Текст книги "Мичман Изи"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Вскоре Мести показался на корме, шлёпая по палубе босыми ногами и складываясь почти вдвое, когда он пробирался под реями.

– Силы непесные, масса Джоллиф, ну время ли теперь посылать за мной, когта в котле варится картошка, а вокруг полно тармоетов, и мне нужно смотреть, чтопы картошку не стиприли, они на это горазты, черти полосатые!

– Мести, ты же знаешь, что я никогда не посылаю за тобой ради себя лично, и другим не позволяю этого делать без особой нужды, – сказал Джоллиф, – но вот этот бедняга не ел ничего с того момента, как ступил на палубу, и умирает с голоду. Ты должен приготовить ему чай.

– Какой чай, что вы говорите, сар?! Тля чая, во-первых, мне нужно тостать воты, а вота не получить раньше семи склянок. Во-вторых, мне нато место на плита, чтопы поставить чайник, а теперь в кампузе на плита палец некута сунуть, а уж чайник и потавно. Нет, cap, это просто невозможно.

– Но должен же он что-нибудь перекусить, Мести!

– Бог с ним, с чаем, – сказал Джек, – тогда я выпью молока.

– Молока, сказал молотой масса? Но ведь маркитантка осталась по ту сторону Пискайский залив!

– У нас нет молока, мистер Изи, вы забыли, что нас окружают водные хляби. Боюсь, что вам придётся подождать до обеда – Мести говорит правду.

– Вот что я сказать, масса Джоллиф! Пробили семь склянок, и если молотой человек согласен вместо чая покушать то, что осталось в котле, он останется товолен. Какая разница, чай или гороховый суп – все етино пойло. Миска похлёпки с мичманскими орешками и щепоткой перца пойтёт ему на пользу.

– Всё лучше, чем ничего, Мести. Тащи её сюда поскорее!

Через некоторое время негр принёс в каюту миску гороховой похлёбки, поставил перед нашим героем оловянную хлебницу, полную мелких сухариков, известных под названием «мичманские орешки», и перечницу.

При виде похлёбки мечты Джека о чае, кофе, булочке, поджаренных тостах и молоке развеялись прахом. Но так как он был сильно голоден, он нашёл похлёбку лучше, чем ожидал, а проглотив её, почувствовал себя гораздо лучше. Пробило семь склянок, и он в сопровождении мистера Джоллифа поднялся на палубу.

ГЛАВА X,
рассказывающая о том, как Джек допускает прегрешения против собственной философии

Когда Джек Изи вступил на палубу, солнце весело светило, с берега дул лёгкий ветерок, море играло бликами волн. Все снасти корабля были увешаны матросскими рубашками, куртками, штанами, которые насквозь промокли во время шторма, а теперь были развешаны для присушки. Мокрые паруса также висели на реях и рангоутах, и корабль медленно катился по голубым волнам. Капитан и первый лейтенант стояли на шкафуте, занятые беседой; большинство офицеров находилось на палубе с квадрантами и секстантами в руках, определяя широту местонахождения судна по солнцу, стоявшему в зените. Палуба была чистой и влажной, так как вахтенные только что закончили приборку и теперь сматывали канаты в бухты. Сердце Джека преисполнилось радостью при виде картины, полной кипучей деятельности и порядка, царивших на палубе, а его лёгкие наполнились свежим ветерком впервые за четыре дня, проведённых им в спёртом воздухе лазарета, откуда он наконец выбрался.

Капитан, заметив его на палубе, подозвал к себе и участливо спросил, как он себя чувствует. Первый лейтенант также улыбнулся ему, а многие офицеры, особенно товарищи-мичманы, поздравляли его с выздоровлением.

Стюард капитана отдал ему честь и попросил почтить своим присутствием обед в капитанской каюте. Джек, как воплощение вежливости, снял шляпу и ответил согласием на приглашение. Незаметно для себя Джек наступил на канат. Матрос, свёртывавший его в бухту, взял под козырёк и попросил Джека оказать ему любезность, сойдя с каната. Джек в ответ снял шляпу с головы и ногу с верёвки. Вахтенный офицер дотронулся до шляпы и доложил первому лейтенанту о наступлении полудня. Тот откозырял и доложил о том же капитану. Капитан в ответ коснулся своей шляпы и велел бить склянки. Вахтенный офицер коснулся шляпы и попросил у капитана разрешения свистать к обеду. Капитан козырнул и ответил: «Пожалуйста». Мичман, получивший приказ от вахтенного офицера, отдал честь и передал приказ старшему боцманмату, который коснулся своей шляпы и просвистел сигнал к обеду.

«Прекрасно, – подумал Джек, – вежливость здесь, вероятно, в порядке вещей, и каждый имеет право на уважение со стороны всех других».

Подойдя к борту, он заглянул через пушечную амбразуру в глубь голубой волны, затем перевёл взгляд наверх, на высокие мачты, верхушки которых словно чертили по ясному небу, раскачиваясь в такт движениям судна; затем посмотрел вперёд, на ряды пушечных жерл, высовывающихся из амбразур вдоль борта корабля. Тут ему захотелось взглянуть на видневшуюся вдалеке землю, он опёрся ногой на одну из матросских коек, развешанных рядами вдоль планшира.

– Молодой человек, сейчас же сойдите с койки! – сердито закричал на Джека штурман, нёсший службу вахтенного офицера.

Джек оглянулся.

– Вы слышите меня, сэр, вам говорят! – повторил штурман. Джека охватило негодование. Ему подумалось, что вежливость на корабле не такая уж общепринятая манера, как ему показалось сначала.

Капитан Вилсон случайно услышал разговор.

– Мистер Изи, подойдите сюда. Согласно правилам, существующим на корабле, никто не смеет ступать на гамаки, иначе как в случае крайней необходимости. Ни я, ни другие офицеры не позволяют себе делать так. Поэтому, из принципа равенства, не должны делать этого и вы.

– Разумеется, сэр, – ответил Джек, – но я всё-таки не понимаю, почему тот офицер в лощёной шляпе так грубо разговаривал со мной, как будто я не такой джентльмен, как он.

– Я вам это уже объяснял, мистер Изи.

– Да, я помню: из чрезмерного рвения, но я вижу, от него на службе одни только неприятности. Очень жаль, что без рвения, как вы говорите, нельзя обойтись.

Капитан Вилсон рассмеялся и отошёл, а некоторое время спустя, прогуливаясь по палубе со штурманом, заметил ему, что не следовало бы разговаривать излишне резким тоном с юношей, допустившим такой пустячный проступок по неведению. Штурман Гадинг, грубиян по натуре, не терпевший малейших замечаний по поводу своего поведения, хотя сам не стеснялся задевать чувства других, решил отплатить Джеку при первом же удобном случае.

Джек отобедал вместе с капитаном и, к своей радости, убедился, что среди участников застолья господствует, по-видимому, полное равенство, поскольку все радушно пили за его здоровье. Как только подали десерт, Джек пустился в свои любимые рассуждения о равенстве и правах человека. Вся компания за столом пришла в полное изумление, услышав такие крамольные идеи, распространяемые на военном корабле. Капитан со смехом оспаривал идеи Джека, но так, чтобы не обидеть его, и потешался всё время, пока шёл разговор. Нужно отметить что в этот день Джек фактически впервые появился на палубе корабля, так что он не очень-то медлил с ознакомлением сослуживцев со своими оригинальными взглядами. За столом капитана присутствовали, помимо самого командира, второй лейтенант Аспер, казначей, мистер Джоллиф и ещё один мичман. Все они были удивлены тем, что подобные еретические идеи высказываются в присутствии капитана, но ничуть не меньше удивил их сам факт, что капитан воспринял их со спокойной и добродушной насмешкой.

В тот же вечер слух о смелости Джека разнёсся по всему кораблю. Каждое его суждение и даже отдельные слова, высказанные за капитанским столом, стали темой пересудов (конечно, в искажённом виде) в самых разных местах корабля: офицеры комментировали их в своей кают-компании, мичманы обсуждали их, прогуливаясь по палубе; баталёр устроил приём по этому случаю возле камбузной трубы и в тесной мужской компании рассказал о новых идеях мичмана Изи; сержант морской пехоты выразил в кубрике своё мнение кратко и выразительно, назвав их проклятыми; боцман обсуждал их в компании других унтер-офицеров до тех пор, пока не кончился грог, после чего он отбросил эту тему как слишком сухую материю. Вся команда пришла к единодушному мнению, что Джеку придётся распрощаться со службой, как только судно придёт в Гибралтар: либо его отдадут под трибунал, чтобы осудить на смертную казнь, либо его уволят вчистую и, прежде чем списать на берег, подвергнут порке на шканцах плетью-девятихвосткой. Были среди них и более трезвые головы, которые, зная от мистера Собриджа, что Джек – наследник крупного состояния, проявили большую практическую смётку и считали, что ничего подобного не произойдёт, так как капитан Вилсон имеет веские основания быть к нему снисходительным. Только четыре человека на борту корабля по-прежнему относились дружелюбно к Джеку – сам капитан, первый лейтенант Собридж, одноглазый помощник штурмана Джоллиф и негр Мефистофель, который, услышав высказывания Джека, полюбил его всей душой.

Мы уже упоминали о мистере Аспере, втором лейтенанте корвета. Этот молодой человек глубоко почитал родовитость, а ещё больше деньги, в которых он испытывал недостаток. Будучи сыном известного купца, он получал от отца, ещё в пору своей мичманской службы, гораздо более щедрое содержание, чем это диктовалось необходимостью или благоразумием. На кораблях, где он начинал свою карьеру, он убедился, что тугой кошелёк легко обеспечивает ему влиятельное положение не только среди товарищей-мичманов, но и среди старших офицеров. Человек, который охотно оплачивает счета, всегда отыщет себе последователей – хотя бы до ближайшего кабака, и лейтенанты не гнушались обедать, гулять под ручку и фамильярничать с мичманом, за чей счёт они кутили во время побывок на берегу. Мистер Аспер только что получил звание лейтенанта и назначение на борт «Гарпии», когда его отец разорился и источник, из которого он черпал средства щедрой рукой, иссяк. С этого времени мистер Аспер почувствовал, что его влияние идёт на убыль, он теперь не мог ворчать, что служба обременяет его и что он намерен бросить её при любом удобном случае, и с огорчением убедился, что уже не пользуется прежним уважением, которое оказывалось скорее его кошельку, нежели ему самому. Ему пришлось сократить свои расходы и умерить расточительные привычки, не имея больше средств к их удовлетворению. Поэтому не стоит удивляться, что он испытывал большое уважение к деньгам и к тем, у кого они водились. Лишившись собственных средств, он сам был теперь не прочь подцепить кого-нибудь, за чей счёт он мог бы кутить и вести свой прежний расточительный образ жизни, о котором частенько вспоминал со вздохом. Когда он узнал, какой счёт оплатил наш герой в гостинице «Фонтан», то решил, что Джек как раз тот человек, который ему нужен, и он с нетерпением ждал появления Джека на судне в надежде потеснее сдружиться с ним к собственной выгоде. Разговор в кают-компании за обедом у капитана убедил его, что Джеку скоро понадобится поддержка, оказав которую, Аспер будет не в накладе. Поэтому, воспользовавшись первым же удобным случаем, он попросил мистера Собриджа назначить Джека в его вахту. Трудно сказать, из каких соображений мистер Собридж согласился с его просьбой – возможно, он разгадал намерения мистера Аспера относительно Джека, а может быть, посчитал, что Джеку будет трудно служить под начальством штурмана, человека грубого и резкого в обхождении, либо не захотел брать Джека в свою вахту, так как сам не смог бы смотреть сквозь пальцы на его упущения по службе. Так или иначе, но Джеку приказали нести вахту в смене лейтенанта Аспера.

Так начался первый день службы Джека, но это был также и первый день, когда Джек вселился в мичманскую каюту и впервые познакомился со своими товарищами по службе.

Мы уже упоминали несколько раз имя мистера Джоллифа, помощника штурмана. Теперь пора познакомить читателя с ним поближе. Природа иногда бывает слишком своенравна, и с мистером Джоллифом она поступила явно несправедливо, наградив его лицо самым зловещим и мрачным выражением, не соответствовавшим его душевным качествам. Если так можно выразиться, он стал жертвой оспы, исказившей черты его лица: оно было не только изрыто оспинками, но и покрыто шрамами, оставшимися от этой жестокой болезни. Один глаз у него лишился зрения, а брови почти совсем вылезли, и контраст между тусклым белесым глазом на одной стороне лица и огненным, пронзительным взором зрячего глаза – на другой производил просто ужасное впечатление! Нос также пострадал от болезни, лишь его кончик торчал острым, но неправильным выступом посредине лица; мускулы рта были частично сведены, а кожа была стянута широкими шрамами и рубцами. Он был высокого роста, сутуловат и сухопар, улыбался крайне редко, зная, что улыбка искажает его лицо ещё больше.

Мистер Джоллиф был сыном младшего офицера, и ему с большим трудом удалось пробиться в мичманы, а тут ещё страшный удар судьбы: находясь в Вест-Индии, он заразился оспой, косившей там свои жертвы тысячами. Он уже довольно долго прослужил в чине мичмана без какой-либо надежды на повышение в звании и сильно переживал из-за своей бедности, низкого происхождения и насмешек над своей внешностью. На кораблях, где он служил, на него не раз сваливали неблаговидные поступки других офицеров. Среди толпы он чувствовал себя одиноким, и хотя никто не осмеливался открыто проявить к нему неуважение, его уважали только за отменные знания службы и прекрасное выполнение служебных обязанностей. У него не было ни близких друзей, ни даже товарищей. Многие годы, проведённые в духовном одиночестве, он занимался самоусовершенствованием путём чтения и изучения наук. Испытав на себе благотворительность, он никогда не отказывал в помощи другим, а его авторитет как артельщика мичманской кают-компании был чрезвычайно высок. Молчаливый и сдержанный, он редко разговаривал с товарищами, если этого не требовала служба. Его уважали, но никого не прельщала дружба с человеком, у которого «на лице черти горох молотили». В то же время все отдавали должное его безукоризненному поведению, доброте, справедливости, выдержке и здравому смыслу. Его жизнь была настоящим подвигом, совершаемым им ежедневно и ежемесячно во имя христианского милосердия и добродетели.

В любой компании молодёжи, даже самой маленькой, насчитывающей не более десятка людей, непременно найдётся задира и самодур, стремящийся верховодить среди остальных членов компании. Нередко в этой же компании вы встретите юношу, более слабого физически и морально, служащего объектом нападок для этого задиры. Такая ситуация может сложиться, например, за обедом, если большинство из присутствующих не встречались ранее друг с другом. Не успеют ещё убрать со стола скатерть, как обидчик обнаруживает себя своими деспотическими замашками и выбором жертвы для нападок, над которой он может безнаказанно измываться, проявляя свой дурной нрав. Среди мичманов этот факт широко известен, и хотя в настоящее время наложен строгий запрет на проявления открытого деспотизма, он был ещё в ходу во времена поступления на службу нашего героя.

В мичманской каюте корвета «Гарпия» таким самодуром был молодой человек лет семнадцати по имени Наглерс, сын клерка из Плимутских доков. Это был крепкий малый со светлыми волнистыми волосами и румянцем во всю щеку. Жертвой его нападок был пятнадцатилетний юнга с узенькими глазками и широкими скулами на татарском лице. Он был неглуп, только ум его не получил должного развития, так как он потерял веру в свои способности из-за вечных насмешек и издевательств со стороны товарищей, у которых языки были более ловко подвешены, хотя те были, быть может, не умнее его. Паренька звали Госсет, он был сыном богатого фермера из-под Линна в графстве Норфолк.

Одновременно с Джеком на корвете «Гарпия» служили, помимо упомянутых здесь Джоллифа и Наглерса, еще три мичмана, о которых можно только сказать, что они были типичными мичманами: выказывали плохой аппетит к учёбе и отличный – за обедом, питали неприязнь ко всякой работе и пристрастие к развлечениям; они то дрались друг с другом a l’outrance[13]13
  A l’outrance – беспощадно (фр.).


[Закрыть], то клялись друг другу в вечной дружбе. В их головах гнездились кое-какие смутные понятия о чести и справедливости, но на практике они редко руководствовались ими. В их душах добродетели и пороки настолько тесно переплелись, смешавшись в одну хаотическую кучу, что было почти невозможно определить истинные мотивы их поступков, а решить, где пороки переходят в добродетель, а добродетели разрастаются до степени пороков, уж и подавно было никому не под силу. Их звали О’Коннор, Миллс и Гаскойн. Остальных сослуживцев Джека мы представим читателю в другом месте, по мере их появления на сцене.

После обеда у капитана Джек последовал за своими сослуживцами Джоллифом и Гаскойном в мичманскую кают-компанию.

– Послушайте, Изи, – сказал Гаскойн, – всё-таки вы чертовски развязный и смелый малый, если прямо в лицо капитану заявляете, что вы такая же важная шишка, как он.

– Простите, – ответил Джек, – я не имел в виду отдельных личностей, но говорил вообще о принципах и правах человека.

– Ну и ну, – заметил Гаскойн, – первый раз в жизни довелось услышать, чтобы какой-то мичманок осмелился болтать такое! Смотрите, как бы ваша болтовня о правах человека не довела вас до беды – на военном корабле не поспоришь! Капитан отнёсся к ней удивительно легко, но другой раз лучше не рисковать.

– Гаскойн даёт вам дельный совет, – подтвердил Джоллиф. – Пусть даже ваши идеи справедливы, в чём я очень сомневаюсь, или лучше сказать, считаю их непригодными для жизни, но надо же иметь благоразумие, и если на берегу ещё можно обсуждать подобные вопросы, то здесь, на военном корабле, это не только предосудительно, но и крайне опасно для вас.

– Человек – свободная личность и волен в своих поступках, – заявил Джек.

– Ну, о мичманах такого не скажешь, даю голову на отсечение! – сказал Гаскойн смеясь. – Вы скоро сами в этом убедитесь.

– Но именно в поисках истинного равенства я и отправился в море!

– Надо полагать, первого апреля[14]14
  Первое апреля у англичан считается «днём всех дураков»: сделать что-либо первого апреля означает «сглупить, свалять дурака».


[Закрыть]! – заметил Гаскойн. – А вы не шутите?

Здесь Джек закатил пространную речь, которую Джоллиф и Гаскойн выслушали спокойно, а Мести – с восторгом. Когда он её кончил, Гаскойн разразился смехом, а Джоллиф только вздохнул.

– От кого вы набрались этих идей? – спросил Джоллиф.

– От отца, они составляют краеугольный камень его философии, а он великий философ.

– И отец послал вас в море?

– Нет, он возражал, – ответил Джек. – Но, конечно, он не мог оспаривать моё право и свободную волю.

– Как ваш друг, мистер Изи, – сказал Джоллиф, – я советую вам держать свои мнения при себе. Как-нибудь в другой раз, при случае, я объясню вам почему.

Едва были произнесены эти слова, как дверь отворилась и в каюту вошли Наглерс и О’Коннор, уже прослышавшие о крамольных речах Джека.

– Вы ещё не знакомы с мистером Наглерсом и мистером О’Коннором? – спросил Джоллиф Джека.

Джек как воплощение вежливости встал и поклонился, однако те уселись на стулья, не ответив на поклон. Основываясь на том, что Наглерс узнал о Джеке, он решил, что Джек – ещё одна жертва, над которой он может безнаказанно измываться, поэтому, усевшись без церемоний, он начал:

– Итак, мой милый, ты явился на корабль, чтобы поднять здесь бунт своей болтовнёй о равенстве? Тебе это сошло с рук за капитанским столом, но можешь мне поверить, что у нас, в мичманской кают-компании, тебе это так просто не сойдёт: кто-то должен быть наверху, а кто-то внизу, и мне сдаётся, что ты один из последних.

– Если, сэр, говоря «быть внизу», вы имеете в виду меня, считая, что я должен подчиняться или покоряться вам, то вы глубоко ошибаетесь, уверяю вас. Исходя из своих убеждений, я никогда не стану тиранить того, кто слабее меня, но точно так же я не потерплю издевательства над собой и дам отпор любому угнетателю.

– Ба, да он настоящий златоуст! Ну что ж, проверим, чего ты стоишь на деле. Не слишком ли высоко ты себя ставишь?

– Какой же вывод следует сделать из ваших слов? Верно ли, что мне отказывают в равноправии с моими товарищами? – спросил Джек, взглянув на Джоллифа. Тот хотел что-то сказать, но Наглерс перебил его:

– Да, ты на равных с нами, но только при одном условии: ты имеешь право на каюту, пока тебя не вышибли из неё пинком за непочтительность к старшим; ты имеешь право вносить свою долю на общий стол, но получишь свою еду, если сможешь её получить; имеешь право говорить, но только покуда тебе не велели заткнуться. Короче, у тебя равные права с другими делать, что хочешь, получать, что хочешь, говорить, что хочешь, но только если ты сможешь всё это делать, ибо здесь, в нашей каюте, действует одно правило: «Слабого бьют». Это и есть равенство по-мичмански. Ты понял или тебе нужно подтвердить правило примером?

– Но ведь это значит, что здесь равенства не больше, чем у племени дикарей, где сильный угнетает слабого и господствует закон дубинки. Впрочем, этот же закон действует в частных школах на суше: там тоже слабый вынужден пресмыкаться перед сильным, иначе его бьют.

– Вот теперь я вижу: ты понял. Так ты был в частной школе? Как там относились к тебе?

– Точно так, как и вы относитесь здесь к людям, насаждая закон «слабых бьют».

– Вот и прекрасно, мой птенчик, умный понимает с полуслова, – сказал Наглерс. – Как говорится, слепой лошади что кивнуть, что моргнуть – всё едино.

В это время раздалась команда: «Убавить паруса!» – положившая на время конец их препирательствам. Все бросились наружу, а так как наш герой не получил ещё приказа приступить к своим обязанностям, он остался в каюте в обществе Мести.

– Клянусь непесами, масса Изи, я полюпил вас всей тушой. Как вы прекрасно говорите, масса Изи! А Наглерс, не пойтесь его! Вы его попьёте, наверняка попьёте! – продолжал негр, ощупывая бицепсы на руках Джека. – Честное слово, я готов поставить нетельное жалование на вас. Не пойтесь, масса Изи!

– Я и не боюсь, – ответил Джек. – Я побивал ребят крепче, чем он.

Джек говорил правду: честная схватка не считалась грехом в школе мистера Бонникасла, где учителя не обращали внимания на подбитый глаз или расквашенный нос учеников, лишь бы уроки были хорошо выучены. Джек частенько участвовал в драках и стал недурным бойцом, и хотя Наглерс был выше его ростом, Джек был зато крепче сложён и мог больше рассчитывать на успех в драке. Хороший знаток бокса скорее сделал бы ставку на Джека, если бы мог сравнить противников, поставив их рядом.

Как только вахта освободилась, Наглерс, О’Коннор, Гаскойн и Госсет вернулись в каюту. Наглерс, неоднократно добивавшийся признания своего превосходства как самый сильный из мичманов, за исключением Джоллифа, во время работы на палубе только и делал, что толковал о наглости Джека и о своём намерении сбить с него спесь. Вот почему все мичманы спустились вниз, чтобы позабавиться дракой.

– Так вот, мистер Тихоня[15]15
  Easy (в русской транскрипции – Изи) – на морском языке означает «тихий ход».


[Закрыть],– заявил Наглерс, входя в каюту, – как видно, ты собираешься оправдывать своё имя и есть потихоньку казённый хлеб даром, ничего не делая.

У Джека закипела кровь.

– Вы очень обяжете меня, сэр, если перестанете вмешиваться не в своё дело!

– Ах ты, нахал! Только посмей сказать ещё одно слово, и я тебя вздую так, что вышибу из башки все твои идеи равноправия!

– Фу ты, ну ты, – ответил Джек, воображая, что он опять вернулся в школу Бонникасла, – мы это ещё посмотрим.

После чего Джек спокойно снял свой камзол, галстук и рубашку, к большому удивлению Наглерса, отнюдь не ожидавшего такой решительности и самообладания со стороны Джека (и к ещё большему восторгу остальных мичманов, которые дорого бы дали за то, чтобы увидеть Наглерса побитым). Однако Наглерс понимал, что он зашёл слишком далеко, чтобы отступать, поэтому он тоже стал готовиться к драке. Когда все приготовления были закончены, вся компания отправилась в кубрик для младших офицеров, где было просторнее, чтобы уладить там свои дела.

Наглерс приобрёл свой авторитет скорее наглыми выходками, чем драками: другие мичманы признавали его превосходство, не подвергнув испытаниям его силу. Джек, напротив, обрёл форму первоклассного бойца, пройдя суровую школу жестоких драк и овладев всеми приёмами боя. Поэтому результат драки между Джеком и Наглерсом нетрудно себе представить: менее чем через четверть часа Наглерс, жестоко избитый, сдался – один глаз у него заплыл, три зуба были выбиты, он был измочален и пристыжен, тогда как Джек, умывшись в тазике с водой, выглядел таким же свежим, как и раньше, если не считать пары пустяковых царапин.

Весть о победе Джека скоро разнеслась по кораблю, и не успел Джек облачиться в свою форму, как Собридж по секрету рассказал о ней капитану.

– Он не теряет времени даром! – засмеялся капитан Вилсон. – Я полагал что-то в этом роде: мичманская кают-компания меняет человека, но чтобы так скоро! Эта победа – самый серьёзный удар по бредням его отца о равенстве, и она будет для него полезнее, чем двадцать словесных поражений. Пусть он приступает к своим обязанностям, парень скорее выровняется.