Текст книги "Мичман Изи"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

– Преглупейшее это занятие толкаться в толпе, – сказал Джек самому себе. – Поищем развлечение где-нибудь в другом месте.

Он накинул плащ, вышел из церкви и направился куда глаза глядят, надеясь набрести на какое-нибудь приключение. Он пересёк какую-то долинку и около полумили шёл по открытой местности, когда наткнулся на роскошную виллу, прятавшуюся среди апельсинового сада. Джек решил разведать, что это за дом. Его внимание привлекло открытое окно, за которым виднелась освещённая комната. Он подкрался к окну и, раздвинув лёгкие занавески, заглянул внутрь. В комнате находилось несколько человек: на кровати лежал какой-то старик, очевидно, умирающий, потому что у его постели находились священники. Один из них держал в руках распятие, другой – кадильницу, а третий сидел за столом, разложив перед собой бумаги, перо и чернильницу. Джек, понимавший по-испански, прислушался к их разговору и услышал, как один из священников сказал:

– Ваши грехи безмерны, сын мой, и я не могу совершить соборование и дать вам отпущение грехов, если вы не искупите свою вину, сделав какое-нибудь пожертвование в пользу нашей матери-церкви.

– Я завещал деньги на десять тысяч месс во спасение моей души, – сказал умирающий.

– И пятьсот тысяч месс не искупят ваших грехов. Вспомните, как вы обрели своё огромное богатство: ростовщичеством и грабежом бедных!

– Согласно завещанию, в день моих похорон беднякам будет роздана целая тысяча долларов.

– И тысяча долларов – пустяк! Вы должны завещать всё своё состояние святой церкви.

– А мои дети? – ответил старик слабым голосом.

– Что значат дети по сравнению со спасением души? Выбирайте – или вы дадите своё согласие, или я не только откажу вам в благословении церкви на пути к предвечному, но и отлучу вас от церкви.

– Помилосердствуйте, святой отец, – прошептал умирающий старик.

– Нет, не ждите пощады! Проклинаю вас на веки вечные, аминь! Внемлите моим словам: Excommunicabo te…[36]36
  Excommunicábo te… – Отлучаю тебя (лат.), начальные слова формулы отлучения от церкви.


[Закрыть]

– Стойте, подождите, готова ли бумага?

– Всё готово. Вот бумага, по которой вы отменяете все прежние завещания и передаёте своё состояние святой церкви. Мы сейчас зачитаем её, не дай Бог, если кто-нибудь скажет, что святая церковь приемлет не добровольный дар.

– Я подпишу её, – сказал умирающий, – но мои глаза слабеют. Скорее отпустите мне грехи.

Хотя и с трудом, бумага была подписана с помощью священников, один из которых поддерживал старика, а другой водил его рукой по бумаге.

– Ныне отпущаеши грехи твои тяжкие, – сказал один священник, приступая к церемонии отпущения грехов.

– Так-так-так, – сказал про себя Джек. – Дело-то здесь, видно, нечисто, и здесь, верно, не обойтись без вмешательства нечистого! – Он сбросил с себя плащ, вскочил на подоконник, широко распахнул занавески и загремел во всю мощь своего голоса: «Ха-ха-ха!».

Священники обернулись, увидели чёрта в образе, каким они всегда его представляли, и, выронив документ, бросились ничком на пол.

– Exorciso te[37]37
  Exorciso te – Изыди (лат.), заклинание, изгоняющее бесов.


[Закрыть], – прошептал один из них в ужасе.

– Ха-ха-ха! – повторил Джек, соскакивая с подоконника в комнату. Схватив со стола бумагу, он поджёг её на пламени свечи, и тут его взгляд упал на старика, лежавшего на кровати: тот был мёртв, его челюсть отвисла и глаза застыли. Ещё раз испустил Джек свой страшный вопль «Ха-ха-ха», приковавший попов к месту, задул свечи и одним прыжком выскочил из окна. Подхватив плащ, он со всех ног бросился бежать.

Джек бежал, пока не выбился из сил, затем остановился и присел отдохнуть на обочине дороги. Хотя луна светила ярко, далеко освещая местность, он не знал, где находится. «Но на Менорке не так уж много шоссейных дорог, – подумал Джек. – Я наверняка найду путь до дома. Давай-ка поразмыслим. Сегодня я совершил доброе дело – я помешал этим негодяям ограбить семью. Правда, я понятия не имею, кто они такие, но всё равно, они мне сильно обязаны. Однако если попы меня обнаружат, то мне не поздоровится. Мне и носа нельзя будет показать на берегу, сразу же сцапает инквизиция. Где же я всё-таки нахожусь? Поднимусь-ка я на тот холм и посмотрю, не смогу ли я там определиться».

Холм возвышался над дорогой, которая шла через выемку в его вершине, поднимавшейся футов на двенадцать-четырнадцать над ней. Джек поднялся на вершину и осмотрелся. «Море вон в той стороне, – сказал Джек, поворачиваясь спиной к дороге. – Полная луна серебрит его волны. А вот и дорога, которая, по всей вероятности, ведёт в порт Маон. Но что это? Сюда приближается жёлтая карета с пожилой дамой, что была увешана драгоценностями, и с ней два шикарных лакея!»

Джек следил за каретой, покуда она не проехала мимо, как вдруг на дорогу выскочили не менее десятка людей, которые схватили лошадей под уздцы, останавливая карету. Раздался залп из пистолетов: кучер свалился с облучка, а лакей – с запяток. Разбойники распахнули дверцу и выволокли из кареты толстую даму в драгоценностях. Джек мешкал не более секунды. У него мелькнула мысль, что, хотя, вероятно, он не справится с такой многочисленной бандой, ему, быть может, удастся напугать их, как он только что напугал другую шайку грабителей. Престарелую даму едва успели вытащить из кареты, как большой узел белья для стирки, и бандиты собирались поразить свою жертву, занеся над ней ножи, когда Джек, вставши на краю обрыва так, чтобы его фигура чётко вырисовывалась на фоне луны, сбросил плащ, поднял трезубец и испустил свой адский клич: «Ха-ха-ха!».

Бандиты глянули вверх и обмерли, ибо преступник всего боится вдвойне: у них совершенно отшибло память о том, что неподалёку идёт маскарад, и они завопили от ужаса. Одни из них бросились бежать и попадали на землю, пробежав сотню шагов; другие застыли на месте, лишившись чувств от страха. Джек спустился с холма, чтобы оказать помощь старушке, лежавшей в обмороке. Он вынужден был затолкать её в карету, что оказалось довольно трудным делом, хотя природа не обделила нашего героя силой. Он опустил лестницу и с трудом взгромоздил её тушу сперва на первую, а потом и на вторую ступеньку, только затем ему удалось усадить её в дверях кареты. Церемониться было некогда: он опрокинул её на пол кареты, так что у неё пятки задрались вверх, и Джек для приличия наспех закрыл ей ноги юбками. Захлопнув дверцу, он схватил вожжи и уселся на козлы. «Не знаю, куда ехать, – подумал Джек, – но раз сам чёрт на облучке, то пусть карета едет, куда кривая вывезет». И ткнув лошадей своим трезубцем, он тронул карету с места, переехав колёсами двух разбойников, лежавших в обмороке под копытами лошадей. Пустив их рысью, Джек бросил вожжи, мудро рассудив, что лошади сами найдут дорогу домой, если он даст им волю.

Не доезжая до города, лошади свернули на просёлок и через некоторое время остановились у большого загородного дома. Джек накинул плащ, чтобы не напугать своим видом людей, снял маску и парик с рожками, положив их на козлы. На стук колёс из дома появились слуги и окружили карету. В нескольких словах Джек описал им, что произошло. Один из слуг побежал в дом и вскоре вернулся вместе с молодой дамой. Тем временем другие помогали выйти из кареты своей хозяйке, которая пришла в чувство, но была так напугана, что продолжала лежать в прежней позе, не смея пошевелиться.

Как только её вынесли из кареты, Джек спустился с облучка и вошёл в дом. Там он рассказал молодой даме о том, что случилось и как он спас её родственницу, своевременно испугав разбойников, которые как раз собирались убить её, и также намекнул на то, что было бы недурно послать за слугами, погибшими от рук разбойников. Сейчас же большой и хорошо вооружённый отряд отправился на место происшествия, а Джек, закончив свой рассказ, вежливо поклонился и распрощался с хозяйками, сообщив, что он английский офицер с фрегата, стоящего в гавани. Теперь он знал, куда идти, поэтому легко добрался до своей гостиницы, где застал кое-кого из своих приятелей. Джек счёл за благо держать язык за зубами, а поэтому не очень распространялся о своих похождениях, сказав им, что выходил погулять за город, и вскоре лёг спать.

На другое утро Джек, как человек обязательный, упаковал чемодан, расплатился с хозяином и собрался было отправиться на судно, как и обещал первому лейтенанту, но в этот момент ему доложили, что кто-то хочет его видеть. В комнату ввели господина с внешностью не то священника, не то судьи. Чопорно и официально он заявил, что пришёл, дабы справиться об имени офицера, который на маскараде прошлой ночью был наряжен в костюм чёрта. Джек глянул на своего собеседника, и ему пришла на ум мысль о священниках и инквизиции. «Нет, нет, – подумал он, – такое дело у вас не пройдёт! Какое-то имя я должен назвать, но это будет имя человека, с которым вам будет не так-то просто потягаться. На мичмана вы ещё можете найти управу, но вам понадобятся силы посерьёзнее, чем те, которыми вы располагаете на своём паршивом островке, чтобы справиться с капитаном первого ранга и офицером его величества короля Англии». Джек взял бумагу и написал: «Капитан I-го ранга Генри Вилсон, командир фрегата „Аврора“». Чопорный господин сделал чопорный поклон, свернул бумагу и вышел из комнаты.

Джек бросил слуге полдублона и, закурив сигару, отправился на судно.

ГЛАВА XXV,
которая доказывает истинность старой пословицы о том, что цыплят по осени считают

Мистер Дуррифар, первый лейтенант «Авроры», был во многих отношениях превосходным офицером, но, будучи ещё мичманом, приобрёл скверную привычку держать руки в карманах и никак не мог отучиться от неё, даже когда корабль кренился от порывов штормового ветра, а, как известно, обходиться в это время без рук крайне затруднительно. Он неоднократно падал, получая серьёзные ушибы, но так и не смог избавиться от вредной привычки. Однажды он сломал ногу, свалившись в трюм через люк, другой раз получил глубокий шрам на лбу, ударившись при сильной качке об орудие, тем не менее оставался верен своей привычке. Рассказывали, что когда ему как-то понадобилось подняться на мачту, он поднялся по вантам до марса, не вынимая рук из карманов, однако в один из моментов потерял равновесие и только тогда обнаружил, что ходить по вантам без помощи рук не очень удобно. Даже в тех случаях, когда на палубе недоставало рабочих рук, он не вынимал своих рук из карманов.

Была у него ещё одна странность, которая заключалась в его приверженности к шарлатанским снадобьям, таким, например, как «Универсальное лекарство для всего человечества», и мистер Дуррифар был убеждён, что этикетка на бутылочке служит гарантией их целебных свойств точно так же, как придворный этикет свидетельствует о благородстве придворных. По его мнению, универсальное лекарство вылечивало от всех болезней, и он тратил почти четверть своего жалования на флакончики с этим снадобьем, к которым он прикладывался не только когда чувствовал недомогание, но и тогда, когда был абсолютно здоров, для того, чтобы, как он говорил, предупредить заболевание. Он рекомендовал это лекарство всем на судне, и не было более верного способа подольститься к нему, чем попросив у него небольшую дозу универсального лекарства. Офицеры подсмеивались над ним, но только втихомолку, опасаясь рассердить его, так как он приходил в ярость при малейшем сомнении в эффективности своего снадобья, что свидетельствовало о лёгкой форме помешательства на почве медицины.

Он был неутомим, вербуя себе приверженцев своей веры, и мог часами распространяться о чудодейственной силе своего снадобья, подтверждая правдивость своих слов изречениями, почерпнутыми из рекламных проспектов, которые он постоянно носил в карманах, буквально под рукой.

Когда Джек поднялся на палубу, он доложил о своём прибытии мистеру Дуррифару, находившемуся в это время на шканцах. Тот выразил надежду, что мистер Изи возьмёт на себя часть обязанностей, которые выполняются сейчас другими мичманами, тем более что он довольно долго отдыхал на берегу и ему пора приняться за работу, с чем Джек любезно согласился. Затем Джек отправился в мичманскую каюту, где застал Гаскойна и других сослуживцев, с большинством которых он уже был знаком.

– Ну как, Тихоня, не надоело тебе ещё болтаться на берегу? – спросил Гаскойн.

– Пожалуй, надоело, – ответил Джек, подумав, что после событий прошедшей ночи ему очень полезно побыть на судне. – У меня нет желания просить новую увольнительную на берег.

– Оно и лучше, ибо мистер Дуррифар не очень щедр на этот счёт, могу тебя заверить. Впрочем, увольнение у него можно получить только с помощью одного средства.

– Вот как? – удивился Джек. – И какого же?

– Нужно притвориться больным и попросить у него его шарлатанского снадобья. Только тогда он отпустит на берег, якобы для того, чтобы повысить его эффективность.

– О, всего-навсего! Как только мы прибудем в Валлетту, я испробую это средство.

– Это лекарство в твоём духе, Джек, оно настоено на идее равенства – излечивает все недуги в равной мере.

– Или убивает, превращая пациентов в одинаковых покойников! Ты прав, Гаскойн, я стану поклонником этого лекарства по целому ряду причин, вот увидишь. Кто это там расхаживает по палубе в штатском?

– Штатский, Джек, иными словами, капеллан, судовой священник, но он, право, отличный моряк.

– Как так?

– Да ведь он вырос на палубе, отслужил свой срок и дослужился до чина лейтенанта, а потом, Бог весть почему, принял сан священника.

– Что же его заставило?

– Никто этого не знает, но говорят, что, став пастором, он не стал счастливее.

– Почему же?

– Потому, что он совершил глупость, которую теперь не исправить. Он полагал, что из него получится хороший пастырь, а потом, когда у него прояснилось в мозгах, он обнаружил, что ошибся, – в глубине души он остался офицером, так что его душа стала полем брани двух противоборствующих склонностей: духовной и военной, а пастору необходимо душевное равновесие.

– Почему же для капеллана нет трибунала, который разжаловал бы его из этого звания и позволил бы заняться тем, к чему призывает душа?

– Так не водится, Джек, – они служат Богу, а это не то, что служить его величеству.

– Ну, в этих вопросах я не разбираюсь. Когда мы отплываем?

– Послезавтра.

– Чтобы присоединиться к флоту в Тулоне?

– Да, но, как я полагаю, ветер сперва отнесёт нас к испанскому берегу. Ещё ни один корабль не совершал перехода в Тулон без того, чтобы не оказаться у берегов Испании.

– Очень странное обстоятельство; если учесть, что ветер дует с юга и несёт корабли через Средиземное море прямо на север!

– Возможно, ты захватишь ещё один приз, Джек, не забудь взять с собой Морской устав!

– Лучше я возьму с собой Мести – это будет полезней. Боже мой, как отвратительна мичманская каюта после возвращения с берега! Нет, я решительно не могу оставаться здесь, я должен подняться на палубу и оттуда глядеть на берег, если ничего другого не остаётся.

– Вот как? Только десять минут назад ты говорил, что тебе надоел берег.

– Да, но за эти десять минут успела опротиветь и наша каюта. Я сейчас же пойду к первому лейтенанту за снадобьем.

– Послушай, Тихоня, мы должны принимать лекарство вместе, в один и тот же день.

– Конечно, только дождись, когда мы прибудем на Мальту.

Джек поднялся на палубу, познакомился с капелланом Хокинсом и другими офицерами, которых он ещё не знал, затем поднялся на марс, где уселся на рею, глядя на берег и вспоминая о событиях недавнего прошлого. Тут ему вспомнилась Агнесса, и он стал думать о ней. Когда мичман влюблён, он всегда поднимается на мачту, чтобы помечтать о своей любимой, и он так глубоко погружается в свои мечты, что даже приказ старшего офицера иной раз не выводит его из мечтаний.

На другой день «Аврора» вышла в море и при попутном ветре стала заваливаться влево, следуя курсом скорее на запад, чем на север, вследствие чего они увидели испанский берег раньше, чем Тулон. Здесь мистер Дуррифар вынул руки из карманов впервые с тех пор, как они вышли из порта Маон, потому что иначе он не мог бы рассмотреть берег в подзорную трубу. Этим делом стала заниматься вся команда корабля, от капитана до матроса: осматривал горизонт через подзорную трубу капитан Вилсон; пристально обшаривали глазами поверхность моря офицеры; взобравшись на топ-мачту, просмотрели все глаза матросы. Но всё было напрасно: вокруг не было видно ничего, кроме рыбачьих лодок. Поэтому все спустились в каюты на завтрак, поставив судно в дрейф неподалёку от берега.

– Готов биться об заклад, Тихоня, что нам сегодня не видать приза как своих ушей, – заявил один из мичманов.

– Я не хочу гадать: увидим – не увидим, – сказал Джек, – но я готов биться об заклад с вами на что угодно, что мы не захватим приза до двенадцати часов ночи.

– Ещё не известно, какова она будет, эта ночь, – заметил один из подштурманов по имени Мартин. – Утро было прекрасным, но меня томит предчувствие, что ветер вряд ли будет таким же хорошим.

– А почему? – спросил другой мичман.

– Я уже восемь лет плаваю на Средиземном море и разбираюсь в приметах. Небо какое-то мутное, а ветер дует слишком устойчивый. Можете меня назвать скверным прорицателем, если вечером мы не возьмём марселя на рифы в ожидании шторма.

– Ты будешь скверным прорицателем в любом случае, если накличешь скверную погоду! – возразил юнга.

– Что-то ты слишком вольно болтаешь, мой мальчик. Тихоня, дёрни его за ухо ради меня!

– Тогда дёрни потихоньку, Тихоня! – засмеялся юнга.

В это время с палубы донеслась команда.

– Вот и призы, честное слово! – воскликнул Гаскойн, хватая шляпу и выбегая из каюты. За ним последовали другие мичманы, кроме Мартина, который только что сменился с вахты и счёл своё присутствие на шкафуте излишним, по крайней мере на то время, пока он выпьет чашку чая.

И верно, из-за мыса, видневшегося к востоку, показались галлиот и четыре судна с косыми латинскими парусами, которые, заметив фрегат, начали разворачиваться носом к ветру. В то же время мачты «Авроры» оделись парусами, а подзорные трубы устремились на суда.

– Идут с полным грузом, сэр, – заметил капеллан Хокинс. – Посмотрите, как туго заполнены ветром марселя галлиота.

– Их только что захватил свежий бриз, – сказал капитан Вилсон своему старшему помощнику.

– Да, сэр, сейчас он и нас захватит, – ответил тот.

– В таком случае пошлите людей на бомбрамфалы, – приказал капитан.

Однако бриз всё крепчал, и «Аврора» дала сильный крен под напором шквалистого ветра.

– Выбрать брамфалы!

– Держи круче к ветру, рулевой! Ещё круче, тебе говорят! Чуть подтяните наветренный гротабрамрей! – прокричал штурман.

– Марсовые, на ванты! Изготовиться взять бомбрамсели на гитовы! Капитан Вилсон, может быть, их убрать вовсе? Я боюсь за эту мачту, она гнётся, как кнут! – сказал Дуррифар, глядя вверх, не вынимая рук из карманов.

– Эй, на стеньге, бомбрамсели долой!

– Испанцы делают поворот, сэр, – доложил второй лейтенант Хэзуелл.

Бриз ещё больше усилился, и фрегат резко накренился.

– Взять рифы на марселях, мистер Дуррифар!

– Слушаюсь, сэр! Всем наверх, ложиться на другой галс!

Руля положили под ветер, марселя были взяты на рифы.

– Отлично, ребята, чисто сработано! – похвалил матросов капитан Вилсон. Снова были подняты марселя и выбраны брам-шкоты. Бриз дул свежий, но море было спокойным, и «Аврора» мчалась со скоростью восьми миль в час, вздымая паруса под напором ветра и сильно кренясь на подветренный борт.

– Что я вам предсказывал?! – сказал Мартин сослуживцам, стоявшим на шкафуте. – Но обождите, ребята, то ли ещё будет!

– Нужно убрать брамселя на гроте, – сказал капитан, взглянув вверх, ибо фрегат сильно зарывался носом в волну, а набиравший силу ветер налетал шквалами. – Хотя нет, пусть пока остаются.

Но тут внезапно налетел новый шквал и заставил их отдать фалы и взять паруса на гитовы.

Тем временем фрегат быстро настигал испанские суда, которые, не убавляя парусов, уходили короткими галсами к берегу, с трудом преодолевая сопротивление ветра. «Аврора» сделала поворот, направив нос в их сторону, и они были не далее чем в двух румбах от её бушприта. Небо, такое чистое утром, теперь нахмурилось, солнце едва пробивалось сквозь мутную белесую дымку, и на море началось волнение. Спустя десять минут им пришлось идти под марселями, взятыми на двойные рифы, а порывы ветра стали сопровождаться зарядами дождя. Фрегат нёсся по волнам в брызгах пены от усов у форштевня, сотрясаясь под напором ветра. Горизонт так потемнел, что испанские суда впереди исчезли из вида.

– Очевидно, нам не уйти от шторма, – сказал капитан Вилсон.

– А разве я не предсказывал шторм? – обратился Мартин к Гаскойну. – Вот увидишь, сегодня нам не удастся захватить приз.

– Нужно поставить ещё одного матроса на штурвал, сэр, если не возражаете, – сказал баковый старшина мистеру Дуррифару, стоявшему у кабестана, как обычно, с руками в карманах. – Боюсь, сэр, что дальше нам нельзя идти под грот-парусом.

– Да, я тоже так считаю, – заметил капеллан.

– Капитан Вилсон, извините, сэр, мы уже слишком близко от берега, не пора ли делать поворот? – спросил штурман.

– Не возражаю, мистер Джонс. Всем наверх, ложиться на другой галс! И чёрт возьми, действительно пора. Убрать грот!

Когда грот-парус был спущен, судно как бы почувствовало облегчение, оно больше не делало рывков и не зарывалось носом, как прежде.

– Мы очень близко к берегу, капитан Вилсон. Мне кажется, даже в таком тумане я различаю берег. Пора делать поворот через фордевинд, – продолжал штурман.

– Да, изготовиться к новому галсу! Положить руля на ветер!

Команда прозвучала как раз вовремя: пока фрегат мчался, описывая полукруг и уваливаясь под ветер, они чётко увидели прибой, обрушивающийся на обрывистый берег не далее двух кабельтовых от них.

– Я и не думал, что мы так близко от берега, – заметил капитан, сжимая губы. – Что там с испанцами, суда видны?

– Я потерял их из виду с четверть часа, сэр, – ответил сигнальщик, пряча подзорную трубу от дождя под полой бушлата.

– Каков наш курс, рулевой?

– Зюйд, зюйд-ост, сэр.

Небо приняло другой вид – белые облака сменились тёмными и пасмурными тучами, ветер ревел и дождь хлестал как из ведра. Капитан Вилсон спустился в каюту, чтобы глянуть на барометр.

– Давление падает, – заявил он, поднявшись на палубу. – Ветер устойчив?

– Нет, сэр, судно рыскает в пределах трёх румбов.

– Значит, поднимется юго-западный ветер.

Мокрые и тяжёлые паруса хлопали под порывами меняющегося ветра.

– Положить руля на ветер, рулевой!

– Слушаюсь, сэр! Курс – зюйд-вест!

Ветер стих, только дождь лил потоками. На короткое время стало тихо, и корабль выровнял крен.

– На брасах стоять, сейчас начнётся новый шквал, попомните моё слово!

Они едва успели поставить реи вдоль судна, как ветер переменился, и на них с рёвом обрушился шквал юго-западного ветра. Но, к счастью, они изготовились к нему – реи были обрасоплены, и штурман попросил у капитана указаний относительно курса.

– Придётся нам отказаться от преследования, – заметил капитан. – Берите курс на мыс Сисье, к Тулону, мистер Джонс.

И «Аврора» помчалась с зарифлёнными фор– и грот-марселями под напором штормового ветра. Воздух был такой плотный, что видимость пропадала на расстоянии двадцати ярдов от судна, над тёмными водными просторами грохотал гром и метались молнии. Как только реи были поставлены по ветру, свободные от вахты моряки спустились в каюты, мокрые, усталые и разочарованные.

– Какой ты злой пророк, Мартин, накаркал нам погодку! – сказал Гаскойн.

– Верно, – ответил тот, – но худшее, вероятно, ещё впереди. Помнится, когда я служил на «Фаворите», мы тоже попадали в шторм не так далеко отсюда, в двухстах милях от места, где сейчас находимся, так мы едва не отправились на дно кормить рыбок и…

В этот момент раздался страшный треск, мощный удар потряс всё судно от киля до клотика, заставив его содрогнуться так, как будто оно вот-вот развалится на части: громкие крики сменились горестными восклицаниями, нижняя палуба наполнилась дымом, корабль лёг набок до бимсов.

Не говоря ни слова, все мичманы выскочили из каюты и влетели по сходням на палубу, не зная, что и думать, но уверенные, что случилось какое-то несчастье.

Выбежав на палубу, они сразу же поняли, что произошло: молния ударила в фок-мачту фрегата, которая переломилась в нескольких местах и свалилась за борт, унеся с собой кливер и утлегарь. Расщеплённый обломок мачты пылал несмотря на потоки дождя. Когда фок-мачту и грот-марселя снесло за борт, корабль резко вышел из ветра, подставив борт под удары водяных валов и натиск бури. Толчок был настолько жесток, что рулевых перебросило через штурвал: они ударились об орудие и свалились на палубу без сознания, вся носовая часть палубы и даже нижняя палуба были усеяны телами моряков, убитых, тяжелораненых или потерявших сознание. Корабль лежал на боку и волны яростно перекатывались через него, грозя опрокинуть вверх килем. Палуба погрузилась во тьму, кроме бака, где обрубок фок-мачты пылал подобно факелу в руках разъярённых демонов бури. Время от времени вспышки молнии озаряли палубу, грозя довершить гибель судна, да оглушительные раскаты грома проносились над их склонёнными головами, не прекращаясь ни на минуту. Некоторое время царило всеобщее смятение. Наконец, капитан Вилсон, полуослепший от непрерывных вспышек молний, принялся отдавать распоряжения: на его зов явились три-четыре матроса с топорами. Капитан указал им на фок-мачту, и через несколько минут пылающий обрубок упал за борт. Потом закрепили руль по ветру, судно увалило носом под ветер и медленно выпрямилось. Только теперь стали осматривать тела матросов, валявшихся там и сям по палубе, – тяжелораненых отправили в лазарет, погибших складывали на нижней палубе; боцман, находившийся на баке в тот момент, когда ударила молния, навсегда лишился зрения – его под руки свели вниз, в каюту. Но ужасы ночи на этом не кончились: не успели оказать помощь всем пострадавшим, как вдруг с нижней палубы раздался крик: «Пожар!». Огонь охватил угольную яму и столярку, откуда валили густые клубы дыма.

– Вызовите барабанщика, пусть пробьёт пожарную тревогу! – приказал капитан Вилсон. – Всем стоять по местам, пусть запустят помпы и передают по цепочке вёдра с забортной водой. Мистер Мартин, вам поручается забота о раненых. Где мистер Хэзуелл? Мистер Дуррифар, поставьте людей в цепочку для подачи воды на нижнюю палубу, я спущусь туда сам. Мистер Джонс, примите управление кораблём!

Дуррифар, вытащив руки из карманов, бросился выполнять приказ капитана, а капитан Вилсон спустился на нижнюю палубу.

– Заметь-ка, Джек, мы не можем пожаловаться на однообразие, вечер совсем не похож на утро, – проговорил Гаскойн.

– Что и говорить, – ответил Джек. – Но послушай, Нед, что делают на берегу, когда загорается дымоход? На трубу набрасывают мокрое одеяло.

– Верно, – ответил Гаскойн, – но когда на корабле случается пожар в угольной яме, этой меры недостаточно.

– Во всяком случае, вреда не будет. Давай возьмём несколько гамаков с одеялами и предложим их использовать. По крайней мере, мы покажем своё усердие.

– Только я думаю, – сказал Гаскойн, – вряд ли поблагодарят нас за усердие те, чьи одеяла мы заберём.

Мичманы захватили с собой четверых матросов, с их помощью набрали груду гамаков с матрасами и одеялами – их не надо было мочить, поскольку вся верхняя палуба была залита водой. Держа в руках груду одеял, Джек и Гаскойн в сопровождении матросов спустились к угольной яме, где капитан Вилсон распоряжался тушением пожара.

– Отлично, Изи! Отлично, Гаскойн! – сказал капитан. – Бросьте их на уголь и умните ногами поплотнее. – Бушлаты матросов и плащ капитана уже были использованы для этой цели.

Тихоня кликнул других мичманов, и они отправились за новым запасом одеял, но те уже не понадобились – огонь начал угасать. Однако опасность не была окончательно устранена, ибо носовые погреба были затоплены. Пока шла борьба с огнём, продолжавшаяся, вероятно, не более четверти часа, волны хлестали через планшир, смывая за борт раненых, которых не успели снести вниз. Когда миновала опасность от пожара и людей созвали на палубу, то оказалось, что недоставало трёх офицеров и сорока семи матросов, пострадавших при катастрофе, – семеро из них умерли, многие уже находились в лазарете, а некоторые всё ещё лежали на палубе.

Никто, пожалуй, не был так деятелен при спасении судна, как капеллан Хокинс. Он был повсюду, участвовал вместе с капитаном Вилсоном в тушении пожара, воодушевляя людей и показывая им пример отваги, и когда он и Мести поднялись на ют, оба одинаково чёрные, капеллан сел и стал в отчаянии ломать руки.

– Боже, прости меня, грешного, – сказал он. – Помилуй, Боже!

– За что, сэр? – спросил Джек. – Кажется, вам нечего стыдиться и не за что упрекать себя, напротив, вы сделали всё, что возможно.

– Нет, мистер Изи. Я взываю о прощении за то, что ругался и сыпал проклятиями, подбадривая людей, – кто бы другой, а то я, капеллан! Видно, бес меня попутал.

И верно, капеллан Хокинс изрядно сквернословил во время работы, но тогда он подменял шканцевого офицера, и его находчивость и храбрость оказались очень полезными для спасения судна.

– Ничего подобного, сэр, – сказал Джек, которому хотелось облегчить капеллану муки совести, – правда, я был там не всё время, но когда я находился рядом, я слышал только, как вы повторяли «благослови вас Господь, ребята, вы молодцы» и так далее. Какие же это проклятия?

– Я на самом деле так говорил, мистер Изи, вы уверены? А у меня осталось впечатление, что я сыпал проклятиями, ибо некоторые из матросов заслуживали… нет, что я говорю, все они были героями. Так я на самом деле только благословлял их и ничего больше?

– Да, сэр, – поддержал Джека Мести, понявший, куда он клонит. – Ничего больше вы не говорили, а только: благослови вас Боже, капитан Вилсон! Да поможет вам Бог, ребята! Бог с вами, молодцы! Так и сыпали благословениями и мокрыми одеялами на уголь.

– То же и я говорю, – сказал Джек.

– Как хорошо, мистер Изи, вы просто сняли камень с моей души. А я боялся, что дело было хуже.

Дело действительно было совсем иначе, ибо капеллан ругался, как боцман. Но поскольку Джек и Мести обратили его сквернословие в Божье славословие, бедняга с лёгкой душой отпустил себе грехи и, пожав руку Джеку, пригласил его в кают-компанию для младших офицеров пропустить по стаканчику горячего грогу. Не забыл он и Мести, которому поднёс у двери каюты добрую порцию напитка, чему Джек не стал препятствовать, так как у мичманов ром давно уже вышел после такого дождливого дня. Но не успели они выпить по третьему стаканчику, как Джека и мистера Хокинса вызвали к капитану, пожелавшему видеть их по неотложному делу.