Текст книги "...Имеются человеческие жертвы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Пожали руки, коротко обнялись... Не виделись давно, лет пять, наверное. Расселись по машинам и понеслись по шоссе в сторону города. Коренев понимал, чем вызван визит столичных коллег, и лишних вопросов не задавал.

–  Как тут у вас обстановка вообще? – спросил Грязнов. – Я, конечно, слежу по сводкам, ознакомился, вроде потише стало, да?

–   Хочешь честно? – сказал Коренев, на миг отрываясь от дороги и встретившись взглядом с Грязновым. – Если без дураков, так полный завал. Денег – мизер, оснащение хилое, а у блатных полный ажур, каждый на иномарке, оружия у них и боеприпасов, сколько ни изымаем, будто и не убывает. Держат город три группировки – одна русская, чеченцы и смешанный состав, так сказать, пятый интернационал. Да, сейчас немного утихомирились, видно поделили сферы, нашли консенсус, так что трупов стало чуть не вдвое меньше. А два года назад тут такая каша была! Только радости нам от этого покоя – шиш да маленько. Такая стабильность, она, знаешь ли, хуже их ней войны. По мне, так лучше бы мочили и грохали друг друга, и нам мороки было б меньше. А коли тихая заводь, стало быть, все у них в лучшем виде. Пасут город, сосут, как пиявки, кровь, без их малявы, считай, ни один проект, ни одна сделка не обходится. А у нас что? Кризис жанра и кризис кадров. Опытных разобрали, перетащили, перекупили, а с пацаньем много не наработаешь. Но главная катастрофа – с информацией. Течет и сифонит из всех дыр! Почти ничего удержать не можем. И с агентурой нашей просто швах.

–   Весело! – откликнулся Грязнов. – Прямо как у нас, в Москве! Ну и как считаешь, Вася, в чем тут у вас разгадка?

–  Ответ тут, думается, один. Завелся кто-то, кто на них на всех управу нашел, сумел и тех, и других на поводок взять. Тут не просто «авторитет», тут большим паханом пахнет. Произвел, так сказать, смотр войскам, потом чистку, доказал, видно, кому надо, что куда выгодней сообща прибрать город и область к рукам, чем делиться, собачиться и терять бойцов.

–   Да, похоже на то, – сказал Грязнов. – По крайней мере, возразить тут нечего. Ну и что? Есть какие-нибудь наколки? Кто бы мог оказаться такой башкой?

–    Тут не порадую. Сплошной туман. Уж кого мы только в разработку не брали. Чуть приглядишься, и облом. Мелкота, не потянет.

–  Чем дальше, тем страшней, – усмехнулся полковник Грязнов. – Мы ведь, собственно, для чего сюда новым шефом направлены? Покушение на «важняка» Генпрокуратуры – это тебе не семечки. Дело-то, по которому Турецкий к вам прибыл, на контроле у Президента. Так что я бы не удивился, если бы этот самый большой пахан тут руку приложил.

–   Да и у меня та же самая мысль мелькнула. Я ведь там был по горячему следу, как только первое сообщение поступило. Ведь стрелок имел точную наводку: номер комнаты, какое по счету окно, по кому бить... Явно кто-то просигналил. Самого Турецкого допросить пока не смог: без сознания, врачи не пускают. Только выставили охрану...

–   Это хорошо, – сказал Грязнов. – Это очень даже правильно. И давай-ка, брат Коренев, гони-ка прямо в больницу. Поглядим на него, может, оклемался чуток, пропустят.

В больницу, где лежал тщательно охраняемый, тяжело раненный в голову Александр Борисович Турецкий, они приехали без шума и помпы. Крупный, длинный, кряжистый Грязнов и невысокий, сухощавый, малоприметный, на самом же деле гроза всего степногорского ворья Коренев поднялись на третий этаж, и поставленные в охранение сотрудники облмилиции невольно вытянулись в струнку, завидев свое строгое начальство, а с ним еще одного, по всей видимости, из начальства.

–  Простите, товарищ полковник! И вы, гражданин... Согласно инструкции и приказу прокурора области, вход кому бы то ни было, кроме врачей, категорически запрещен.

–   Ну, коли категорически, – сказал Грязнов, – тогда конечно...

И вскоре к ним торопливо подошла молодая женщина в халате, дежурный врач.

–   Я вас очень прошу, – сказал Вячеслав Иванович, – если только наш больной хоть чуть-чуть пришел в себя, передайте, пожалуйста, что его очень хотела бы видеть тетя, любимая тетя Глория Ивановна.

–  Какая тетя? – оторопела она.

–  Ну я, я – тетя! – вкрадчиво и грустно сказал Грязнов.

–  Ну... ну подождите, сейчас я посмотрю, – сказала дежурный врач и скрылась в палате. И через минуту она выглянула и поманила их рукой, и Грязнов широко шагнул к приоткрывшейся двери, увлекая за собой и Коренева.

Турецкий, с забинтованной головой, лежал недвижимо, закрыв глаза, бессильно протянув руки вдоль тела поверх белой простыни.

–  Скажите, доктор, – спросил Грязнов, – как вы думаете, наш больной что-нибудь слышит?

Она оглянулась в растерянности, не зная, как реагировать и что отвечать.

–   Да слышит, слышит! – не открывая глаз, проговорил Турецкий. – Все он слышит! – И, одним прыжком вскочив с койки, кинулся к Грязнову на глазах обомлевшего Коренева и окончательно запутавшейся докторши.

–  Здорово, бродяга! Откуда ты взялся-то?

–  Откуда и весь род людской, – усмехнулся Грязнов.

–   А узнал от кого?

–  Доложу своевременно и по порядку, – сказал Слава.

Турецкий с улыбкой повернулся к доктору:

–   Пожалуйста, ничему не удивляйтесь! Может быть, это все немножко смахивает на французскую комедию, но, к сожалению, от комедии это очень далеко. Прошу передать всем вашим коллегам, кто посвящен в наши обстоятельства, что я им сердечно благодарен и прошу по-прежнему хранить молчание и придерживаться той же версии, причем хочу напомнить, что это напрямую связано и с вашей безопасностью. Операция, как вы понимаете, еще не закончена: тот, кто хотел меня продырявить, пока что не выполнил приказ... В общем, вы ведь читаете газеты?..

Она поняла, что их нужно оставить одних, и вышла из маленькой палаты.

–  Вижу, Григорий Васильевич в легком замешательстве, – усмехнулся Грязнов. – Придется объясниться. Но прежде хочу познакомить вас.

–Да мы знакомы, – тихо засмеялся Турецкий, – успели уже.

–   Положение понятное, – сказал Грязнов. – Ты ведь и сам, Вася, когда мы ехали, подтвердил, что информация сифонит, не держится. Видно, сору у вас в личном составе мести да мести. Вот Александр Борисович, как я понимаю, и решил поостеречься товарищей по ремеслу, маленько подстраховался. Саша, с полковником Кореневым мы еще в МУРе, где он раньше служил, не один раз под пули ходили. Знаем друг друга много лет. Так что кого-кого, а Григория Васильевича можешь не опасаться. А теперь отвечаю: кто-то из твоих юношей, понимая, что, когда Ирка твоя услышит по ящику, что ты здесь при последнем издыхании, мало того что удар получит, так еще непременно сюда рванет, умудрился-таки передать ей, чтоб все делила на шестнадцать. Слава богу, половинка твоя сообразительная, с ходу дозвонилась до меня и до Кости. Ну, шестнадцать не шестнадцать, а то, что взаправду взяли Турецкого на мушку, прошло по нашим каналам. Остальное – судьба, совпадения, улыбки фортуны. Я понимал, как нужен тебе тут, и вот я здесь. Направлен новым министром на предмет розыска и поимки этого снайпера и его подрядчиков.

–   Давненько в меня не стреляли, – сказал Турецкий. – Понимаешь, до сих пор сам себе не верю, что мозги не вышибли. Подошел к карте, хотел своим кое-что показать, в руке ручка, вроде указки. И случайно выронил. Наклонился резко, хотел на лету поймать, тут – дзынь! – только пыль от стены. Вот и прячусь тут, сижу под конвоем. То, что ты теперь здесь, для нас мощное подкрепление. Только надо мне отсюда, Грязнов, быстренько выбираться.

–   Так, – сказал Коренев, – наконец я въехал, кажется, что тут у нас за болезнь приключилась.

–  Болезнь народная, – сказал Турецкий, – как говорится, медвежья. – Придется вам, Григорий Васильевич, меня где-нибудь перепрятать. Найдете местечко?

–  Конечно, найдем! И круг лиц посвященных, как только сможем, сузим. Я ведь все-таки у себя, в своем ближнем кругу знаю, на кого могу опереться.

–   Я к вам прибыл, – сказал Грязнов, – уже не как начальник МУРа, а как руководитель спецгруппы главка угро Министерства внутренних дел. Мне предоставлены достаточно большие полномочия с правом включать в свою группу нужных людей из числа местных кадров. С этой минуты мы начинаем работать вместе, и вы, Григорий Васильевич, включаетесь в состав моей группы, причем вашему руководству об этом можно пока не сообщать. По имеющейся информации есть немало оснований думать, что на этот счет нам лучше поостеречься. Мой любимый племянник уже несколько дней находится здесь, работает полностью автономно. Любые контакты с ним пока что исключены.

–   Ого! – воскликнул Турецкий. – Мы тут, кажется, почти все в сборе? И где он, наш Денис?

–  Если б я знал! – вздохнул Грязнов.

–   Ну хорошо, – сказал Турецкий. – Меня надо выводить отсюда уже сегодня. Сколько вам, Григорий Васильевич, потребуется времени на подготовку и обеспечение операции?

Коренев задумался, пораскинул умом, пожевал губами.

–   Часа два дадите?

–   Дадим три, – сказал Грязнов.

–    Тогда вот что, – сказал Турецкий, – завтра утром, самое позднее к двенадцати часам, надо сделать утечку в прессу и на телевидение, с указанием – как-нибудь мимоходом, полунамеком, – где находится на излечении несчастный страдалец.

–   Хорошо, а дальше? – спросил Грязнов.

–  Понимаешь, это хоть какой-то шанс, – сказал Турецкий. – Пока я тут лежал, все обдумал. Но без тебя все мои проекты были чистой фантастикой. Ну а теперь совсем другой коленкор: ты со своими, Коренев с его ребятами... Теперь все это можно попробовать осуществить.

–   То есть ты хочешь... – начал Грязнов.

–  Ну да, – сказал Турецкий, – сюда положим человечка с «узи» под одеялом, обеспечим и прикроем все входы и выходы и будем ждать. Клюнут так клюнут, нет так нет. Кстати, по реакции будет ясно, насколько нужна им моя жизнь. Если все-таки полезут, то в ближайшие дня два.

–  Почему? – спросил Грязнов.

–   А потому, что в завтрашнем сообщении будет сказано, что, поскольку я, то есть раненый, уже несколько оклемался, послезавтра утром меня самолетом отправят в Москву, скажем, в Институт Бурденко.

–  Идейка, конечно, второй свежести, – сказал Грязнов. – Ну да ладно, принимаем к действию. Ты же у нас раненый, могу ли я отказать?

–  Рискнем, – кивнул Турецкий.

58

Той же ночью, когда отделение экстренной хирургии наконец затихло и только из некоторых палат доносились редкие приглушенные стоны, в темный коридор, где горели только дежурные лампочки над дверьми палат, из дальнего маленького бокса двое людей выкатили каталку, на которой лежал Турецкий. Его довезли до лифта и спустили в подвал, где он наскоро переоделся, был выведен на улицу и нырнул из темного подъезда в темное нутро машины «скорой помощи», которая тихо, без сирен и мигалок, попетляв по территории больницы, выехала на ночную улицу и понеслась куда-то по спящему Степногорску.

В этот же час в покинутом им боксе поселился новый обитатель, мощный человек лет двадцати восьми, один из лучших специалистов Степногорского областного угрозыска по захвату. Что касается «пациентов» и «санитара», то они остались на своих постах.

Через несколько часов в утренней программе городских и областных новостей Степногорского телевидения прошло сообщение, что сотрудник Генеральной прокуратуры Турецкий, находящийся на излечении в отделении нейрохирургии третьей городской больницы после известного покушения, пришел в себя и в ближайшее время будет отправлен в Москву, в одну из ведущих клиник.

Между тем Александр Борисович Турецкий в это время уже был с солдатским комфортом размещен в небольшой двухкомнатной квартире, используемой угрозыском в оперативных целях. Квартирка была не простая, а золотая и представляла собой, по сути, небольшой стационарный узел связи. Тут была небольшая автоматическая телефонная станция, приборы мобильной радиосвязи, несколько факсов, компьютер и аппараты звукозаписи для прослушки.

–   Ого! – воскликнул Грязнов, увидев всю эту электронную кухню. – Сдается, вы прибеднялись, полковник Коренев.

Тот только улыбнулся.

–   А что? – сказал Грязнов. – Мне тут нравится. Покои, конечно, не генеральские, но для походно-полевых условий вполне роскошные. Что скажет господин Турецкий, если я останусь при нем сиделкой? По-моему, лучше и не придумаешь.

Турецкий только поднял в знак одобрения крепко сжатый кулак.

А еще через полчаса Грязнов извлек из чехла свой ноутбук, подцепил к модему телефонный провод и соединился с таинственным Борей Шульманом. Тот уже был в курсе дела и сообщил, что все вопросы с провайдером решены и информацию в «Паутину» можно гнать в любое время дня и ночи.

В тот же день следователь Генпрокуратуры Михаил Данилов был привезен в невзрачном «жигуленке» в теплое гнездышко, которое свил двум московским друзьям степногорский угрозыск. Он привез кипу последних газет и привет Турецкому от жены, и тут же получил задание: отставив все прочие дела, сосредоточиться только на одном эпизоде расследования – самым тщательным образом проверить всю биографию, желательно от дня рождения и по сию пору, гражданина Клемешева Г. П., удачливого предпринимателя, в недавнем прошлом мэра Степногорска.

59

Вполне понятно, что ответственный работник МВД РФ Вячеслав Иванович Грязнов, прибыв в Степногорск в связи с покушением на Турецкого, решил оказать содействие другу и в расследовании основного дела. Он уже понимал, что тут, в этом городе, все очень смахивает на разветвленный заговор, направленный не только против отдельных личностей, а против конституционных основ самой власти.

Всю ночь разговаривали они с Турецким, обкатывали здешние проблемы и так и этак. «Пострадавшая» от «бандитской пули» голова Турецкого работала как часы и по-прежнему бойко генерировала идеи, концепции и следственные версии.

Грязнов пока только слушал, вникал и невольно все больше подчинялся логике Турецкого.

Оба с нетерпением ждали, что сумеет наскрести по здешним архивным сусекам следователь Миша Данилов, не просто умевший, но и любивший находить и анализировать документы. Два дня работал он в городском архиве, а также рылся в паспортных столах учреждений и милиции, успел смотаться в облвоенкомат и даже в контору здешнего кладбища. И вот, наконец, он приехал к шефу с сенсационными находками.

–   Что ты, Мишенька, невесел? – спросил его Турецкий. – Чувствую, какая-то нестыковочка? Если не ошибаюсь, у врачей это называется «расхождением диагноза». Угадал?

–   Что-то вроде того, – почесал в затылке Данилов.

–  Ну, излагай...

–  Итак, – начал Данилов. – Имеется наш фигурант, гражданин Клемешев Г. П., уроженец Степногорской области, городка Орловска. Родился в семье рабочих в пятьдесят восьмом году. Переехали в Степногорск, когда ему было всего четыре года. Отец устроился на завод номер шесть и погиб через год в результате производственной травмы. В то время мать его ожидала второго ребенка и вскоре оказалась с двумя детьми на руках.

–  Ну а дальше? – поторопил Турецкий. – Детсад, школа, юннатский кружок.. Что там дальше?

–   А дальше на некоторый период глухая тишина, – сказал Данилов.

–  Это почему же? – удивился Турецкий. – Так вроде бы не бывает.

–  Ну да, – кивнул Михаил, – не бывает и быть не должно. Однако факт – до восемьдесят шестого года данные отсутствуют, так как в восемьдесят четвертом, из-за повреждения электропроводки, часть городского архива была утрачена в результате пожара. Хотя в областном военкомате имеется запись о работе с допризывником Клемешевым и о призыве его в семьдесят шестом году на военную службу в Приволжский военный округ. Однако личное дело призывника в архиве военного комиссариата почему-то не обнаружено.

–    Та-ак... – протянул Турецкий. – Ну, давай, давай дальше... Я уж предчувствую тут нескучный сюжетец.

–  Вы слушайте, слушайте, Александр Борисович! Точно так же неведомо куда исчезли все сведения о Геночке Клемешеве и в архиве областного Управления народного образования. Как не было! Ни бумажек, ни копий аттестатов, то есть вообще ничего!

–   А был ли мальчик? – усмехнулся Турецкий, поднялся и закурил.

–   Но и это не все, – сказал Данилов. – Это, если хотите, только прелюдия. В том же восемьдесят четвертом в квартире, где проживала мать Клемешева, тоже произошел пожар, причем, заметьте, опять же из-за короткого замыкания в проводке. По крайней мере, к такому выводу пришла пожарно-техническая экспертиза. Квартира выгорела дотла, и в ней были обнаружены два трупа – мужской и женский, которые не подлежали идентификации. Мать Клемешева была еще относительно молодой женщиной и, по утверждениям соседей, не пила...

–   Так-так... – Турецкий остановился посреди комнаты, хмуро глядя себе под ноги.

–  Надо ли говорить, Александр Борисович, – продолжил Данилов, – что при пожаре в квартире, как я сказал, выгорело все, ни одной бумажки не осталось, ни писем, ни документов, ни фотографий...

–  Отчего же так лихо все выгорело-то? – спросил Турецкий.

–   Как установила пожарно-техническая экспертиза, высокая интенсивность пламени могла объясняться наличием в очаге пожара легко воспламеняющихся и горючих веществ, в частности, известного количества этилового спирта. А мать Клемешева, которая по-прежнему работала на том же заводе номер шесть, как раз имела доступ к техническому спирту, и нетрудно предположить, что, как и многие, таскала ценную жидкость с родного предприятия.

–    Так кем могли быть эти погибшие? – спросил Турецкий. – Думаешь, мать и ее младший сын?

–   Я ничего не думаю, – сказал Данилов, – я пока только излагаю факты. Но и это не все... У матери Клемешева имелась сестра, одинокая, она оставалась в Орловске. И в том же году она исчезла...

–   Много, много, Миша, – замахал руками Турецкий. – Перебор! Двадцать два! Это уже ни в какую статистику не лезет!

–   И ведь заметьте, – сказал Данилов, – статистика статистикой, а зацепиться-то не за что!

–    Ах, Клемешев, Клемешев, – потер подбородок Турецкий. – Интересно, хоть один из этих трагических фактов попал в его, так сказать, официальное жизнеописание? Уверен, что нет.

–   И ошибаетесь, Александр Борисович! Отслужив в армии, а он, между прочим, остался на сверхсрочную и после этого еще заключил контракт на три года, вернувшись в город, Клемешев отработал еще год водителем-экспедитором Степногорского треста столовых и ресторанов. А потом бывший прапорщик-афганец решил пойти .учиться и при поступлении в институт указал в автобиографии, что является круглым сиротой, а мать его трагически погибла за месяц до его демобилизации из рядов вооруженных сил.

–  Грустная биография, – заключил Турецкий. – И где он жил, когда вернулся на пепелище?

–   Сначала получил комнату в общежитии, от завода номер девятнадцать...

–  Ты не ошибся, точно девятнадцать?

Данилов сверился со своими записями и подтвердил:

–   Да, никакой ошибки.

–   Интересно! – Александр Борисович закинул руки за голову, глядя через окно куда-то вдаль. Потом, обернувшись и заметив удивленное, ждущее лицо Михаила, махнул рукой: – Может, и ерунда, не знаю. Возможно, только совпадение. Так что пока лучше промолчу.

Он и правда не хотел пока говорить о том узелочке, который как бы сам собой завязался в голове: номерной девятнадцатый завод был основным ядром научно-производственного объединения «Вспышка», директором которого много лет состоял покойный Сергей Степанович Санин.

Угодив под выстрел снайпера, который раздался вскоре после его возвращения от губернатора Платова, Турецкий в тот вечер так и не смог допросить Наташу в качестве свидетеля.

–   Вот что, Миша, – сказал Турецкий, – понимаю, как ты замотался, и, по совести говоря, если бы я был не зверь, а хороший начальник, дал бы я тебе часочка два-три отдохнуть. Но кому-то из нас должно было не повезти, Миша. И вот я – зверь, а ты – подчиненный. Хлебни чайку, перекуси и отправляйся-ка ты с деликатнейшим поручением: найди Санину и привези сюда.

–   Легко сказать – найди! – вскинулся Данилов. – Мы ведь, Александр Борисович, не в Шепетовке какой-нибудь!

–   Может, и хорошо, что не в Шепетовке, потому что за ней, как я думаю, сейчас могут таскаться те, от кого вы тогда ее охраняли. Хотя, насколько я разбираюсь в электричестве, ее жизни и здоровью сейчас ничего не угрожает. Ну, где она может быть? В университете, в штаб-квартире «Гражданского действия», в библиотеке или дома. Последнее вероятней всего. Мы должны были увидеться с ней в тот вечер, но свидание не состоялось. Отправляйся прямо домой. Чтобы, случаем, не засветиться, никуда больше не мотайся. Просто войди в ее подъезд и, если ее не окажется дома, кинь записку в почтовый ящик. Текст такой, запоминай: «Если хотите снова полюбоваться на реку у пиццерии, позвоните по телефону... » Оставишь свой номер в гостинице.  А дальше свяжешься и осторожно привезешь сюда. Она девушка сообразительная, все поймет.

–  Опасно, – сказал Данилов. – Если ее действительно секут, слишком много слабых точек.

–   Да, – сказал Турецкий. – Жизнь, как известно, вообще опасна, и этой аксиомы пока никто не опроверг. Был бы у меня другой выход... Но, увы, его нет! В общем, найди там чего-нибудь на кухне и жми!

«А ведь старуха Фортуна, похоже, соизволила таки обратить ко мне свое чело, – подумал Турецкий, когда вечером того же дня Данилов пропустил в комнату долгожданную гостью. – Молодец, старушка, так держать! Вот и пулю отвела, и Грязнов прямо с неба свалился, и Наташа Санина собственной персоной... »

За эти дни она, кажется, здорово сдала, ещё больше похудела и осунулась, как в народе говорят, почернела лицом. Горе, от него не убежишь, не спрячешься... Но при виде Турецкого ее лицо осветилось неподдельной радостью.

–  Как я рада! – воскликнула она. – Ваш Миша по дороге мне все объяснил, но вот сейчас, когда я вижу вас рядом... Честное слово, я ужасно рада!

–   А уж как я-то рад! – пожимая ей руку и помогая снять плащ, сказал Турецкий. – Запросто могли б никогда уже не увидеться.

Турецкий с благодарностью взглянул на Данилова, но было в его взгляде и что-то требовательное, и молодой следователь поспешил оставить их одних.

–   Вот, – вздохнул Турецкий, – сижу тут в заточении. Хотя, конечно, долго не высижу.

–  Я сделала то, что вы просили, записала практически все, что рассказала тогда на берегу, – сказала Наташа и протянула ему несколько страниц, набранных на компьютере.

Он взял странички, пробежал глазами первую, вторую, заглянул в конец.

–  Смелая вы женщина, – сказал он, – идёте до конца. Только, Наташа, – продолжил он мягко и тепло взглянул ей в глаза, – вы рассказали мне то, что было, ну и все. Рассказали, и умерло. Совершенно необязательно еще кому-то, кроме меня, быть посвященным ну, скажем так, во все детали... Начать надо вот отсюда, с середины третьей страницы. А первые две свести к одной фразе: «Тогда-то и тогда-то я познакомилась с гражданином Клемешевым, знакомство носило случайный характер, но, когда спустя почти два года мы столкнулись на телевидении в ходе предвыборной кампании накануне выборов мэра, он угрожал мне и сказал, что если я встану на его пути в его намерении занять должность мэра, то он расправится с близким мне человеком, Русаковым». Оставьте и то, что после высказанных вслух угроз и вы, и Русаков начали испытывать психологическое давление. Вы отмечали за собой слежку и новые угрозы по телефону. Все это серьезнее, чем может кому-то показаться, тем более что они, к несчастью, были осуществлены. Угрозы высказывались также и в адрес других помощников и товарищей Русакова из числа руководителей движения. Напишите это все от руки в бланке протокола, поставьте подпись вот в этом, и в этом местах. Вы расписываетесь за то, что я предупредил вас об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. И вот что еще... Помните, там, у реки, вы неоднократно называли Клемешева оборотнем. Что вы имели в виду?

– В нем как будто живет одновременно несколько разных людей. То он в одном обличье, то в другом. То он мягкий, интеллигентный, все понимающий, порой даже милый, но я видела его и страшным, просто зверем, будто выпрыгнул с экрана из фильма ужасов. Я видела его в разных масках. Однажды ночью я случайно услышала, как он говорил с кем-то по телефону, и на меня пахнуло форменной жутью. Он говорил, как матерый урка, как уголовник, и знаете, Александр Борисович, я поняла, что он отдавал кому-то очень важные приказы. Он говорил так, как генерал с каким-нибудь ефрейтором, и у меня тогда еще закралась мысль, что он и оставался у меня лишь для того, чтобы с кем-то связываться из своих подчиненных, отдавать распоряжения и получать от них какие-то донесения, наверняка зная, что по моему телефону можно говорить спокойно, будучи уверенным, что здесь никто подслушивать не станет. Я уверена, абсолютно уверена, это действительно страшный, очень страшный человек, для которого жизнь другого – ничто! И когда я услышала, что в вас стреляли, первая мысль моя была: он все же сумел выследить нас, заподозрил, что вы узнали то, что известно мне. Что могла я чувствовать, подумайте, при мысли, что прямо или косвенно, но я стала виновницей гибели моего Русакова и этого покушения на вас!

–   Могу вас успокоить, – сказал Турецкий, хотя вовсе не был уверен в том, что говорит, – уж кто-кто, а вы-то здесь наверняка ни при чем. Такова наша планида, знаете ли, что в нашем устранении, ликвидации и так далее почти всегда кто-то заинтересован. Причем, как ни странно, порой нашей смерти одновременно хотят люди, являющиеся злейшими врагами. Ну да ладно... Итак, вернемся к этому слову «оборотень». Простите. Наташа, конечно, такие вопросы задавать не слишком этично, но здесь опять же специфика нашего скучного ремесла... Вы рассказали мне многое. А я как будто пользуюсь вашим доверием. Но сейчас это страшно важно. Скажите, на теле Клемешева есть какие-то приметы, ну, рубцы, шрамы, татуировки, быть может, что-то еще, какие-то характерные особенности?

–    Да, у него есть две татуировки, обе на руках ниже плеча. Наверное, была и третья, не помню, то ли на правой, то ли на левой руке, на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами. Он, наверное, ее свел, то ли хирургически, то ли лазером, но следы остались...

–   А вы помните, что это были за наколки? – спросил Турецкий.

–  Конечно, помню, – ответила она. – Я вообще слишком многое помню и, как ни стараюсь, не могу забыть. Только могу перепутать, что на левой, а что на правой руке.

–   Ладно, неважно, попробуйте напрячь память и описать их как можно подробнее и точнее.

–   Да я просто могу их нарисовать, – сказала Наташа. – Все-таки когда-то в художественной школе училась, память зрительная хорошая. Я помню, – сказала она глухо, – когда мы были с ним рядом, я часто смотрела на них, а однажды спросила, больно ли, когда это делают?

–   И что он ответил?

–   Он сказал, бывает кое-что и побольнее. Он вообще как будто уклонялся от точных ответов на вопросы, предпочитал такую, знаете ли, многозначительную отвлеченность...

–   А откуда взялись эти татуировки, – спросил Турецкий, – и когда он их заимел?

–    Тоже что-то не слишком вразумительное... Об одной он сказал, что такие «картинки» колют мальчишки-курсанты в офицерских училищах.

–   А другая?

–  О другой помню хуже, что-то вроде того, что это знак памяти о войне, об офицерской дружбе, о вечном братстве однополчан.

–   Это точно? Он говорил о войне?

–  За это могу поручиться. А что это значит? – спросила она.

–    Это значит, – очень внимательно посмотрел ей в глаза Турецкий, – это значит, что в его жизни, кем бы он ни был и кем бы ни оказался, по всей видимости, была война. Вот вам бумага, садитесь и рисуйте. Сосредоточьтесь, чтобы ни один штрих не упустить. Там были какие-то буквы, слова?

–  Ну конечно, – сказала она.

–   Приступайте, Наташа! Сейчас от этого зависит чрезвычайно многое, если не все.

...Примерно через полчаса Турецкий увидел два рисунка. На одном – дубовую ветвь, три стрелы, гвардейскую ленту, а в центре этой маленькой композиции – силуэт парашюта, несущего два перекрещенных автомата и надпись: ВВУД-79. А на втором рисунке – черный круг солнца над тремя горными вершинами, барс в прыжке и несколько цифр.

–  Вот именно эти цифры? – спросил Турецкий.

–  Нет, на второй цифры взяты произвольно. Не помню.

–   Ну, хорошо, – сказал он. – Пока вы рисовали, я заполнил анкетную часть протокола вашего допроса как свидетеля. К нему прилагаются ваши собственноручные показания. Напишите в конце «Написано собственноручно» и распишитесь на каждой страничке.

Она сделала то, о чем просил Турецкий.

Ему хотелось многое сказать ей, но... Что называется, язык не повернулся. Турецкий только улыбнулся, благодарно сжал ей руку и позвал Данилова:

–  Вот что, Миша, проводи Наталью Сергеевну.

Но Наташа воспротивилась.

–  Отлично доберусь сама. Еще не так поздно.

–   Ну, хорошо, – сказал Турецкий. – Будь по-вашему. Только одна просьба – о дислокации моей лежки...

–   Я понимаю, – ответила она.

–   Если будут какие-то новости, – сказал Турецкий, – звоните вот по этому телефону. Это начальник областного угрозыска. Номер запомните, не записывайте нигде. Его фамилия Коренев, как актер, помните, человек-амфибия? Просто скажете: я такая-то, информация для Борисовича. Он поймет.

Проводив Санину, Данилов вернулся и тяжело, с глубоким облегченным вздохом плюхнулся в кресло.

–  Ну что, коллега, – усмехнулся Турецкий, – сидишь ты сейчас и думаешь:

Приморили, суки, приморили,

Отобрали волюшку мою...

–  Ага, – кивнул Миша, – и продолжил куплет:

Золотые кудри поседели,

Знать, у края пропасти стою...

–   Ну, положим, до края тебе еще далеко, – хмыкнул Турецкий. – Ложись вон там на диване, а завтра чуть свет – в гостиницу, хватай свои шмотки – и на аэродром. В той комнате – ксерокс. Сними пару копий с этих картинок – это наколки Клемешева. Прилетишь в Москву – первым делом в спецотдел МВД, в главк угро министерства, в Минобороны. Возьмешь альбомы татуировок, выяснишь категорию лиц, кому такие шедевры могли бы принадлежать. Картинки, как видишь, явно не блатные. Скорее всего, армейские. Как только что-нибудь разведаешь, сообщишь мне.

–  А дальше? – спросил Данилов.

–  А дальше берешь фотографии вот этого гражданина и находишь тех, кто отмечен таким же тавром или похожим.

–  Это могут быть сотни, а то и тысячи людей, – без особого оптимизма заметил Данилов.

–   Не думаю, что тысячи, – покачал головой Турецкий. – Когда дойдешь до конкретных людей, круг сузится. И вот что, Миша, кому попало это личико не показывай. Подходи с отбором. Мы не знаем, какие там могут быть связи, какие долги, какие отношения... так что работа тебе предстоит – не дай бог. Лично я бы испугался. Но ты моложе и смелей меня, так что тебе и карточки в руки.