Текст книги "Бар эскадрильи"

Автор книги: Франсуа Нурисье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

МЕСТО СТОЯНКИ И ОТДЫХА

Наверное, со стороны Аргонна. Автодорога вспарывает там холмы и леса живым, отчетливым шрамом, отчего мысль о старых ранах, воспаленных рубцах, которыми отмечена земля под слишком свежей растительностью, почти даже и не возникает. Самым старым деревьям здесь шестьдесят лет. Пропитанная костной и стальной пылью, земля здесь тяжелее, чем где бы то ни было на земном шаре, исхоженная капитаном вдоль и поперек, исхоженная с неистовством и мыслями, непонятными тогдашнему маленькому мальчику, но врезавшимися в память навсегда.

Жос протянул руку и попросил у Элизабет карту Мишлен номер пятьдесят шесть. Он развернул ее наполовину, потом – зачем – положил ее, оставив палец между двумя складками, на сиденье, где она выделяется теперь желтым пятном. Зюльма опустила на секунду голову, подвинула одну лапу и выпрямилась, внимательно следя глазами за дорогой, напряженная, серьезная, поворачиваясь только иногда, чтобы проводить быстрым поворотом загривка удаляющуюся в противоположном направлении машину. В голове Жоса проходят названия мест – Шалад, Вокуа, Буа-Брюле, Илетт, Монфокон – и видения прежних деревень с одной-единственной улицей, наполненной процессиями гусей и окаймленной серыми фасадами, с закрытыми дверями сараев, хранящими запахи крольчатников и сена. И другие образы: памятники, кучи костей, кладбища с выстроившимися в ряд белыми крестами под мокрым от измороси флагом. Далеко ли они ушли? Его детство с привкусом войны и траура. Достаточно было бы взглянуть на карту, сказать пару слов Элизабет и Реми, которые вполголоса беседуют на переднем сиденье, объяснить им… Можно было бы съехать с автодороги, и Жос показал бы им дорогу. Но знает ли он ее? Сосны, посаженные на опустошенной земле, – как борода, скрывающая следы оспы, – выросли. Извилистые и когда-то пустынные дороги, как вехами, уставлены станциями автосервиса. Капитан показывал на горизонте голые холмы, леса с деревьями без верхушек, луга с деревнями, и его речь превращалась в смущенную скороговорку, торопливую и иногда несколько напыщенную, свойственную всем ветеранам, этим, тогда еще совсем молодым людям, которые надели ботинки и леггинсы, чтобы водить красивых женщин по грязи Аргонна. Но те не осмеливались выйти из машины, чтобы не испортить туфли, возможно, даже украдкой зевали, воздух их немного сморил, и потом все это было так абстрактно, не правда ли, эти неровности вздыбленной земли, под которыми догнивали останки незнакомцев, которых они могли бы любить, обманывать, видеть, как они медленно старятся…

Видел ли все это десятилетний Жос, или вообразил все это сегодня, или всегда только воображал?

Вот он уже достиг такого возраста, что стал отцом собственного отца, человека с жесткими пожелтевшими усами, который водил его за руку по дорогам Аргонна – его, у которого нет ни сына, ни дочери и который никогда особенно не задумывался об этом упущении в своей жизни, – отцом человека, который ему тогда казался таким старым, таким крупным, с его запахами портупеи, теплой шерсти, табака, с его воспоминаниями о местах кровопролитных боев.

«Жос устал», – должно быть, думали Элизабет и Реми. «Он или мечтает, или дремлет; не будем его беспокоить…» – Реми бросал взгляд в зеркало заднего вида. Элизабет слегка поворачивалась будто бы погладить Зюльму, а на самом деле, чтобы посмотреть, закрыты ли у Жоса глаза. Да, глаза у него были закрыты. Это помогало ему вызвать образы и утверждало его в мысли, что последний эпизод – отступление – в его жизни еще не закончился, что он был все еще и навсегда, как подсказывало его тело, всего лишь маленьким мальчиком с серыми глазами, которого капитан подбадривал, когда они разрывали обвалившуюся землянку. Вот какую тайную мысль лелеял Жос, сидя с закрытыми глаза. Должно быть, и его отец в тот октябрьский день 1929-го или 1930-го года никак не мог поверить ни в реальность той войны, ни в то, что молодость осталась уже в прошлом, как сегодня Жос, забывший о руке, лежащей на спине Зюльмы, никак не мог поверить ни в свой возраст, ни в свое одиночество. Вот сейчас он очнется. Сейчас откроет глаза, и настоящий мир обретет свой порядок: Клод будет рядом, облокотившаяся о ручку дверцы, готовая выйти погулять в лесу, и капитан тоже займет позу под кладбищенским фонарем в Дуомоне, а госпожа Форнеро, в гостиной на улице Бертье, будет с любовью смотреть на свои кресла в стиле Людовика XV, которые она с большим сожалением уступила «одной молодой паре».

«Устал, Жос?» Образы наплывают друг на друга, скачут, манят своей дерзкой свежестью, невыносимо живые – Жос приходит в ярость от того, что их у него отнимают. Элизабет оборачивается к нему, спрашивает, смеющаяся, немного обеспокоенная. Жос складывает желтую карту. «Универсал» замедляет ход, и видно, как сбоку на панели приборов замигала зеленая стрелка. Вокруг солнце, ветер, быстрые облака, которые проносят свою тень над кудрявой зеленью леса. «Нам нечего торопиться, – говорит Реми, – мы поем только завтра вечером. Здесь есть место стоянки и отдыха. Давайте разомнем ноги и дадим побегать собаке?»

Жос молча улыбнулся. Он притворяется, что проснулся после короткого сна. «Короткие сны» всех успокаивают. Образы былого понемногу растворяются в воздухе. Реальный мир сгущается и выстраивает вокруг него свои длинные стены. Машина скользит между всклокоченными соснами и остановившимися трейлерами. Водители о чем-то разговаривают, другие закусывают за столами и на скамейках, расположенных среди деревьев. «Ну вот, я открыл глаза. И вот он мир, сократившийся до своих истинных размеров». Жос дрожит, выходя из машины. Эта зябкая декабрьская пора, с резким светом. Элизабет собирает и прижимает к себе свои бесформенные одеяния, которые она опять стала носить (с тех пор, как она почувствовала себя счастливой?), которые, наслаиваясь одно на другое, скрывают ее тело и заставляют забыть о нем. Реми потягивается, смотрит на карту и спрашивает: «Это что такое, Священная дорога?» Потом, обернувшись к машине: «А о тебе забыли!» и идет открывать заднюю дверцу «универсала», через которую Зюльма не решается выпрыгнуть.

Приходится тянуть собаку за ошейник, чтобы она согласилась выйти. Она нюхает траву, потягивается, как Реми минутой раньше, и поднимает к небу трепещущие ноздри. Что это за ароматы такие проходят над лесом, достаточно мощные, чтобы перекрыть даже вонь моторов? «Мы будем в Страсбуре часа в два», – подсчитывает Элизабет. В тот момент, когда Жос оборачивается к ней, чтобы ответить, он видит собаку: она в двадцати шагах бежит какой-то нерешительной трусцой, опустив уши. «Зюльма!» Он заорал совершенно не произвольно. Его крик, казалось, положил конец колебаниям собаки, которая начинает скакать то вправо, то влево, как бы заигрывая и в то же время стремительно удаляясь. В свою очередь раздаются крики Элизабет и Реми, и тут же возникает рокот мотора. Жос бросился вперед: он сможет схватить собаку вон там, около сосны, прежде чем она выскочит на шоссе. Что-то неистовое и острое разрывается в нем. Он слышит свое собственное ворчание: «грязная сука! грязная сука…», и ощущение несправедливости наваливается на него, в то время как руки тянутся вперед. Вдалеке он видит, как с востока приближаются машины, потом еще грузовик. Ветер приносит их гул. Собака в нерешительности останавливается. Он еще может перехватить ее на разделительной полосе, если она вдруг захочет пересечь дорогу. Ему кажется, что он делает совсем мелкие шажки, смешно топчется по жесткому бетону шоссе. Какая-то тень поднимается слева от него в шуме терзаемого металла. Реми кричит. «Заткнись! – думает Жос, – ты же ее испугаешь…», – и удар подбрасывает его очень высоко, медленно-медленно; небо опрокидывается, и лес тоже, и опять небо, и снова лес.

Смятое тело Жоса упало на землю, головой в нескольких сантиметрах от заднего колеса голубого «БМВ», который остановился поперек дороги в запахе горелого. Никто не услышал в скрежете тормозов и шин, как стукнулся и подскочил на цементе череп. А этот вот бесконечный крик, откуда он идет, кто это кричит? Бегут люди, хлопают дверцы. Видно, как они тяжело дышат. Водитель «БМВ» выскочил, завертелся. Потом упал на колени. Крик не прекращается, потом резко обрывается, сразу, внезапно, и зимняя тишина сковывает сцену.

Мужчины наклоняются, женщины отворачиваются, прижав руку ко рту, словно испытывая отвращение. В течение какого-то времени дорога, насколько хватает глаз, в обе стороны остается пустынной.

Только двадцать минут спустя Элизабет забеспокоилась о Зюльме. Она стала бегать во все стороны, крича ее имя. Мигалки скорой помощи и машин жандармерии бросали холодные отблески. Водитель «БМВ» сидел на скамейке для пикников, опустив голову на стол и обхватив ее руками. Элизабет разрыдалась. До этого она еще не плакала, но в этот момент разрыдалась. Какой-то жандарм подошел к ней, он указал рукой на одного из шоферов трейлера: «Он говорит, что видел, как его коллеги спасли собаку…»

– Коллеги? (Это произнес Реми).

– Водители. Немецкие водители, как и он.

Тут в разговор вмешались два других мужчины, один из которых, рыжий великан, который все видел, был французом. Он категорично заявил: «Два типа, на рефрижераторе…»

– Ты видел название? Фирму?

Рыжий великан был уверен только в одном: название города начиналось с Д. Дуйсбург, может быть, или Дортмунд. Жандарм стал выказывать признаки нетерпения: «Так Дуйсбург или Дортмунд?» Рыжий покачал головой: «Большой рефрижератор… белый с черным… и Д. Я уверен, что там было Д…»

Он все еще повторял это, когда машины жандармерии, голубой «БМВ», скорая помощь и «универсал» выехали друг за другом на шоссе и двинулись в направлении Вердена.

Водители за разговором задержались еще немного. Они перебрали все известные им города Германии, названия которых начинаются на Д. Потом один из них пожал плечами, помахал остальным рукой и полез в свою кабину. Остальные последовали его примеру. Вскоре послышался вибрирующий звук заводимых дизелей. После чего грузовики один за другим вырулили на шоссе и удалились.