Текст книги "Бар эскадрильи"

Автор книги: Франсуа Нурисье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

ЧАСТЬ III. ШОТЛАНДСКИЙ ПЛЕД

ШОТЛАНДСКИЙ ПЛЕД

Жос чувствует, как бьется и циркулирует его кровь, как она от пальцев рук и ладоней, лежащих на перилах балюстрады, доходит до самого сердца, до самых висков. Кажется, будто кровь бьется и циркулирует в радостном единении с горой. Поток, спускающийся с массива Бернина, наполняет долину грохотом. На востоке заснеженный пик Розач тянет свои ледяные зеркала к солнцу, бросая вызов взглядам. Сейчас десятое июня, десять часов утра. Блеск и величие! Еще влажные скалы, крыши домов, асфальт дороги блестят и дымятся в лучах света. В конце ночи прошла гроза, которая омыла небо и землю. Природа искрится, но жара наступает и вскоре серый, зеленый и голубой цвета вновь возникнут из этого ослепления, сухие и потрескивающие. И это будет лето.

Жос скорее чувствует, чем слышит, как в комнате у него за спиной Клод напевает, открывая и закрывая дверцу шкафа. Неожиданная неподвижность, скрип: она ищет угол зеркала, рассматривает себя. На ней желтая кофточка, брюки для прогулок, подхваченные под коленями, шерстяные чулки, горные ботинки на шнурках. Ботинки очень старые, с потертой замшей, Клод надевала их еще в Аржантьере, в Саас-Фе, в Морьене… Сколько лет назад? Это всегда был июнь, как и сейчас, и невероятное количество народу.

Жос слышит, как чиркнула спичка, и по его лицу прошла рябь. Ветерок донес сухой запах горящего дерева и легкий запах сигареты. Обернуться, поговорить? А что скажешь? Шум потока перекрывает все, а вот к нему прибавляются еще отбойный молоток на дороге, за гостиницей, крики садовников в глубине сада, подстригающих тую вокруг бассейна. Потом еще где-то газонокосилка. Рабочая деятельность начинающегося дня не раздражает Жоса. Она выплескивает на него свой избыток света, шума и переполняет его радостью. Эта радость… Ему немного стыдно, что он так к ней чувствителен. «Первое утро жира», а? Это нам знакомо…» Но хотя это ему и знакомо, он дрожит от нетерпения. Он оборачивается, спрашивает у Клод: «Ты готова?»

Немного позже внизу у входа в «Энгадинер Хоф» они видят обнявшихся Норму Леннокс и красавца Виктора. У Нормы огромные синяки под глазами. Ее слишком белые груди (на них угадывалась голубая сетка вен) трепещут, туго схваченные крестьянской кофточкой. Она целует Клод: «Ты видела, до какого состояния я доведена им…» Она поддерживает свой сильный акцент, но не ошибается в согласовании причастия. Виктор, ужасно самоуверенный (он с вечера уложил себе усы под Гарибальди), шепчет: «Сделаешь макияж, и оп! девичий цвет лица, моя Норминет… Если успеешь, конечно. Епископ готов? Где он? Это всегда из-за него бывает бардак…»

Епископ, который на самом деле является кардиналом, защемил свою красную сутану дверцей машины. Он ругается на трех языках к радости маленьких итальянских грумов, которые на мгновение отвлекаются от грудей Нормы Леннокс. Жос счастлив. Чем затасканнее шутки, чем стандартнее ситуации (Норма и Виктор столкнулись уже на третий день съемок), тем сильнее он ощущал, как на него нисходит покой. Сегодня утром наплыв людей случился кстати. Клод отошла в тень больших секвой, стоящих в кадках на террасе. Усталость или недоверчивость? Она, в отличие от Жоса, не любит этот немного искусственный праздник, деланные улыбки, бестолковую толкотню, которая нервирует команду. Она закуривает новую сигарету. Консьерж подходит, держа в руках рюкзак. Он показывает Жосу, что туда положили, как он и просил, легкую закуску и покрывало. Это шотландский плед, свернутый валиком под отворотом рюкзака в соответствии с исконными военными правилами. Сколько уже лет… Лагеря скаутов, лето тридцать девятого. «Ну что, Жос, нас отпускают?» Клод зовут всегда «госпожа Форнеро», а его называют «Жосом», и ему приходится противостоять всеобщему тыканью. Странное занятие. Красавец Виктор ласкает их, Клод и его, взором одалиски, привыкший к тому, что планы рушатся и вновь создаются, повинуясь электрическим вспышкам его очарования. Жос предлагает:

– Я вас догоню в Цуоце ближе к вечеру. Поезжайте потихоньку, Виктор, в сторону Вельтлинера до «Двадцати двух кантонов»…

– Это вы скажете епископу!

Виктор, возбужденный и раздосадованный, хочет покрасоваться. Он останавливается и оборачивается, садясь в машину:

– Ну что, приезжает сегодня Мюллер? Потому что в сцене на манеже он мне подкинул такой текст! Сахарная вата. Луиджи любит это, я знаю… Он думает, что мы снимаем какой-нибудь новомодный римейк типа «Сиси», тогда конечно… А что до его французского!

В окнах автобуса не видно лиц актеров, а только темное отражение неба, секвойи, пик Розач, весь сверкающий. Стекло опускается и появляется рука Виктора, рука в рюшах из тонкого бархата: она машет машинописным листом:

– Я переделал три или четыре из моих реплик этой ночью, не хотите ли прочитать, Жос?

Жос смеется и качает головой: двигатель машины, завибрировавший с тошнотворной отрыжкой дизельным топливом, избавил его от необходимости отвечать. Залаяла собака. Две фигурантки, визжа, спустились по лестнице, неуклюже путаясь в юбках. Та, что покрасивее, чтобы рассмешить публику, проказливо выпячивала свой турнюр. Лыжники, возвращавшиеся с Корвача, куда они отправились в шесть часов утра, поднимали брови, морща свои блестящие и загорелые лбы. Наконец автобус тронулся и стал взбираться по откосу, ведущему к дороге. Клод, улыбающаяся, выходит из тени. «Ты думаешь, они смогут провести день без твоей опеки?..»

Они спустились вниз, пройдя через сад, пересекли поток и пошли в южном направлении по тропинке, извивающейся между лиственницами, тропинке, которая поднималась по Валь-Розегу. Легкий туман и ослепительно яркий свет, заставлявший их, несмотря на черные очки, прищуривать глаза, казалось, удаляли Мортерач, к которой они шли. Дорога была пологая, широкая. Когда они подходили ближе к потоку, то переставали слышать друг друга. Гостиницы Понтрезины должны были открыть свои двери только с середины июня, то есть через несколько дней; лишь «Энгадинер Хоф» поднял паруса первого июня, чтобы приютить съемочную группу. Валь-Розег был пустынен. Они слышали, как насвистывали потревоженные ими сурки. Клод набросила свитер на плечи и завязала рукава на груди. За одну неделю лицо у нее покрылось летним загаром.

Это было их первое возвращение в настоящие горы с осени восьмидесятого года. Весь последний год Жос находил самые различные предлоги, чтобы держать Клод подальше от Альп. Но она, казалось, почувствовала себя настолько лучше, что они даже не стали ни о чем говорить, когда в апреле Деметриос решил провести в Граубюндене, в местах, описанных в романе, или совсем рядом, натурные съемки «Расстояний». Жос ощущал в кармане маленькую серебряную коробочку, с которой он теперь никогда не расставался из страха, что Клод забудет свои лекарства. Но, за исключением того, что она продолжала курить, в остальном она стала идеальной больной. Жос набил коробочку ватой, чтобы не слышать, как пилюли, драже, разноцветные гранулы дребезжат на каждом шагу. Иногда он делал вид, что подволакивает ногу, чтобы замедлить шаг, но Клод смотрела на него с такой улыбкой, что они возвращались к своей обычной походке. Они не разговаривали. Жара, грохот потока, ритм их шагов составляли единое ощущение, которое приятно распространялось внутри их тел. С того самого момента, когда он вышел на балкон, Жос ощутил в себе это движение крови, этот бег ручьев, образованных тающими снегами. Он больше не ощущал возраста.

Валь-Розег был всегда запрещен для машин. Они услышали за спиной тяжелую рысь нескольких лошадей. Неужели пустили повозки с сидениями, которые в погожие дни поднимались до высокогорного приюта?

Вскоре между деревьями показались повозки, каждая была запряжена парой лошадей и загружена целой компанией: женщины на одной, мужчины на другой, все приблизительно лет шестидесяти. «Современники!», – сказала Клод. Они ответили, смеясь, на крики и приветствия, которые обрушились на них вместе с грохотом повозок и пылью. Бородач с красивой осанкой долго махал в их направлении флягой вина.

Когда они добрались до трактира, часов в двенадцать, распряженные лошади паслись на лугу, а компания сидела за столом на солнышке. Клод и Жос подошли, заказали пива. Но поднялись протесты и крики, и они приняли бутылку Вельтлинера, которую им преподнесли. – Чокнулись, за невозможностью разговора, так как тяжелый ретороманский диалект усложнял общение. Жос чуть задержался у их стола, тщетно пытаясь применить свой немецкий, но вскоре вернулся к Клод. Она тем временем открыла рюкзак и развернула извечный сухой паек для пикника, выдаваемый в швейцарских отелях: крутые яйца, сыр, соль и перец в бумаге, сложенной вчетверо. «Ну как, появился аппетит?..» От соседнего стола поднимались сильные ароматы. Вскоре и им тоже принесли горячий окорок, капусту, жареный окорок по-швейцарски. От выпитого на солнце вина у них уже кружилась голова. Они засмеялись и еще раз подняли свои стаканы. Одна из лошадей отбилась от остальных, подошла к воде и там заржала, и тут же три или четыре собаки с лаем бросились к ней. Клод закрыла глаза. «Какое счастье!» – произнесла она. Они вспоминали одно за другим места в Энгадине, в Доломитовых Альпах, в Тироле, в Вогезах, Вале, где они пережили моменты, подобные этому. «Сен-Николя де-Верос… Валлуар!.. Кортина д'Ампеццо», – называла Клод. «Шандолен… Риффельберг… Шан-дю-Фё», – откликался Жос. Это был длинный перечень голубых летних дней, сверкающих зим, с лицами, возникавшими за названиями мест, с воспоминаниями о невероятных падениях на крутых спусках, о страшной усталости, о бутылках, выпитых, как сегодня, в лучах яркого солнца. Жос тоже закрыл глаза. Крики, смех, обрывки песен их соседей наполняли жару благотворным шумом. Влажное прикосновение к руке заставило Жоса вздрогнуть: одна из собак просила ласки, остаток окорока. Они заказали кофе.

Когда они встали, Жос приготовился продолжить путь на Понтрезину, но Клод покачала головой: «Это уже не будет день в горах!» – сказала она.

– Пойдем до подножья ледника, – предложил Жос.

– Мы сразу же найдем снег вон там, смотри.

Клод кивнула головой в сторону лесистого хребта, который нависал над ними.

– Там тропинка должна быть свободна, она почти все время находится в тени, ты помнишь? Поднимемся до приюта, переберемся через хребет и спустимся, держась левее, к Фексталю. Гостиница «Сонна»… Ты помнишь? Выпьем там чаю и вызовем машину. Ты сможешь быть в Цуоце в пять часов. Как называется приют?

– Фуоркла Сюрлей, – сказал Жос, развертывая карту. – Ты знаешь, это серьезный подъем!

Не прошли они и пяти минут, как уже оказались над рестораном, над лугами, над извилистой линией пены и водоворотов потока. Они видели, как припустились бежать друг за другом две лошади, как играли собаки. До них доносились звуки песен. Они на минуту остановились. Снег растаял совсем недавно и тропинка раскисла. Ноги вязли в грязи. Повернуть назад? «Если начнем здесь спускаться, – сказала Клод, – то будем постоянно поскальзываться и падать»… И она была права. Поэтому они продолжили подъем, страхуя каждый свой шаг. Жос шел первым, очень медленно. Он не оборачивался к Клод, но на каждом повороте дороги останавливался на секунду и бросал на нее взгляд. Недавняя радость в подлеске с пятнами грязного снега и липкой землей уступила место подспудному ощущению несвободы, усиленному тенью и неожиданной прохладой. Опьянение прошло, и Жос мысленно спросил себя, что они делают здесь вместо того, чтобы спускаться к Понтрезине под игривое журчание речки. Он остановился. Клод в нескольких метрах от него последовала его примеру и прислонилась спиной к стволу. Она вытерла рукой лоб.

– Жареная картошка, капуста, вино, подъем – это чересчур!

– Устала?

Но вот уже год, как Клод перестала отвечать на этот вопрос. Она подала знак трогаться и пошла впереди. Вскоре она шагала даже еще медленнее, чем это сделал бы Жос. Она держала в руке свитер, рукав которого тащился по земле. Он не осмелился сказать ей об этом. Когда они добрались до приюта Фуоркла Сюрлей, оба были потные и запыхавшиеся. Клод молчала. Дверь домика была закрыта, ставни тоже. Жос показал на скамейку на солнышке: «Отдохнем минутку?»

– Не расслабляй меня… Быстро спуск!

Клод с трудом удалось улыбнуться. Жос чувствовал в себе тяжесть тринадцатимесячного молчания: он больше не знал, как с Клод говорить. Она все же села и посмотрела на горизонт, который возник теперь за лесом: перевал Юлиер, пик Наир, легкий туман, угадывающийся над озерами и над долиной Инна.

– Спасибо за этот день, Жос. Тебе было трудно украсть его у них, но это стоило того.

Потом без перехода: «Эта жратва – это слишком глупо… Ах, как мне всегда удается испортить что-то хорошее!» Она поднялась, словно с сожалением. Надела свитер.

Тропинка, прежде чем устремиться к Энгадину, задержалась немного наверху, змеясь среди густых зарослей. Черника? Дикие рододендроны? Жос спросил об этом у Клод, она не ответила. Он чувствовал на бедре при каждом шаге коробочку с лекарствами. Они спускались минут десять. Кое-где вода меж скал стекала настоящими каскадами. Почва была пористая. Жос начал уже совсем успокаиваться, как вдруг Клод резко обернулась. Она была белая:

– Ты знаешь, мне нехорошо. Это так глупо, вот уже двадцать лет, как я не чувствовала тошноты…

Жос непроизвольно вытащил маленькую серебряную коробочку и показал ее Клод, но та подняла руку: «Нет, нет! Что, я не знаю моих дел! Нет, я чувствую… я чувствую себя, как мальчишка после первой сигареты, представляешь? Если бы только меня могло вырвать…» Она выдавила из себя еще одну улыбку: «Как иногда говорят дети, когда их тошнит, «у меня сердце болит…» Прекрасное семантическое недоразумение, тебе не кажется?»

Она искала указательным пальцем пульс. На минуту он застыл. «Стучит, как настенные часы», – сказала она.

Жос видел, как она старается глубоко дышать. Ей не хватало воздуха. Вдруг она повернулась к нему с обезумевшим взглядом. Она сжимала вокруг шеи ворот свитера. Ее пальцы дрожали. Она потянулась рукой к своему плечу: «О, это уже не игра! Вот она, эта мерзость…»

Жос был парализован. Любой жест, любое слово – все могло напугать Клод еще больше, разрушить в ней ту силу, которая боролась. Потом он увидел, как ее глаза стали мутными, жидкими. В два шага он очутился над ней, схватил ее за плечи, но она была такая тяжелая и скользила вниз. Он прокричал ее имя. Он видел, как совсем рядом качнулась ее светлая голова с совершенно белым лицом, как переломилась шея. Он позвал ее. Нет, он не кричал, он звал ее тихим голосом – страшный крик раздавался только в его голове. Она опрокинулась на бок, как-то очень быстро соскользнула на землю, увлекая за собой Жоса, тоже упавшего на колени. Одна нога Клод задержалась в воздухе, зацепившись за скалу, вывернутая немыслимым образом. Жос хотел было придать ей нормальное положение, но, схватившись за нее, почувствовал, как она дергается, и выпустил ее. И именно в этот момент словно прорвало плотину – он закричал. Он кричал все время, пока продолжалось это конвульсивное дрожание. Он не осмеливался больше дотронуться до Клод, глаза которой стали голубыми и мутными. Слепая собака. Промелькнул образ того человека, прошлой зимой, в Булонском лесу, который бежал воскресным утром по берегу озера. Он как бы споткнулся и упал головой вперед. Его ноги долго дергались в безумных спазмах, белые, худые, мертвые, уже давно мертвые. Мертвые. Вот так это слово проникло в Жоса. И оно повлекло за собой другие слова: «Страх прошел, навсегда. Она не страдала…» Обморок, недомогание, которое можно вылечить? А внутренний голос Жоса кричал: «Нет, пусть все будет кончено, чтобы она больше не страдала!..» Он вытащил коробочку, а из коробочки таблетку тринитрина. Как это делается? Он пробежал несколько шагов, до того ничтожно малого количества воды, которое блестело между камнями, зачерпнул в пригоршню.

Попытался открыть рот Клод, протиснуть туда таблетку, влить из ладони хоть несколько капель воды. Но лишь намочил лицо, а таблетка упала в траву. Сухой рукой он вытер лицо, потом своим платком, потом обеими руками, и в этом движении он ощутил себя, он почувствовал, что его пальцы сейчас посмеют сделать один жест, жест, вычитанный из книг, абстрактный, немыслимый, – они закроют глаза Клод, и он ощутил под своими пальцами теплые глаза, живые мягкие зрачки, которые при этом оставались закрытыми, и лицо ее приобрело скорбное выражение, как если бы Клод, заснув, испытала во сне сильнейшее разочарование. Жос наклонился и прижался лбом ко лбу Клод. Рюкзак, остававшийся у него на спине, подался вперед и давил на затылок. Это была некая сила, некая крышка, которая придавливала его лицо к лицу Клод. Очень долго. К мокрому лицу Клод. Потому что Жос плакал. Он распадался на части, стекал вниз, его рот разошелся в разные стороны в отвратительной гримасе слез. И непрестанно его били молоточками мерзкие слова облегчения: «О, все кончено! Все кончено!..» Потом у него мелькнуло в голове: «Если бы я не был рядом с ней, я никогда бы не узнал, никогда не принял… Я бы всегда думал, что мне врут. Всегда…» Простота смерти его завораживала, убаюкивала. Вдруг он вспомнил совсем короткий хрип, даже не хрип, а всхлип, который издала Клод перед тем, как сползти к подножью скалы, и его пронзила боль. Он встал, сбросил рюкзак на землю, растерянно посмотрел вокруг себя, пробежал несколько шагов туда, откуда они пришли. Где искать помощь? Перед ним встали образы людей за столом, бутылка, которую им протянули. Он стал спускаться, петляя между камнями. Гостиница «Сонна». Найдет ли он ее? «Выпьем там чаю…» Меньше одного часа. Или Зильс? Клод хотела добраться именно до гостиницы «Сонна». Он сделал несколько шагов в сторону. Хватит ли у него сил, чтобы вернуться одному к Клод? Хватило. Он встал на колени. Обратил внимание на воду, которая струилась по всему склону горы, просачиваясь сквозь пучки травы, сквозь комья земли, сквозь камни. Спина Клод уже намокла. Глубокая дрожь, как при очень высокой температуре, сотрясла Жоса. Он приподнял Клод за плечи и тихонько, медленно, оттащил ее на десять метров до невысокого бугорка, вокруг которого струи воды расходились. Он ощупал землю обеими руками, прежде чем положить на нее тело, снова опустившись на колени. Он только что впервые подумал «тело», а не Клод, и дрожь, рыдание, икота отчаянья и отвращения поднялись откуда-то из живота. Он ловил воздух. «Как Клод», – подумалось ему. Наконец он выпрямился, с влажным лбом и трясущимися ногами. «Вот что она почувствовала. И ничего больше…»

А теперь нужно было уходить, немедленно. У него дрожали ноги как после нескольких часов крутого спуска. Пошатываясь, он сделал несколько шагов. Крики галок высоко в скалах, нависших над альпийскими лугами, заставили его остановиться. Он смотрел, как планируют птицы. Какой-то другой крик – он вздрогнул. Животные! Какие? Всякие! Горы в июне кишат жизнью. Лисы, куницы, галки, грифы, все невинные, все стервятники, все хищники кружили уже в подлеске и в небе. Жос вспомнил, что ему говорили о воронах и грифах: о том, что все они любят выклевывать у трупов глаза. Он подумал также: я должен выдержать. Теперь уже все его тело тряслось, содрогалось, а не только ноги. Он вернулся к рюкзаку, брошенному на землю, и отвязал от него шотландский плед. Он накрыл им тело Клод, по диагонали, стараясь, чтобы один угол с запасом укрыл голову и лег позади нее, и на этот угол он положил большой камень. То же самое он сделал и в ногах. После чего немного подоткнул сбоку два края пледа, как подворачивают края одеяла на постели, но оставив достаточно места еще для пары десятков камней, которые он приносил один за другим, выбирая наиболее крупные, гладкие и не испачканные землей. Все это, поскольку он работал медленно, потребовало у него довольно много времени. Ему стало так жарко, как если бы он передвигал куски скалы. Как только лицо Клод оказалось закрытым, Жоса перестало трясти. Он выпрямился. Галки – умолкали они хотя бы на одно мгновение или нет? – продолжали кричать, но только гораздо ближе, как показалось Жосу. Тогда он отыскал три больших плоских камня, принес их и, прислонив два друг к другу, положил на них сверху третий таким образом, чтобы лицо Клод под пледом было покрыто еще такой своего рода трехсторонней пирамидой. Кровь стучала у него в ушах, пот тек ему в глаза, мешая смотреть. «Так будет хорошо», – громко сказал он и ушел. Он шагал очень широко, ощущая холод рубашки, прилипшей к плечам и к спине.

* * *

Он спускался в Фексталь почти так, как падает и подскакивает камень: весь свой вес при каждом шаге он перекладывал на одну ногу, которая скользила, подвертывалась, и каждый шаг отдавался во всем его теле, в плечах, в гудящей голове. Он услышал голоса раньше, чем увидел дорогу и трактир. Он не пошел к мосту, а пересек поток, шагая прямо по воде. В двухстах метрах от трактира, на заросшем густой травой лугу, ему встретились два неторопливо гуляющих человека, которые остановились, окликнули его, но он скорее всего даже не заметил их, так же как не заметил и других людей, сидевших за столом и замолчавших, когда он проходил и когда, спотыкаясь на ступеньках, он поднялся по лестнице. Он отстранил официантку, не видя совсем близко от себя ее испуганные глаза. В дверях появился молодой человек, одетый в белое и голубое, как обычно бывают одеты повара. Он схватил Жоса за предплечье и сказал ему: «Говорите медленно, месье…» Потом: «Эта дама упала?» Жос смог только покачать головой. Он поднес руку к груди. «Сердце», – выкрикнул он. Все подумали, что у него приступ, усадили его на скамейку. Неожиданно его голос стал спокойным и внятным: «Она умерла, – сказал он, – час назад, может два, я не знаю…» Потом закрыл глаза. В таком состоянии, с закрытыми глазами и затылком, прижатым к сосновой обшивке стен, запах которой обволакивал его, он услышал шаги, ботинки, которые скребли пол, потом замирали, услышал низкие голоса, которые произносили немецкие слова. У него появилось ощущение, что он находится в центре круга. Ему положили на плечи какую-то тяжелую шерстяную вещь. Ему разжали пальцы и сжали их вокруг стакана, который он поднес ко рту, держа обеими руками. Стакан наткнулся на зубы. Он выпил алкоголь одним глотком исстрадавшегося от жажды человека. Ожог был таким сильным, таким долгим, что он открыл глаза. Их было семь или восемь человек перед ним, с внимательными и суровыми лицами. Вернулся молодой человек, успевший надеть на ноги горные ботинки и накинуть на плечи куртку. «Тереза, Юрг!» Он взял встававшего Жоса за локоть: «Вы в состоянии подняться туда сейчас?» Жос утвердительно кивнул – «Надо бы только…» Но увидел юношу и девушку, готовящихся их сопровождать, и замолчал. Они вывели его очень быстро через кухню, как телохранители или как полицейские, уводящие свою добычу. Его усадили на переднее сидение машины с широкими колесами, без верха, какие используют военные и горцы. Его заставили повторить название – Фуоркла Сурлей, – которое он произносил очень плохо. Он показывал пальцем, откуда спустился. Джип проехал по Фексталю, пересек по бетонной плотине речку и поехал наискосок по полям. Вскоре они обнаружили следы, оставленные Жосом, когда он спускался. Водитель дернул за рычаг и бросил машину на склон, как понукают лошадь перед препятствием. Жос, уцепившись за лобовое стекло, показывал, насколько он был в состоянии это делать, направление, корректируя его всякий раз, когда джип отклонялся, чтобы обогнуть скалу, сосну или отыскать проход. Трава была скользкой, земля сочилась водой, и несколько раз колеса начинали пробуксовывать, издавая шум, похожий на шум работающего с перегрузкой мельничного жернова. Неожиданно водитель повернул руль и остановил машину. «Теперь надо идти пешком, месье…»

Жос посмотрел на двух других своих спутников. Как же они были молоды! Высокая девушка с мальчишескими бедрами и волнистой прической и скорее всего ее брат. Они молча вытащили из джипа складные носилки, покрывала, веревки. Жос перехватил взгляд девушки, и она отвела глаза. Она несла на плече моток веревки, у обоих возникла, должно быть, одна и та же мысль. Она сделала над собой усилие, чтобы вновь посмотреть на него и сдержанно улыбнуться. Молодой человек из трактира подошел к Жосу и с неожиданной торжественностью произнес: «Меня зовут Вальтер Ротхау». И юноша с девушкой тоже пожали ему руку, затем они приступили к подъему. Никто не разговаривал. Юрг первым заметил необычное пятно пледа сквозь кустарники и жестом остановил Жоса. Он же снова остановил его в двадцати шагах от места, где лежала Клод, указав ему на скалу, где Жос мог сесть. Но он покачал головой и подошел. Он чувствовал, как его прожигают три пары глаз, устремленные на него. Он встал на колени и начал поднимать один за другим камни, положенные на плед. Он отбрасывал их в сторону, на склон, по которому они скатывались вниз, одни ближе, другие дальше. Трое молодых людей неподвижно стояли рядом. Четыре раза Жос поднимался и, приседая чуть дальше, продолжал свою работу. Наконец, остались только три плиты, которые он расположил над головой Клод; они оказались такими тяжелыми, что Терезе пришлось подойти, нагнуться и помочь ему отнести их в сторону. Тут уже Жос выпрямился и взглядом попросил своих компаньонов продолжить. Юноши взялись за два конца пледа и вместе подняли его. Показалась Клод. Ее лицо приняло голубоватый оттенок и от этого словно истончилось. Резко проступили кости. Жос как бы брал своих компаньонов в свидетели. Стоя на коленях рядом с ним, девушка разглядывала Клод с напряженным удивлением. Видела ли она уже когда-нибудь покойников так близко? Интенсивность взгляда была такой же, как у детей, случайно увидевших наготу взрослых. «Ее истинное лицо, – подумал Жос, – ее истинное лицо, она не может себе его представить…»

Юрг взял его за руку, потянул за собой. «Пойдемте, месье». Жос не видел, ни как Тереза и повар завертывали тело Клод в серые покрывала, которые они принесли с собой, ни как они привязывали его к носилкам. Одеяла были плотные, веревки – крепкие, тело – бесформенное. Жос сидел, обхватив голову руками. Юрг стоял, загораживая то, что происходило в десяти шагах от него. Он улавливал лишь отдельные непонятные слова и какое-то странное царапание. Если крепче сжать веки и стиснуть зубы, если бы контролировать мышцы лица, то можно выдержать… А выдержать нужно, потому что он старик и иностранец. Они возвращались к джипу, делая большие крюки в поисках наименее неудобного пути. Почти на протяжении всего спуска, за исключением двух или трех самых опасных участков, они несли носилки вчетвером. Жос шел позади, там, где едва различалась голова Клод. Веревка, стянутая на уровне шеи, душила ее. Душила кого? Или что? Они часто останавливались. Все усилия Жоса были направлены на то, чтобы не выдать своей крайней усталости. Он долго восстанавливал дыхание, опустив голову. Тереза не отрывала от него взгляда.

Их встретили у машины две собаки из трактира, колли, которые пошли по следу своих хозяев и теперь ждали их. Они прыгали вокруг носилок, веселые и любопытные. Жос жестом помешал повару прогнать их. Они обнюхали покрывало и замолчали. Один лег, другой, скуля, прильнул к ногам Терезы. Когда носилки были прилажены сзади и укреплены с помощью другой веревки, для Юрга не осталось больше места, и он, сделав знак рукой, ушел. Тереза присела на корточки и положила руку на серое одеяло. «Почти на сердце», – мелькнуло в голове у Жоса. Он занял место впереди, но повернулся и тоже положил левую руку на веревки, там, где находилось плечо. Теперь толчки доходили до него более приглушенные, почти издалека. Одна из собак побежала с лаем за Юргом. Другая же вспрыгнула в последний момент сзади на джип и проскользнула, продолжая повизгивать, между Клод и девушкой, Жос улыбнулся. «Она никогда не называла их колли, – сказал он, – всегда только Лесси, из-за фильма…» Тереза улыбнулась, не отвечая. Скорее всего она или не понимала его вовсе, или понимала с трудом. Повар осторожно вел машину, направляясь прямо к трактиру, но почти останавливаясь, когда нужно было преодолеть малейшее препятствие. Люди, молча, ждали их.

– Сможем мы доехать до Понтрезины? – спросил Жос.

– Я позвоню сначала в полицию. Мой брат жандарм, так будет лучше…

Жос ждал, не делая никаких движений. Он не повернулся, когда какая-то женщина принесла шаль Терезе и увела с собой собаку. Опять появился повар: «Все в порядке. Поехали». Тереза осталась сидеть в джипе. Между гостиницей «Сонна» и Вальдхаусом они догнали повозку, которая везла обратно в деревню усталых участников пикника. Обгонять их пришлось на очень медленной скорости, так как лошади заволновались. По неожиданно застывшим лицам тех, мимо кого они проезжали, Жос догадался, насколько их собственные лица и позы потрясли всех, кто их видел. Тень тишины и страха прошла вместе с ними. Едва миновав их, молодой человек, которого звали Вальтер Ротхау, прибавил скорости, как будто от ярости. Рука Терезы на покрывале сжалась. «Fahren Sie langsam, Walther…» – прошептала она. Ее собственное лицо выражало удивительное достоинство. У Жоса мелькнуло в голове, что он держится только из-за нее, чтобы не распускаться перед ней.

Вальтер Ротхау выбирал пути, уклонявшиеся от пересечения с дорогой в Санкт-Мориц и ведущие их по другому берегу озер, до развалин Сан-Жиана. Жос закрывал глаза, чтобы не видеть, когда они проезжали мимо ферм, как пустеют или затуманиваются взгляды при их проезде. Внезапно, на подходе к одной лесопильне, запах раненого дерева окутал их своим волнующим и сладковатым ароматом. Нахлынули образы: Клод с закрытыми глазами, Клод с обожженной солнцем кожей. Жосу хотелось бы что-то сказать, какие-нибудь слова, которые бы их освободили, но он не мог говорить. Стоило бы ему заговорить, как он разрыдался бы. «Как же мне быть?», – мысленно спрашивал он себя. Он подсчитывал, сколько еще времени ему нужно будет соблюдать приличия, прежде чем он останется наконец один.

Разве он говорил, в какую гостиницу нужно ехать? Вальтер ехал уверенно – значит, говорил. Грузовик загородил служебный вход в «Энгадинер Хоф», и джип въехал на дорожку, которая вела к главной двери. Жос одной рукой привел в порядок волосы. То, что ему открылось за поворотом, превзошло все его опасения. Около тридцати человек собрались там в ожидании их приезда, и все они поднялись, задвигались, потом застыли.