Текст книги "Ночь печали"

Автор книги: Френсис Шервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Обычно кристально ясный ум Кортеса сегодня помутился, так как впервые в жизни он не сумел выспаться. В глубине джунглей неведомые обезьянки посчитали что-то невероятно смешным и поэтому гоготали так, что у них головы, наверное, едва не взорвались от смеха, а еще у этих проклятых птиц сердца прямо-таки распирало от песен, и все это лишь для того, чтобы помешать ему, и, черт побери, он даже услышал какой-то шелест в кустах. Ящерицы, змеи, крысы – да пошли они все к чертовой матери! Кто знает, что это было? Он ругался как только мог – будьте вы все прокляты! – но чудовищный шум не смолкал. Тишина наступила лишь незадолго до рассвета. Во время этого перерыва он облегченно вздохнул; темнота стала сгущаться над ним. Но тут все началось заново. Господи Иисусе и Дева Мария!

Сейчас офицеры собирали войска. Им приказали выстроиться на берегу у распятий и флагов. Кортес намеревался говорить с солдатами с холма. Он повторил свою речь, взглянул на ладони, а затем, спрятав их за спиной, принялся расхаживать взад-вперед, морща лоб. «Бог, король, миссия». А может, лучше «Миссия, король, Бог»? Споры и диспуты, речи и дискуссии – все это должно быть его сильной стороной, ведь когда-то он изучал юриспруденцию. Но теперь он не помнил ничего из университетской программы, и не только потому, что с тех пор прошло шестнадцать лет. Дело в том, что те веселые студенческие деньки, которые он был обязан проводить в университете Саламанки, он вместо этого провел в запое. Более того, с тех пор ему ни разу не приходилось обращаться к большой аудитории, провозглашать, призывать, убеждать. Молчать – да, но вот произносить речи… нет.

Эти события, ставшие важным поворотом в его жизни, которую он до этого прожигал, влачил в бесславии и бесчестии, требовали всех его способностей. Его великий шанс, новый мир, новое время – его мир, его время. Сузив глаза, Кортес взглянул на толпу: его офицеры в полном боевом облачении, как он и требовал (ибо плоха та овца, что не носит на себе свою шерсть), а за ними армия, четыре сотни человек – мушкетеры, пикинеры, лучники, алебардисты, канониры, те, чьим оружием были дубина и молот, матросы, плотники, барабанщики, трубачи, священник, монах, предсказатель, он же парикмахер, он же врач, черный раб и множество других, не обладавших талантами, достойными упоминания. А еще рабыни-индианки.

Местные женщины, сулившие наслаждение… Их присутствие здесь обещало подчинение и власть, плотские утехи: я твой хозяин – ты моя рабыня. «Кортес, – напомнил он себе, – сосредоточься на речи». От слов, произнесенных им сегодня, зависит успех завтрашнего сражения. Да, их позиции сильны. Он был не только, если так можно выразиться, принцем среди своих спутников, человеком из народа, командиром легионов, нет, вскоре он станет господином множества темнокожих подданных на континенте, благословленном спрятанным где-то сокровищем. Что он имел в виду? Золото.

Большинство людей, понял Кортес, родились для того, чтобы встретить свою судьбу, и неважно, подносили ли им эту судьбу на серебряном блюде, или же они пробивались к ней, нанося удар за ударом. А у кого-то судьбы не было, и им приходилось искать свое место в жизни, пройдя нелегкий путь. Он был одним из таких. Много лет его родители, гордые, но бедные (а возможно, бедные, но гордые) идальго, считали его ни на что не способным. Так, отец часто вменял ему в вину все, что он делал и не делал, а его мученица мать постоянно страдала из-за своего неудачника сына, ее глаза наполнялись слезами бесконечного терпения, и в каждой ее исполненной болью улыбке читалась тайная жалость. Ее поведение бесило Кортеса даже больше, чем ругательства отца. «Ах, признайте, сеньор Эрнан Кортес, – напомнил он сам себе, – вы ведь и вправду были трудным ребенком. Это так, и к тому же вы провалили экзамены по юриспруденции, вы презирали невнятное бормотание во время уроков, которые вам приходилось учить по два раза, бормотание, вплетавшееся в медленный ритм нескончаемых вечеров». Он вернулся в город Медельин, чтобы занять там должность главного городского неудачника, – Медельин в провинции Экстремадура, что в самом сердце Испании, с пыльными бороздами на дороге, с видом на древний замок аристократа, место, лишенное цвета, жаркое, сонное. Там умер бы от скуки и слепой бык. Кстати, разве он упоминал деревья? Не было там деревьев. Ужасный ландшафт.

Кортеса воспитали солдаты. Его отец отличился на войне с маврами, но в 1492 году под Гранадой мавры потерпели поражение раз и навсегда, и страна объединилась под властью королевы Изабеллы и короля Фердинанда. И с кем ему теперь было воевать? Раз думать о войне не приходилось, Кортес мечтал податься к кондотьерам в какой-нибудь итальянский город-государство. Он был не из тех, кто мог стать духовным лицом, – а чем еще заняться юноше его эпохи? И тут появилась возможность отправиться к индейцам. В возрасте девятнадцати лет Кортес решил, что новый мир со всеми его легендами о золоте и необозримых землях, которые необходимо захватить, – это еще лучше, чем война. Но, даже получив дом, слуг, землю и рабов, работая нотариусом, Кортес не добился высокого статуса. Прожив какое-то время на Гаити, а затем на Кубе, он разбогател, но не сказочно разбогател. Существование там было скучным, и приходилось заниматься земледелием, а он преодолел долгий путь из Испании сюда вовсе не для того, чтобы марать руки.

Но можно ли винить его за промедление, ведь в конце концов, если вдуматься, много ли людей добились успеха одним лишь шагом, одним лишь движением, одним лишь решением? Человек не без изъяна, ведь иначе он стал бы богом. Слабостью Кортеса были женщины. Впрочем, у какого мужчины нет слабости к женщинам? После множества интрижек и нескольких нежелательных беременностей Кортес понял кое-что о местных женщинах: они покорялись молча. Они совсем не напоминали испанских девушек из бедных семей с небольшим приданым, которых присылали на острова, чтобы они нашли там свое место среди неотесанных холостяков. Эти сеньориты играли в невинность, у них были острые зубки и отчаяние в глазах. Они появлялись на каждом собрании в колонии, поводом для которого могли послужить поставки сатина из Испании, покупка пианино, свадьба (что случалось нечасто), обеды, главным блюдом на которых был вепрь или зеленая черепаха, а также, да позволено будет сказать, танцы. Сеньориты танцевали, степенно перебирая ножками, как породистые лошади, показывая красивой формы ступни, да еще иногда лодыжки, преподнося, презентуя, приукрашивая свои достоинства, покачивая бедрами под слоями тафты в надежде, что их заметят. Мужчины же, надеясь по-христиански узаконить свои устремления, раз уж на то пошло, замечали их.

Местные женщины, с другой стороны, не были привередливы, не мечтали о восхищении, им не нужны были ухаживания, и их не оберегали амбициозные мамаши. На самом деле индейские женщины обладали мудростью и умениями, будившими глубокую страсть, разжигавшими огонь в чреслах мужчины, зрелого тридцатитрехлетнего мужчины; они напоминали ему лунную дорожку на водах моря.

Думай о речи, о речи, Кортес! Эрнан Кортес, погрузившись в размышления, ходил взад-вперед, глядя на носки своих ботинок. Туда и обратно, туда и обратно. Но ведь в действительности соблазнение женщин и убеждение мужчин – это практически одно и то же. Лесть, внимание, решительный и деловитый вид – так принято покорять сердца. Он улыбнулся. Ему нравились прически здешних женщин, их прямые блестящие волосы, заплетенные в толстые косы, которые они укладывали вокруг своих идеальной формы голов или закручивали в два небольших узелка, похожих на маленькие рожки… Ах, черт бы их побрал! Впрочем, у той женщины, что нравилась ему больше всех, волосы были распущенными, словно два черных крыла, как принято у проституток. Ястреб ночи, повелительница зла. Восемнадцати-девятнадцати лет от роду, она была уже зрелой женщиной с плоскими ступнями матроса, губами цвета сливы, ониксовыми глазами животного, печальными, застывшими, и аристократическим носом. Женщины-рабыни, двадцать душ, да еще сварливый мясник с заячьей губой.

– Господа! – начал он, когда музыка утихла и пришло время произносить речь.

Прочистив горло для драматического эффекта, он взглянул на своих спутников и поднес кожаный рупор к губам, чтобы его голос был слышен далеко на побережье. Он следил за тем, чтобы говорить медленно, и останавливался в конце предложения, дабы солдат, специально приставленный к каждому отряду из сорока человек, мог повторять его слова. Эхо возбуждало его, и он чувствовал всю мощь своей речи, чувствовал, как кровь бьется в его жилах.

– Мои верные последователи… граждане Вилья Рика де ла Вера Крус, богатого города Веракрус. – К этому моменту они уже имели прекрасный форт, тюрьму, конечно же, виселицу, небольшую часовню и скотобойню, хотя ему еще предстояло найти свиней, коров или овец в этой Богом забытой стране. – Нас ждет сама судьба. – Пот струйками стекал по его спине, и казалось, москиты заползли ему под кожу.

– Судьба… судьба… – прошелестело по рядам.

– Mis compañeros^[2], помните о Боге и знайте, что лишь Он может дать нам успех.

Кортес представлял успех как водяное колесо, вращавшее корзины, переполненные сокровищами так, что золото сыпалось через край. Сейчас его дела шли в гору, и, даже если корзины его судьбы начнут опускаться, он вобьет гвоздь во всю эту конструкцию и остановит вращение успеха. Кортес сменил позу, поставив ногу на камень и показав лицо в профиль, чтобы подчеркнуть свое благородство. Меч в щегольских ножнах висел у него на левом боку, кинжал болтался справа, а глубоко в ботинке был спрятан нож на случай, если его разоружат. На спине у него висели лук и колчан со стрелами, а рядом стояли аркебузы с дулами на треножниках – вдруг кому-то не понравится то, что он скажет.

Тем временем трудолюбивый как пчелка Берналь Диас, лучший из летописцев, устроился рядом на валуне. Подле него стояла банка с чернилами, а на поясе висели запасные перья.

Cinco de Mayo, años de nuestro señor 1519^[3].

Это было написано в верхнем правом углу первой страницы. Летописец не знал, следует ли ему начать со слов «Его Величество» или «Меня зовут Берналь Диас дель Кастильо».

Когда-нибудь весь мир прочтет его книгу: «Завоевание». Берналь Диас дель Кастильо.

Когда люди будущих поколений спросят: «Кем был Кортес?», Берналь Диас даст ответ на их вопрос: «Наш предводитель был человеком, возглавлявшим каждый бой, не прятавшимся за спинами солдат и не искавшим убежища в палатке командира, как поступил бы трус. Он отличался благородством и в деяниях и в манерах, мудро чтил Бога и нес Слово Его язычникам, он был человеком…»

А может быть, следует начать по-другому: «Я, досточтимый Берналь Диас дель Кастильо, официальный летописец, верный писец, единственный автор книги о приключениях Эрнана Кортеса, идальго из Испании, колониста Гаити и Кубы, направленного на материк губернатором Кубы Веласкесом для исследований и торговли…»

А возможно, даже так: «Мы, отважные люди, направились к материку, покинув Кубу на наших одиннадцати кораблях 4 марта 1519 года… Преодолев опасности, что скрывало бурное море, мы увидели сушу, сперва остров Косумель, а затем Табаско, где мы плечом к плечу сражались со злобными, кровожадными дикарями и победили их, заслужив достойную награду – рабынь. Мы поднялись по побережью и основали город Веракрус, город Истинного Креста…»

Берналь Диас считал, что совершенно необходимо подробно описать каждую из четырнадцати лошадей, взятых в экспедицию, указать их имена и масть. Любая из них стоила дороже, чем единственный раб-негр по имени Аду.

– Господа… – вновь начал Кортес.

– Он назвал нас господами, – шепнул Аду дон Куинтаваль, – как будто мы тут короли.

Помимо успехов в фехтовании, Куинтаваль мог похвастаться прекрасной лошадью, что делало его ценным членом экспедиции. У него был прекрасный меч из каленой толедской стали, ботинки из кордовской кожи, раб-негр и двое слуг-индейцев с Гаити, которых звали Мануэль и Хуан. Худощавый, в роскошной одежде и с тщательно подстриженной бородой, дон Куинтаваль был похож на испанского гранда. Одежда Аду, шестнадцатилетнего раба, подходила к одежде хозяина, как будто он тоже приплыл из Европы. Его латы были сделаны во Франции немецким кузнецом, зеленая вельветовая туника изготовлена в Италии, бархатный камзол с высоким воротником – в Нидерландах, а шерсть для чулок состригли со спины английской овцы. В картину не вписывались лишь его босые ноги.

– Друзья мои, я собираюсь сделать вас королями, ибо миссия наша почетна. – Кортес сделал паузу, облизнул губы, сглотнул и приготовился объявить о своем решении, которое он принял еще в то время, когда вел переговоры с этим дураком, кубинским губернатором, его так называемым покровителем Веласкесом. – Мы здесь не просто для того, чтобы торговать, изучать страну, набирать новых рабов и спасать моряков, потерпевших кораблекрушение. Нет, мы пришли сюда с величайшей целью – ради короля, родины и Бога.

Берналь Диас записал это как «Бога, короля и родины», хотя и сомневался, не стоит ли написать «родины, Бога, короля и всей империи», потому что из Испании, освобожденной от мавров и объединенной в 1492 году под властью королевы Изабеллы и короля Фердинанда, изгнали всех евреев, а король Карл Пятый, внук королевы Изабеллы, по слухам, давал взятки налево и направо, чтобы добраться до короны Священной Римской империи, которая сделала бы его богатейшим землевладельцем во всей Европе.

– Мы прибыли сюда ради крестового похода завоевателей! – воскликнул Кортес, сжимая кулаки и вскидывая руки, как будто он бросал вызов самим Небесам.

Навигатору, картографу, плотнику и владельцу единственных часов Рафаэлю Нуньесу не нравилось выражение «крестовый поход». Крестоносцы убивали всех, кого видели: евреев в Европе и мусульман в Иерусалиме, оставляя за собой реки крови. Кортес и все остальные считали его выкрестом. Нуньес уныло взглянул на новенькую виселицу и достал носовой платок, роскошь, неизвестную всем остальным. Он снял очки и протер стекла, запотевшие от жары.

– Мои храбрые солдаты!

– Храбрые солдаты, – фыркнул Куинтаваль. – Да уж.

Аду кивнул, надеясь, что его хозяин прекратит привлекать к себе внимание.

– Господа? – не унимался Куинтаваль. – Земледельцы-неудачники из колоний, куда перестали поставлять рабов, лишившиеся работы ремесленники, предсказатель, который называет себя аптекарем, доминиканец и францисканец – вот те господа, к которым он обращается. Мы – четыреста слабаков, у нас даже нет умений головорезов, пиратов или бандитов.

Аду поднес палец к губам и приподнял брови, пытаясь предупредить своего хозяина, чтобы тот не болтал лишнего.

– После этой речи они убьют тебя, – шепнул Малинцин Лапа Ягуара, мясник.

– Ну тебя же не убили, – отметила Малинцин, знавшая, что в доме майя, где они жили раньше, хозяйка каждый день била Лапу Ягуара. Она била Кай утром, а Лапу Ягуара вечером, но Малинцин не трогали, потому что ее тело нельзя было портить из-за ее ночных обязанностей.

– Ты когда-нибудь потрошила рыбу? – вкрадчиво осведомился Лапа Ягуара. – Людей потрошить легче.

Малинцин сомневалась в том, что Лапа Ягуара убивал кого-либо опаснее кричащих индеек, домашних собак и ленивых ящериц. «С раздвоенной до носа губой и гнусавой речью он мог бы стать шутом и развлекать императора», – подумала она.

– К этому континенту уже отправлялись две экспедиции. Пребывание здесь было кратким и безуспешным, они вернулись на Кубу, поджав хвост, но эти корабли привезли на Кубу слухи, нет, даже достоверную информацию о золоте, точнейшие сведения о том, что к западу от этого побережья находится великолепный город с улицами, мощенными золотом. Я столь уверен в этом, что обещаю вам: в ближайшем будущем я сделаю вас богатейшими из всех мореплавателей за всю историю человечества. – Кортес вскинул левую руку, указывая вперед.

Слава, золото и континент, который можно брать голыми руками… Этот жалкий итальяшка Христофор Колумб, настоящий неудачник, высаживался на разных участках западного побережья и основал островные колонии, все еще считая, что перед ним лежит Азия, так и не сумев взглянуть правде в глаза. В отличие от него, Кортес был человеком зрелым. Он не обманывал себя, будто стоит на земле легендарной Атлантиды, находится во владениях великого хана или в островном королевстве Сипанго, «открыл» морской путь к восточным странам, упомянутый когда-то Марко Поло. Нет, это был Новый Свет, которому суждено стать Новой Испанией.

Кортес взглянул на капитана Альварадо, своего заместителя, и увидел на его лице восхищение. Капитан Альварадо, которого считали красивым из-за его золотисто-рыжих волос и по-детски нежных черт лица, улыбнулся Кортесу, надеясь, что его улыбка выражает мужество и отвагу. Вздернув подбородок, Альварадо взмолился Богу о том, чтобы в этом «новом свете» не было змей. Их плавные движения, сухая чешуя, а главное, желтые глаза, не говоря уже о длинном раздвоенном языке, будили ужас в глубине его сердца. А как они зловеще сворачиваются перед ударом! Да хранит его Господь от этого зрелища! И кто знает, что еще скрывается за деревьями, под ногами, в воздухе? Стоя рядом с четырьмя сотнями солдат и чувствуя, как солнце превращает его латы в раскаленную сковороду, Альварадо хрустел пальцами и притопывал ногой, потому что он не мог застыть ни на секунду, иначе бы его разум разлетелся на мелкие осколки. Ночью он не мог заснуть, не выпив две полные бутылки вина, и все равно просыпался во тьме, чувствуя, как сердце бьется от страха.

Он думал, что может подавить свою тревогу, контролировать все свои тики. Альварадо прекрасно помнил, как прыгнул со стола, думая, что очутится в раскрытых объятиях отца, и упал прямо на пол лицом вниз. «Мир – это жестокое и страшное место», – сказал ему отец. Он не должен об этом забывать. И как он попал сюда, как он мог свалять такого дурака? Однажды он сидел на веранде и думал, чем бы сейчас полакомиться, и тут люди Кортеса прискакали к его ранчо, encomienda; из-под конских копыт вздымались столпы пыли. Альварадо разводил лошадей на Кубе. Они спросили его, не хочет ли он присоединиться к ним; сказали, что Юкатан еще не исследован, дик и готов к завоеваниям. На следующий день Альварадо бросил лошадей на своего помощника, который совершенно не разбирался в животных. Как последний идиот, он закрыл тогда дверь и помчался в Сантьяго. Импульсивность была еще одним его недостатком. Теперь же, стоя под неумолимыми лучами палящего солнца, он отдал бы целый Новый Свет за своих лошадей. Лет пять назад он привез кобыл и одного жеребца из испанской Экстремадуры – это было ужасное путешествие, и половину груза пришлось выбросить за борт, словно рабов. Арабские скакуны чистых кровей. Бедные арабские скакуны.

– Мы преодолели огромное расстояние и не упали с края земли, – подняв руку, Кортес обрисовал в воздухе очертания Европы, Африки и Азии.

Отцу Ольмедо, священнику, приставленному к экспедиции, не понравились слова: «Мы преодолели огромное расстояние», потому что их путешествие с Кубы к берегу Новой Испании заняло совсем немного времени: преодоленное ими расстояние составляло лишь сто двадцать миль. Более того, сейчас все знали о том, что земля вовсе не была плоской и нет никаких неизведанных земель, никакой terra incognita^[4] на краю мира, нет никаких Oceanus Occidentalis^[5] и Mare Tenebrosum^[6], морей под плоскостью мира, проглатывавших людей и земли. Астролябия, компас, секстант, квадрант, лотлинь, все современные инструменты, записи и карты астрономов позволяли хорошему навигатору не заблудиться даже в открытом море.

– Мы одолели чудовищ морских…

– Какая чушь, – шепнул дон Куинтаваль. – Мы одолели разве что мелких рыбешек. Я вот тут слышал, что какой-то человек по имени Магеллан договаривается сейчас с испанцами об экспедиции вокруг земного шара.

Тем не менее кое-кто действительно боялся гнева Нептуна, даже во время столь короткого путешествия с Кубы к побережью Юкатана. Ботелло, предсказателю, пришлось раскинуть кости, погадать на чайных листьях и усмирить их страхи своими цыганскими заклинаниями. А капитан Альварадо Красивый действительно видел существ, напоминавших русалок, но не девушек, а настоящих баб с гладкой голой кожей, сморщенным лбом, толстой шеей и усами. Эти создания были безобидны, но вряд ли захочется столкнуться с такими, плавая на досуге. В глубинах вод они заметили кальмара размером с корабль. Такой кальмар с легкостью потопил бы их, обхватив своими щупальцами судно и потащив его вниз, вниз, вниз.

Брат Франсиско, монах, приставленный к отцу Ольмедо для помощи в завоевании новых душ в этой стране, чувствовал, как обгорает под лучами солнца его голая макушка, и думал о том, сможет ли он полюбить чудовищ глубин морских так, как он пытался любить всех животных, как любил их святой Франциск, за исключением разве что одной злой свиньи, загрызшей ягненка, а затем умершей в луже, лежа кверху брюхом. Брату Франсиско не давала покоя мысль о том, что нужно любить кальмара, в особенности такого огромного, как тот, которого перед носом корабля заметил Пуэртокарреро.

«Впереди кальмар!» – закричал тогда Пуэртокарреро, сидя в «вороньем гнезде».

Брат Франсиско раздумывал о том, следует ли ему воспринимать этого кальмара как посланника Божьего, напоминавшего об истории Ионы и кита. Из-за гордыни и неповиновения можно попасть в брюхо к чудовищу. Любил ли святой Франциск чудовищ?

Сеньор Исла, стоявший рядом с братом Франсиско, услышав о морских чудовищах, не удержался и рассказал добряку монаху о том, что юкатанский боа-констриктор может проглотить человека целиком, а если голоден, то и двух человек; самая же смертоносная из живущих на земле тварей, скорпион, может забраться в ботинки. «В случае с вами, брат Франсиско, так как у вас нет ботинок, то между пальцами ног», – капитану Исла нравилось дразнить невинного Франсиско, которого он считал глупейшим из глупцов.

– Мы приняли участие во множестве сражений, – продолжил Кортес.

Насколько было известно Куинтавалю, Кортес никогда не принимал участия в сражениях, за исключением небольшой стычки на побережье. Так как Кортес был среди тех, кто завоевывал Кубу, он хвалился своей отвагой, но на самом деле кубинские араваки просто бежали от нападавших. Куинтаваль начал вполголоса излагать эти интереснейшие факты Аду, а тот кивал, надеясь, что они не выглядят как заговорщики. Его хозяин добавил, что уж он-то, дон Куинтаваль, ежедневно упражняющийся в фехтовании, может отличиться в любой битве. Аду, его партнер по тренировкам, прекрасно знал все финты, ложные выпады и неожиданные парирования дона Куинтаваля. Кортес на Гаити был нотариусом средней руки, не унимался Куинтаваль, его плантация на Кубе пришла в упадок, и все рабы там умерли от голода, а еще он бросил юридический факультет Саламанки, недоучившись, – в общем, он никчемный испанский разгильдяй. Поговаривали даже, что, когда Кортес только приехал на Гаити, он работал писарем и ходил по площадям, предлагая свои услуги неграмотным, за что ему платили одно-два мараведи. А форменную накидку он делил с двумя другими писарями. Более того, Куинтавалю было достоверно известно, что Веласкес, губернатор Кубы, горько сожалел о том, что выбрал Кортеса главой экспедиции, и в последний момент попытался отозвать деньги и приказ. Когда Кортес выходил из порта, направляясь к берегам Юкатана на своем нао «Санта-Мария де ла Консепсьон» под знаменами с надписью на латыни: «Братья, последуем же за Крестом, и вера наша приведет нас к завоеваниям», губернатор Веласкес отправил на берег послов, и те лихорадочно размахивали в воздухе подписанными бумагами, трепетавшими на ветру, словно жалкие флаги поражения, крича: «Вернитесь! Вернитесь!»

Аду делал вид, что одним ухом слушает своего хозяина, другим Кортеса, а сам держал рот на замке. На самом деле он думал о том, как бы лечь на теплый песок и заснуть. В течение всех долгих лет, что он провел в рабстве, за исключением того периода, когда он сидел прикованный в трюме и просто хотел умереть, каждое утро Аду думал о том, как ему сегодня сбежать. Утром он мечтал о сне. Во сне он был свободен, хотя дон Куинтаваль заставлял его спать в своей кровати и долго не давал ему забыться, рассказывая о своем детстве в Испании и жителях Сантьяго-де-Куба, которые были его врагами, о своей ненависти к ним. Если Аду проваливался в дремоту, дон Куинтаваль толкал его локтем в бок: «Проснись, Аду, я еще не договорил». Наболтавшись всласть, хозяин заставлял Аду встать на колени рядом с ним и слушать молитвы за всех донов Куинтавалей, умерших тем или иным образом. Аду не верил в Бога Куинтаваля, но все равно молился про себя за свою семью в Африке, потому что называл их именно так: «моя семья», как будто был свободным человеком.

Кортес снял с пояса большой свиток с рекверимьенто, подробными предписаниями от Папы Римского, подписанными 4 мая 1493 года. В этом свитке говорилось, что вся земля, которую удастся обнаружить на три сотни миль к западу от Азорских островов, переходит во владение испанского монарха, а всем местным жителям нужно сообщить о том, что люди произошли от Адама и Евы и являются одной семьей под покровительством Папы, повелителя, короля и верховного владыки вселенной. Все завоеванные народы должны были перейти под сюзеренитет Папы и Испании. Правда, некоторые переходили Португалии – так уж вышло, и об этом не упоминалось. Самое главное: в том случае, если какой-то злобный вассал поднимет восстание против короля Испании, его следовало покарать как врага веры и правды, слугу дьявола.

– Что это? – спросила Кай у Лапы Ягуара.

– Это их книга, – предположил Лапа Ягуара.

Майя и ацтеки писали книги на бумаге и складывали ее как веер.

– Если бы я была мужчиной, то стала бы летописцем, – сказала Малинцин.

– Если бы ты была мужчиной, то стала бы воином или пленным, и уже, скорее всего, мертвым, – ответила Кай.

– Наша миссия, мои отважные и решительные друзья, состоит в том, чтобы нести Слово Божье или умереть, пытаясь выполнить эту задачу.

Малинцин иногда понимала слова чужаков, которые повторялись постоянно, например имена людей или названия часто используемых предметов: меч, конь, лук, стрелы, Кортес. Она знала, что вскоре в ней соберется больше слов и то, что она услышит, станет более понятным, а затем на нее снизойдет знание и захлестнет волна понимания.

Все опустились на колени, перекрестились – во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь – и встали.

– Наша миссия состоит в том, чтобы встретиться с великим императором Моктецумой лицом к лицу и обратить всех язычников в христианство. – Сделав паузу, Кортес набрал в легкие воздух. – Не могу не сказать вот еще о чем: друзья мои, мы пришли сюда, чтобы найти золото… – Кортес поднял голову и бесстрашно взглянул прямо в золотой глаз солнца. – Золото, mis amigos, oro^[7].

– Наконец-то, – шепнул сеньор Исла брату Франсиско. – Наконец-то Кортес говорит то, что все хотят услышать.

– Золото, золото, золото – для храбрецов, – пронеслось по рядам.

Ничего не ответив, брат Франсиско молча помолился Богу о том, чтобы он помог ему полюбить Исла, ведь тот был человеком, ближним, а значит достойным любви. И все же Франсиско ничего не мог с собой поделать. Исла ему не нравился.

Исла, четвертый человек в экспедиции после генерала Кортеса, капитана Альварадо Красивого и сеньора Куинтаваля Фехтовальщика, знал о том, что две предыдущие испанские экспедиции обнаружили на Юкатане золото. А зачем еще-то ему ехать сюда? Исла чувствовал вкус благородного металла на кончике языка. В Испании он лишал богачей и спятивших стариков накопленных монет, торговал участками, где не было воды, а иногда этих участков и вовсе не существовало, проданные им лошади хромали, а свиньи лопались от глистов. Он торговал зубами стариков и париками, сделанными из волос смертельно больных женщин. Исла спекулировал кораблями португальских работорговцев с мертвыми или умирающими рабами, корицей, которая на самом деле являлась лишь измельченной дубовой корой, и хлебом из соломы. Он не желал людям зла. Это был просто деловой подход. Но однажды его враги вступили в сговор, и ему пришлось спешно покинуть Испанию и отправиться на острова. Вскоре на Кубе Исла получил красивые одежды, меч и лошадь. Возможно, оно и к лучшему.

– Золото – для храбрецов.

– Город золотой! – закричал один из солдат, потому что ходили слухи о таких городах.

«Город Божий» – вот о чем подумал брат Франсиско. Хотя он и был францисканцем, его восхищала книга святого Августина «О Граде Божием», книга о том, как построить идеальное государство.

Для отца Ольмедо все эти города из золота означали множество новых душ, которых он обратит в лоно церкви, что особенно важно в эти дни, так как каждый ткач, печатник и мельник в Северной и Восточной Европе заявляли, что сами знают Слово и пути Господни и им не нужен священник. Отец Ольмедо не хотел марать своих уст, не говоря уже о разуме, обсуждая учения справедливо сожженного заживо Яна Гуса, Джона Вайклифа, посмевшего перевести Библию на язык саксонских варваров, а теперь еще и этого негодяя Лютера, который осмелился утверждать, что каждый человек сам себе священник.

– Город золотой! Город из золота! – раздался крик четырехсот глоток.

– Реки золота! – Это передавалось из уст в уста до тех пор, пока все собравшиеся не начали скандировать в унисон.

– Источник молодости!

– Ложа из драгоценных камней!

– Горы серебра! Индейцы думают, что я бог! – воскликнул Кортес, воодушевленный поддержкой своих соратников. С их помощью он мог добиться всего. – Индейцы думают, что я их бог Кетцалькоатль. Что ж, возможно, я и бог.

– Кортес – бог, – пронеслось по рядам. – Бог. Бог. Бог.

И тут крики внезапно утихли. Ошеломленные люди начали оглядываться по сторонам. Бог? Какой бог? Кто может говорить такое? Тяжелая тишина заполнила воздух, и даже птицы и звери притихли.

– Нет, я не это имел в виду. – От чудовищной жары у Кортеса кружилась голова. И зачем он только упомянул этот миф о Кетцалькоатле, о котором ему рассказал священник-расстрига Агильяр?

«Некоторые индейцы думают, что вы их вернувшийся бог». – Агильяр сказал это Кортесу в его каюте на флагмане. Он изложил Кортесу и подробности пророчества относительно светлой кожи Кетцалькоатля, его бороды, года Одного Тростника.

– Он сказал «Кетцалькоатль»? – переспросил Лапа Ягуара у Кай.

На языке майя этого бога называли Кукулькан. Легенда о сотворении мира была описана в эпосе «Пополь-Вух».