Текст книги "Ночь печали"

Автор книги: Френсис Шервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Глава 29

Лапа Ягуара, мясник конкистадоров, имел доступ к стальным ножам с зазубренными лезвиями, небольшим топорам и другим разделывательным инструментам, а также лопаткам для извлечения внутренностей. В его распоряжении находились тонкие заостренные орудия для протыкания и вскрытия, орудия для свежевания, большие точильные камни. Он знал, где находилась кость, соединявшая шею с плечами, у оленя, обезьяны и любого мелкого животного. Он мог разделать любую ящерицу за пару мгновений. Потрошение рыбы было для него детской забавой. Как слуга, сопровождавший испанцев, он мог проникнуть во дворец, где спали офицеры. В особенности легко это удалось бы ему во время суматохи первого вечера пребывания испанцев в Теночтитлане. Вопрос состоял в том, какой метод выполнения его задачи стал бы самым быстрым и тихим, ведь Малинцин, которая, по слухам, спала с Кортесом этой ночью, могла проснуться и поймать его на горячем, и неизвестно, как она будет действовать. В этом случае ему пришлось бы убить и ее тоже. Несомненно, он готов был сделать это. Не то чтобы ему не нравилась мысль об убийстве предательницы, о том, что можно избавиться от нее раз и навсегда, но Лапа Ягуара решил, что лучше оставить Малинцин в живых, чтобы потом ее судили. Казнь женщины не являлась здесь редкостью. Он видел женские головы в куче черепов перед храмом. Это обычные преступницы или их захватили в плен? Давным-давно одну принцессу мешика, изменявшую мужу и заказывавшую скульптуры своих любовников, забили камнями до смерти за ее преступления.

Спрятав нож в сумку, Лапа Ягуара вошел во дворец, как будто его вызвали туда, чтобы он сделал кому-нибудь массаж, разогрел камни для замерзшего испанца или же поговорил с одним из белых людей, выступая в роли утешителя или целителя. Он лишь слуга, раб, человек, не осмеливающийся поднять взгляда. Никто его не остановил.

Как и все большие административные здания, дворец бывшего императора Аксаякатля, где разместились гости, представлял собой лабиринт из комнат, построенный вокруг обширного двора. Пол, потолок и стены комнат были сделаны из тщательно обтесанных камней, с искусной точностью приставленных друг к другу так, что ни ветер, ни дождь не проникали внутрь. Кортесу нравилось останавливаться в угловых комнатах, так как мысль о том, что он будет спать в одном ряду с кем-то, вызывала у него отвращение. Все остальные завешивали тканью дверные проемы, Кортес же оставлял дверь открытой из уважения к ацтекским традициям.

Вот они. Лапа Ягуара почти с любовью глядел на лежавшую на полу пару. Лунный луч падал на бедро Малинцин. Кортес спал на спине, закинув одну ногу на талию Малинцин. Ее запястье было привязано веревкой к его руке. Какие странные обычаи у этих белых людей! Тело Кортеса сейчас находилось в идеальной позе для потрошения. И все же лучше, наверное, перерезать ему горло. Лапа Ягуара знал: когда животным выпускают внутренности, они начинают бегать по кругу, крича и воя. Человек мог сделать то же самое. Удушение циновкой прошло бы тише, но Кортес был силен и стал бы отбиваться, а значит разбудил бы Малинцин и всех остальных. Лапа Ягуара вытащил нож, которым он пользовался, чтобы взрезать плотную кожу оленя, с короткой рукояткой, легко умещавшейся в ладони. Он на цыпочках прокрался в комнату, затаив дыхание и стараясь держаться в тени стен. Опустившись на четвереньки, он сунул нож в рот и пополз к циновке. Малинцин перевернулась на другой бок, глубоко вздохнула и, поерзав, ощутила веревку на своем запястье. Затем она перевернулась обратно. Веревка на ее руке натянулась, но в конце концов Малинцин удалось принять изначальное положение. Она тихо захрапела. Команданте пустил газы. Изо рта у него текла слюна. Тихонько, словно крыса, подобравшись к Кортесу, Лапа Ягуара замахнулся, готовясь нанести удар.

Проснувшись, Малинцин какое-то мгновение не осознавала, где находится. Во сне она с кем-то боролась и никак не могла высвободиться из цепких рук противника. Кусочек сна по-прежнему оставался у нее во рту, да и глаза еще не привыкли к темноте, но ей показалось, что перед ней мелькнула огромная кошачья тень. Не тот ли это ягуар, что поцеловал ее в лесах Чолулы? Задержав дыхание, Малинцин зажмурилась, чтобы наваждение ушло, но, когда она вновь открыла глаза, тень по-прежнему находилась рядом с ней. И это была не кошка. Какой-то человек занес над ней нож.

– Нет! – крикнула она. – Нет!

Замахнувшись свободной рукой, она выбила оружие из руки нападавшего. Оно упало на пол.

Вздрогнув, Кортес проснулся.

– Что? Что случилось?

– Лапа Ягуара, что ты здесь делаешь? – охнула Малинцин, переходя на язык майя.

Схватив нож Лапы Ягуара, Кортес перерезал веревку, удерживавшую Малинцин рядом с ним, и, ударив Лапу Ягуара в лицо, прыжком поднялся на ноги. Схватив Лапу Ягуара за руки, он завел их ему за спину, а затем боднул индейца в голову. Повалив Лапу Ягуара на пол, Кортес уселся ему на живот, прижав его руки к полу.

– Что ты здесь делаешь? Что происходит? Донья Марина, с тобой все в порядке?

– Да, я в порядке. – Малинцин дрожала.

Встав с пола, Кортес пнул Лапу Ягуара ногой. У Малинцин стучали зубы, и она чувствовала, как по ее телу разливается жар. На ней были уипилли и куитль, так как Кортес в спешке не стал ее раздевать.

– Зажги свечи и перемешай угли.

В небольшом камине еще тлели угли. Руки Малинцин дрожали. Она взяла кочергу, прислоненную к стене, и перемешала угли, а раскаленным краем кочерги зажгла свечи, стоявшие в стенных нишах.

– Итак, что же мы видим?

Кортес посмотрел на мясника с заячьей губой. Глаза майя остекленели, как будто он смотрел внутрь себя, не воспринимая окружающий мир.

Малинцин начала плакать.

– Ради бога, сейчас не время рыдать. Этот негодяй пытался убить меня, донья Марина, представляешь? ¿Puede usted imaginar? Позови охрану, Христа ради.

– Лапа Ягуара, ты ведь никого не пытался убить, правда? – спросила Малинцин.

– Донья Марина, делай, что я говорю! – крикнул Кортес.

– Это ошибка. Он не хотел…

– Помогите! – завопил Кортес. – Кто-нибудь, идите сюда! Помогите! Переведи это на ацтекский, Малинцин, и поторопись.

Малинцин услышала топот сандалий по каменному полу, и вскоре в комнату ворвались охранники Моктецумы. Пятеро из них схватили Лапу Ягуара и рывком подняли на ноги.

– Этот раб, – сказала Малинцин на науатль, – вошел не в ту комнату. Он не хотел никому причинить вреда. – Голос у нее срывался.

– Что ты говоришь, донья Марина? – Кортес не понимал ее слов, но знал, что она лжет.

– Этот бедняга заблудился, – продолжила она на науатль, а затем повернулась к Кортесу. – В детстве, Кортес, я ходила во сне. Я даже выбиралась из дома. Нужно осторожно обращаться с людьми, которые ходят во сне. Отец, бывало, приводил меня обратно на циновку и растирал мне ноги. Проснувшись, я ничего не помнила.

– Этот человек собирался убить меня, донья Марина. – Вялый член Кортеса выглядывал из-под его грязной рубашки. – Я наблюдаю за этим мерзавцем уже давно и знаю, что ничего хорошего он не замышляет. Он злобный, подлый и пытается укусить руку, кормящую его. Он не отличает зло от добра. Он мясник, убийца. – Волосы на голове Кортеса стояли дыбом.

– Но он не хотел этого делать, Кортес! Подумай о пульке и кактусе. Иногда люди не понимают, что делают. Пожалуйста, отпусти его.

Один из охранников подошел к ней поближе.

– Желает ли Малинцин, чтобы мы забрали его в тюрьму? Нам нужно будить императора?

– Нет-нет, не будите его, – ответила она на науатль. – Это недоразумение. Парень вошел не в ту комнату.

– Желает ли Малинцин освободить его? – спросил охранник.

Все стражники глазели на нее. Во время аудиенции с Моктецумой волосы на голове у Малинцин были скромно уложены и закреплены двумя дисками, но сейчас они растрепались, а одежда была в беспорядке.

– Но ты ведь не хотел причинить нам зла, правда, Лапа Ягуара? – спросила Малинцин на языке майя.

В глазах Лапы Ягуара сверкнула ненависть.

– Ты просто шел в кухню и заблудился, не правда ли, Лапа Ягуара?

Судя по его виду, если бы у него сейчас не были связаны руки, он бы задушил Малинцин.

– Агильяр! – крикнул Кортес. – Исла! Берналь Диас! Альварадо! Нуньес! Отец Ольмедо! Франсиско!

– Франсиско мертв, – сухо заметила Малинцин.

– Офицеры, на помощь! Почему никто сюда не идет?!

Первым прибежал Исла, сжимая в руке обнаженный меч. Он готов был услужить Кортесу.

– Этот негодяй, каналья, он пытался убить меня, Исла, а Малинцин умоляет его отпустить.

– Может быть, она с ним в сговоре? – предположил Исла.

– Кортес, смилуйся! – взмолилась Малинцин.

– Бог милостив, но не я.

– И это правильно, – согласился Исла.

– У Лапы Ягуара ничего нет. Он совершенно безобиден. Отпусти его.

– Чтобы он опять попытался убить меня?

Стражники нервно переминались с ноги на ногу. В комнату вбежал Агильяр.

– Ах, Агильяр, наш славный малый, потерпевший кораблекрушение! Какое наказание полагается убийце?

Агильяра разбудили как раз в тот момент, когда он впервые за долгое время уснул. Ему снилось, что он на корабле, крепком корабле в спокойных водах, но где-то вдалеке сгущаются тучи. Когда он в последний раз был на настоящем корабле в открытом море, внезапно начался шторм. Волны, высокие, словно церковь, били по палубе, будто мечи. Животные на борту вопили, как женщины, а матросы молились Спасителю. Но море никому не повиновалось, и ничто не могло остановить его. Иссиня-черная волна налетела на корабль и перевернула его. Агильяра смыло с палубы и отнесло далеко от остальных. Тьма небес и воды была столь непроницаемой, словно Агильяра отбросило в те времена, когда Бог еще не произнес: «Да будет свет!» Казалось, ему суждено умереть в одиночестве и пустоте, и он не видел ни пяди земли, чтобы взойти на нее. Ему едва удавалось держать голову над водой. Он чувствовал, что тонет, но сопротивлялся, пытался поплыть, беспорядочно бил по воде руками. Утонуть – это ужасно. Он представлял, как пузырьки воздуха будут подниматься над его телом, а само тело пойдет ко дну, словно брошенная бутылка, и рыбы сожрут его плоть. И тут, отбросив все эти страхи, он внезапно успокоился. Он был уверен в том, что сейчас умрет, и потому перестал сопротивляться, покорившись смерти. Ну же, где ты, смерть, я готов. Не все еще было завершено в его жизни. Все находилось в беспорядке, но это уже не имело никакого значения. Мелочи не имели никакого значения. Его уже ничто не волновало. В этот момент он увидел большую доску, проплывавшую прямо рядом с ним. Ухватившись за доску, он обвил ее руками и ногами. А затем он заметил светлую полосу песка в темноте.

– Но вы живы, команданте, – сказал Кортесу Агильяр.

Лапа Ягуара был не очень-то приятным парнем, но он представлял небольшую угрозу, меньшую, чем даже Куинтаваль.

– Мне едва удалось выжить! – воскликнул Кортес. – Донья Марина спасла меня.

– Я лишь подняла руку, и нож упал. Я никого не спасала.

– Нет, спасла.

После кораблекрушения, как только Агильяр смог поднять голову с влажного песка, он принялся искать других выживших. Раздувшиеся трупы матросов подносило к берегу, словно связки поленьев, обломки корабля качались на воде, будто детские игрушки. Агильяр сделал себе домик из пальмовых веток, с лихорадочным восторгом обсасывал лапы крабов, а через три дня увидел женщину на берегу, собиравшую водоросли. Тогда он подбежал к ней и с того момента уже не знал, что делает, потому что он никогда не спал с женщиной и радовался тому, что видит живого человека, а так уж случилось, что это была женщина. Он не осознавал своих действий. С того времени, со времени его рабства, которое он воспринимал как справедливое наказание, он мог понять любой, даже самый отчаянный поступок. Просто на тебя что-то накатывало из самой глубины души, предопределяя исход событий, в то время как все могло сложиться по-другому.

– Он не собирался убивать вас, Кортес.

– Человек с ножом входит в мою комнату… Да ладно тебе, Агильяр!

– Нет, не собирался, – настаивала Малинцин.

– Не вмешивайся в это дело. – Исла выводила из себя вся эта мерзкая ситуация. Этот командир, эта шлюха, этот мясник. – Если бы эта дрянь убила Кортеса, обвинили бы тебя, Малинче. А может быть, вы все это спланировали вместе, ты и Лапа Ягуара.

– Нет, Исла, ничего мы не планировали. – Малинцин знала, что Исла ненавидит ее со страстью, граничившей с безумием.

– Возможно, он собирался убить и тебя, Малинче.

– Нет-нет, не собирался, Исла.

Агильяр знал, что Исла не любит Малинцин, да и вообще никого не любит.

– Малинцин чиста сердцем и разумом, – сказал он. – А этот индеец ничего не знает. Его мысли помутились.

– Я уговариваю их пощадить твою жизнь, – прошептала Малинцин Лапе Ягуара на языке майя. – Сделай жалобный вид.

– Чтоб тебе в подземный мир провалиться.

– Лапа Ягуара, послушай меня, скажи что-нибудь, хоть что-то. Тогда я передам им, что ты шел в кухню и случайно забрел в эту комнату. Тебе просто кровь ударила в голову.

– Лучше бы она окропила мне руки, – ответил Лапа Ягуара.

– Он говорит, что уже поздно. Где кухня? Он хочет развести костер для того, чтобы начать готовить завтрак.

Стражники смотрели на нее с недоумением.

– Я проведу его. – Малинцин поспешно набросила плащ Кортеса.

– Постой, донья Марина.

– Я прошу только об одном, Маакс, – вмешался Лапа Ягуара. – Я хочу, чтобы меня принесли в жертву как воина, а не казнили как обычного преступника.

– И что теперь, он умоляет о спасении своей ничтожной жизни? – спросил Кортес. – Но ты же понимаешь, что, пытаясь убить меня, он и тебе добра не желал, донья Марина.

– Ты ничего не понимаешь, Маакс, – сказал Лапа Ягуара.

– Я понимаю, что никто не хочет умирать.

– Ты не понимаешь серьезности угрозы, Малинцин. Нас уничтожат, как майя, так и ацтеков. Уничтожат всех нас, живущих в лесах, на равнинах и плато, тех, кто обитает на севере и юге. Если мы не будем сопротивляться белым сейчас, они уничтожат всю нашу страну и весь наш народ. Мы не просто потерпим поражение, у нас не просто сменится император и появятся новые подати. Ничто уже не будет так, как раньше. Наш прах развеют, наши храмы разрушат, книги сожгут, а искусство уничтожат. Наш мир станет невидимым, и мы даже не останемся здесь как духи. Тебе кажется, что ты вновь стала принцессой. Ты привязана к человеку, которого считаешь сильным. Ты идешь по узенькой дорожке своей ничтожной жизни и цепляешься за безопасность, как мартышка за фрукты. Ты тоже превратишься в ничто, а ведь это хуже смерти.

– Но ведь это ты умрешь, Лапа Ягуара, и у тебя не будет жизни. Вообще не будет жизни.

– Я уйду к солнцу. И воины станут петь мне хвалебные песни.

– Ты ошибаешься.

– О чем вы говорите? – возмутился Кортес. – Мое терпение подходит к концу.

Агильяр и Исла до сих пор стояли без дела, а стражники по-прежнему держали Лапу Ягуара.

– Он просит, чтобы я за него попрощалась с Кай.

Малинцин думала: если Кортес освободил сборщиков податей в Семпоале и сумел воплотить в жизнь все свои интриги и замыслы, она тоже может как-то организовать спасение Лапы Ягуара, ради себя и Кай.

– Забирайте его, – сказала она на языке науатль.

– Какая ужасная ночь! – Кортес улегся на циновку.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Исла.

– Нет, уходи. И ты тоже, Агильяр. Оставьте меня одного.

– Тогда я вернусь в свою комнату, – предложила Малинцин.

– Помни о том, что завтра мы идем смотреть город. И кстати, донья Марина…

– Что?

– Не пытайся придумать какой-нибудь план по спасению этого ужасного Лапы Ягуара.

– Я и не пытаюсь.

– Исла…

– Да, господин?

– Проводи донью Марину в ее комнату. Донья Марина, ты спасла мне жизнь. Я обязан тебе жизнью. Благодарю тебя за это.

– Нет-нет, ты не обязан мне жизнью.

– Сейчас я слишком устал для всех этих игр.

Щеки у Малинцин пылали. Она их всех ненавидела.

– Исла, не выпускай ее из виду.

– Со мной все будет в порядке, Кортес. Мне совсем не нужен эскорт.

– И приведи ее сюда завтра утром.

Лапу Ягуара отвели вниз по ступеням в помещение без окон. Там держали воров и пьяниц.

– Я воин. Воин, – повторял он на языке майя.

Он думал, что силен, так как не отступился от своего долга и знал, что когда-нибудь его героизм и жертву признают. Теперь главным казалось умереть, как полагалось мужчине.

На следующий день все уже знали о том, что произошло, хотя никто не мог бы сказать, как распространялись эти слухи. За завтраком Малинцин шепнула Кай, что у нее есть план по спасению Лапы Ягуара. Она хотела попросить Моктецуму смилостивиться.

– И на что это будет похоже? – удивилась Кай, засовывая кукурузную кашу в рот с невероятной скоростью. Она глотала, почти не жуя. – Лапа Ягуара пытался убить Кортеса, твоего господина.

– Когда я буду просить Моктецуму о его помиловании, я стану говорить с ним как индианка с индейцем.

– Как индианка с индейцем? Моктецума воевал с другими индейцами. Да и с кем ему еще воевать?

– Кай, я ведь принцесса, и я напомню ему об этом.

– Лапа Ягуара не оценит твоих попыток, и ты лишь навлечешь на себя неприятности.

– Но я ведь не могу оставить все как есть.

– А какой у тебя выбор? Кстати, это ведь он доносил на тебя хозяйке, когда мы были детьми.

– Да, но сейчас мы выросли.

Малинцин хотелось рассказать Кай о чем-то еще, что произошло той ночью, о чем-то невероятно ужасном, но это казалось настолько кошмарным, что она не могла произнести на эту тему ни слова. Она по-прежнему могла беспокоиться о Лапе Ягуара, завтракать, разговаривать, ее сознание работало, рот шевелился, ноги ходили. Это было странно. Странно было то, что люди не понимали, что произошло с ней, по одному ее виду. Малинцин взглянула на свои ладони. Они дрожали. Она никак не могла донести пищу до рта. И если до этого она лелеяла мечты о доме с циновками, шкафами и точильным камнем, то теперь все эти мечты разрушились.

После завтрака Моктецума в сопровождении своих служанок, красивых мальчиков, величественных придворных и знаменитых воинов повел испанских гостей в зоопарк, находившийся к западу от центрального храма, неподалеку от моста, ведущего в Такубу. Император в головном уборе из перьев, одетый в роскошную накидку и увешанный украшениями, ехал в паланкине. Процессия двигалась медленно. Малинцин и Кортес шли с двух сторон от Моктецумы, опустив глаза. Офицеры и их наложницы шагали в самом конце процессии. Моктецума, как внимательный хозяин, попросил Малинцин передать Кетцалькоатлю Кортесу, что его проинформировали об ужасном поступке Лапы Ягуара. Хотя злоумышленник и не служил Моктецуме, он все же считал себя обязанным попросить прощения за то, что такой инцидент мог произойти во дворце его отца, когда Кортес находился под его защитой. Конечно же, будучи бессмертным, Кетцалькоатль Кортес не мог умереть, но сама мысль об этом была чудовищной. Мокетцума заявил, что он смущен тем, что столь неприятная вещь произошла в Теночтитлане. Кроме того, Моктецума поинтересовался, почему Кетцалькоатль Кортес шел пешком, в то время как тоже мог бы ехать в паланкине, увешанном гирляндами. Не пристало ему ступать божественными ногами по земле.

– Великий и прекрасный Моктецума, – начала Малинцин, зная, что чем раньше она начнет этот разговор, тем больше шансов на спасение Лапы Ягуара. – Я слышала о вашем могуществе еще в детстве. Мой отец был чиновником, одним из ваших верных слуг, и я также смиренно считаю себя вашим верным слугой. Ваши щедрость и мудрость известны во всей империи, и потому я осмелюсь просить вас отпустить человека, арестованного прошлой ночью, чтобы он отправился в свое королевство майя на юге и рассказал там о вашем великодушии. Он жалкий раб, направлявшийся прошлым вечером в кухню и заблудившийся. Здесь так много коридоров, и он вошел не в ту комнату. Сейчас он в тюрьме. Это досадная ошибка.

– Что ты ему сказала? – спросил Кортес, переходя на ее сторону паланкина.

– Я высказала восхищение его прекрасным городом.

– Нет, я ведь знаю, что ты просила его спасти жалкую жизнь того мерзавца. Так ты расстроишь императора, и мы утратим его расположение. Неужели ты не видишь, насколько все хрупко. Один неверный шаг, и он может убить всех нас.

– Спроси своего господина, – сказал Моктецума, когда Кортес вернулся на свое место, – какую казнь он предпочтет для злоумышленника. Спроси об этом у моего почтенного гостя.

Малинцин повторила его слова Кортесу.

– Передай хозяину Теночтитлана, донья Марина, передай высочайшему величеству Моктецуме, что мы будем рады, если Лапе Ягуара вырежут сердце.

Малинцин промолчала.

– Давай, скажи ему. Если ты не передашь ему мою просьбу, я задушу тебя собственными руками.

Моктецума ответил, что умереть во время жертвоприношения – это великая честь, а смерть на ступенях храма – знак отваги. Герои, умершие под ножом жреца, отправлялись в дом солнца. Это была необычная просьба, и при других обстоятельствах он не выполнил бы ее, но, так как это была просьба его гостей, а к тому же Кетцалькоатль был богом, и значит, царство Моктецумы стало царством Кортеса, он готов выполнить все его пожелания. Более того, Моктецума заявил, что Кетцалькоатль Кортес и его друзья могут посмотреть на казнь. Сейчас он отведет их туда, где все это будет происходить. Казнь состоится вечером.

Моктецума не преодолевал сто четырнадцать ступеней до вершины пирамиды, так как его паланкин несли четверо мужчин, но Кортес настоял на пешем подъеме. Малинцин и все офицеры, запыхавшись, карабкались наверх. Поднявшись на вершину пирамиды, они увидели три моста, ведущие в город, и дороги, являвшиеся их продолжением, – дорогу в Истапалапан, дорогу в Такубу и дорогу в Тепеаквиллу. Они видели, как по акведукам в город подается свежая вода с Холма Кузнечиков, Чапультепека. На озере Тескоко было много каноэ. На берегу вытянулась линия домиков с соломенными крышами. Сегодня был базарный день, и на большой площади сновали толпы людей. Кортес заявил, что Теночтитлан прекраснее Константинополя и Рима, с ним не могли сравниться Лондон, Мадрид и Париж. В пирамидах, в особенности в той, на которой они сейчас находились, в храме Уицилопочтли, Кортес хотел построить часовни в честь Девы Марии, установить кресты и статуи. Несомненно, это было самое высокое здание в мире. Отец Ольмедо предупредил его, что стоит подождать некоторое время, прежде чем обсуждать этот вопрос с Моктецумой.

Затем их отвели в комнату с двумя алтарями. На одном алтаре стояла статуя Уицилопочтли, бога войны, изготовленная из глины и семян и украшенная драгоценными камнями и жемчугом, а еще увитая змеями из золота. На толстой шее статуи висело драгоценное ожерелье, украшенное резьбой, изображающей лица и сердца. На другом алтаре возвышалась статуя бога подземного мира Тецкатлипоки. Перед статуей на жаровне лежало свежее человеческое сердце. Стены комнаты казались черными от запекшейся крови, но виднелось и свежее красное пятно. Несмотря на воскурения, в этом месте пахло бойней. Внутри ку – так называли самую высокую пирамиду – находилась большая кухня с помещениями для отрубания конечностей жертв. Мясо жертв подавали на стол во время праздника, и отведать этого мяса могли только воины, захватившие пленников.

Моктецума сказал Малинцин, что ему нужно кое в чем признаться ее хозяину. На самом деле он пошутил и им не придется смотреть на то, как Лапу Ягуара принесут в жертву, потому что это уже произошло. Утром на восходе солнца странная просьба Лапы Ягуара была исполнена. Ему вырезали сердце.

– Вот оно. – Моктецума указал на жаровню.

Малинцин чуть не вырвало.

– Твой друг, Лапа Ягуара, уже в доме солнца. Вымытый, одетый в дорогие ткани, он шел навстречу смерти с гордо поднятой головой. Свежая кровь, которую ты видишь на стенах, – это его кровь. Его тело пролетело сто четырнадцать ступеней, и сейчас, пока мы стоим здесь, его разделывают в кухне. Вскоре ты увидишь его голову на куче черепов.

Более того, Моктецума предложил Кортесу отведать голени Лапы Ягуара за ужином, но Кортес вежливо отказался. «Испанцы устали, – объяснил он, – и день был жарким, а потому, возможно, стоит отложить прогулку в зоопарк и на птичник до следующего дня».

Глава 30

Неподалеку от храма и дворцов, в самом центре города, находился птичник – огромная клетка, однако с сеткой столь тонкого плетения и покрывавшей вершины деревьев на такой высоте, что она не казалась клеткой. Придворные садовники взрастили внутри сетки пальмы с побережья, сосны, дубы и ольху с высоких гор. Ручейки, живописные водопады, искусно уложенные груды камней и орхидеи придавали картине идиллический вид. Идеальными рядами были высажены страстоцветы, чей нектар принимали для успокоения нервов. Цветы радовали глаз. По сторонам одной из аллей свисали ветви цекропии, другая же аллея, рядом с которой шелестел шалфей, вела к большой поляне, поросшей травой, и крохотному озеру. Хищных птиц держали отдельно от всех остальных, но в целом каждая из птиц жила в привычных для нее условиях. Орел жил на озере, в центре которого на небольшом острове росла опунция и была построена миниатюрная модель Теночтитлана, – орел и опунция являлись символами империи.

Ни одна другая коллекция птиц в мире не могла сравниться с вольером императора. Придворные летописцы пересчитали их всех. Тут были попугаи, в том числе и ара, и маленькие зеленые попугайчики, туканы с крупными клювами, колибри, чьи крошечные крылья бились с неуловимой скоростью, коричневые зяблики, пурпурные танагровые певуны и еще птицы, которые не летали, а бегали, странно подпрыгивая, а также стрижи, ловившие мух на лету. Некоторых птиц невозможно было увидеть на фоне деревьев, пока они не начинали шевелиться. У одного из черных дроздов небольшого размера имелся красный выступ под клювом. Здесь летали и пересмешники с желтой грудью и белыми полосками на голове. Были здесь и птицы с белыми глазами и вытянутыми хвостами в форме полумесяца, рыжие воробьи, пестрые птицы, птицы с желтыми брюшками и яркими пурпурными полосками, другие пичуги с серыми перьями и синими хвостами, волнистые и гладкие, с заостренными клювами, танагры и перепела всех видов. В коллекцию входили совы, овсянки, сороки, крапивники, розовые фламинго, ленивки, цапли, пеликаны, бакланы, чайки, кораблики, коршуны, соколы, ястребы, грифы, дятлы, птицы бирюзового цвета, пурпурного цвета, с перьями в алую и голубую крапинку. В вольере сидела даже редчайшая птица кетцаль с длинным зеленым хвостом, плоской головой и красной грудкой.

Малинцин следовало наслаждаться пением птиц – низким курлыканьем, мягким кукованием, громким карканьем, радостным чириканьем, щебетанием, трелями. Нагромождением нот, складывавшихся в мелодии, которые напоминали звуки деревянной дудки, всем этим хором птичьего пения. Но изобилие цветов и звуков обрушилось на нее, и она почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Закрыв глаза, она зажала ладонями уши.

Аду, отделившись от группы офицеров, подошел к Малинцин. Девушка подпрыгнула.

– Я не хотел пугать тебя, Малинцин. – Он передал ей два маленьких кусочка ткани, чтобы заткнуть уши.

Пробормотав «спасибо», Малинцин отвернулась. Это было официальное мероприятие, и их гидом тут выступал придворный, специализировавшийся в уходе за птицами.

– Ты устала, госпожа Малинцин? – спросил Аду.

– Немного. – Она чувствовала себя истощенной и находилась здесь лишь потому, что этого от нее потребовали. Затем она пойдет к Кортесу и расскажет ему о вольере. Кортес сейчас осматривал дворец для гостей – искал тайные комнаты с сокровищами.

– Пойдем со мной, Малинцин, – сказал Аду. – Давай я отведу тебя в твою комнату.

Выбравшись из вольера и очутившись среди улиц и каналов города, Малинцин действительно почувствовала себя лучше.

– Я и сама дойду, Аду.

Миновав район храмов и дворцов, находившийся рядом с мостом, ведущим к дороге в Такубу, они очутились на рыночной площади.

– Мне бы хотелось пройтись с тобой, Малинцин. Можно мне проводить тебя?

Подняв голову, Малинцин посмотрела на солнце, стоявшее в зените. Она представила себе, как Лапа Ягуара купается в его лучах. Он насмехался над ней, заставлял ее чувствовать себя несчастной, мог убить ее, хотел убить ее, но все это казалось лишь мелочью по сравнению с мыслями о том, что его руки и ноги съедят жрецы, тело скормят змеям в зоопарке, а голову с заячьей губой поместят на кучу черепов перед храмом. Малинцин не могла забыть о том, что когда-то Лапа Ягуара был младенцем и лежал на руках у матери, а его лицо казалось невинным, словно цветок.

Что же произошло с ним потом? Может быть, у него было слишком много братьев и сестер? Может быть, его били, когда он только учился ходить, заставляли есть вместе с собаками и он хватал все, что мог? Когда он сделал свои первые шаги, захлопал ли кто-то в ладоши? Как он научился говорить? Может быть, лишь наблюдая за окружающими?

Малинцин немного утешало то, что неким таинственным образом смерть освободила Лапу Ягуара от несчастий. Но в глубине сердца она сомневалась в том, что бог солнца приветствовал его так, как Лапа Ягуара ожидал. Она сомневалась и в том, что принесенный в жертву Иисус ждал Лапу Ягуара с распростертыми объятиями, как обещал Франсиско, и в том, что Отец Иисуса позволил Лапе Ягуара сидеть по правую руку от него.

Обычный мешика должен был четыре года путешествовать по Миктлану, находя путь в полях, утыканных обсидиановыми ножами, и среди движущихся гор, должен был пересекать бурлящие реки. Если бы Малинцин могла выбрать загробную жизнь для Лапы Ягуара, она бы пожелала, чтобы он вечно оставался в объятиях любящей матери, любящей без всяких условий, неспособной предать его.

– Ты в порядке, Малинцин? – мягко спросил Аду.

– Да, вполне.

– Ты плохо выглядишь.

Два дня, проведенные в Теночтитлане, показались ей двумя месяцами, а странствие с побережья в город, длившееся так много месяцев, пролетело, словно одна ночь. Внезапно у нее не осталось путей к спасению. Ее словно отбросило к тем временам, когда она была ауианиме. Малинцин отдавалась Кортесу молча, и он привязал ее к себе веревкой. Той ночью, когда появился Лапа Ягуара с ножом в руке, почему она не закрыла глаза и не позволила этому случиться? Не позволила Лапе Ягуара убить Кортеса? «Это потому, – сказала она себе, – что Лапа Ягуара убил бы и меня или же оставил в живых и обвинил в убийстве». Так значит, она сделала это из самозащиты? Возможно. А может, истина заключалась в том, что она не могла позволить Лапе Ягуара убить Кортеса? Она так не думала. Под ножом Лапы Ягуара мог оказаться кто угодно, и она все равно подняла бы руку. Сначала она действовала, а раздумывала уже потом.

«Вы спасли мне жизнь, донья Марина», – вспоминала она слова Кортеса, когда они с Аду шли в ее комнату.