы заставить его замолчать, чтобы изъять из жизненного обращения. И по большому счету тут было неважно, кто именно принял это решение, кто отдал приказ и кто осуществил. Замысел был общим, групповым и межгрупповым, в точном соответствии с общей целью и общим приоритетом его палачей – уголовников, новоиспеченных вельмож, расхитителей народной собственности...

И вот его не стало. Его «изъяли». Зло мира снова показало зубы и, сделав свое дело, скалилось в сатанинской ухмылке... Эх, Расея-матушка!..

55

Естественно, что на фоне таких событий появление в тот день на юрфаке нового студента даже и событием-то нельзя было назвать. Мало ли кто, в самом деле, прибывает сюда или убывает? Худой, длинный, рыжий, судя по быстрым, приметливым глазкам и хитрому длинному носу, тот еще фрукт, продувная бестия, он казался несколько староватым для дневного отделения. Однако чего ж не бывает.

Держался парень дружелюбно, но независимо и, похоже, лезть в душу ни к кому не собирался.

В Степногорске же новичок третьекурсник оказался по той простой причине, что папашу его, на студенческом жаргоне «шнурка», служаку-офицера, ракетчика, перевели в одну из частей здешнего военного округа, в гарнизон особо секретной части, каких хватало тут в области. А мать-сердечница упросила старшего сына тоже двинуть за ними, чтобы быть поближе на всякий пожарный случай. Семейство осело в военном городке на границе с соседней областью, а самому Денису Грязнову дали койку в самой замызганной комнатенке общежития, смилостивились, в общем...

Как и бывает обычно в первый день, он держался особняком, приглядывался, принюхивался, как, впрочем, и новые его однокурсники. Одет он был неплохо, с той излишней, немного смешной щеголеватостью, какой обычно грешат ребята-провинциалы, попавшие из дальних медвежьих углов в большие города. Однако чувствовалось, что котелок у парня варит, а может, и кое-какие денежки водятся. Что же касается учебы и будущей специальности, то несколько вскользь брошенных замечаний и ответов на вопросы новых товарищей сразу дали понять, что он по этой части уже дока, свободно ориентируется в довольно тонких вопросах и уголовного, и гражданского права.

Тем же вечером он предложил отметить его вселение в комнатку общежития маленьким междусобойчиком за знакомство и за новую дружбу. Куковавшие соседи по комнате, кое-как перебивавшиеся на последние копейки, это предложение встретили с повышенным энтузиазмом, и где-то к полуночи уже весь этаж знал, что в тридцать пятой завелся отличный кент и свой в доску парень, правда, уже старый, лет за двадцать пять, хотя простецкий, но умница, что называется, голова.

Конечно, во время посиделок, тем более когда сбегали за третьей бутылкой и языки развязались, заговорили о том, что волновало всех и стало событием не только здесь, но и в масштабах всей страны, об этих самых выступлениях, разгоне демонстрации, в ходе которых несколько ребят с других факультетов и один первокурсник с их юрфака угодили в больницы, жестоко избитые «омоновцами». Новичок слушал, задавал кое-какие вопросы, однако, видимо, все это его не слишком интересовало.

Где-то в час ночи в их комнату постучал и вошел пятикурсник с физико-математического, ответственный по этажу.

–  Вы чего, братцы, никак, насчет Бахуса тут?..

–  Признаю, – новичок поднял руки и улыбнулся, – мой грех, командир!

–  Прискорбно, – молвил ответственный, присаживаясь за их стол. – Ну вы чего, блин, ребята? Вы же знаете, после того, что случилось, сухой закон в общаге! Вы бы объяснили ему... Ты сам откуда?

–   Из Барнаула, – улыбнулся Денис, памятуя о том, что, как известно, для любого разведчика-нелегала правда – самая лучшая, самая надежная легенда. – Ты извини, старина. У нас там, в Барнауле, с этим свободно было.

–   Ты, может, не знаешь, – сказал ответственный, – и они вот не объяснили, что из-за этого самого дела нас теперь во всех смертных грехах обвиняют. Будто надрались с утра пораньше, ну и полезли с ментами врукопашную.

–   Слово даю, – ответил Денис, – нынче первый и последний раз, – и налил ответственному полстакана дешевого терпкого портвейна. – Поддержи компанию! За дружбу...

–  И взаимопонимание... – докончил серьезный пятикурсник и, несмотря на строгий сухой закон, поднес стакан к губам. – Стало быть, юрист?

–   В точку! – сказал Грязнов-младший. – У тебя прямо глаз-ватерпас.

–   Ага! – несколько загадочно кивнул тот и вдруг сказал: – Извини, Денис, можно тебя на два слова?

–   А чего ж нет, – пожал плечами тот и поднялся с койки, всем видом выражая удивление и так же удивленно-недоуменно подмигнул своим соседям по комнате.

Они вышли в коридор и уселись на подоконник.

–  Грязнов, так? – спросил ответственный

–   Ну, Грязнов, – согласился Денис. – Что ж теперь делать?

–  Разговор не про то. А я Кучерков, и как член студкома и университетской ассоциации самоуправления...

–  Слушай, ты большой человек, – перебил его захмелевший Денис.

–  Слушай, Грязнов, ты можешь не перебивать?

–   Так точно, гражданин начальник! – посерьезнел Денис.

–  Вот-вот, – кивнул ответственный. – Примерно о том и речь. Когда тебя к нам зачисляли по переводу, я видел твои документы...

–  Ну так что? Документы как документы...

–  Ну, положим, не совсем так. Ты ведь уже в армии отслужил, да? И, кажется, в десантных?

–  Слушай, браток, – уже совсем другим голосом и далеко не так дружелюбно придвинулся к нему Денис. – Ты чего мне тут прокачку делаешь?

–   А то, что непонятно мне, как так получилось, что учился ты вроде бы в вузе, а потом вдруг забрили? Неувязочка...

–  Слушай, милый мой, – нехорошо улыбнулся Денис, – ты ж говоришь, документы видел. Так к чему вопрос?

–   Тебя же выперли за хулиганку с первого курса! Там у вас, в Барнауле...

–   Ну хорошо, – грубо сказал Денис. – Был такой факт, дальше что?

–  Ну а потом что было?

–  Ну, блин! Ты чего там на физическом делаешь? Ты бы к нам шел, на юрфак. Следователь был бы высший класс... Или ты – тук-тук, я твой друг?

«Вот ведь зараза, – подумал Денис, – дернула нелегкая эту поправочку в биографию внести! Вот теперь и расхлебывать – то ли на пользу, то ли вся затея коту под хвост».

–  Тебя же не только из института выперли, тебе ведь, дорогой, и срок намотали...

–    Тоже мне срок, – оскалился Денис. – Полтора года всего! Да и то под амнистию попал... Ну, было! А потом была армия и штурм Грозного, между прочим. И четыре благодарности командования, и медаль. Ты тогда, сука идейная, когда мы в этом Грозном по уши в дерьме и крови сидели, где был? В библиотеке? Или призы в олимпиадах брал? Будет мне тут мозги компостировать, рентгенолог! У меня уже за спиной судьба, понял, ты? И много такого, чего ты, мальчик, и не нюхал. А потом был дембель и письмо Квашнина, чтобы учли мои боевые заслуги и чтобы в вузе восстановили, причем на мой, на юридический. Я это право свое солдатским потом заработал, усек? Видно, ты, Кучерков, когда свой нос в мои бумажки совал, кой чего недосмотрел, хоть и бдительный. Так что мой тебе совет: хочешь жить, как жил, ты со мной лучше дружи. Наша дружба, десантная, – вещь надежная, пригодится. И совет номер два: о том, что узнал, лучше не звони. И не очень-то важничай, студком! Что касается выпивки, обещаю: в общаге больше ни грамма. Да и не любитель я. Так только, символически... У меня, брат, свой в жизни прицел: адвокатура. И ошибки молодости тут совсем ни при чем. Ну что, дружба?

–   Дружба, – несколько пришибленно пробормотал ответственный Кучерков.

56

Оставшись «на хозяйстве» в своем агентстве «Глория», Грязнов первым делом решил провести как бы инспекцию, инвентаризацию всего, что делал в последнее время его прыткий племянник. К его удивлению, а порой даже и восхищению, оказалось, что Денис, как директор и администратор, как руководитель в полном и, так сказать, в первичном смысле слова, оказался на высоте, причем на высоте действительно сложных, как теперь говорили, системных задач. Он поставил работу на широкую ногу, мыслил масштабно и глубоко. В этом, наверное, выражало себя лицо нового, жестко прагматичного поколения, и, оглядываясь в прошлое, Слава не без смущения думал, что в возрасте Дениски он был совсем другим и, конечно, не потянул бы такой работы.

Так прошло несколько дней. Конечно, он испытывал знакомое томление без своего МУРа – состояние, которое не то у Фрейда, не то у Фромма, а может быть, и у Юнга было названо фрустрацией, – чувство глубокого неудовлетворения и тоски от неутоленного желания. Все-таки он был опер до мозга костей. Вне зависимости от тяжести погон и обилия звездочек на плечах. И теперь, отрешенный от главной своей работы, он чувствовал себя каким-то никчемным обрубком, выброшенным на эту самую знаменитую свалку истории.

А еще внутри его ел заживо и подтачивал невидимый червячок совести, угрызал, как мог. Грязнов понимал: тот звонок Турецкого, как бы бесцельный и ни к чему не обязывающий, повелевал, оставив все дела, кинуться на подмогу другу. Но теперь, в этом каверзном, насквозь пропитанном пресловутой «грязью политики» нашумевшем деле, он мог быть задействован лишь как лицо официальное. Всякая самодеятельность тут могла принести только непоправимый вред и вместо помощи – дискредитацию всей работы Саши Турецкого.

И, видно, небо услышало его безмолвные молитвы закоренелого атеиста. В один из дней, уже под вечер, пришло сообщение о том, что Президент своим указом назначил нового министра внутренних дел взамен того серого, неслышного господина, носившего столько времени весьма унизительную бирку «и. о».

Новым министром стал профессор Дмитрий Сергеевич Пашков, человек разносторонних дарований, прошедший по всем ступеням милицейской иерархии, знавший их дело как свои пять пальцев и до дня своего назначения возглавлявший кафедру уголовного процесса в Академии МВД.

Как ни странно и ни удивительно, наконец-то выбор пал на нужного человека. И когда, буквально через три дня, едва приняв дела, Пашков позвонил ему прямо домой, полковник Грязнов был по-настоящему тронут этим жестом министра, рискнувшего плюнуть на субординацию.

–   Ну, – спросил Пашков, с которым раньше они не раз пересекались на разных научно-практических и методических совещаниях и прочих конференциях и всегда говорили в унисон и не таясь, симпатизировали друг другу, – как отдыхается, Вячеслав Иванович? И потом, что это вы, дорогой мой, оскоромились, не поздравили меня с назначением на высокий пост? Многие ваши коллеги на сей предмет стояли в затылок и уж не знали, как расшаркаться.

–  Премного виноват! – усмехнулся Грязнов. – Видно, шпоры мешают. А может, просто побоялся ваш паркет поцарапать, изодрать, так сказать, министерский ковер. А так, конечно, поздравляю от всего сердца! А рассыпаться в любезностях... По-моему, вы, Дмитрий Сергеевич, далеко не тот, кто в этом нуждается.

Пашков слушал и посмеивался. А потом сказал:

–   Ладно, Вячеслав Иванович, шутки в сторону. Слишком мало времени, дорогой. Ведь никто не знает, когда меня скинут отсюда. Сейчас ведь все так быстро делается, правда? Вот и с вами быстро получилось. Можете мне ничего не рассказывать, я все знаю. Мотивы моего звонка самые простые: вы мне нужны. Слишком мало остается людей вашего класса. Это даже не комплимент, а грустная констатация. Прошу вас, возвращайтесь.

–   Я бы рад, – сказал Грязнов, – да что там! – был бы счастлив. Только вот куда? На мое место назначили Володю Яковлева. Он отличный специалист, не хуже меня, только сел на должность. А других вакансий, как вы знаете, пока что не имеется. Хотя мог бы пойти и на заметное понижение.

–   Все понимаю и ценю, – сказал министр. – Но было бы слишком нераспорядительно, чтобы у нас без пяти минут генералы ротами командовали и даже батальонами. Вот что, Вячеслав Иванович, хочу предложить вам возглавить специальную оперативную группу Главного управления угрозыска министерства. С повышением, значит. Пойдете?

–  Группа целевая? – спросил Грязнов.

–  Именно так, Вячеслав Иванович. Вы же, наверное, знаете, какой шум по всему миру из-за этой истории в Степногорске. Под стать тому, что было в Тбилиси в восемьдесят девятом, а после в Вильнюсе. У вас есть опыт работы по таким делам?

–   Опыт небольшой, – сказал Грязнов, – и достаточно скромный. Но предложение ваше приму с радостью и не скрою, оно более чем кстати. Так что наши задачи и интересы совпали на все сто процентов. Когда могу вылетать?

–   Да хоть прямо завтра, – сказал министр. – Как всегда у нас: чем раньше, тем лучше. Вы же знаете, там сейчас работают «важняк» Турецкий и его люди из Генеральной прокуратуры.

–   За пару дней до покушения на него Александр Борисович звонил мне. Как я понял, ему там очень нелегко. А теперь, когда он в больнице и можно ждать любых новых эксцессов, они там без поддержки и вовсе зашьются.

–   Отлично, Вячеслав Иванович! Собственно говоря, мы и направляем эту группу и лично вас, чтобы помочь Турецкому по делу о массовых беспорядках, а также, чтобы расследовать это покушение, выяснить, в какой степени оно связано с основным делом, которое он ведет. Слишком многое дает основания думать, что здесь все в одной связке и действует одна рука. Я даю вам самые широкие полномочия...

–   А людей сколько дадите? – спросил практичный Грязнов.

–  Не меньше, чем вы потребуете, – сказал министр. – А вы ведь попросите в пределах разумного, не так ли?

–   Но людей в группу я отберу сам, – предупредил Грязнов.

–  Естественно, это ваше право.

–   Благодарю вас, Дмитрий Сергеевич, – сказал Грязнов. – Я действительно очень рад, тем более что в отличие от Турецкого у меня в тамошнем управлении среди их оперов полно старых связей, знакомых и друзей.

–  Ну вот и давайте!

На следующий день рано утром Грязнов снова получил в пользование точно такой же, как и на прежней должности, напичканный радиоэлектроникой милицейский «форд» и примчался на нем в «Глорию». Он не ошибся: их золотой кадр, легендарный компьютерщик и супер хакер всех времен и народов Макс, уже сидел перед монитором и скитался по Интернету.

–   Ого! Ранехонько заступаем! Ты меня опередил! – воскликнул Грязнов.

–   А я и не уезжал, – меланхолически сказал Макс, подняв на начальника красные глаза и сладко потянувшись. – Всю ночь, как призрак, таскался по «Паутине». – И, лишь сделав это сверхценное сообщение, сверхценный сотрудник не спеша поднялся и встал перед начальством.

–   Значит, так, Макс, – сказал Грязнов. – Через два часа я улетаю в Степногорск. Получил новую должность в своем министерстве, а в скором времени буду произведен в фельдмаршалы. Мне там чертовски будет нужна твоя голова. Но и отсюда я тебя вытащить не могу Мне нужен надежный провайдер, причем желательно твоего класса и уровня, там, в Степногорске, чтобы я мог гнать тебе сюда информацию в полной уверенности, что больше никто не пьет со мной из одной чашки. Ты понял?

–  Я тоже брезглив, – заметил Макс и задумчиво погладил свою ассирийскую бороду, причем, пухлая ладонь его с бороды непосредственно перешла на толстый живот. – В Степногорске, в Степногорске... Давайте поступим так: человечек, положим, такой у меня в Степногорске имеется, некто Боря Шульман, если не возражаете...

–  Отчего же, – усмехнулся Грязнов. – Вовсе не возражаю. Ведь сказал же классик Александр Сергеевич: «Будь жид, и тоже не беда».

–   Отлично, – сказал Макс. – Значит, слушайте: вам придется тащить с собой один из наших ноутбуков. Я впарю туда одну свою программку защиты, так что, кроме меня, ваше сообщение сможет прочесть только Господь Бог, да и то после моих консультаций.

–   Валяй, – кивнул Грязнов. – Только можно задать один чисто технический вопрос? Почему вы, евреи, все такие нахальные?

–   Во-первых, не все, – возразил Макс. – Полно застенчивых, скромных людей в нашем обществе. А во-вторых, как и положено, отвечу вопросом на вопрос: скажите, Вячеслав Иванович, а что бы вы на нашем месте делали?

–   Не знаю, – хмыкнул Грязнов. – Ей-богу, не знаю. Но знаешь, твой ответ убедителен.

–   Естественно, – бросил Макс. – Все-таки как-никак я программист-системщик. За то мне и баксы платят.

Он притащил из сейфа один из ноутбуков, поколдовал с дискетами, проверил.

–   Ну все, полный хоккей! Тут стоит лучший модем, ну а Борька вам все сделает. Только цепляйтесь к телефонной линии. А я ему сейчас скину файлик, чтобы встретил вас в «Паутине» как родного. И вот еще что... – Макс посерьезнел и на миг утратил свою обычную легкомысленную, чуть ленивую вальяжность супер эксперта. – На всякий случай вот вам дискета с этой самой программой-сторожем. Если вдруг что-нибудь грохнется, переинсталлируйте на диск «С». Но, скорее всего, не потребуется. Электролюкс! – хлопнул он себя по лбу. – Сделано с умом!

И оба они захохотали.

–   Увидите Дениса, – сказал Макс, – пламенный привет!

–  Обещаю, – крепко сжал его мясистую лапищу Грязнов. – Только бы увидеть живым и здоровым нашего пана директора.

57

Через три часа весьма пожилой, но заново перекрашенный на какой-то диковатый манер средне– магистральный лайнер «Ту-154Б» разбежался по взлетно-посадочной полосе Внуковского аэродрома, занял заданный эшелон и лег курсом на юг, а еще через полтора часа он без всяких приключений и летных происшествий вышел на глиссаду и приземлился на живописном аэродроме в восьми километрах от Степногорска.

Слава Грязнов решил не зарываться и взял с собой только пятерых из своих бывших подчиненных, зато самых толковых и отчаянных храбрецов, имевших на счету десятки сложнейших розыскных дел и операций. Эту бригаду в отличие от Турецкого из местного высокого руководства никто не встречал, кроме полковника милиции Григория Васильевича Коренева, начальника областного управления угрозыска, старого приятеля, переведенного сюда на повышение из МУРа, в порядочности которого Вячеслав Иванович не усомнился бы и под током.