Текст книги "Чужак с острова Барра"

Автор книги: Фред Бодсворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Во второй половине мая на юге Канады часто стоит межсезонье – не весна и не лето, а вроде и то и другое вместе. Когда Рори Макдональд остановился на потрескавшихся каменных ступенях зоологического корпуса, обводя пристальным взглядом двор Торонтского университета, весна и лето, казалось ему, причудливо слились воедино.

Лето настало для раскидистых вязов и кленов, одевшихся пышной листвой. Лето – для пары ворон, которые всегда вили гнездо на вязах в северном углу  университетского городка  и  уже  деловито кормили вылупившихся на прошлой неделе птенцов. Но в остальных местах держалась весна. За Сент-Джордж-стрит яблони стояли в розовой кипени, и многие птицы еще не закончили своих вешних скитаний. Из раскинувшихся над головой ветвей клена до Рори донеслась скрипучая трель славки, зеленой птички с черной грудкой, которая полетит вить гнездо далеко на север. Сегодня утром Рори видел также красногрудых и черноголовых славок.

Рори присел на ступеньки, чтобы понаблюдать и послушать. В городке почти никого не было видно – стояла удивительная тишина. Сверкая ярко-оранжевым брюшком, балтиморский скворец клевал гусениц на ветке клена, заливаясь в промежутках звонкой весенней песней. Рори начал вторить, почти безукоризненно воспроизводя его свист. Скворец ответил ворчливыми,  резкими,  тревожными нотами,  спорхнул  на  траву  и вопросительно вытянул шею, ища другого скворца, которого там не было.

Рори улыбнулся.

– Что, надул я тебя?

Скворец опять проворчал что-то и снова взлетел на дерево.

Рори вытянул на ступеньках длинные ноги и расположился поудобнее. Прошел еще год – еще один шаг к цели, которая некогда казалась недостижимой. Экзамен по зоологии (высшей физиологии животных) оказался не так уж труден, и он был уверен, что получил высокий балл.

Не спеша он поднялся и направился к Колледж-стрит купить газету и выяснить, что происходит с "Алисой". Может, она уже скончалась, и газеты успели забыть о ее бурной карьере? В этом не было бы ничего нового. Уже прошло то время, когда девушки так же внезапно врывались в его жизнь и так же внезапно исчезали.

Рори, рослый, узкобедрый и длинноногий парень, ходил быстро, однако несколько неуклюже, враскачку. Но шагал он непринужденно, легко, потому что в детстве, которое провел на Гебридах, где и велосипед-то был роскошью, он имел немало возможностей поупражняться в ходьбе. Хотя викинги обитали на Гебридах тысячу лет тому назад, их печать осталась на облике Рори Макдональда. У него были белокурые волосы, которые он стриг коротко, ежиком, так что прическа нуждалась в минимальном уходе, и густые брови, тоже светлые, такие светлые, что на уже потемневшем от загара лице казались почти белыми. Но на том и кончалось сходство с предками-норманнами: глаза у него были не цвета морской синевы, которыми молва наделила викингов, а просто серые.

Он был хорош собой, если не считать одного недостатка: нос, похожий на округлую полированную дверную ручку, торчал, притягивая солнце, и, тогда как все лицо неизменно покрывалось ровным загаром, вечно обгорал на солнце и лупился.

На тротуаре, чуть впереди Рори, остановилась, поджидая его, девушка с пачкой книг в руках. Она была среднего роста, и лицо ее еще сохраняло детскую округлость, но в обтянутой красным джемпером фигуре – девушка держалась прямо и даже с каким-то щегольством – не было ничего детского. Это была Сьюзен... вот черт, забыл ее фамилию. Он встретил ее этой зимой на занятиях по курсу английского, и, хотя вид у Сьюзен был такой, будто она сошла с рекламы купальных костюмов, оказалась она довольно умной девушкой и нравилась ему. Но он никогда не назначал ей свиданий, потому что в эту пору Рори Макдональд старался держаться на безопасном расстоянии от любых девушек.

– Привет. – Она, улыбаясь, дожидалась, пока он подойдет ближе. – Ну, как там твоя зоология?

– Лучше, чем я ожидал. – Взяв у нее книги, Рори замедлил шаг, и они пошли рядом.

В последнее время они часто встречались таким образом. Все эти встречи не могли произойти случайно, и это очень льстило его самолюбию, хотя Рори давно уже не нуждался в подобных свидетельствах. Еще с десяток лет  назад,  совсем подростком,  он  обнаружил,  что его мужская привлекательность куда выше средней, и теперь относился к этому с таким же равнодушием, как и к величине своего носа. В былые времена он пользовался этим вовсю. С мальчишеским бесстыдством, о котором ему неловко было и вспоминать, он хвастал, что не встречал такой девушки, от которой бы не мог добиться всего, что ему нужно, во второй вечер знакомства, если только сам был действительно в ударе. Но он редко мог подтвердить это на деле – он был тогда моряком, корабль нечасто простаивал в порту две ночи кряду.

Но то были другие времена и другой Рори Макдональд.

Вот уже четыре года, как любой шаг его жизни определялся принятым им решением преодолеть трудности сурового детства и выбиться в люди. Это решение дало ему две веские причины держаться в стороне от девушек. Во-первых, он сам оплачивал свое обучение в университете, и на них не оставалось ни времени, ни денег. Но еще важнее было то, что он не хотел идти на риск, позволив себе серьезные отношения с девушкой, до тех пор, пока не достигнет той точки карьеры, когда сможет свободно разрешить этот вопрос. Рори был не уверен, что смог бы, постоянно встречаясь с девушкой, а может, и влюбившись в нее, откладывать все остальное на неопределенный срок. С портовой девкой или девицей, подцепленной в дешевом кафе, проблем не было – берешь что можешь, а назавтра уже и забыл про нее. Но такие девушки, как Сьюзен, которые попадались ему в университете, были явно из тех, на которых женятся; таких не положено менять, ночуя каждую субботу с новой. Так что Рори с самого начала решил ради университетских занятий, равно как и своих финансов, держаться от них подальше. И строго на том стоял, хотя это не всегда давалось легко: внешность, сослужившая ему великую службу в годы плавания, теперь была скорее помехой, чем благом.

– Будешь в том семестре играть в футбол? – спросила его Сьюзен. Она умела быть разумной, и Рори знал,как это заманивает.

– Навряд ли, – ответил он.

– Эх, какой футболист пропадает – с птичками пересвистывается.

– Уж это поинтересней, чем гонять мяч взад-вперед.

– А у тебя все птички на уме! По-моему, оттого ты и чокнутый.

Она язвительно улыбнулась, но пододвинулась ближе, так что их руки при ходьбе соприкасались. Она и раньше ходила так же, совсем рядом с ним, а Рори того не хотелось. В каком-то смысле он побаивался девиц вроде этой Сьюзен. Они были угрозой более серьезным и важным вещам, которые в данный момент требовали от него всей сосредоточенности, на какую он только способен.

У автобусной остановки на Колледж-стрит он вернул Сьюзен книжки и простился с ней. Купил в газетном киоске дневной выпуск и быстро пробежал первую полосу. Ни слова об "Алисе". Он развернул газету и почти в самом низу третьей страницы увидел заголовок, который искал:

Новые бури, вызванные ураганом, над истерзанной штормами Атлантикой

Рори прислонился к киоску и стал читать.

"Вашингтон, 23 мая (Ассошиэйтед Пресс). Согласно утреннему сообщению бюро погоды ураган "Алиса",  уже  готовый затихнуть над Северной Атлантикой, столкнулся с двигающимся из Арктики фронтом холодного воздуха, вследствие чего возник новый шторм, почти такой же силы, как и сам ураган.

Согласно сообщению бюро погоды "Алиса" практически мертва, но в ее смертельной схватке с  массами арктического воздуха возник  новый штормовой ветер восточного направления, охвативший всю Атлантику, от Британских островов вплоть до самого Ньюфаундленда. Метеорологическими судами зарегистрированы ветры, дующие со скоростью 75 миль в час. Ряд судов находится в опасном положении, и, по крайней мере, одно – норвежское грузовое судно терпит бедствие вследствие поломки руля, сорванного волной.

Бюро погоды сообщает, что этот шторм, возможно, самый сильный из всех разразившихся в северных районах Атлантики за последние десять лет. Вызванный бурей штормовой прилив достиг небывалого уровня у британского побережья и затопил ряд районов, не затоплявшихся уже многие годы.

Ураган "Алиса" необычайно силен для столь раннего времени года. По свидетельству сотрудников бюро погоды, майские ураганы почти всегда бывают умеренны и кратковременны, но "Алиса"..."

Рори пропустил два абзаца и углубился в чтение корреспонденции из Торонто, дополнявшей вашингтонское сообщение.

"В то время как ураган "Алиса" вторгся на побережье Каролины, некоторое время можно было опасаться, что он распространится на север до самой Канады. Четыре дня назад отдельные признаки указывали на то, что Торонто лежит на пути урагана. Однако, когда область высокого давления преградила ей путь, "Алиса" изменила направление и повернула назад, к морю".

Рори отчасти пожалел, что "Алиса" не прорвалась ближе к Торонто, потому что такие плотные и сильные штормовые ветры, такие ураганы зачастую захватывают перелетных птиц и, прежде чем отпустить, переносят на огромные расстояния. Случалось, ураганы заносили тропических птиц на две тысячи миль севернее обычных широт, так что после подобных штормов наблюдение за птицами становится увлекательным, полным неожиданностей делом. Рори возлагал на "Алису" большие надежды и пристально следил за ее бурным развитием. Но теперь все кончено.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Рори сложил газету с метеосводкой и сунул ее под мышку. До обеда оставалось еще часа два, и ему захотелось пройтись до дому пешком – это было две мили; он повернул назад и через университетский городок вновь направился к зоологическому корпусу. Рори заскочит сюда – может, П. Л. тоже захочется пройтись. П. Л. уезжал на четыре дня в Чикаго на конгресс биологов, а Рори не терпелось рассказать ему о своих последних планах.

Он вошел в зоологический корпус и начал спускаться по лестнице. Ступеньки жутко скрипели, и в тускло освещенном подвальном коридоре с бетонным полом пахло плесенью. Из дальнего конца узкого коридора слабо доносился щебет. Пока он шел, хор птичьих голосов все усиливался, и Рори почувствовал резкий, зловонный запах помета. Там, где коридор упирался в дверь, на которой висела бумажка с выведенным красным карандашом объявлением: "Вход воспрещен, в особенности вахтерам", щебет достиг крещендо. Рори дважды постучал, открыл дверь и вошел.

Большая комната, по трем стенам уставленная рядами проволочных клеток с мелкими птицами, вся была загромождена шкафами для бумаг, штабелями книг, мешками с кормом для птенцов, тут же помещался стиральный таз и стол с двумя микроскопами. Посреди комнаты стоял старинный письменный стол, погребенный под грудой разных бумаг и научных журналов. Сильно пахло эфиром и птичьим пометом. На одной стене, почти под самым потолком, находилось три узеньких оконца, но они были заклеены плотной черной бумагой, и комната освещалась только электричеством.

За письменным столом, заваленным журналами, сидел пожилой человек с загорелыми, будто дублеными щеками и небольшой бурой плешью на макушке. Волосы, жидким венчиком обрамлявшие бурую плешь, были неопределенного оттенка – не то черные, не то седые. Белая, свежевыстиранная, наполовину расстегнутая рубашка открывала волосатую грудь. Из-за птичьего гомона он, вероятно, не слышал, как вошел Рори, и, ссутулившись, неподвижно сидел за письменным столом.

Рори подошел поближе.  Склонившись над маленькими лабораторными весами, человек взвешивал воробушка, который смирно лежал на спинке в медной чашке весов. Прыгавшая по письменному столу ручная малиновка вскочила ему на руку.

– Убирайся к черту, Турди. – Он мягким движением смахнул малиновку.

– П. Л., – сказал Рори.

Человек поднял на него глаза.

– Хелло, Рори. Ну, как твоя зоология?

– Все в порядке. Не хотите пробежаться домой пешочком?

– Хочу. Десять минут – и я готов.

П. Л. поспешно нацарапал на клочке бумаги какую-то цифру, затем снял с чашечки весов не подававшую ни малейших признаков жизни пташку и поднялся. Он был широкоплеч и широкогруд, хотя и невысок, и в его фигуре чувствовались энергия и мужественность. Он пересек комнату и осторожно положил воробушка на дно клетки; несколько секунд спустя воробушек очнулся, громко зачирикал и, вспорхнув, уселся на жердочку. П. Л. поймал другого воробья, сунул ватный тампон во флакончик с эфиром и тихонечко смочил им воробьиный клюв. Птичка перестала биться у него в руке, и он отнес ее к весам.

– Нужно закончить взвешивание этих воробьев. Я тут затеял кое-что новенькое. – П. Л. говорил торопливо, и в его голосе звучало ребяческое одушевление и увлеченность.

– Насчет влияния фотопериода... ну, во-первых, на обмен веществ, а во-вторых, на развитие желез внутренней секреции и половой цикл. Я буду держать одну группу воробьев при постоянном десятичасовом освещении – воссоздам зимние условия.  Другая будет непрерывно жить в летних условиях... пятнадцать часов освещения. Продолжительность дня... все это связано и с гипофизом, и с выведением потомства, и с тягой к перелетам, только мы не знаем как. Проклятье, Турди, убирайся с весов! А из нее выйдет хитрющая бестия.  Уже сейчас умеет считать до четырех. Я заканчиваю отчет о ней, и когда опубликую, то она покажет всем этим болванам, которые утверждают, будто птицами управляют одни только инстинкты и их ничему нельзя научить.

П. Л. стер белую кляксу помета с листка, на котором записывал вес воробьев.

– А у тебя хорошее имя, Турди, – сказал П. Л. Он поднял глаза на Рори и улыбнулся. Вокруг рта растянулись большие полукруглые морщины. – Я назвал ее по родовому названию – Турдус. Но есть и другие причины. Умна, умна, но, черт меня подери, никак не могу приучить ее пользоваться для туалета каким-нибудь одним определенным местом.

Голова П. Л. вновь почти скрылась за ворохом бумаг на столе.

– Двадцать четыре и одна десятая... нет, две десятых грамма, – прочел он на шкале весов. – Ох ты, негодяйка, сбавляешь вес. Чересчур гоняешься за воробьями.

Рори присел у двери на стул и стал ждать. Он разглядывал загорелую плешь, едва видневшуюся над грудой рукописей и журналов, и, как это неоднократно случалось, вновь подумал, что П. Л. – довольно странный тип для того, чтобы занимать такую высокую должность в таком солидном университете. На столе у дверей валялся скомканный пиджак спортивного покроя, живописное сооружение в коричневую и зеленую клетку – никто из студентов не нацепил бы такого, разве что на карнавал.

Профессор орнитологии доктор Питер Лоренс Томас был  холостяк, одержимый двумя страстями:  кричащие пиджаки спортивного покроя и орнитологические исследования. Каждое лето он проводил в лесах Северного Онтарио с палаткой и каноэ, где жил как настоящий индеец, ведя учет состава и расселения птиц. Каждую осень он возвращался в университет читать лекции и продолжать лабораторные исследования по физиологии и поведению пернатых.

Он-то и убедил Рори поступить в Торонтский университет, и уже четыре года они жили в одном пансионате в северной части города. И хоть П. Л. обычно витал в тумане научных гипотез, Рори глубоко уважал этого человека и питал к нему безграничное доверие.

П. Л. снова встал из-за стола и отнес усыпленного воробья в клетку. Ему бы следовало сходить к парикмахеру еще недели две назад, и Рори заметил, что это не состоялось по сей день. "Но больше всего, – подумал Рори, – ему нужна жена, которая время от времени стаскивала бы его с заоблачных высот науки. Да случалось ли профессору, – спрашивал себя Рори, – вообще иметь когда-нибудь дело с женщинами? Сомнительно. По-видимому,  П.  Л.  рассматривал любовь как чисто биологическое состояние, которое можно выразить в цифрах, точь-в-точь как он строил графики полового развития воробьев, исходя из объема желез и количества сперматозоидов на миллиграмм семенной жидкости.

Как начинающий биолог, Рори придерживался тут довольно близких представлений, хотя и подозревал, что уже приобрел больше опыта по этой части, чем П. Л. В годы морских скитаний, когда судно задерживалось на ночь в порту, ему не составляло особого труда подцепить девчонку. На скамейке в парке или на углу улицы непременно оказывалась какая-нибудь крошка, бросавшая на него призывные взгляды. Но эти длившиеся одну ночь приключения пробуждали лишь самые поверхностные чувства и  быстро забывались, или, говоря на языке ученых (одним из которых он стал теперь), были чисто физической реакцией на внешние раздражители. Он пришел к убеждению, что любые отношения мужчин и женщин скроены из одного и того же жалкого, непрочного материала. Любовь же, как он полагал, просто выдумка поэтов.

И все же в жизни каждого мужчины наступает пора, когда его развитие как общественной особи, а также его карьера будут без жены неполноценны. П. Л. давно миновал эту пору и превратился в одинокого, разочарованного, стареющего холостяка, который живет лишь вполжизни из-за того, что предпочел провести ее  в  одиночестве.  Для Рори же  такая пора приближалась. В будущем году он получит степень магистра. Он пока что не решил, будет ли продолжать исследования, чтобы защитить докторскую. Но что бы он ни решил, через год-два ему захочется где-нибудь уютно обосноваться в профессорском звании, и тогда жена, правильно выбранная жена,  станет большой ценностью,  а может,  и необходимостью для продвижения. И пусть любовь остается поэтам – потребности Рори были куда более существенного свойства. Его жена – а здесь имелось несколько хороших кандидатур –  должна была легко и непринужденно войти в академические сферы, в круг университетской профессуры, в который должен был вступить он сам. И она должна суметь пообтесать шероховатости, до сих пор сохранившиеся у Рори со времен детства, протекавшего в среде простой и грубой. П. Л. снова заговорил:

– Я применяю новую адиабатическую кислородную калориметрическую бомбу, – сказал он. – Все, что мне нужно, – фиксировать калорийность пищи, которую съела каждая птица, и затем исследовать помет, чтобы определить калорийность экскрементов. Их разность и есть энергия, связанная с обменом веществ. Прежде чем мы убежим отсюда, я покажу тебе, как Турди считает...

Он разложил на полу двадцать совершенно одинаковых крышечек от бутылок, сунув изюминку под каждую четвертую из них.

– Иди сюда, Турди, иди!

Малиновка подлетела к нему, увидела уложенные в ряд крышки, запрыгала вдоль них, безошибочно приподнимая каждую четвертую крышечку, и склевала все находившиеся под ними изюминки, не обратив на остальные крышки ни малейшего внимания.

– Турди, ты гениальная личность! – воскликнул П. Л. и нежно погладил птичку пальцем по головке. – В орнитологической литературе неоднократно встречаются упоминания о птицах, которые научились считать до трех, но Турди первая из известных мне птиц умеет считать до четырех!

П. Л. сиял, как счастливый отец, отпрыск которого только что сделался первым учеником класса. "И все это ликование, – подумалось Рори, – из-за какой-то малиновки! Нет-нет, Питеру Лоренсу непременно нужна жена!".

П. Л. посадил Турди на ночь в клетку, перекинул через руку свой коричнево-зеленый пиджак,  и они вышли в коридор. Запирая дверь, профессор кивнул на начертанное красным карандашом объявление.

– Я, знаешь, опять не в ладах с вахтерами. Они нажаловались коменданту, что мои птицы вшивые и что от них провоняло все здание. Ну, конечно же, вшивые. Это их естественное состояние. И в научных целях я стараюсь по возможности не изменять естественных условий. Все эти вахтеры – тупоумные мерзавцы. Отныне я сам себе вахтер!

Когда из подвальной мглы они вышли на яркое солнце, П. Л. раскурил свою исполинскую трубку с изогнутым мундштуком. Они не торопясь шли по университетскому городку.  Рори был  намного выше своего старшего спутника.

– Ну как, едешь на север? – осведомился П. Л.

– Нынче вечером. Я еще до экзамена отвез на вокзал свой багаж.

– Собираешься заниматься одними канадскими гусями?

– Да, одними канадскими. Они хотят, чтобы я захватил весь район, до самого западного побережья залива Джемса, для определения состава птиц на гнездовьях и их расселения. А главное – вести летом кольцевание,когда они линяют и не могут летать. Тогда их легко поймать. Оттого-то эти боссы из управления так и заинтересованы. Там гнездятся две породы гусей – одна зимует в дельте Миссисипи, другая – на северном карибском побережье. Никто не знает, где сходятся границы их гнездовий, а это необходимо установить, чтобы контролировать осеннюю охоту. Кольцевание поможет прояснить эти вещи. Я переночую в Блэквуде – надо поговорить с начальником управления охоты и рыболовства Северного Онтарио. Он скажет, куда мне отправляться и где поселиться, когда я доберусь до залива Джемса.

– И все?

– Наверное. Но если будет время, я должен произвести опрос всех индейцев, каких только сумею, чтобы определить, как сказывается на поголовье весенняя охота племени кри. Они хотят выяснить, сколько отстрелянных птиц приходится на какой пол во время охоты. Возможно, самки составляют только сорок процентов. А это значит, что во время гнездования остается много холостяков.

П. Л. энергично запыхал трубкой, попеременно то морща, то растягивая тугую смуглую кожу лба, волосы запрыгали, словно пришедший в возбуждение зверек.

– Звучит неплохо, – сказал он. – Из этого вполне можно сварганить докторскую.

– Может быть. Я люблю гусей. Дома, на Барре, я часами наблюдал за белощекими казарками. А вы куда направляетесь этим летом?

– Я перессорился с вахтерами, так что мне, видно, придется остаться на лето в Торонто, если только не удастся разыскать студента, который бы согласился присматривать за птицами. Но если я смогу вырваться, так прикачу к вам на недельку-другую.

Рори удивленно и внимательно посмотрел на него. Конечно, (бывают спутники и похуже! П. Л. продолжал:

– Никогда не занимался водоплавающими тамошней палеозойской равнины. Думаю, мне понравится.

– Чудно, – сказал Рори. – Давайте приезжайте.

Некоторое время они молча шли рядом. Был час "пик". Машины шумным потоком катились мимо них по Квинс-Парк-Кресчент. Потом П. Л. заговорил снова:

– Эта самая "Алиса", выдохлась она, что ли?

– Не совсем, – ответил Рори. – Дала новый шторм, там теперь черт те что творится, в Северной Атлантике.

– Ну да. Только она уже не занесет к нам новых птиц!

Рори протянул ему газету.

– Тут есть об урагане, на третьей странице, – сказал он.

Пошли медленнее, П. Л. развернул газету и углубился в чтение.

Они миновали большие богатые особняки, стоявшие в глубине, за безупречно ухоженным газоном и кустарником. Когда-то Рори страшился, что вовсе не сможет врасти в эту среду и что честолюбивые мечтания увлекли его слишком далеко. Уже тогда Рори уразумел, что за его стремлением к успеху скрывалось нечто совсем иное: попытки обрести уверенность, обрести сознание своей индивидуальности и принадлежности к этой среде. Но те страхи давно уже перестали терзать его. Экзамены остались позади; впереди же, чуть не рукой подать, степень магистра, а то и докторская степень. Сейчас он был убежден, что он, Рори Макдональд, иммигрант, парень, у которого лишь на восемнадцатом году жизни завелся первый галстук, – в один прекрасный день станет владельцем одного из тех домов, мимо которых они теперь прошли.

Разителен был контраст между ними и той низенькой, с глинобитным полом лачугой на острове Барра, где зародилось его честолюбие и непреклонная решимость любой ценой добиться успеха.