Текст книги "Чужак с острова Барра"

Автор книги: Фред Бодсворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

"Краса Клайда" двинулась вниз по реке Святого Лаврентия, вышла в океан, и Рори начал посылать свои отчеты о птицах раз, а иногда и два раза в месяц доктору П. Л. Томасу в Торонтский университет. Профессор, как видно, был от них в восторге и регулярно посылал Рори оттиски из орнитологических журналов с сообщениями о морских птицах и их перелетах. Пусть в какой-то ничтожной мере, но Рори ощущал свою причастность к великому, увлекательному миру научных исследований и гордился этим.

Знакомство с д-ром Томасом вновь напомнило Рори о прежних планах бросить  морскую  службу  и  закончить где-нибудь  среднюю школу. Расплывчатая и неясная мечта превратилась в четкую, определенную цель. Он поступит в университет и станет биологом Ученье обойдется недешево, и он стал бережно откладывать каждый пенс.

Больше двух лет плавал Рори на "Красе Клайда" На третий год взял в конце лета расчет и поступил в школу. Теперь у него оставалось мало времени и денег на свидания с девушками, хотя возможностей, как всегда, было предостаточно. В первые несколько недель он разрывался между честолюбивыми планами, заставившими его вернуться на школьную скамью, и природными наклонностями матроса, потом честолюбие взяло верх, и за всю зиму и весну он ни разу не ходил на свидания. Учился он упорно и после года  занятий в  Глазго  восполнил пробелы своего поверхностного, полученного на Гебридах образования и  овладел всей премудростью, необходимой для поступления в университет.

Сомнений относительно того,  куда поступать,  не было никаких. Грубоватый и настойчивый д-р Томас с самого начала решил, что Рори приедет в Торонто, и тот, не размышляя, почему да отчего, согласился Одной из причин явно было то, что как в Канаде, так и в Соединенных Штатах возможности великолепные. Однако Рори подозревал, что в большей мере,  хотя и бессознательно, мотивом послужили соображения менее практического свойства Во время рейсов по Великим озерам его покорили северные еловые и пихтовые леса, подступавшие к самым берегам и наполнявшие воздух пряным,  смолистым ароматом.  Они  были полной противоположностью почти безлесной Барре, знакомой ему с детства, и неудержимо манили его. Рори страшно хотелось получше узнать их.

Когда Рори сообщил д-ру Томасу о благоприятном исходе своих занятий в Глазго, профессор ответил, что он может считать себя зачисленным в Торонтский университет. На это Рори был вынужден сообщить, что из-за бюрократизма департамента по делам иммиграции он не сможет поспеть в Торонто к началу семестра В ответ он получил крошечную записку с неразборчиво нацарапанными словами: "Очень жаль. Вот кретины". Под ней стояла подпись "П. Л.", и с тех пор Рори никогда больше не называл своего профессора ни вслух, ни про себя "доктор Томас".

Рори поступил в Глазго посыльным в гостиницу и стал ждать Только к весне все формальности были наконец завершены: свидетельства собраны, подписи поставлены, а печати приложены и заверены, и Рори получил разрешение прибыть в Канаду на правах иммигранта Он обратился в ту пароходную компанию, где служил прежде, и договорился о возможности отправиться в Канаду матросом на каком-нибудь судне вроде "Красы Клайда" с одним из первых рейсов до Великих озер, как только вскроется лед. И вот однажды майским вечером Рори прибыл в Торонто все с тем же стареньким холщовым отцовским рюкзаком, сошел на пристань и из ближайшей телефонной будки позвонил профессору:

– Я здесь.

– Долгонько, долгонько добирались.

Профессор объяснил, что в пансионе, в котором он живет уже много лет, есть свободная комната.

– Хотите взглянуть?

– Ладно.

Кончилось тем, что Рори поселился на четвертом этаже того пансиона в северной части Торонто.

Север по-прежнему притягивал его, и на лето он нанялся в бригаду по борьбе с лесными пожарами при управлении земельного и лесного хозяйства Северного Онтарио. В начале июня самолет лесной авиации забросил его в глушь вместе с запасом провизии, кипой учебников и каноэ. Он остался один в крошечной бревенчатой хижине на берегу затерянного в лесу озера. Отбором книг в основном занимался профессор Пожары в то лето случались редко, и у Рори оставалась масса возможностей для занятий, а также для знакомства с породами деревьев, растениями и животными и для освоения каноэ. В лесу он провел три месяца, и когда в сентябре покинул гот край, ему  причиталась сумма,  которой не  только хватило на  плату в университете, но и на пропитание почти до весны Профессор заверил его, что нетрудно найти место, где можно подрабатывать по вечерам и в выходные, чтобы покрыть остальные расходы.

Вернувшись в Торонто, он в первый же вечер с гордостью написал матери: "Завтра я приступаю к занятиям в университете..."

Еще три лета прослужил Рори в лесу пожарным охранником, а во время семестров работал в разных местах по вечерам и выходным и, сурово изгоняя всяческие деликатесы и излишества, не выходил из своего бюджета. Случалось, после долгих занятий и бесконечных письменных работ Рори тянуло провести вечер в городе. Ему вспоминались бары на Джарвис-стрит и девушки, прикидывавшиеся оскорбленными и возмущенными, как только к ним подсаживался незнакомец; и он размышлял о том, не пропал ли его талант улаживать дело в подобных случаях. Рори Макдональд – юный моряк-ловелас, как видно, канул в прошлое, а студент Рори Макдональд знал более достойные способы тратить время и деньги.

Что же до девушек, занимавшихся в университете, то с ними все обстояло иначе – "а свой лад они были еще опасней, и Рори даже не помышлял о свиданиях с ними. Подцепив девицу в кабачке, проведешь с ней ночь, и поминай как звали, она не побежит за тобой вдогонку; если быть осмотрительным и не болтать лишнего, так она и знать не будет, где тебя искать. А вот студентки всегда рядом, ты с ними вечно в одной компании. С такой нелегко порвать. К тому же девушки это все ученые, не меньше привлекательные интеллектуально,  чем физически,  и оттого вдвойне опасные. Они были из тех, на которых женятся, и Рори не желал поддаваться такому искушению, покамест собственное будущее не будет, что называется, лежать у него в кармане.

В летние месяцы студенты-биологи старших курсов почти всегда могли получить работу,  большей  частью  по  полевым  исследованиям для правительства, армии, военно-воздушных сил или для лесопромышленных и бумажных компаний. На четвертом году своих университетских занятий, в марте, Рори получил письмо от охотничьего управления федерального правительства с запросом, не хотел бы он этим летом заняться изучением численности и расселения канадских гусей в районе залива Джемса. Это живо напомнило ему о казарках с острова Барра. Канадские гуси у залива Джемса принадлежали к другому виду, но он не мог вообразить себе ничего более приятного, чем вновь провести лето в гусиных краях, и охотно принял предложение.

В конце мая он получил подъемные. Как раз в то самое время, когда ураган "Алиса" мчался на север вдоль побережья Атлантического океана через Южную и Северную Каролину. И Рори на два дня отложил решение о дате отъезда: ему хотелось быть здесь, на месте, на тот случай, если ураган захватит район Торонто и занесет сюда тропических птиц.

Между тем "Алиса" изменила направление и, снова повернув к морю, разбушевалась над Северной Атлантикой.

За день до экзамена по зоологии Рори отправился в город узнать, когда отправляется поезд, и купить билет. Он хотел провести ночь в Блэквуде, чтобы поговорить с начальником местного управления охоты и рыболовства относительно своей будущей работы в районе залива Джемса.

И вот зоология сдана, багаж отвезен на вокзал. Профессор и Рори приближались к концу своего двухмильного перехода от университета до пансиона, уличное движение заметно ослабело. Барра и белощекие казарки казались чем-то невероятно далеким: будто это была совсем иная жизнь в совсем ином мире.

Но в жизни любого человека ничто не пролегает само по себе, изолированно от всех прочих вещей. Обычно связующие звенья просты и самоочевидны,  но порой так же неощутимы и незаметны, как вновь соединившее Рори Макдональда с Баррой странное звено, которое нынче сковала для него "Алиса".

 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ураган "Алиса" разросся в исполинскую, диаметром в триста миль коловерть из бури и ливня с "глазом безветрия" в центре шириной миль двадцать. Поначалу ветры кружили вокруг того центра со скоростью, достигавшей ста двадцати миль в час, но теперь она упала до семидесяти пяти, и это подобие гигантского кренделя, делая по сорок миль в час, двигалось над Атлантикой в северо-восточном направлении, как скользит по полу вращающийся с большой скоростью волчок.

Три могучей силой, что породила "Алису" и до сих пор поддерживала ее существование, был теплый, насыщенный испарениями воздух, который она всосала над водами тропиков в момент своего рождения. Собственно, испарения эти явились мощным топливом: тепловая энергия, заключенная в них снова высвобождалась, когда они сгущались в облака и проливались дожем.

Но теперь, над студеными водами Северной Атлантики, запасы горючего истощились: "Алиса" слабела. У Ньюфаундленда она повернула на восток, и скорость ее упала до пятидесяти миль в час. Одряхлевшая и измученная, она уже близилась к своей кончине, когда вновь, как по волшебству, ожила.

Массы холодного воздуха устремились с Гренландии на Атлантический океан.

Дитя  тропических вод,  "Алиса" на  полпути между Ирландией и Ньюфаундлендом столкнулась с ледяным воздухом Арктики, эти воздушные массы были слишком различны по характеру и составу, чтобы слиться в единый поток без борьбы.

Тяжелый, сухой арктический воздух стал пробиваться вниз, а вверх по этой отвесной, несокрушимой стене устремились теплые влажные ветры "Алисы". По мере того как она поднималась все выше, остатки тропических испарений сгущались все быстрее, и на несколько часов, последних, коротких, предсмертных, к "Алисе" вернулась былая сила и неистовство. Втянув арктический воздух в свою карусель, ее ветры вновь достигли семидесяти пяти миль и час

Во время бурного соединения воздушных потоков Арктики и тропиков "Алиса" испустила дух, но, умирая, породила новое чудовище – нового Франкенштейна – ураган, со скоростью семидесяти пяти миль в час проносившийся над миллионом квадратных миль Северной Атлантики от берегов Шотландии до Ньюфаундленда, взметая хлесткие волны и клочья пены.

На  борту  "Эри",  американского  катера  береговой  охраны, патрулировавшего у метеостанции Бамблби, в восьмистах милях на запад от Ирландии, главный метеоролог Чак Лейн уже несколько дней напряженно следил за радиограммами об "Алисе". Было похоже, что "Алиса", уже ослабевшая, но все еще дышавшая грозной силой, достигнет района Бамблби.

Сначала показались предвестники шторма, огромные гладкие валы, и "Эри" десять часов безбожно болтался в море, которое разыгрывалось все сильнее, хотя воздух по-прежнему оставался недвижен. Потом начал падать барометр, и в паутине радаров и радиоантенн метеосудна завыли первые порывы "Алисы". Порывы усилились, пока не перешли в непрерывный шквал. Это случилось вскоре после полудня Было темно и душно, и Лейн покинул свой наблюдательный пункт на корме и, цепко держась за спасательный трос, прошел на мостик по колено в воде, бурлившей и пенившейся вокруг резиновых сапог.

Стоявший рядом со штурвальным капитан третьего ранга Ганн обернулся к входившему Лейну:

– Это самое худшее, что может натворить ваш ураган? – спросил капитан.

– Может и хуже. Скорость ветра?

– Пока меньше сорока узлов.

Лейн провел на мостике больше часа, но шквал так и не усилился. Казалось, на этот раз "Алиса" и в самом деле умирала.

Но уже рано утром стало ясно, что "Алиса" не собирается окончить свое существование, как то положено выдохшемуся урагану. Ветер не утих постепенно, а оборвался внезапно, и вместе с тем сразу же упала температура и повысилось давление. Лейн догадался, что происходит. Под охвостьем урагана на них надвигался фронт холодного воздуха. Запущенные в то утро, контролируемые радарами зонды подтвердили это: вверху вновь бушевали ветры, достигавшие семидесяти пяти миль в час. Лейн отнес в радиорубку дневную сводку погоды для передачи в Вашингтон и вернулся на мостик.

– Ничего хорошего, – сказал он капитану. – "Алиса" отходит в лучший мир, но вслед за ней поднимется такой шторм, что уж было бы лучше, если б она выжила.

Покинув прибрежные воды  Барры,  Белощек около часа  летел на северо-запад сквозь порывы крутящихся ветров. Восходящие и нисходящие воздушные потоки цеплялись за его крылья,  и он знал, что этот взбудораженный воздух предвещает беду и опасность, но одиночество, стремление вновь очутиться среди сородичей гнали его вперед. Потом начались ливневые шквалы, температура внезапно упала, и беспорядочные порывы сменились крутым, свежим, беспрерывным северо-восточным вихрем.

Вихрь быстро крепчал. Через полчаса он превратился в дикое, безумное, умопомрачительное неистовство,  в такой шторм, какого Белощеку не приводилось видеть за все десять месяцев своей жизни. Длинные, с гладкими кручами спин валы исчезли, и вместо них вокруг бушевали острозубые волны с кипяще-белыми, словно покрытыми снегом, вершинами.

Белощек мог выбрать одно из трех: повернуть назад, на Гебриды; пробиваться в Исландию; или же сохранить силы, изменив курс так, чтобы летать по ветру. Возвращение на Гебриды означало полнейшее и нестерпимое одиночество, от которого он так хотел убежать. Полет по ветру означал, что его унесет в открытый океан. Он никогда еще не залетал далеко в ту сторону, но и без того знал, что там простираются почти бескрайние водные просторы, где ни одна из тех птиц, которые кормятся на берегу, долго не протянет. Он знал это потому, что давно был накоротке с докатывавшимися до Гебрид волнами, а таким птицам, как казарки, чьи чувства целиком настроены в лад изменчивым ритмам океана, любая волна может своей скоростью, видом и очертаниями поведать, издалека ли она пришла. Не найти там не только корма, но и отдыха, так как море уже сейчас настолько разбушевалось, что на воду не опустишься. Вернее, он мог бы опуститься ненадолго и даже защитить себя от пены, сбивая крыльями гребни волн, но долго так не выдержать, и в конце концов только больше устанешь, чем в воздухе.

И  потому он полетел дальше в Исландию,  где его ждали стаи сородичей-холостяков. Это значило, что ему приходилось лететь под сильным напором ветра в правое крыло, но он превозмогал беснования вихря и надеялся понемногу продвигаться. Но даже в благоприятную погоду до Исландии было пятнадцать часов лету.

Пролетев часа три, он начал опасаться, что сделал неверный выбор. Ветер еще больше усилился. Внизу, далеко под ним, море было окутано огромной белой пеленой клубящегося тумана, гонимого ветром, и это сбивало его с толку, потому что в такую погоду не должно быть тумана. Небо над ним было затянуто свинцовыми тучами, сквозь которые сочился тусклый, призрачный свет. В этом пустынном туманном пространстве Белощек по-прежнему продолжал единоборство со штормом, с отчаянным упорством ударяя по воздуху своими мощными крыльями. Нередко сильный порыв ветра сбивал его с пути, чуть не заворачивая обратно, а низвергавшиеся сплошной стеной ливни обрушивались точно град камней.

В обычных условиях он мог лететь без отдыха круглые сутки, а теперь, всего после трех часов полета, ощущал болезненную усталость в килевых мышцах, приводивших в движение крылья. Исландия была недостижима, оставшиеся позади Гебриды тоже. Его истерзанное тело требовало отдыха, любого отдыха, пусть самого непродолжительного. Он распрямил крылья, которые пронизывала боль, и, паря, скользнул вниз.

Стена белесого тумана стремительно двинулась ему навстречу, и он прямо над ней перешел в горизонтальный полет.  Здесь, над самой поверхностью океана, царила сумятица неистовых, хаотических толчков и звуков, которую не распознать с высоты. Сквозь клочья тумана он различил серые громады вздыбленных, усеянных белыми пятнами мятущихся волн, которые бешено кружили, гонимые ветром. Потом окутавшие его клубы тумана взвились вверх, и он ощутил привкус соли и тотчас же понял, откуда взялся этот странный туман: то ветер срывал гребни волн. Вовсе не туман то был, а густая пена, напитавшая воздух так плотно, что невозможно различить, где граница океана и воздуха.

Теперь не осталось никаких сомнений – нельзя опускаться на воду даже на краткий миг, и Белощек был вынужден продолжать полет.

Он еще несколько минут отчаянно боролся с бурей, чтобы она не унесла его на запад, в пустынный океан. Боль терзала его грудь и крылья, от которых он требовал мучительного напряжения. Потом он понял, что все бесполезно, и перестал сопротивляться, повернул так, чтобы ветер дул в спину, и беспомощно пошел по ветру, всецело отдавшись на его милость.

Теперь лететь было легко, крылья вновь набирали силу, жгучая боль слабела. Бережно расходуя силы, он мог, если нужно, продержаться так еще целые сутки, но со временем все равно наступит усталость. Он знал, что под ним простирается безбрежный океан. Знал и то, что такой яростный ураган вряд ли уляжется в течение суток и что еще до истечения этого срока, если только хочешь выжить, совершенно необходимо где-нибудь отдохнуть.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КЭНАЙНА

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Поезд Рори Макдональда с грохотом мчался сквозь лунную ночь. Рори вновь был на пути к гусиным стаям; лежа на нижней полке, от волнения он никак не мог заснуть.

Поезд оставил за собой возделанные районы и несся теперь сквозь зону лесов, отделявшую густонаселенный индустриальный юг Канады от бескрайних арктических пустынь севера. Вместо ровных полей потянулись каменистые, испещренные расселинами холмы, торчавшие словно гигантские крючковатые пальцы, а между ними, в поросших лесом низинах, мерцали серебром маленькие озера.

Наконец он заснул, но вскоре снова проснулся. Над проносившимися за окном лесами бледным, тусклым туманом брезжил рассвет. Дуб и клен исчезли, остались только хвойные – ели да пихты. Это был самый гребень континента, водораздел, по одну сторону которого земля понижалась к югу, к Великим озерам и Миссисипи, по другую – на север, к Гудзонову заливу и Арктике. Здешние реки текли на север, и росли тут пихты и ели, гигантские хвойные леса, с которых начинается полярная зона.

Волнующее чувство искателя приключений охватило Рори. А ему еще предстояло провести в поезде целый день, прежде чем его странствие наконец завершится на берегу залива Джемса, этого внутреннего моря, черпающего свои студеные соленые воды прямо из Северного Ледовитого океана.

Рори сошел в Блэквуде вскоре после полудня и разыскал гостиницу. Небольшой, единственный в безбрежных просторах Северного Онтарио городок казался процветающим; лесопилки, штабеля строевого леса и кипы древесной массы придавали ему облик, характерный для здешних мест. После обеда Рори  позвонил  начальнику местного отделения управления охоты  и рыболовства. Еще до отъезда из Торонто он узнал, что того зовут Алекс Меррей.

По телефону ответил живой мужской голос:

– Меррей слушает.

Рори представился.

– Так, так, – перебил его Меррей. – Слышал, что вы едете сюда. Хотел бы встретиться с вами. Помочь кое в чем для начала. Правда, я тут должен пойти еще по одному делу, но в пять вернусь. Заходите в пять, так? Спросите у первого встречного, как пройти к моей конторе, – вам покажут. А я позвоню жене, скажу, что вы будете у нас к обеду.

Ровно в пять Рори сидел за письменным столом напротив Меррея в маленьком, тесно заставленном кабинете на третьем этаже. Алекс Меррей, крупный, румяный, седеющий мужчина, держался с грубоватой сердечностью. На нем была опрятная форма цвета хаки.

– Зовите меня просто Алекс, ладно? – сказал он.

Потом подошел к огромной карте края, висевшей за письменным столом.

– Давайте освежим ваши географические познания, – продолжал он. – Завтра рано утром вы сядете на поезд и отправитесь в Кокрен. Оттуда еще миль двести до южного побережья залива Джемса. В Кокрене пересядете на другой поезд, который доставит вас в Мусони. Ветка действует два раза в неделю. Завтра как раз поезд. Это вот здесь, видите? – Он провел толстым пальцем по карте. – А вот Мусони, конечная станция на побережье. Она и будет вашим отправным пунктом. Мусони вообще что-то вроде отправного пункта для всей канадской восточной Арктики. База. Самолеты, суда миссионеров... все отправляются из Мусони. Ну а у вас что... есть какие-нибудь определенные планы?

Рори покачал головой.

– Ну так вот, – громогласно продолжал Меррей, Рори испугался даже, что люди на улице могут услышать его. – Редко случается, чтобы у нас в Мусони был свой самолет, но сейчас там как раз находится одна наша машина. Реки очистились ото льда всего с неделю назад, так что там могут садиться гидросамолеты, и мы отправили служащего охотничьего ведомства проверить бобровое поголовье и составить индейцам нормы отлова на будущую зиму. Самолет пробудет там недели две. Сможете полетать на нем. Почему бы вам не прошвырнуться вдоль берега? Сделаете, так сказать, общий обзор. С воздуха вы прекрасно сможете разглядеть своих гусей. Выберете местность, где их великое множество, и останетесь там на лето. Тогда уж и займетесь своей основной работой...

– Мне говорили, что я могу рассчитывать на вашу помощь, – сказал Рори, – но чтобы вы дали мне самолет – этого я не ожидал.

– Значит, одобряете, а? – пробасил Меррей. – Я так и думал. Я уже связался по радио с нашим парнем в Мусони – мы обо всем договорились. Завтра вечером он выйдет встречать поезд. Ищите такую же форму, как моя, он самый и будет. А ему я скажу, чтобы высматривал здорового белокурого громилу с облупленным носом – стало быть, вас. Да он и без того выйдет к поезду. В Мусони все выходят к поезду – великое событие! Хотите знать, сколько жителей в Мусони? Тогда сосчитайте, сколько Народу на станции, – они все как есть непременно будут там!

– А где мне столоваться и жить? – спросил Рори.

– У нас там есть контора, с кухней, в задней комнате несколько коек. Но лучше всего поселиться у наших ребят. За Мусони, на побережье, только фактории Компании Гудзонова залива да индейские поселки, но работники факторий и их жены всегда рады-радешеньки повидать человека с белой кожей. У кого-то из них вы сможете остановиться. Они будут так рады вашему обществу – обеспечат вам прямо-таки королевский прием. Ну а теперь,  знаете ли, пойдемте-ка лучше ко мне домой и немножечко перекусим. Проголодались? Я – да.

Это был приятный вечер, невзирая на то, что Алекс Меррей говорил почти без умолку. Жена Меррея – Джин, маленькая, невзрачная женщина, была в противоположность мужу молчалива и сдержанна. Она приготовила великолепные бифштексы, а после  обеда Рори и Меррей удалились в гостиную с бутылкой шотландского виски.

– Этот завтрашний поезд – просто умора, – объявил Меррей. – Из Кокрена в Мусони. Мы называем его экспресс "Белый медведь". Ходит без всякого расписания, хотя когда-нибудь в конце концов непременно дотянет до места назначения! Ему полагается отбыть в десять тридцать, но это означает только, что он выйдет до полудня. Набирается множество грузов для лесоразработок и тому подобное; к нему обычно прицепляют два пассажирских вагона, один, старый, впереди, за ним другой, чуть получше, но не так чтобы очень. Передний для индейцев, задний для белых, неофициально, так сказать, у нас нет расистских законов...

Не прерывая разговора, он налил себе еще.

– Мы в нашей стране прекрасно обходимся без расистских законов – индейцы знают свое место. Можем дать южанам из Штатов сто очков вперед. С низшими расами надо обращаться круто, но без лишнего шума. Вот именно – без лишнего шума! Чтоб все было шито-крыто, и тогда эти радетели с Великих озер не смогут прицепиться к  тебе и вопить о (расовой дискриминации. Без дискриминации не обойтись. Взять хоть наших индейцев: отличные охотники, прекрасно ставят ловушки, но они непроходимо ленивы и глупы и абсолютно не пригодны ни для чего другого...

– Быть может, они только кажутся ленивыми, потому что недоедают, – прервал его Рори. – И уж так ли они в самом деле глупы, мистер Меррей, может, у них просто нет возможности получить образование?

– Говорю вам, они ленивы и глупы. И называйте меня Алексом, ладно? К тому же грязные и вшивые, и поэтому их приходится держать отдельно в поездах и закусочных. Вы их завтра увидите в кокренском поезде. Учтите только, что те, кого вы увидите, уже приобщились к цивилизации, приоделись и все такое, – погодите, пока увидите настоящих индейцев– кри, из лесной глуши, скажем, в Кэйп-Кри. Это в сторону от Мусони. Там они отрезаны от влияния белых и на добрых сто лет отстали от тех индейцев, которых встретишь вдоль железной дороги. Те, что в глуши...

Порой среди них попадаются смышленые люди, – продолжал Меррей, – но это исключения. Вот только что у нас был подобный случай. Девушка из племени кри. Как раз родом из одного поселка на побережье, очень толковая и к тому же прехорошенькая. В газетах было много ее фотографий. Окончила учительский колледж здесь, в Блэквуде, сдала экзамены, получила место в деревенской школе неподалеку от Кокрена – прежняя учительница уволилась там по болезни. Так вот, школьные попечители должны были соображать, что делают. Родители не пожелали, чтобы их детей обучала индианка, и я не стану их упрекать за это. Дошло до принципиальных объяснений, ее заставили уволить, газетчики прослышали об этом и подняли вой: расовые предрассудки, и все такое! Вот я о чем и толкую: пусть знают свое место, и все надо делать без лишнего шума. Тогда б обошлось без всей этой свары. Попечителям надо было просто закрыть школу, а не принимать на работу индианку. Я слышал, будто эта индейская девица едет домой, к своим, в Кэйп-Кри. Там ей и место. Если они хотят приехать и получить образование, чтобы вернуться к своим и работать среди своего народа, прекрасно, и мы должны помогать им. Но мы не потерпим, чтобы они учили наших детей.

Алекс Меррей замолчал, потом сделал солидный глоток.

– Как долго вы намерены пробыть там? – осведомился он, поспешно меняя тему.

– До сентября, должно быть.

– Так вот, как только индейские скво начнут казаться вам столь хорошенькими, что захочется переспать с ними, значит, самое время вернуться к цивилизации!  Когда такое происходит, значит, ты уже свихнулся.–  Меррей от души расхохотался.  – Но эта учительница, признаться, красотка. Очень недурна. Вы, наверно, как-нибудь попадете в Кэйп-Кри, может, увидите ее.

– Вы не помните, как ее зовут?

– Джин! – крикнул Меррей. – Как звали ту индейскую учительшу?

Его жена появилась в дверях гостиной с посудным полотенцем в руках.

– Как ее звали? – спросила она. – Я уже забыла Но, по-моему, было совершенно несправедливо просто взять и уволить ее.

– Ну вот, слыхали? – громко воскликнул Меррей, обращаясь к Рори и мелодраматическим жестом указывая на супругу. – Эти газеты даже ей задурили голову. Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю: все надо делать тихо?

Засим он обернулся к жене.

– Дорогая моя, – сказал он, – мы же просто не можем допустить, чтобы индейцы учили наших детей. Ну что, вспомнила, как ее зовут?

– У нее прелестное имя, – ответила она тихо, – и это необыкновенно красивая девушка. – Она немного помолчала и потупилась. – Кажется, вспомнила. Кэнайна... Кэнайна Биверскин.