Текст книги "Автобиография"

Автор книги: Франко Дзеффирелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Даже по такому поводу крайние левые депутаты не захотели смолчать и выразили свою неприязнь к Ориане и всему тому, что олицетворяла эта необыкновенная женщина. Ей отказали во вручении «Золотого флорина», которым награждаются самые знаменитые граждане Флоренции. Но и это еще не все: в ответ на просьбу назвать ее именем какое-то место, улицу, площадь ее родного города, куда она приехала умирать, эти деятели заявили, что просто «оскорблены таким неслыханным предложением».

А в Риме ходатайство совета городских депутатов о том, чтобы назвать улицу в память об Ориане, сразу же нашло отклик у мэра (цитирую по газете «Коррьере делла Сера»):

«Мэр города Вальтер Вельтрони заявил о своем полном согласии с предложением присвоить улице в Риме имя Орианы Фаллачи. Она была величайшей журналисткой и настоящим борцом за свободу. Неважно, насколько мы готовы разделять ее позиции. Было бы странно, добавил он в заключение, если бы в нашем городе имена улицам давались в зависимости от того, кто в данный момент находится у власти».

Могу лишь еще раз высказать сожаление, что в этот момент не оказалось на месте моего доброго друга Леонардо, человека тонкого и хорошо понимающего, как нужно действовать. Не случись этого, Флоренции удалось бы избежать такого позора.

Твой уход, дорогая Ориана, принес не только боль и потрясение. Как и многие миллионы европейцев, у кого есть голова на плечах, я тревожусь из-за смертельной опасности, которая угрожает нам всем и которую ты первая увидела так ясно после 11 сентября. Ты заявила о ней с присущим тебе мужеством, но цивилизованный мир не нашел в себе сил последовать за тобой.

Прошло пять лет, и теперь всем и каждому очевидно, как велика угроза всему Западу, который не только не препятствует – напротив, благодаря враждебности крайних левых политиков к умеренным мусульманам привечает, приглашает радикалов и поэтому готовится пережить уничтожение собственных ценностей, а может быть, и свое собственное уничтожение.

Мы не забудем тебя, Ориана, ведь ты раньше других поняла, что нас ожидает, и стала кричать об этом во весь голос миру глухих, слепых и трусов.

Раз уж зашел разговор об этой страшной теме, мне хотелось бы, чтобы и здесь просияла надежда.

Битва цивилизаций между Западом и мусульманами? В битве две стороны, два противника, и у каждого своя культура. А какая культура стоит за исламскими фундаменталистами? Чему они могут нас научить? Чему научились они сами? Было бы просто смешно, если бы в руках у этих варваров не оказалось смертоносного оружия, которым они пугают и шантажируют нас.

Я твердо знаю, чем это кончится. Нам придется вынести тягчайшие испытания (которые нам будут полезны), но если мусульмане останутся рабами своих духовных лидеров, у них нет ни малейшей надежды создать собственную свободную культуру, чтобы противопоставить ее нашей.

Так было и с нами в темные века, когда церковь управляла жизнью каждого человека, от нищего до императора. Но в конце концов ей пришлось вернуть свободному человеку ключи разума. Правда, на это, как мы знаем, ушли века ужасов и крови.

Пусть мусульмане хорошенько задумаются – даже самые умеренные – и не тешат себя иллюзией. Сама по себе сила в конечном итоге недорого стоит. В борьбе и войне побеждают только те, кто обладает знаниями и умением.

Я хочу поделиться с читателем этой мыслью, чтобы хоть чуть-чуть унять его тревогу о том, что происходит сейчас в свободном мире и в душе каждого человека.

XXVII. Сэр Франко

В январе 2004 года, возвращаясь из Москвы после краткого визита, связанного с организацией выставки, я заехал в Позитано, где уже давно не был. Несколько простых, но малоприятных хозяйственных вопросов требовали моего личного вмешательства.

После бесконечных поездок мне хотелось вновь увидеть «Три Виллы», хотя зима не лучшее для них время года. Я очень соскучился по этому месту и хотел понять, не стало ли для меня «потерянным раем» это чудесное убежище на скале, мой рождественский вертеп с бесконечными лестницами повсюду, если учесть мои неприятности с ногами.

Но окончательный приговор так и не был объявлен. А я подумал о своих пожилых друзьях, которые в прежние годы гостили на «Трех Виллах». Неужели никто из не очень молодых американских борцов за здоровый образ жизни не согласится совершать ежедневный моцион от моря к стоящим высоко на горе «Трем Виллам»? Однажды моей гостьей была Клодетт Кольбер, знаменитая дива тридцатых годов, которую уже мало кто помнит. Она как-то приехала с семьей Грегори Пека, потому что хотела познакомиться со мной и увидеть волшебный Позитано, о котором столько слышала от друзей. В то лето ей должно было исполниться восемьдесят, и она отпраздновала день рождения с нами. А в конце своего десятидневного визита выразила мне благодарность за то, что ей приходилось каждый день подниматься по множеству лестниц. «Я чувствую полное обновление, – говорила она. – Теперь мне надо навсегда забыть о лифте».

Восемьдесят лет Клодетт стали для меня утешительным воспоминанием, но в глубине души я затосковал. Помимо проблемы с лестницами, которая перестала быть проблемой, я вдруг осознал, что у меня на лето составлено плотное рабочее расписание – спектакли на Арене ди Верона, проект в «Ла Скала», сдача в издательство книги… Тот январский день дал мне немало поводов задуматься над многими вещами, например, представить себе Позитано не только как уголок, созданный для райского блаженства.

Конечно, мы должны как можно полнее наслаждаться чудесами, которые дарит жизнь, но мудрость призывает нас быть готовыми в любой момент с ними расстаться, не считая это несправедливостью.

Насчет судьбы Позитано у меня были кое-какие идеи, но ничего вполне определенного. Некоторые потенциальные покупатели уже забрасывали мне удочки, но я под разными предлогами уклонялся от ответа, как красивая и богатая дама, которая даже не собирается замуж. Может, теперь подошло время подумать всерьез о хорошем и выгодном браке и не оставлять моим ребятам камень на шее, с которым им тяжело будет справиться самим?

Поместье «Три Виллы», удивительное и единственное в своем роде, законно считается настоящей жемчужиной Амальфитанского побережья. И при всем том важно помнить, что это вовсе не «святилище божественной любви». Любви – да, но совсем не божественной. Это идеальное место для прекрасного отдыха, где должны бурлить жизнь и здоровье, где должно быть много молодежи, где всегда найдется хорошо защищенный густой и пышной зеленью уголок для тех, кто хочет поработать или подумать.

Сколько спектаклей родилось в моем кабинете на «Трех Виллах», в то время как из дальних залов доносились звуки фортепьяно, за которым творил Леонард Бернстайн! Эти звуки – я слышу их, когда приезжаю в это благословенное место.

И еще это счастливое место, оно всегда было в хороших руках, с тех пор как сумасшедший русский, Семенов, открыл его и придумал таким, каким оно стало. Надеюсь, его звезда будет сиять и дальше.

Когда я вернулся в Рим, ко мне неожиданно приехал Клаудио Ораци, директор Арены, с просьбой подготовить на открытие сезона в театре «Мадам Баттерфляй». Режиссер, которому это было поручено, заболел, и всего за четыре месяца до начала сезона они остались вообще без нремьерного спектакля! «Баттерфляй» – опера, которую мне предлагали ставить даже чаще, чем все остальные, но я, сам не знаю почему, всегда отказывался. Моя дружба с Сибил Харрингтон прервалась именно из-за «Баттерфляй». Для нее это была самая прекрасная из всех написанных когда-либо опер, и она мечтала увидеть ее в «Метрополитен». Мне всегда удавалось уклониться, сначала с «Богемой», затем с «Тоской», потом с «Турандот» и, наконец, с «Дон Жуаном». Но в 1993 году Сибил снова стала настаивать, и мне пришлось откровенно признаться, что эту оперу я никогда не буду ставить.

Откуда такое упорство? Прежде всего, это не типичная для постановки опера. Режиссеру остается разве что украсить цветком единственный в своем роде алтарь, воздвигнутый в честь солистки, ибо ее партия превосходит все, что когда-либо существовало в опере. И потом, всякий раз, когда я думал о ней, то вспоминал о Марии и ее полном неприятии роли Баттерфляй. Ей предложили эту роль в Далласе, после триумфа «Травиаты».

– Лучше умереть! – вот таким был ее окончательный приговор. Она сделала студийную запись с Караяном, великолепную, но даже слышать не хотела о том, чтобы петь на сцене.

Она считала, что в «Баттерфляй» очень много (не везде) прекрасной музыки, но сам персонаж просто смешон. Думаю, что могу привести на память ее слова в Далласе:

– Эта Чио-Чио-сан – не очень молодая и полноватая дамочка из итальянской провинции, которая прогуливается по столичной набережной в кимоно, привезенном приятелем из Японии. Помахивая раскрашенным бумажным зонтиком, тоже из Японии, она представляет себя пятнадцатилетней японочкой, именно пятнадцатилетней! Да еще хочет казаться моложе, этакой хрупкой маленькой девочкой, а бравый Шарплесс, пытаясь отгадать ее возраст, говорит, что ей десять! Вы шутите?

И Мария смеялась.

И вот теперь, после того как я всю жизнь бегал от постановки «Баттерфляй», ко мне является мой друг Ораци и на коленях умоляет спасти открытие сезона в Арене. Так что я в «нежном» возрасте был вынужден впервые ставить оперу, которая никогда мне не нравилась.

Мне, наверно, понадобится трепанация черепа, чтобы очистить голову от массы старых суждений и предрассудков. Еще одна проблема: пространство Арены так велико, что просто невозможно сосредоточить внимание зрителей на несчастной певице, которая целых три часа находится в центре сценического действия. При этом музыка хороша, но повторов слишком много, а сюжет душераздирающий.

Джулио Рикорди[120]120
  Известный музыкальный издатель и либреттист, основатель крупнейшего в Италии музыкального издательского дома «Рикорди».


[Закрыть] тоже так считал, недаром, прочитав первый раз партитуру, не удержался от возгласа: «Ну и тощища!»

Мне продолжали настойчиво звонить из Вероны. Звонил даже маэстро Даниэль Орен, с которым я успешно работал в трех предыдущих спектаклях. Да, было от чего сойти с ума. К тому же очень серьезной проблемой, даже если бы я согласился, были сроки. Нельзя же засучить рукава и с криком «давай-давай» броситься в работу, если у меня даже отдаленной идеи о том, как ставить, не было. В конце концов я попросил у Ораци две недели, для того чтобы покопаться в самом себе и вытащить что-нибудь подходящее.

И тут выяснилось, что двое моих ближайших сотрудников свободны и готовы мне помочь. Настоящее чудо!

Пора уже посвятить моим друзьям и спутникам в стольких рискованных предприятиях строки, которые они, несомненно, заслужили: это Марко Гандини – постановщик и Карло Чентолавинья – художник-оформитель. Я много раз говорил о том, каков, исходя из моего опыта, путь человека, избравшего нашу профессию, как он интересен и привлекателен, но и как тернист.

Мне повезло, на моем пути было много прекрасных специалистов в любой области, с которыми я мог бы сотрудничать, если бы захотел, но выбрал я только двоих – Марко и Карло. Им было понятно то, что когда-то сразу понял я, наблюдая Висконти в творческом процессе: задача помощника – встать рядом с режиссером (или художником-постановщиком), увидеть, как он работает, уяснить, чего ищет, чего добивается, и помочь ему в этом. Это совсем непросто, это нелегкое дело. Зато после многих лет совместной работы, трудной, но прекрасной, они стали высочайшими профессионалами: Марко – режиссером, Карло – художником-постановщиком. Например, практически все четыре мои спектакля, продолжающие идти в Арене ди Верона, – в их руках и благодаря этому полностью соответствуют оригинальной постановке.

Для «Мадам Баттерфляй» их участие оказалось даже более ценным, чем обычно, главным образом, из-за очень ограниченного времени, которое оставалось нам на постановку. Если бы не они, боюсь, у нас возникли бы серьезные трудности с выпуском спектакля. А самая большая заключалась в том, что к февралю у меня в голове не было ни единого намека на решение.

Как обычно, я принялся искать «главную идею». К счастью, за долгие годы у меня набралось огромное количество материала по самым разным периодам истории и по костюмам, ценнейшее собрание, откуда я мог начать поиск.

Помню первые годы учебы и бесконечные часы, проведенные в библиотеках, вроде библиотеки Маручеллиана во Флоренции, и потраченные на сбор материалов для моих маленьких спектаклей в Сиене. Уже не говоря о том, что было позже: гигантские подборки для Висконти и для моих собственных оперных постановок.

В те годы фотокопировальных аппаратов не было, как и других полезнейших технических средств, которые сегодня к услугам каждого. Тогда, если удавалось найти в библиотеке что-то интересное, можно было фотографировать (на это требовалось много времени и денег) или копировать от руки, то есть перерисовывать необходимое. Если задуматься, то, что казалось утомительным делом, было истинным благословением: приходилось рисовать без остановки, не выпуская карандаша из руки, и, наверно, поэтому все в нашей компании легко и хорошо рисовали.

Этим же можно объяснить мою тягу к книгам, к которым я прикасался в библиотеках и маньяком которых стал с годами. Я всегда сидел в долгах не потому, что тратил деньги на красивые свитеры или рубашки, а потому, что был влюблен в книги, и покупал их, даже если приходилось оставаться иной раз без обеда.

Вот, например, эпизод 1964 года в Лондоне. Получив в «Ковент-Гардене» чек на оставшуюся часть гонорара за «Тоску», первое, что я сделал, – побежал расплатиться в свой любимый книжный магазин художественных изданий «Цвеммер» на Шафтсбери-авеню. Мне удалось ухватить там потрясающую семитомную серию иллюстраций к театральным спектаклям и королевским праздникам эпохи барокко, выпущенную знаменитым мюнхенским издательством «Пипер унд Ферлаг». Я до сих пор с удовольствием рассматриваю эти великолепные книги, которые часто служат для меня не только источником информации, но и генератором идей.

Всякий раз, когда мне удавалось что-то заработать, я старался расширить свою библиотеку. Так образовался целый архив специализированных изданий. Подобного, думаю, нет ни у кого, да я и сам о таком лет пятьдесят назад мог только мечтать.

Сегодня в моей библиотеке собран действительно очень ценный материал. Но для меня это нечто большее. Здесь год за годом, работа за работой накапливались все мои спектакли и фильмы. Могу с гордостью заявить (и многие, я думаю, это подтвердят), что в мире это единственное столь значительное частное собрание театрального искусства.

Я знаю, что им интересуются различные ассоциации и университеты (в основном, к сожалению, не итальянские), в первую очередь Нью-Йоркский университет. Но и здесь, как в случае с Позитано, я веду себя как старая дева, которая не желает замуж. Мне больно думать, что однажды придется с этим архивом расстаться, еще и потому, что я пользуюсь им постоянно. Как в случае с «Баттерфляй», к примеру: даже представить себе невозможно, что постановка состоялась бы, не будь у меня под рукой, в моем собственном архиве, обширной подборки по Японии, которой, наверно, нет даже в Национальном музее Токио!

А уж если говорить о том, что у меня на душе, то мне больно при одной мысли, что собиравшиеся мною всю жизнь ценнейшие материалы могут покинуть пределы моей родной страны и итальянцы не смогут ими пользоваться (при всем моем уважении к таланту вообще, итальянского он происхождения или нет). Ведь веками во всем мире считалось, что Италия – страна, где наиболее развито театральное искусство, достаточно вспомнить сказочные фантазии Леонардо.

Не скрою, что мой прах легче обретет вечный покой, если этому собранию, к которому впоследствии можно было бы присоединить и другие, найдется место во Флоренции, Милане или Риме. Пусть подумают над этим различные министры культуры, которые часто на своем месте просто спят.

Но вернемся к «Мадам Баттерфляй». Как я уже сказал, материалов по Японии у меня было предостаточно. Оставалось дождаться появления какой-нибудь стоящей мысли. И она наконец пришла.

Главной находкой стала живописная гора в Нагасаки, которая неожиданно и эффектно открывалась (Арена едва не обрушилась от аплодисментов), и появлялся маленький чудный домик Баттерфляй, гнездышко, в котором расцвела ее любовь, где она томилась в ожидании, отчаялась и умерла.

Спустя две недели, 20 февраля, я позвонил Ораци и обрадовал его, что «Habemus Papam»[121]121
  «У нас есть Папа» – формула, которой конклав объявляет о состоявшемся избрании нового Папы Римского.


[Закрыть], а к началу марта уже был готов макет. Но была еще одна серьезная проблема – найти художника по костюмам, который смог бы быстро нарисовать и изготовить триста костюмов.

Я связался с известной японской художницей по костюмам Эми Вада, с которой был знаком много лет и которая работала с Куросавой и Копполой. Она с сожалением ответила, что очень занята, но на другой день перезвонила и сказала:

– Разве я могу упустить возможность с тобой поработать? Я же всегда об этом мечтала.

В начале апреля были готовы эскизы костюмов, но тут мы обнаружили, что в Италии нет пошивочной мастерской, которая возьмется изготовить их за такой короткий срок.

Но… наступило «время чудес». Нам пришла на помощь «Шошику Компани», самая известная и престижная театральная пошивочная мастерская в Японии. Все костюмы были изготовлены к нужному времени и на высоком профессиональном уровне. Более того (но это я узнал позже), их стоимость оказалась удивительно низкой. Как сказали в «Шошику Компани», это был своего рода дар из уважения их страны к моей работе и Арене ди Верона, хорошо известной всему миру. Действительно настоящий подарок, особенно если подумать, во сколько мог обойтись в Италии такой заказ. Дорогие ткани, настоящие ручные вышивки, не говоря уж об удивительно правдоподобном облике, который приобрели в этих костюмах наши хористы и массовка. Просто дух захватывало, особенно от двух десятков костюмов гейш, подруг Чио-Чио-сан.

Мои ноздри снова учуяли ни с чем не сравнимый аромат удачи и положительной энергии, разлитой вокруг этой постановки. То же самое я мог прочитать и в глазах моего друга Ораци, которому просто не верилось в такое счастье.

Я работал над «Баттерфляй» и одновременно готовил выставку в Москве, которую Пушкинский музей решил устроить на высоком уровне благодаря щедрой спонсорской помощи и прекрасной организации Михаила Куснировича. Директор музея Ирина Антонова очень хотела представить меня российской публике скорее как художника, чем как театрального постановщика. Она была убеждена, что моя работа вполне этого заслуживает. Так что на мои картины смотрели, как будто это произведения живописи, и соответственно судили о них. И хотя цель моей работы – театральная постановка, посетитель выставки получал возможность проследить за двусторонним развитием идеи, которая, изначально рождаясь как театральная, становилась живописью, а затем возвращалась в театр в окончательном воплощении.

Выставку посещало более полутора тысяч человек в день (для музея рекорд), ее пришлось продлить на две недели. Музей с радостью подержал бы ее подольше, но ей на смену шла выставка Матисса! Фестиваль моих фильмов, многие из которых никогда не шли в России, тоже имел большой успех, и некоторые картины пришлось показывать по много раз.

Прежде чем официально приступить к постановке «Баттерфляй», я решил обратиться за советом к Клейберу. Я позвонил ему, и он очень четко изложил мне свою позицию.

– Как дирижер я вполне благодарен Пуччини за этот шедевр: музыка действительно божественная, – сказал он, – но будь я режиссером, то бежал бы от этой оперы со всех ног.

– А почему? – спросил я, заинтригованный.

– Раз ты к ней до сих пор не притрагивался, неужели сам не понимаешь, почему? – Тут я снова стал перебирать в голове все соображения, по которым я отказывался ее ставить. – Не сомневаюсь, что твоя интуиция подсказала бы тебе вырезать из нее не меньше половины, но сделать этого ты не можешь, а в результате у тебя останется неприятный привкус, – продолжал Клейбер. Он отлично понимал, какую проблему «Баттерфляй» ставит перед режиссером. – Но если тебе удастся сделать ее живой, не вырезав ни кусочка, ты – гений. – Он минуту помолчал и добавил: – Но ты же гений, так что давай делай, все получится.

И получилось. Это стало в моем творчестве настоящим чудом. Мне казалось, что я выиграл невозможную битву с самим собой.

Прошу простить мне привычное нахальство, но я совершенно искренне считаю, что побил абсолютный рекорд, создав такой спектакль меньше чем за четыре месяца. У меня опять возникло ощущение, что меня кто-то или что-то защищает – положительные силы ли, добрые волны? Все указывало на то, что «Баттерфляй» будет иметь успех. Солисты труппы, и в первую очередь Чедолин, сумели не только выдержать такую постановку, но и слиться с ней, как должно было случиться, чтобы она стала волшебным обрамлением их таланта.

А с Даниэлем Ореном мы отпраздновали наш четвертый союз на Арене. Помня, что сказал мне Клейбер, я особенно внимательно следил за его работой над этой «проклятой» партитурой (это я говорю с иронией, потому что кажется, что «Баттерфляй» – самая любимая и часто исполняемая опера во все времена). Даниэль указал на многие мои ошибки в оценке оперы, но кое в чем я продолжаю стоять на своем. «Баттерфляй» по-прежнему остается для меня несовершенным шедевром, если можно так выразиться.

В Арене ди Верона есть нечто, какая-то мощь, которую нельзя почувствовать, если не прожить. Артисты, технический персонал, солисты, хор, оркестр, массовка, танцоры живут вместе по три месяца и создают пять-шесть великих или величайших спектаклей. Возникают дружеские отношения, романы, кто-то кого-то ненавидит или любит – там есть все. А в конце сезона, когда наступает минута прощания, рыдают все.

Синоптики предсказывали дождь и грозу на вечер премьеры, но я чувствовал положительные волны вокруг нас и повторял:

– Не волнуйтесь, дождя не будет!

Я был абсолютно убежден, что ничто не испортит нам вечера. Спектакль закончился в одиннадцать пятнадцать. В одиннадцать тридцать публика стоя продолжала аплодировать, и тут разразилась гроза, которая очень быстро превратилась в настоящий ураган. Зрителей сначала потряс спектакль, а затем на них обрушился дождь. Но все унесли с собой прекрасную память о чудесном вечере.

Во время репетиций я часто позванивал Клейберу – рассказывал, как идут дела с «Баттерфляй», приглашал приехать, но точно знал, что он не приедет. Он всегда находил повод для отказа: слишком жарко, слишком далеко, неприятности в семье – любой предлог был хорош, лишь бы не ехать. В последний раз я говорил с ним 23 июня, пытаясь уговорить его дирижировать «Дон Жуаном», которого мне предложили ставить в Риме на следующий год.

– Да ну что ты! Это такая скучная опера! Неужели еще никто этого не заметил?

– Карлос, ты шутишь? – ответил я смеясь.

– Там два удачных места – начало и конец, – признал он.

Было совершенно очевидно, что он больше не хочет обсуждать этот вопрос. Я заметил, что его голос звучит глуше, чем обычно, хотя он по-прежнему говорил обо всем с обычной твердостью. Ходили слухи, что у него рак. Я что-то слышал об этом, но ничего конкретного. Он умер две недели спустя, в тишине, никто ничего не знал, как он и хотел. Его похоронили в Словении, а нам сообщили о его кончине только после похорон. Величайшая потеря.

Хотя Клейбер в последнее время дирижировал мало и очень немногими операми, он известен во всем мире (не в упрек остальным) как величайший дирижер послевоенного времени. Когда он дирижировал, вокруг него распространялась радость и жизненная сила, непреодолимая, бурная, становившаяся особенно заразительной, если к этому добавлялись положительная атмосфера и удачный коллектив. Воспоминания о наших встречах – одни из самых дорогих, и я буду хранить их всегда.

Все больше места в моей жизни занимали русские. У меня появилось много друзей, мы строили совместные планы и проекты. Неутомимое стремление укрепить дружбу с Россией – одна из причин, по которой я так уважаю и восхищаюсь Сильвио Берлускони. Я заметил это по все возрастающему интересу и дружескому отношению, которые окружали нас, итальянцев. По статистике, итальянцы самые любимые в России иностранцы. И именно Сильвио Берлускони, как человек, умеющий смотреть вперед, распахнул двери для создания прочной дружбы между нашими странами.

Один из плодов этой дружбы коснулся и меня лично. В ноябре 2004 года Берлускони и российский президент Путин совместно учредили премию за особые заслуги для русского и итальянца, которые много сделали для взаимопроникновения культур обеих стран, – Премию двух президентов. Каждый должен был рекомендовать кого-то из деятелей культуры другой стороны. Берлускони назвал Ирину Антонову, мою приятельницу, директора Музея изобразительных искусств имени Пушкина, как просвещенного и неутомимого борца за взаимопроникновение культур Италии и России. А Путин – вполне сознательно – выбрал меня, о чем говорю без ложной скромности.

Премии были вручены во время потрясающего приема в Кремле. Кремль – это не дворец и не ансамбль дворцов, министерств, казарм, театров и т. д., это отдельная планета, невероятная и даже немного устрашающая. Километровые коридоры, анфилады залов до самого горизонта. Кремль отлично отреставрирован, каждая деталь доведена до идеала. Одни материалы чего стоят: ценнейшие породы мрамора, алебастры, малахит, базальт, яшма, и везде золото, золото, золото… Когда совершенно одуревший выходишь, побывав в этом мире, хочется закричать во все горло: «Хватит, не могу больше!»

Не надо забывать, что я родился и вырос во флорентийской сдержанности, где даже немногое уже кажется перебором. Неудивительно, что я смотрел на богатства Кремля не просто с изумлением, а почти с ужасом. Но это не настоящий ужас. Ведь Россия – это еще и необузданный Восток: мир сказок и чудесных легенд. Как она при этом может быть так близка нам во многом другом – вот загадка. Кто знает, возможно, Восток и Запад нашли способ встретиться и объединиться благодаря ошибкам и чудесам этой необъятной страны.

Даю совет всем тем, кто хотел бы больше узнать о «планете Россия» и попытаться ее понять: обязательно сходите в Третьяковскую галерею – вы получите там ответы на все вопросы, честное слово, на все.

Я говорил, что ощущал вокруг себя что-то торжественное и праздничное, но даже представить себе не мог, что меня ожидало. Едва я вернулся в Рим, как получил от посла Великобритании в Италии короткое, но очень любезное письмо, в котором он с типично английской сдержанностью, порой выводящей из себя, спрашивал, не соглашусь ли я принять награду, которой хочет удостоить меня королева Елизавета – посвятить в рыцари Британской империи. Иными словами, удостоить меня титула сэра! Не соглашусь ли я?! Разве, получив такое сообщение, кто-то может ответить «нет, спасибо»?!

Так что 24 ноября посол Айвор Робертс, устроив очень красивую церемонию с коктейлем, вручил мне ценную награду и грамоту, собственноручно подписанную королевой, в присутствии сотни счастливых и потрясенных не меньше меня друзей. Многие прибыли прямо из Англии. В последнюю минуту приехал Сильвио Берлускони вместе с вездесущим Джанни Летта. Сильвио не произнес никакой речи (как можно было ожидать от главы правительства), потому что не хотел привлекать внимание к своей персоне. Они приехал, чтобы лично выразить радость и гордость за честь, оказанную итальянцу, да еще старому другу. Позже я узнал, что этого почетного титула нет больше ни у одного итальянца.

Я сразу вспомнил (не мог не вспомнить) историю моей долгой дружбы с английским народом. Как были бы потрясены мои старые «леди-скорпионы», если бы могли предвидеть, что их знакомый итальянский сопляк через пол века станет сэром!

В последнее время у меня создалось впечатление, что в «Метрополитен-опера» возникли большие сложности с постановками, политика которых успешно сложилась в восьмидесятые годы. Стоимость сменной работы выросла до астрономических чисел, притом, что в «Метрополитен» по-прежнему придерживались принципа, что спектакль должен идти каждый вечер, кроме понедельника, но зато в субботу два спектакля, то есть в неделю семь. Вообще-то это правило, которому, на мой взгляд, должны следовать все театры. Многие так и делают, Венская опера, например. Но она находится полностью на балансе государства, которое несет все бремя расходов. А «Метрополитен» – частный театр, он живет за счет спонсоров и сборов. Именно эту его особенность мне хотелось перенести в итальянскую действительность и избежать правительственного финансирования в любой форме (со всеми вытекающими политическими играми и шантажом), которое лежит в основе всех несчастий, связанных с администрированием театрами. Не буду говорить сейчас об идеях и предложениях по выходу из национального кризиса оперных театров; возможно, я вообще не буду поднимать этой темы, потому что просто разворошу осиное гнездо, что проделывал неоднократно за мою полную сражений и скандалов жизнь, приобретая в результате неприятности и врагов.

В «Метрополитен» меня стали спрашивать, что делать, чтобы облегчить и упростить некоторые мои крупные постановки. Я кое-что предложил им, но потом обнаружил, что они как ни в чем не бывало продолжают тратить целые состояния на новые постановки, одну уродливей другой, не менее, а часто более дорогостоящие, чем мои, которые при этом зрителю не нравятся, и зал остается пустым.

Поэтому «Богему», «Тоску» и «Травиату» можно до сих пор увидеть в том виде, в каком я создал их и в каком их любит и признает публика. Серьезная проблема возникла с «Дон Жуаном», который действительно может быть показан в облегченном варианте. Моя версия, выпущенная в 1990 году, была «постановкой из постановок», достойной этой «оперы из опер». Могу утверждать, что она останется в памяти всех, кто ее видел, как «Дон Жуан» из «Дон Жуанов», с отличными исполнителями каждой партии и под блестящим управлением Джеймса Левина. С самой премьеры в течение многих лет спектакль всегда имел небывалый успех.

Но встал вопрос об управлении гигантской постановочной частью, особенно при условии ежедневной смены спектаклей в театре: в четверг «Аида», в пятницу «Баттерфляй», в субботу днем «Кармен», а вечером «Дон Жуан». Я прекрасно понимал, что это действительно трудно, и мне пришла в голову мысль, которая поначалу представлялась невероятной, но в конце концов оказалась практичной и разумной.

По случаю двухсотпятидесятилетнего юбилея со дня рождения Моцарта римский Оперный театр просил меня поставить в январе 2006 года «Дон Жуана». Я предложил театру купить мой спектакль в «Метрополитен», который с удовольствием его продал (за очень разумную цену). Это оказалось удачной сделкой для всех, и в первую очередь для римской публики (что больше всего меня волновало) – она таким образом смогла познакомиться с работой, которой я так горжусь.