Текст книги "Чужак с острова Барра"

Автор книги: Фред Бодсворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Кэнайна  перестала  плакать.   Тихим   и   сдержанным  голосом  Джоан продолжала:

– Белая раса завоевала почти всю землю,  и многие из нас думают,  что это случилось потому,  что они от природы выше и умней,  чем люди других рас. Но только глупые, необразованные и неспособные мыслить считают, что это действительно так.. Они проповедуют, что есть высшие и низшие расы,

чтобы  скрыть  от   самих  себя   свою  собственную  неполноценность. Образованные люди  так  не  считают Они  знают,  что  все  люди начинали одинаково:  остальное –  дело  удачи,  белым повезло и  с  историей и  с географией.

Они  услышали,   как  хлопнула  дверь  в  комнате  Труди,  как  Труди прогромыхала вниз по лестнице и вышла на улицу.

–  Сколько  на  земле  будет  существовать  глупость,  столько  будет существовать расовая нетерпимость и дискриминация. Но не нужно придавать ей  слишком большого значения.  Она  гнездится главным образом в  мелких душонках  мелких  людишек...  людей,  не  умеющих  мыслить,  таких,  как Труди...  не  способных ни о  чем составить собственное мнение.  Это они низшая раса, они, а не ты!

Кэнайна приподнялась на постели и вытерла платком глаза.

–  Поначалу все кажется хуже,  чем на самом деле,  – продолжала Джоан Рамзей.  – Все уляжется, когда они поближе познакомятся с тобой, но тебе всю твою жизнь придется сталкиваться с этим. Слабеньким это не по плечу, и  по  всему  свету  они  спешат укрыться в  своих собственных маленьких Кэйп-Кри.

Джоан Рамзей замолчала.  Она тяжело дышала и большим пальцем потирала влажную ладонь.

– Ну как, остаешься, Кэнайна? Или хочешь вернуться в Кэйп-Кри?

Глаза  Кэнайны высохли,  и  лишь  узенькая красная полоска на  нижних веках говорила о том, что она только что плакала.

– Остаюсь.

– У тебя есть список книг, которые тебе нужны?

– Да.

Джоан Рамзей взяла с  туалетного столика портмоне и протянула Кэнайне десятидолларовую бумажку.

–  На,  – сказала она.  – В книжных магазинах будет сейчас толчея,  и тебя снова станут дразнить Но я  не пойду с тобой.  Я ничем не могу тебе помочь. Пора привыкать выносить это одной.

Следующие месяцы были горьки и унизительны.  Кроне писем,  что каждую неделю  писала  ей  Джоан  Рамзей,   да  время  от  времени  слов  Сэди, старавшейся  приободрить  ее,  Кэнайне  приходилось в  одиночку  сносить ежедневную пытку в  школе.  Но  она  любила занятия,  ученье давалось ей легко, а мысль о том, чтобы бросить все, причиняла ей боль куда большую, чем все насмешки, которые приходилось терпеть в классе.

Предсказание Джоан  Рамзей,  что  враждебность со  временем ослабеет, постепенно сбывалось.  В школе свыклись с ее присутствием;  ее больше не высмеивали и  не дразнили -просто не замечали.  Она постоянно была одна. Даже в толпе она чувствовала себя чужой и одинокой.

Единственное, чему это пошло на пользу, были школьные занятия. Часами просиживала  Кэнайна  в  городской  библиотеке,  читая  все  подряд,  от детективных романов до "Критики чистого разума" Иммануила Канта, которой она,   конечно,  не  понимала,  но  тем  не  менее  читала.  Она  горячо пристрастилась к  поэзии  и  порой  по  субботам сидела весь  вечер  над антологией,  вновь и вновь перечитывая понравившиеся стихи.  Времени для занятий было достаточно,  и  по отметкам она всегда принадлежала к числу трех-четырех лучших в классе учеников.

Все пять лет ее школьная жизнь текла без особых перемен.  Каждое лето она ездила в  ту же школу,  где на нее вновь обрушивалось знакомое бремя издевок  и  социального  остракизма.  Она  могла  бы,  если  бы  хотела, пользоваться большим успехом у  мальчишек,  но они хотели видеться с ней только наедине.  Никто не приглашал ее туда, где были бы другие люди, и, хотя Кэнайне хотелось с кем-нибудь подружиться,  она неизменно отвергала их  предложения,  и  каждую осень  через месяц-другой мальчишки,  как  и девчонки, переставали обращать на нее внимание.

Труди Браун больше не  вернулась в  пансион Сэди.  Она  была  на  год старше  Марджори и  Кэнайны,  но  провалилась по  нескольким предметам и осталась на  второй год.  И  это  .привело ее  в  тот класс,  в  котором Марджори и Кэнайна завершали свое пребывание в школе.

Теперь Кэнайна много  раздумывала о  своем  будущем.  Она  не  знала, собираются ли  Рамзеи  и  в  дальнейшем оплачивать ее  образование.  Она знала,  что,  возможно,  это последний год. Но как бы то ни было, она не хотела возвращаться в Кэйп-Кри, потому что давно уже не чувствовала себя частью той жизни;  но знала она и то,  что,  какую профессию ни изберет, какие способности ни  проявит,  нелегко будет приспособиться к  обществу белых.  Порой она спрашивала себя,  стоят ли приобретенные ею знания тех денег,  которые тратят Рамзеи.  Но никогда, даже в мгновенья глубочайшей подавленности,  не  приходило ей в  голову бросить школу:  горячая жажда знаний,  пытливость и любознательность, ученье ради ученья, безразлично, найдут ее  познания какое-либо применение или  нет,  неизменно влекли ее вперед.

Быстро промелькнул последний школьный год.  Последняя экзаменационная работа была написана в  конце июня,  и  с ней пришли к своему печальному завершению школьные годы Кэнайны.  Когда она  в  последний раз  вышла из школы,  она не  испытывала ни  радости,  ни  огорчения,  только смутное, беспокойное чувство неизвестности. Как-то сложится теперь ее жизнь?

Лето она провела в  Кэйп-Кри.  В  начале августа по почте ей прислали аттестат зрелости. Джоан Рамзеи с гордостью изучала ее аттестат.

– Я знала,  что ты закончишь прекрасно... – Она помолчала, подыскивая слова.  – Могу сказать только,  что очень горжусь тобой. Тебе бы пойти в университет.  Но  нам это не  по  средствам.  Ты  девушка,  да к  тому ж индианка, так что вряд ли сможешь найти работу, которая была бы тебе тут подспорьем.

И вновь Джоан Рамзеи помолчала и, скрывая свою нерешительность, вновь взяла аттестат и углубилась в него...

–  Боюсь,  –  продолжала она,  –  тебе придется выбрать одно из двух: стать медицинской сестрой или учительницей. Что бы ты хотела – поступить в больницу и учиться на медсестру или в учительский колледж?

На  тот случай,  если представится возможность,  Кэнайна все обдумала заранее:  став  учительницей,  она  останется ближе  к  книгам,  ближе к духовному миру, который так увлекал ее.

– Мне бы хотелось в учительский колледж, – ответила она. – И надеюсь, что  когда-нибудь я  смогу отблагодарить вас  за  все,  что вы  для меня сделали.

Джоан Рамзей положила руку на плечо Кэнайны.

– Этот аттестат, – сказала она, – лучшая благодарность за все.

Кэнайна  подала  заявление  в  Блэквудский  учительский  колледж,  ее приняли;  в  сентябре она  вновь  поселилась в  пансионе Сэди  Томас,  в комнатушке окнами во двор.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Кэнайна надеялась,  что в учительском колледже ей будет легче, потому что студенты старше и серьезнее школьников.  Она была уверена,  что,  по крайней мере,  в  этом  последнем году  ученья  сможет принять участие в жизни своей группы.

В первое утро занятий все собрались в большом зале.  Кэнайна отыскала местечко в самом конце и осмотрелась.  Она обнаружила кое-кого из старых школьных знакомых, и среди них двух неразлучных подруг – Марджори Болл и Труди Браун,  которые с  первого дня превратили в ад ее школьную жизнь и теперь сидели плечом к  плечу на  шесть-семь рядов впереди.  На  кафедру поднялся директор колледжа доктор Карр,  и  гул голосов мгновенно затих. Это был рослый человек со строгим, неулыбчивым лицом и толстыми, пухлыми губами, которые, когда он говорил, двумя красными полумесяцами обрамляли обнажавшиеся  зубы.   Доктор  Карр  перечислил  предметы,   которыми  им предстоит  заниматься  на   протяжении  учебного  года,   и   представил преподавателей.  Затем сообщил,  что студенты будут разделены на  десять групп в алфавитном порядке.

– В первую группу, – сказал он, – входят все,чьи фамилии начинаются с первых трех букв.  Эта труппа может сразу же отправиться в комнату номер один на первом этаже.

Кэнайна Биверскин встала и вышла из зала.  За ней последовало человек тридцать пять.  Среди них Труди Браун и Марджори Болл.  Идя по коридору, Кэнайна слышала,  как  Труди  и  Марджори разговаривали почти у  нее  за спиной.

–  Ну  уж нет.  Ее еще не хватало.  Где это видано?  –  донесся голос Марджори.

Они поравнялись с ней,  и Кэнайна улыбнулась,  сделав вид, что ничего не  слыхала.  Марджори схватила Труди  за  руку  и,  не  останавливаясь, поволокла ее за собой. Потом быстро обернулась и посмотрела на Кэнайну.

– А я-то думала, что в июне мы видели тебя в последний раз, – сказала она.

В  первые  недели  Кэнайна сознательно держалась в  сторонке,  решила поначалу повременить,  чтобы уж  знать про себя,  кого из них,  таких же ветреных и  инфантильных,  следует избегать.  Время от  времени Марджори называла ее  "скво с  залива Джемса",  выбирая обычно для этого моменты, когда  поблизости  оказывалось достаточно слушателей,  но  никто,  кроме Труди, не обращал на это никакого внимания. Она не слышала, чтобы другие ее сокурсники насмехались над ней,  прохаживаясь насчет ее расы,  и была уверена,  что в колледже, как она и надеялась, все станет на свои места. Через месяц она решила,  что может без опасений попытаться принять более активное участие в студенческой жизни.  Кэнайна вступила в драматический кружок  и  получила роль  в  спектакле,  который  готовили к  рождеству. Репетировали по два раза в неделю. Роль была маленькая, но репетиции, по окончании  которых  все   вместе  пили  кофе,   давали  ей   возможность познакомиться  с  той  стороной  школьной  жизни,  которая  до  сих  пор оставалась  закрытой  для  нее.  Никогда  не  испытывала Кэнайна  такого счастья, как в эти дни.

Однажды утром в  конце октября,  когда Кэнайна вошла в класс,  еще не было  девяти.  Она  положила портфель на  свой стол.  Марджори,  которая стояла  через  проход у  своего стола,  коротко глянула на  Кэнайну,  но ничего не  сказала.  А  Кэнайна поспешила из  класса,  чтобы  уточнить у девчонки из  драмкружка время вечерней репетиции,  и  вернулась лишь  со звонком.  Студенты начали рассаживаться по  местам.  Вошел доктор Карр с суровым  и  постным  по  обыкновению выражением лица  и  быстрыми шагами прошествовал к своему столу.

– Доктор Карр, – очень громко сказала Марджори, – у меня украли ручку с карандашом – весь набор.

Доктор Карр расспрашивал Марджори, поначалу не веря ее словам, но она настаивала,  что  набор всего лишь несколько минут назад лежал у  нее на столе и  с  тех  пор  никто не  выходил из  класса.  Угрюмым пристальным взглядом уставился директор на класс, сжал свои толстые губы.

–  Если  кто-то  взял,  пусть  признается,  я  давайте  забудем  этот инцидент, – сказал он.

Студенты смущенно переглядывались, но никто не признавался.

–  Ну  ладно,  –  сказал доктор Карр.  –  Тогда придется обыскать все столы.

Он велел студентам, сидевшим за первым столом в каждом ряду, обыскать свой ряд. Ручку и карандаш нашли среди книг в портфеле Кэнайны.

Доктор Карр подошел к столу Кэнайны, навис над ней жуткой громадой.

– Мисс Биверскин, – спокойно сказал он, – прошу вас ко мне в кабинет.

Через минуту она,  дрожа,  стояла там  перед ним.  Голова у  нее  шла кругом.

– Почему вы это сделали? – спросил доктор Карр.

– Я этого не делала, – ответила Кэнайна.

– Каким же образом тогда набор оказался среди ваших книг?

– Я  выходила  из  класса.  Можно  было  свободно сунуть  его  в  мой портфель.

– Я предполагал,  что вы будете все отрицать.  – Он помолчал, опустил глаза и  начал с  отсутствующим видом закручивать и откручивать колпачок лежавшей на столе авторучки.  – Разве не правда,  – продолжал он,  – что частная  собственность  не  пользуется  у  людей  вашей  расы  таким  же уважением, каким она издавна пользуется у нас?

– В какой-то мере это так...  Среди индейцев,  в местах,  где влияние белых  не  проникло еще  глубоко,  в  отношении собственности существует закон,  высший закон,  что  никто не  вправе пользоваться один тем,  что гораздо нужнее кому-то другому.

Кэнайна давно  уже  в  глубине души  не  считала себя  индианкой.  Но теперь,  внезапно оказавшись в ситуации,  бросающей тень на всю ее расу, она  почувствовала,  что  гордится тем,  что в  ее  жилах струится кровь мускек-оваков.

–  Мы  единое  племя,  не  знающее никаких каст,  -продолжала она,  – социалистическое,  если вам будет угодно.  Все,  что принадлежит одному, принадлежит всем.  Этого требует образ жизни и среда,  в которой обитает мой народ.  В хорошие времена такой закон применяется редко, но в плохие –  это единственное,благодаря чему может выжить мой народ.  Если у  тебя нет мяса в котле,  ты можешь есть из котла своего соседа.  Если у соседа есть ружье,  а твое сломалось, ты берешь ружье соседа, когда тебе нужно. Это не кража,  потому что тогда оно уже и  твое ружье.  В вашем обществе этот закон нельзя применить.  Ваши люди использовали бы  его во зло,  но среди моих людей никто никогда не обращает его во зло.

Доктор Карр наклонился вперед, и его толстые губы раздвинулись, вновь обнажая зубы.

– Понимаю,  –  сказал он.  –  Значит,  вы  решили,что вам нужна ручка Марджори,  и  взяли ее,  так как считали ее своей?  Может быть,  у вас и такой закон, но здесь нельзя жить по такому закону.

– Я не брала ее,  – холодно сказала Кэнайна. -Обычаи моего народа тут ни  при  чем.  Еще несколько лет назад я  решила оставить жизнь и  нравы моего народа и приобщиться к жизни вашего общества...

Но доктор Карр прервал ее и не спеша продолжал:

–  Двум  столь  различным культурам,  как  наши,трудно  соединиться – слишком  различны наши  ценности и  наши  нравственные устои.  Вступая в общество белых,  индеец должен пройти испытательный срок.  К  нему будут относиться с  подозрительностью и  недоверием,  пока он не докажет,  что способен воспринять наш образ жизни.  Чтобы достигнуть этого,  он должен забыть, что он индеец...

Стройное  тело  Кэнайны  внезапно  напряглось;   до   сих   пор   она сдерживалась, а теперь вся дрожала от возмущения:

– Но вы не даете нам забыть!  – воскликнула она. – Я пыталась забыть. Но когда я веду себя не так,  как,  по мнению многих,  должна вести себя индианка,  я  нахожу у  себя в  портфеле вещь,  которую кто-то подсунул. Нельзя доказать, что я воровка, и вы знаете это. Но вам хочется поверить в то,  что я воровка,поскольку вы считаете,  что все индейцы обязательно воры.

Смуглые щеки и  шея  Кэнайны покраснели,  у  нее  пересохло во  рту и дрожали губы.

– Мисс Биверскин, – коротко сказал доктор Карр, – мой долг повелевает мне  исключить вас  из  школы,  чем  я  крайне расстроен,  ибо само ваше появление и  обучение в  учительском колледже – своего рода эксперимент, за которым внимательно следили в  педагогических кругах,  ожидая исхода. Исход подтвердил опасения многих.

Пальцы доктора Карра  стали  вновь  нервно отвинчивать и  завинчивать колпачок.

– Однако я не намерен исключать вас, – продолжал он. – Вы пришли сюда с  прекрасным аттестатом,и  мы готовы предоставить вам возможность сдать экзамены на  учителя,  если вы  этого хотите.  Но  я  должен просить вас немедленно  прекратить  всякое  участие  в  мероприятиях,   лежащих  вне учебного плана. Если этого не сделаю я, этого потребуют сами студенты.

Он поднял глаза.

– Хотите вы остаться с учетом этих ограничений?

– Я  не  смогу остаться здесь,  если будет считаться,что я  совершила кражу, которой я не совершала.

Доктор Карр пожал плечами и развел руки ладонями вверх, давая понять, что разговор окончен.

– Ну что ж, – сказал он. – Решение зависит только от вас.

Слезы  застлали  Кэнайне  глаза,   и   узкое  лицо  доктора  Карра  с отвратительными  толстыми  губами  расплылось  и  исчезло,  она  увидела большое круглое лицо и широкий,  расплющенный нос отца,  Джо Биверскина. Он  сидел на  полу хибарки в  Кэйп-Кри,  перед ним  стоял черный котел с похлебкой, Джо совал в рот большие куски мяса, и жирный бульон стекал по его подбородку.  Кэнайна содрогнулась,  она знала, что никогда не сможет вернуться туда.  Слезы просохли,  и  она  вновь ясно увидела перед собой неподвижную, постную физиономию доктора Карра.

– Это все, что вы хотите сказать? – спросил он.

– Нет,  –  медленно ответила она.  –  Я  передумала.  Если  можно,  я останусь в колледже.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Кэнайна  снова  очутилась  в   прежней  изоляции,   посещала  лекции, продолжала занятия, но ни в чем другом не принимала участия. Про ручку и карандаш никто больше не  поминал,  ни доктор Карр,  ни кто-либо другой. Кэнайна   смирилась,   решив,   что   бессмысленно  оправдываться  перед студентами, хотя и знала, что молчание расценят как признание вины.

В  июне  она  написала  экзаменационные  работы,  но  и  после  этого оставалась у Сэди Томас,  уверенная,  что скоро сможет заняться поисками работы.  Каждые две недели миссис Рамзей,  как и прежде, посылала ей чек из Кэйп-Кри на пансион и одежду.  Она писала Кэнайне, что будет посылать деньги до  сентября,  пока  та  не  начнет преподавать.  В  июле Кэнайна получила  диплом  учителя  и  стала  внимательно  просматривать газетные объявления.  Ей  приглянулось вакантное место  в  деревне  неподалеку от города.  Она написала туда, и вечером на следующий день ей позвонил один из попечителей тамошней школы.

– Мисс Биверскин, у вас непривычная фамилия, – без промедления сказал он. – Вы что, индейского происхождения?

– Да,  я индианка-кри,  с побережья,  – ответила она.  – Чистокровная кри.

– И вам двадцать лет? Мне хотелось бы познакомиться с вами. Не могу я зайти к вам домой?

– Пожалуйста. – Она назвала свой адрес.

Он  явился на  следующий день,  вскоре после  полудня..  Лет  сорока, брюнет,  невысокий,  но  мужественный.  Сэди Томас ушла за покупками,  и Кэнайна провела его в гостиную.  Он остановился посреди комнаты, пожирая глазами стройную фигуру Кэнайны,  и  долго молчал.  Его молчание смущало ее. Наконец он сел.

–  Должен признаться,  не  ожидал,  что учительница-индианка окажется такой хорошенькой,  –  сказал он.  –  Но сперва я должен поставить вас в известность,  что остальные члены попечительского совета сейчас заняты и новую учительницу должен подобрать я сам... один.

Кэнайна кивнула, с тревогой разглядывая посетителя.

– Так вот,  – продолжал он, – если вы хотите, я хотел бы обсудить все детали в приватном порядке...  В моем номере в гостинице... Я отвезу вас туда на машине.

– Мы можем обсудить все, что нужно, здесь, -возразила Кэнайна.

– Мисс  Биверскин,  –  вновь  начал он,  –  вам  отлично известно,  я полагаю,  что школьная администрация неохотно берет на  работу индианок. Но,  возможно,  вы  готовы  предложить  нам  нечто  большее  в  качестве доказательства вашей квалификации,  чем  обычно согласны нам  предложить белые девушки.

Кэнайна смотрела на  него  в  замешательстве.  На  лице  его  застыла улыбка, и улыбка эта была ненавистна ей.

– Да что там,  пошли,  ты ведь уже не ребенок?  –  сказал он.  – Если останусь доволен – место за тобой.

– Если я  не  гожусь,  пока вы  сидите где сидите,  мне не нужна ваша работа, – объявила она. – Я учительница, а не проститутка.

– Благодарю,   мисс   Биверскин,   –   сказал  он,   снова  становясь обходительнейшим джентльменом.  –  Я  вскоре приму решение и письменно о нем вас уведомлю.

Он ушел.  Кэнайна даже не двинулась со стула,  чтобы проводить его до дверей.  Дрожа всем телом, терзаясь отчаянием и сомнениями, она осталась сидеть на своем стуле.  Неужели индианки и  в  самом деле потаскухи,  за которых их  принимают белые  мужчины?  Или  это  еще  одна  из  выдумок, пущенных  в  обиход,  дабы  подкрепить теорию  расовой  неполноценности? Кэнайна слишком мало  общалась с  людьми своей  расы,  чтобы ответить на такой вопрос.

В  это  лето она писала множество писем по  газетным объявлениям,  но наступил  сентябрь,   а  попытки  получить  место  учительницы  пока  не увенчались  успехом.  Она  знала,  что  супруга  Рамзей  догадываются об истинном положении вещей,  но ей было слишком больно распространяться на эту тему в  письмах.  Она раздумывала,  не  поступить ли  ей на работу в интернат для  индейцев в  фактории Мус,  но  вскоре  отказалась от  этой мысли. Индейцы считают, что белые искусны в одном, а индейцы в другом, и сочетать это  невозможно.  К  учительнице своей расы  они  не  питали бы никакого доверия. И без того было трудно убедить индейцев посылать детей в школу. Ее присутствие, она не сомневалась, лишь еще больше подорвет их доверие к школе.

В  Блэквуде,  если не считать Сэди Томас,  у нее не было друзей.  Она могла бы обзавестись приятелями, но то мнение об индианках и в том числе о ней, которое, по-видимому, молодые люди разделяли все как один, пугало ее,  и  она их  избегала.  Возвратиться в  Кэйп-Кри ей даже в  голову не приходило – она все еще надеялась найти место учительницы.  Но она знала также,  что не  может больше обременять Рамзеев и  должна позаботиться о собственных средствах к существованию.

Лучшее предложение,  которое она  получила,  было место официантки за пятнадцать долларов в  неделю в  небольшом ресторанчике примерно в  двух кварталах от  пансиона Сэди  Томас.  От  этих денег мало что  оставалось после оплаты жилья и  питания,  но она сообщила Джоан Рамзей,  что нашла работу и не нуждается больше в финансовой поддержке. О том, что у нее за работа, она умолчала.

С  самого начала работа эта вызвала в ней отвращение.  В ресторанчике вечно  околачивалась орда  молодых людей;  они  просиживали там  часами, потягивая кока-колу и почитывая комиксы. С первого же вечера они стали с нею заигрывать,  перешептываясь между собой.  А  трое из  них с  места в карьер друг  за  дружкой пытались назначить ей  свидание.  В  этот вечер смена ее  кончилась в  одиннадцать,  она  пулей вылетела из  ресторана и побежала домой, пока кто-нибудь не увязался за ней. Задыхаясь, вбежала в свою комнатушку,  и тут в глаза ей бросился диплом учителя,  который два месяца горделиво красовался на  стене.  Она  со  злостью сорвала его  со стены и сунула в ящик комода. Никчемный клочок бумаги.

Она  проработала  в  ресторане  до  самой  весны.   Единственным  его достоинством было  то,  что  он  находился неподалеку от  пансиона  Сэди Томас,  и,  хотя за ней часто увязывался кто-нибудь из парией, ей всегда удавалось попасть домой прежде, чем навязчивый спутник успевал с помощью шаблонных приемов сколько-нибудь продвинуться по стезе ее обольщения.

Она продолжала внимательно просматривать газеты, но в разгар учебного года учителя нигде не требовались. Однако в начале мая она наткнулась на объявление,  где говорилось,  что маленькая деревенская школа неподалеку от Кокрена ищет учительницу.  В тот же день после полудня, перед началом смены,  она отправила по  указанному адресу письмо.  И  несколько дней с нетерпением ожидала почты.

Восемь дней спустя пришло приглашение,  Кэнайна с волнением прочитала его.  В  письме  сообщалось,  что  в  школе  пятнадцать учеников разного возраста,  они занимаются по программе всех восьми классов и  ей положен оклад в  сто двадцать долларов в месяц.  Ее предшественница уволилась по состоянию  здоровья,  в  настоящий момент  школа  закрыта.  Письмо  было подписано председателем школьного попечительского совета  Ральфом Биком, который  предлагал встретить Кэнайну  на  вокзале в  Кокрене,  если  она предупредит телеграммой о прибытии своего поезда.

Вечером того же дня Кэнайна взяла расчет в ресторане, наутро написала Джоан Рамзей о школе,  купила билет и отправила мистеру Бику телеграмму, что  прибудет завтра к  концу  дня.  Потом купила пару  новых-ирландских полотняных чемоданов – старый,  подаренный Рамзеями совсем истрепался, и в  нем  сломался замок.  Эти два покрытых пластиком,  обшитых по  ребрам воловьей кожей чемодана стоили около двадцати пяти долларов.  Собственно говоря,  такие расходы были ей не по карману,  и на них вместе с билетом ушли почти все ее сбережения. Вечером она уложила вещи.

Одежда и  прочее добро уместилось в  два  новых чемодана,  кроме них, набралось еще две картонки книг.

На  следующий день  мистер  Бик  встретил  ее  на  перроне.  Это  был низенький подвижный человек с  седыми  щетинистыми волосами,  торчавшими из-под клетчатой кепки.  Он быстрым шагом направился к  ней,  как только Кэнайна ступила на платформу.

– Мисс Биверскин? – спросил он.

– Да. А вы мистер Бик?

Он  кивнул,  и  они  пожали друг  другу  руки.  На  нем  был  рабочий комбинезон и резиновые сапоги.  Видимо,  фермер. Дождавшись, пока выдали багаж,  он повел ее к маленькому грузовичку,  поставил чемоданы в кузов. Они сели в кабину и покатили.

Окрестности Кокрена  представляют собой  плоскую  глинистую  равнину, небольшой островок  пахотной  земли,  затерянный среди  бессчетных тысяч квадратных миль лесов и болот. Многие фермы, мимо которых они проезжали, находились в  жалком  состоянии  и  выглядели  совсем  захиревшими.  Они проделали  уже  немалый  путь,   когда  мистер  Бик  внезапно  остановил грузовичок.

– Вот она, наша школа.

Это была маленькая, очень старая на вид школа, стены которой покрывал потускневший от времени и потрескавшийся толь. Никогда в жизни не видала Кэнайна такого убогого школьного здания.  Но  это была ее школа,  и  она испытывала волнующее чувство радости и гордости.

– Уже поздно, – сказал мистер Бик. – Осмотр помещений давайте отложим на завтра.  А  воя мое хозяйство,  –  продолжал он,  кивком показывая на ферму,  стоявшую у  дороги примерно в  двухстах ярдах от школы.  Дом был невелик,  но его недавно покрасили в  красный цвет,  и вид его говорил о большем достатке,чем на фермах, которые она видела по дороге.

– Прежняя учительница жила у  нас.  Но  вы осмотритесь здесь и,  если захотите, можете поселиться у кого-нибудь еще.

– Я думаю, я хотела бы остаться у вас.

Он  включил  газ,  и  грузовик  стал  медленно  взбираться  вверх  по разбитой,  грязной дороге по направлению к ферме.  Мистер Бик дал гудок, и, когда Кэнайна вылезла из кабины, на веранду вышли маленькая женщина и два  подростка.  Мистер Бик  представил Канайне жену  и  сыновей,  потом вместе с мальчиками отнес ее чемоданы и книги в комнату наверху.

– Вы сможете начать завтра утром? – спросил мистер Бик.

– Да.

Он повернулся к мальчишкам.

– Пошли,  – сказал он. – Оповестим всех, что школа открывается завтра в девять утра.

Кэнайна осталась одна  и  вскоре услышала,  как  грузовичок выехал на дорогу и, дребезжа, удалился.

На  следующее утро мистер Бик повез Кэнайну в  школу и  отпер здание. Она с  охапкой книг прошла вслед за ним внутрь и  с  жадным любопытством быстро  осмотрела  помещение.  В  школе  было  темно  и  холодно,  пахло плесенью. Единственным источником света оказались три керосиновые лампы, свисающие на проволоке с потолка. Парты были старью, испещренные глубоко врезанными инициалами.  Впереди стоял стол учителя и  небольшая классная доска.  Центр комнаты занимала громадная железная печь. Нигде не было ни книг, ни картинок, ни географических карт.

–  Не  ахти,  –  сказал мистер Бик,  –  но  это все,что мы можем себе позволить в нашей округе.

Она разложила на столе свои книги, между тем мистер Бик принес дров и растопил печь,  чтобы просушить класс.  Через несколько минут он ушел, и Кэнайна с волнением стала дожидаться учеников.

Она  услышала,  как  по  дороге идет  группа школьников,  и  вышла на крыльцо встречать их.  Дети  робко  входили по  одному,  у  каждого была корзиночка с  завтраком.  Школа,  которая прежде  казалась мрачной,  как склеп,  внезапно оживилась, наполнилась шумом и красками. Вся округа, по которой  они  проезжали,   казалась  бедной  и  запущенной,   и  Кэнайна побаивалась,  как бы  дети не  оказались грубы и  непослушны,  но вскоре обнаружила,  что  они  дисциплинированны и  общительны.  Она почитала им рассказы о животных,  а во время перемены вышла с ними во двор и крутила для девочек прыгалку.

Миссис Бик  дала  ей  с  собой  еды,  и  Кэнайна в  обеденный перерыв осталась с  ребятами в школе.  Она уже знала,  как их зовут,  они охотно болтали  с  ней  о  своих  домашних  животных,   о  младших  братиках  и сестричках,  которые на будущий год тоже пойдут в школу.  Кэнайне ребята понравились,  и  она  была уверена,  что тоже понравилась им.  Казалось, никто даже не замечал, что она индианка.

Когда  после полудня занятия возобновились,  раздался сильный стук  в дверь. Кэнайна пошла открывать. Там стояли две женщины.

– Это вы новая учительница? – спросила одна из них.

– Да. – Кэнайна попыталась любезно улыбнуться.

– Я миссис Картер, мать Бетти и Джека. Я пришла, чтобы забрать отсюда своих детей. – Она стояла,подчеркнуто выпрямившись, и с вызовом смотрела на Кэнайну.

– Что-нибудь случилось? – спросила Кэнайна.

– Вот именно!  – выпалила миссис Картер. – Ральф Бик не имел никакого права нанимать индианку.  Я  не желаю,  чтобы вы учили моих детей.  Я не верю вам. И ни одному индейцу не верю!

– Я  тоже  забираю своих детей,  –  сказала другая женщина.  –  Кинг. Фамилия –  Кинг.  Моих тут  двое.  Ральф Бик  никому не  сказал,  что вы индианка. Мы только что узнали.

Кэнайна потеряла дар речи,  ее  трясло.  Вот он опять,  этот ужасный, кошмарный призрак, который впервые вошел в ее жизнь в тот далекий вечер, когда она увидела сестру миссис Рамзей.

Шатаясь, вернулась она в полутемный класс.

–  Бетти и  Джек Картеры,  оба Кинга,  –  медленно произнесла она,  – можете идти домой. Ваши матери ждут вас у крыльца.

События развернулись стремительно.  На  следующий день  отсутствовало еще трое.  Еще день спустя из пятнадцати пришло только четыре:  мальчики Бика и двое других.

Кэнайна вела урок как заводная кукла,  старалась выглядеть спокойной, но в  ней не было жизни.  В  этот день в  четыре часа,  когда уроки были окончены и  ученики ушли по  домам,  в  класс заявился молодой человек с большим фотоаппаратом.

– Мисс Биверскин?

– Да.

– Я репортер,  приехал из города. Мы слышали,что вас хотят уволить, а школу закрыть,  потому что  родители не  хотят,  чтобы в  школе работала индианка. Вы что-нибудь знаете об этом?

– Я  ничего еще не знаю,  – холодно ответила Кэнайна.  – Но,  по всей вероятности, это так.

– Такие истории нет-нет да  и  случаются,  –  сказал репортер.  –  Но газеты, знаете, будут за вас. Как давно вы здесь?

Кэнайна не считала нужным отмалчиваться.  Она полчаса отвечала на его вопросы и успела за это время описать всю свою жизнь.  Потом он спросил, можно ли сфотографировать ее. Кэнайна согласилась.