Текст книги "Башня на краю света"

Автор книги: Финн Сэборг

Соавторы: Виллиам Хайнесен,Марта Кристенсен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Момберг вернулся на кухню и протянул газету жене.

– Вот тебе и объяснение, – сказал он.

Фру Момберг читала статью, а он задумчиво на нее смотрел.

– Никак не могу отделаться от одной мысли, – сказал он. – Если бы везде стояли мои горелки, перегрузки сети наверняка бы не случилось.

* * *

Проснувшись, Пребен увидел, что уже совсем рассвело. Рядом с ним спокойно спала Ильза, щеки ее разрумянились. Взглянув на нее, он вспомнил все, что произошло ночью, и это наполнило его удивительным счастьем, таким огромным, что, показалось ему, еще немного – и он не выдержит.

Он взглянул на часы (единственный оставшийся на нем предмет туалета) и понял, что час, когда он должен подавать кофе мумиям, давно прошел. Однако Пребен не оцепенел от страха, как это случилось бы с ним еще вчера. Эта ночь сделала его мужчиной.

Через некоторое время он все же решил, что разумнее было бы сходить и приготовить кофе. Но выслушивать упреки по поводу опоздания он вовсе не намерен – он вернется сюда, как только сделает свое дело.

Осторожно, чтобы не разбудить Ильзу, он сполз с постели, так же бесшумно оделся и выбрался из комнаты. На пути к выходу он неоднократно натыкался на спящих людей, пустые бутылки и стаканы. В холле, выходящем в сад, он обнаружил Петера и Трину. Они лежали рядом на диване и громко храпели. Тут же на люстре примостился Якоб. Казалось, никто не пошевельнулся бы, если бы Пребен выстрелил здесь из пушки.

Едва Пребен проскользнул в виллу мумий, ему послышались какие-то крики. Он остановился и прислушался.

– Помогите! Полиция! – кричали где-то.

У Пребена екнуло сердце. Крики неслись со второго этажа. Он взбежал по лестнице и вошел в спальню мумий, где увидел их сидящими в постели, бледных, как два трупа, и дрожащих.

– О-о-о, наконец-то вы явились, – простонала фру Мельвад. – Скорее вызывайте полицию!

– Полицию?

– Да вы что, не слышите!

– Хорошо, только что им говорить-то? – Пребен ничего не понимал.

– Скажите, что они должны немедленно приехать. Случилось нечто ужасное!

– Ва-ва-ва, – пробормотал зубной врач Мельвад, к которому еще не вернулась речь.

Пребен вышел и, набрав номер полиции, попросил их как можно скорее приехать. Случилось что-нибудь серьезное, спросили его. Пребен считал, что да, но точнее объясниться не мог. Дежурный обещал немедленно прислать кого-нибудь из наряда.

Через десять минут пришел полицейский. Пребен проводил его в спальню. Здесь полицейский выслушал длинное и бессвязное показание фру Мельвад о множестве людей, которые били в барабаны, кричали и вопили, об оглушительно лаявших собаках и огромных птицах, которые летали по комнате и ругались ужасными словами. Полицейский озадаченно почесал в затылке.

– Э-э-э, а вам не кажется, что все это с вами приключилось во сне?

– Во сне? – Фру Мельвад чуть не выскочила из кровати. – Да как вы смеете!

– Ва-ва-ва! – сказал Мельвад.

Полицейский решил, что тут – особый случай, нужно сообщить начальству.

– Скажите, – спросил он, когда они с Пребеном спускались по лестнице, – они что, малость тронутые, да?

– Какое там малость! – воскликнул Пребен.

Полицейский кивнул. Он так и понял. Он, значит, сейчас прямо в участок и обо всем доложит дежурному.

Через полчаса раздался звонок. Пребен открыл дверь и увидел человек пять-шесть полицейских и одного в штатском.

Штатский сказал, что он врач, и просил проводить его к пожилым господам, вызывавшим полицию. Пребен указал ему дорогу.

Врач вернулся через четверть часа.

– Стопроцентное помешательство, – сообщил он своим спутникам. – Болтают о каких-то птицах, летавших вокруг них и громко ругавшихся, и еще бог знает о чем. Придется их отвезти.

Полицейские поднялись наверх и вскоре сошли по лестнице, неся два белых узла, которые они погрузили в ожидавшую их машину «скорой помощи» и увезли прочь. Пребен проводил их глазами. Все произошло так быстро, он и опомниться не успел. Но то, что мумии спятили, его ни капли не удивляло. Собственно, он уже давно это подозревал. Непонятно только, почему они сбесились именно сейчас. Скорее всего, дело в кофе, с которым он опоздал. Ничего удивительного.

Вдруг он вспомнил об Ильзе, которую бросил ради своих обязанностей. Молнией пронесся он через сад и вбежал в соседнюю виллу, где по-прежнему царило сонное оцепенение. Пребен взлетел наверх, ворвался в комнату Ильзы. Она еще спала; он мигом сбросил с себя одежду и скользнул под одеяло.

Это разбудило ее.

– Не смей уходить, – сонно пробормотала она.

– Не бойся, – сказал он и прижался к ней. – Я никуда не ухожу, я с тобой.

21

Момберг сидел в задней комнате лавки, принадлежавшей ему до того, как он связался со злосчастными горелками.

– Нет, – сказал ему новый владелец, – я уже говорил вам: один продавец у меня есть, и мне этого достаточно.

– Я понимаю, – ответил Момберг, – я зашел просто на всякий случай. Ну а вообще вы лавкой довольны, как у вас идут дела?

– Не жалуюсь, – ответил новый владелец. – Квартал этот очень хороший.

– Верно, – кивнул Момберг. Он мог бы сидеть в лавке до сих пор и получать скромный, но верный доход, если бы не втемяшилась ему в голову несчастная мысль стать фабрикантом.

– Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь, – сказал владелец лавки.

– Ничего, не стоит ломать над этим голову. – Момберг встал. – Простите за беспокойство.

– Что вы, не за что. – Владелец лавки пожал ему на прощанье руку.

Момберг сел на трамвай. Он решил съездить в фирму, поставлявшую ему сырье. Директор сразу его узнал.

– Ужасные неприятности были с этим делом, – сказал он. – Нас крупно оштрафовали.

– Меня тоже, – вздохнул Момберг.

– Но предложить вам какую-либо работу мы, к сожалению, не можем.

– Мне ведь неважно какую, я на любую согласен, – сказал Момберг.

– Я очень сожалею, но у нас рабочей силы вполне достаточно, так что больше мы не можем принять ни одного человека. – Директор сочувственно покачал головой.

– Ну что ж, извините. – Момберг встал. – Я ведь просто так зашел, на всякий случай.

– А знаете что? – Вид убитого горем Момберга внезапно вызвал у директора прилив сострадания. – Может быть, я и смогу помочь вам. Один мой хороший друг работает начальником отдела в министерстве. Вдруг я уговорю его пристроить вас куда-нибудь. В масштабах государственного аппарата человеком больше – человеком меньше, это ведь незаметно.

– Мне совестно причинять вам столько хлопот!

– Какие хлопоты! Я только прошу вас, не возлагайте на это особых надежд. Я ведь ничего не обещаю заранее. Позвоните мне на всякий случай дня через два.

– Большое спасибо, вы так добры ко мне, – поблагодарил Момберг со слезами в голосе.

– Есть о чем говорить… – Директор ободряюще похлопал его по спине. – Вы только духом не падайте. Все уладится, вот увидите.

* * *

– А я вам заявляю, что не потерплю этого! Сколько можно держать нас взаперти? – прошипел бывший зубной врач Мельвад. – Я требую, чтобы нас немедленно выпустили!

– Ну что вы, успокойтесь, – произнес главный врач клиники. – Вам ведь здесь совсем неплохо. И обижать вас тоже никто не собирается.

– Как это никто! Как это никто! – завизжал вдруг зубной врач. – Ничего себе, никто! А вчера несколько часов держали в смирительной рубашке, это как же получается? Ничего себе обслуживание! Ни стыда ни совести!

– Послушайте, – спокойно сказал главный врач. – А вам самому не кажется, что побыть здесь немного, ну, пока вас подлечат, вам было бы совсем невредно!

– Я и так здоров!

– Да не сказал бы. Нервы ваши не в порядке. Если вас сейчас отпустить домой, к вам тут же снова явятся все эти птицы и что там еще было.

– А полиция на что? – закричал Мельвад. – Полиция обязана защищать граждан от таких посягательств.

– Да-да, конечно, обязана, – покачал головой главный врач. – Ну ладно, возвращайтесь в отделение, а я посмотрю, что можно для вас сделать.

Он нажал кнопку, вошли два санитара.

– Отведите, пожалуйста, зубного врача Мельвада на место, – сказал главврач.

– Не пойду! Немедленно выпустите меня! Немедленно, понимаете, немедленно! – завопил зубной врач.

Главврач сделал санитарам знак, и они схватили Мельвада за руки.

– Отпустите меня сейчас же! – орал Мельвад. – Ни стыда ни совести! Я протестую!

– Пошли, – проговорил один из санитаров.

– Они вынуждены применить силу, – сказал главный врач.

Санитары подхватили кричащего зубного врача под руки и поволокли его из кабинета. В дверях он обернулся и послал главврачу яростный взгляд.

– Вы за это поплатитесь! – крикнул он.

– Видели, – сказал главврач своему ассистенту, когда они остались одни, – безусловное помешательство, дальше, казалось бы, некуда, а ведь жена его еще хуже. Выпускать их, конечно, нельзя.

– Да, кое-какие странности прямо-таки наталкивают на эту мысль, – улыбнулся ассистент.

– У них нет, судя по всему, ни родных, ни знакомых, – продолжал главврач, – но я расспросил всех соседей, лавочников, у которых они покупали, а также их слугу. И все они в один голос заявляют, что никогда не сомневались относительно сумасшествия этих двоих.

– Ну, – сказал ассистент, – тут-то как раз нет никакого сомнения. Вопрос лишь в том, можем ли мы настаивать на их опасности для окружающих и на этом основании рекомендовать их изоляцию?

– Здесь вот еще какое дело, – ответил главврач, – вчера ко мне обратился один молодой человек, Петер Торне, насколько я помню. Он – приятель того парня, который служит у Мельвадов, и поэтому часто бывал у него в гостях. Так он утверждает, что эти старики неоднократно пытались убить его.

– Не может быть! – воскликнул ассистент.

– На лгуна он не похож, – продолжал главврач, – кроме того, какой ему смысл лгать? Он рассказал мне, к примеру, что однажды, придя к своему другу, он не застал его дома. Они же попросили его достать что-то из подвала. Он пошел вниз, не обратив внимания, что они крадутся за ним. Когда он вошел в подвал, они внезапно набросили ему сзади на шею петлю и пытались задушить.

– Фу, прямо мороз по коже! – сказал ассистент. – Как же он спасся?

– Физически они не очень сильные, так что это было нетрудно. Но подобное происшествие, естественно, потрясло его, как он признается, до глубины души. И он счел своим долгом сейчас довести это до нашего сведения.

– При таких обстоятельствах мы, конечно, не можем брать на себя ответственность за их выписку, – сказал ассистент главврача.

– Ни в коем случае. Они, судя по всему, проведут у нас остаток своей жизни. А сейчас, пока картина не прояснится, лучше всего перевести их в отделение для буйнопомешанных.

– Я лично позабочусь об этом, – сказал ассистент.

* * *

– Официально заявляю вам, что желаю уволиться, – сказал Эрик.

– Как вы можете! – воскликнул Аллерхольм. – Все были так довольны вами. Ведь вы добились для нас всего, о чем мы мечтали не один год!

– Это случайное совпадение, – сказал Эрик. – Я здесь совершенно ни при чем.

– Мы очень скромны, – улыбнулся директор Аллерхольм. – Я-то прекрасно понимаю: ваши связи в министерстве плюс энергия и способности – вот благодаря чему пошло дело. Ну ладно, я вот что скажу – наше Объединение пока не имеет возможности швыряться такими людьми. На сколько больше вам предлагают?

– Никто мне ничего не предлагает, – сказал Эрик. – Мне просто надоело у вас работать, вот и все.

– Вы чем-то недовольны?

– Да с какой стати мне быть довольным? Мне надоело заниматься все время одним и тем же. Такая работа – не для меня!

– Ага, вот как. – Аллерхольму это понравилось. Сотрудник спокойно отказывается от блестящего положения только потому, что чувствует в себе способности к чему-то большему. Именно такие люди были нужны ему. И они, к сожалению, на улице не валялись.

– А вы не хотите перейти в мою фирму? – спросил он.

– В вашу фирму? – удивленно переспросил Эрик. – Не знаю, нет, наверное.

– Должен вам заметить, что это очень крупное предприятие, – сказал слегка уязвленный Аллерхольм.

– Я понимаю, но думаю, такое место не для меня.

– Я могу предложить вам то же жалованье плюс проценты с оборота.

– Нет. – Эрик покачал головой. На что ему все эти деньги? Поезд они уже купили, а места, чтобы расширить путевое хозяйство, все равно не было.

– Слушайте, – сказал Аллерхольм. – А что, если я устрою вам машину? Я ведь имею возможность достать последнюю модель, и совершенно новенькую, а?

– Машину? – Это, конечно, шикарно. Но из-за этого придется гнуть шею в фирме и иметь кучу забот и неприятностей! – Нет, я, пожалуй, откажусь, – сказал он.

– Машина, естественно, за счет фирмы, – добавил Аллерхольм.

– Ах, так, – отозвался Эрик.

– Значит, договорились?

– Договорились, – вздохнул Эрик. От этого типа все равно не отделаешься.

* * *

– Мне кажется, – сказал Петер, – что Якоба лучше всего устроить в маленькой верхней комнате, ну, там, где ты сейчас живешь. Окно мы затянем сеткой – так и воздух будет свежий, и он сможет летать по всей комнате. Ему это понравится.

– А я куда денусь? – спросил Пребен.

– Ты займешь ту большую комнату с окнами на юг, тогда мне останется спальня, а все комнаты на первом этаже будут общими.

– Нет, это невозможно! – воспротивился Пребен.

– Ладно, не строй из себя бог знает что, – сказал Петер. – Идем, лучше поможешь стащить их постели в подвал.

– С какой это стати мы потащим их мебель вниз? Представляешь себе, что начнется, когда они вернутся!

– Оттуда они уже не выйдут, – сказал Петер.

– А ты почем знаешь?

– Я сходил к главному врачу лечебницы и рассказал ему, как они много раз пытались убить меня.

– Убить тебя? – Пребен был ошеломлен. – Да ты их в глаза-то никогда не видел!

– После всех твоих рассказов я понял, что они непременно попытались бы убить меня, если бы мы познакомились, – сказал Петер. – Неужели ты не можешь смотреть на вещи проще? Вон, главврач – он очень даже заинтересовался моим сообщением. И по секрету сказал, что они, скорее всего, проведут остаток своих дней в лечебнице; выходит, мы вполне можем распоряжаться домом, как хотим.

– Ты что это, серьезно? – Рассказ Петера буквально потряс Пребена.

– Конечно, серьезно. Идем, возьмемся за постели.

Пребен помогал против воли. Вся эта история ему крайне не нравилась. Они разобрали большую двуспальную кровать и перенесли ее по частям в подвал.

– Ну вот, – сказал Петер, вытирая пот со лба, – теперь осталось только перетащить мою обстановку. – Он принялся осматривать различные примыкающие к подвалу помещения. – Тысяча дьяволов! – воскликнул он, отворив одну из дверей. – У них тут винный погреб!

– Смотри-ка, верно! – Пребен подошел к нему. – Не пойму только, зачем он им. Они же никогда не пили.

– Уйма бутылок! – Восторженный взгляд Петера скользнул вдоль стеллажей. – И как приятно будет коротать с ними длинные зимние вечера!

– Ты собираешься пить это вино?

– А что же, черт побери, с ним еще делать? Я ведь сказал тебе: мумий больше не выпустят. А если они даже и вернутся – так ты сам говоришь, они не пьют, выходит, им будет все равно.

– Все-таки, мне кажется, это уж чересчур, – сказал Пребен.

– А других сюрпризов они нам не приготовили? – продолжал Петер, не обращая внимания на слова Пребена. – Денег они где-нибудь не оставили?

– Не думаю.

– Жаль. Немного наличными нам бы не помешало. – Петер задумался. – Можно, конечно, продать автомобиль. Хотя нет, на нем удобно ездить на работу.

Пребен не отвечал. Он не успевал осмысливать происходившее; из-за стремительно разворачивавшихся событий он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ладно, плевать, – сказал Петер. – Потом разберемся, что к чему. Как бы то ни было, заживем мы здесь неплохо. Не прихватить ли нам бутылочку с собой наверх? – произнес он и медленно двинулся вдоль стеллажей.

22

Петер, Пребен и Ольсен приготовили все необходимое для очередного тура морского боя, когда дверь распахнулась и вошел начальник отдела Браск с каким-то пожилым мужчиной.

– Это господин Момгорд, – представил он незнакомца. – Вас ведь так зовут?

– Момберг, – поправил его тот.

– Простите! Господин Момхой будет работать с вами, введите его в курс дела.

Начальник Браск исчез, оставив несколько растерянного Момберга.

– Вот свободный стул, – показал ему Петер. – Когда-нибудь, может, и стол появится.

– Спасибо. – Момберг сел.

– А вообще-то, – продолжил Петер, – в первый день работы новички у нас ставят пиво.

– Ну что ж, не будем нарушать традиции, – улыбнулся Момберг.

– Это было бы неразумно, – согласился с ним Петер. – Вы можете попросить этого молодого человека, он сбегает. – И указал на Пребена.

Пребен скорчил гримасу. Его необычайно раздражало то, что пиво всегда носит только он. Но делать нечего, он взял у Момберга деньги и немного погодя вернулся с четырьмя бутылками светлого.

– Будем здоровы! – сказал Петер, когда бутылки откупорили. – И добро пожаловать в министерство восстановления народного хозяйства.

– Спасибо, – вежливо отозвался Момберг.

– А к чему это ты сказал о министерстве восстановления? – поинтересовался Ольсен.

– Потому что оно так называется, чего же еще?

– Что за ерунда! – сказал Ольсен. – Это министерство внутренних дел.

– Ну, ты даешь! – Петер ошеломленно уставился на него. – Ты что, даже не знаешь, как называется наше министерство? Смотри сам! – Он вытащил министерский бланк и сунул его под нос Ольсену.

– Вот дьявол! – Ольсен с изумлением рассматривал лист со штампом министерства восстановления народного хозяйства. – Получается, я работаю не у вас. Странный, черт побери, случай!

Через пять минут Ольсен покинул отдел, выпив, однако, перед этим свою бутылку, и пошел искать министерство, где числился в сотрудниках.

– Ну вот и стол освободился, – сказал Петер Момбергу, – и снова мы составляем треугольник. Ты топить корабли умеешь?

– Что топить? – удивленно посмотрел на него Момберг.

– Корабли. Игра такая.

– Нет, не умею, – признался Момберг.

– Придется учиться, – заявил Петер. – Это нетрудно, сейчас я тебе объясню. Смотри, сначала чертишь квадрат…

_______________________

Finn Søeborg. SÅDAN ER DER SÅ MEGET

København, 1950

Произведение опубликовано на языке оригинала до 1973 г.

Перевод В. Возгрина. Редактор М. Семченкова

Марта Кристенсен

Отпуск по семейным обстоятельствам

Слова

– Ты что, не слышала? – сказала та, что стояла у конвейера напротив, ведь она и с места не тронулась, хотя пальцы сразу вдруг перестали слушаться, еле управляясь с коробками, которые все шли и шли к ней непрерывным потоком. – Не тебя разве вызывают?

– Меня, – сказала она, все еще не трогаясь с места, будто этим можно было что-то предотвратить, а потом все же выпустила из рук очередную коробку, предоставив ей прыгать дальше недоделанной, и тронулась в свой нескончаемый путь – через весь цех и дальше вверх по лестнице к застекленной «клетке» начальника цеха, остановилась и постучала.

– Нет, нет, не к телефону, – сказал начальник цеха, – тут вот… тут к вам пришли, фру Ларсен, хотят с вами поговорить. Да вы присядьте.

Она не двинулась с места, растерянно переведя взгляд на незнакомого человека, сидевшего на одном из двух стульев перед письменным столом, и тогда начальник сам подвел ее к свободному стулу, будто больную или будто опасаясь, что ей может стать плохо. Тот, другой, наклонился к ней и открыл рот, и по движениям его губ она угадала слово «полиция», и вскоре до нее стало доходить, о чем он рассказывал.

Потом время исчезло, а когда оно снова вернулось, полицейского уже не было, а начальник цеха стоял и смотрел на нее такими глазами, что ей необходимо стало срочно за что-то ухватиться, чтобы выдержать, за что-то более надежное, чем край стола, в который судорожно вцепились ее пальцы, и она ухватилась за привычную формулу, которая так часто спасала ее.

Есть все-таки хорошие люди, подумала она, глядя, как начальник цеха повернулся, отошел к окну и стал там, заложив руки за спину, ведь это он из деликатности оставил ее одну.

Очень хорошие, думала она, и поморгала набрякшими вдруг веками, и попыталась встать, но не смогла, тело мертво и тяжело обвисло на стуле и не хотело слушаться, а может, ее призывы не могли пробиться к нему сквозь войлочную тупость, окутавшую все ее чувства.

– Вы посидите, посидите, – сказал начальник цеха, и слова дошли с запозданием, как доходит далекий звук в стеклянно-прозрачном воздухе в ясную погоду, и все вообще доходило с запозданием, все происходило слишком медленно, как при замедленной съемке, и отодвигались взрыв и слезы. И хорошо. Пусть другие не видят ее слез. Никто. Ее ненадежная оборона против других в том и была – пусть не видят ее слез, пусть никто не знает, что она все поняла.

– Я заказал для вас машину, фру Ларсен, она скоро должна быть.

– Машину, – повторила она.

– Такси.

И немного спустя ворчливым тоном, который не мог ее обмануть:

– Фабрика оплатит.

– Да, но… – Она хотела было сказать, что слишком это далеко, чтобы ехать на такси, слишком дорого, но он не дал ей договорить.

– Сколько вы здесь проработали, фру Ларсен?

Сколько она здесь проработала? Вопрос привел ее в замешательство: при всей его простоте сейчас она не в состоянии была на него ответить. Сколько это – всегда? Конечно, она знала ответ, правильный ответ, и, хоть не зря ее считали на редкость несообразительной, в данном-то случае она, само собой, могла бы ответить, но только не сейчас, когда все ее силы ушли на то, чтобы выдержать, не рухнуть, пока она не пройдет через все, что от нее требуется.

– Вы у нас уже чуть не двадцать лет, – продолжал он тем же брюзгливым тоном, по-прежнему стоя к ней спиной, – так неужели фабрика не может оплатить вам эту поездку?

Вот как он распорядился, этот самый начальник цеха, про которого все говорили, что он брюзга и вообще злющий как черт. Нет, люди вовсе не злы, бывают и очень хорошие. Глазам ее вдруг стало горячо, но она справилась с этим.

– А вот, кажется, и такси, – сказал он и взглянул на нее через плечо, и она, сделав усилие, поднялась, и устояла-таки на ногах.

– Спасибо, – сказала она и чуть улыбнулась вымученной улыбкой, и заметила, к своему удивлению, что лицо его приняло то совершенно беспомощное выражение, которое до сих пор было ей знакомо лишь по ее собственному отражению в зеркале.

– Боже милостивый… И вы еще благодарите, когда у вас…

Он запнулся, и воздел руки, будто взывая к небесам, и шагнул к ней, и вдруг показалось, что сейчас эти руки прикоснутся к ней, сейчас он что-то сделает – то ли похлопает ее по плечу, то ли погладит, – и она испуганно попятилась: пусть ее не трогают, ведь она – одно, а они – другое.

– Не трогайте ее, – решительно потребовал как-то однажды ее муж, когда они с приятелями сидели у них дома и пили пиво и один из них протянул было к ней руки. – Не трогайте ее, черт дери, она не любит, чтоб ее трогали.

И они ее больше не трогали.

Рука начальника цеха так и застыла в воздухе, но вот он провел ею по волосам, словно найдя ей наконец применение, и потом опустил.

– Хотите, я поеду с вами? – неожиданно предложил он. – Или, может, кто-нибудь из ваших товарищей по работе?

Она замотала головой.

– Нет, нет, я сама…

– Понятно. Ну что ж, вам, пожалуй, пора, фру Ларсен. И вот что: денька два-три побудьте дома, ладно? До тех пор пока… ну, в общем, дня три или сколько там потребуется. Да не забудьте свои вещи – что там у вас, плащ, сумочка… – Догадался ведь, что она так и ушла бы, если б он ей не напомнил.

Когда она стояла перед узким железным шкафчиком, где хранились ее вещи, собираясь всунуть ключ в замок, ноги вдруг опять отказались ее держать, и больше всего на свете захотелось взять и рухнуть мешком на пол, да так и остаться лежать навеки, и пришлось сделать над собой огромное усилие и напомнить себе, что сейчас от нее требуется, и непослушными пальцами, такими омертвелыми и бесчувственными, словно она целый день проработала на морозе, расстегнула она халат, сняла его и повесила на вешалку, потом натянула на себя плащ, взяла сумку и закрыла шкафчик на ключ. Потом она медленно спускалась по лестнице, и в ушах у нее стоял шум цеха, и где-то в самом дальнем уголке сознания промелькнула мысль: как же они сейчас там без нее, злятся, наверное, что ее нет у конвейера. Выйдя из здания, она растерянно приостановилась, вроде бы не узнавая пустынную площадь перед фабрикой, которую ей никогда не случалось видеть в это время суток, и внезапной острой болью поразила ее красота этого на редкость погожего дня.

Такси, слава богу, было на месте. Низкая черная машина, и прислонившийся к ней в ожидании пассажира водитель. Он и внимания не обратил, когда она подошла и стала рядом, только потом уже догадался вытащить из кармана записку, заглянул сначала туда, потом перевел взгляд на нее.

– Вы случайно не Эвелин Ларсен?

– Да, – сказала она и поежилась при звуке этого имени: увы, Эвелин Ларсен – это она.

– Вот как… Выходит, вы и есть моя пассажирка…

И, словно сообразив наконец, что клиент ведь нынче попадается разный, он распахнул дверцу.

– Ну что ж, прошу.

А когда они уже отъехали порядочное расстояние и он, ловко маневрируя, вывел машину за городскую окраину:

– В такую погодку одно удовольствие прокатиться куда-нибудь подальше.

Она кивнула.

– Да, – сказала она. – Погода сегодня прямо как нарочно.

Он с любопытством посмотрел на нее в зеркальце – кто его знает, что он за человек, подумалось ей, может, хороший, а может, из тех, кто, глядя на нее, уж обязательно мысленно покрутит пальцем у виска. Он уселся поудобнее.

– «Эвелин», – начал он. – Редкое, надо сказать, имя, мою вот родную тетку так зовут да еще как-то раз по телевизору слышал, а вообще – редкое имя.

– Да, редкое, мне, знаете, ни разу не встречалось.

– Да уж. Чего только люди не придумают, взять, к примеру, моего брата, назвали зачем-то Рандольфом. Чудное тоже имя. Рандольф!

– Да, – вежливо согласилась она, – тоже, конечно, чудное.

Но уж «Эвелин» – и того хуже, глупее не придумаешь.

– Эве-лин! – дразнили ее на все лады ребята во дворе и в сквере. – Эве-лин – жирный блин! Эве-лин – гуталин! Жирный, толстый, глупый блин!

Сестер ее, Карен и Виви, никто не дразнил, те были девочки как девочки, она же была какая-то не такая, она сама это чувствовала, хотя далеко не сразу до нее дошло, чем именно она «не такая». Ей ужасно хотелось быть похожей на Карен, и одно время она упорно пыталась внушить себе, что и в самом деле похожа на свою старшую сестру, такую хорошенькую, с такими чудесными каштановыми волосами, но, убедившись, что ее претензии нелепы, она уцепилась за мысль, что тогда, значит, она похожа на младшую, не такую, правда, хорошенькую, зато более живую, курносенькую и веснушчатую, но и тут ничего не вышло.

– Карен похожа на меня, – с гордостью говорила мать, – а Виви у нас – вылитый отец. – И добавляла задумчиво: – А в кого же у нас, интересно, Эвелин?

Между прочим, мать всегда настаивала, чтобы Карен присматривала за ней, когда они отправлялись гулять в сквер или когда их всех троих посылали за чем-нибудь в город.

– Будь умницей, держи ее, пожалуйста, за руку, когда будете переходить улицу, и смотри повнимательней, – наказывала мать, имея в виду вовсе не Виви, которая как-никак была самой младшей из них, не за ней почему-то надо было присматривать. И Карен всегда возмущалась – не желает она водить за ручку эту дуреху, и почему это ее обязательно всюду надо брать с собой, сидела бы дома, – и, сердито дернув ее за руку, тащила за собой через улицу, пока мать еще могла видеть их из окошка, а потом отпускала и приказывала идти сзади, не ближе чем в пяти шагах; вспоминая позже свое детство, она всегда представляла обеих своих сестер, и старшую и младшую, только так, со спины, – о, вечно эта спина перед глазами, такая прямая и такая коварная.

– Ну как, хорошо погуляли? – допытывалась мать, когда они возвращались с прогулки в сквере, из магазина, из кино или еще откуда-нибудь, и Карен неизменно отвечала, что без Эвелин было бы еще лучше, на что мать, столь же неизменно, возражала, что она не желает этого слышать. – Ничем она не хуже вас, – говорила она, без особой, впрочем, убежденности.

Отец на этот счет вообще не высказывался. Отец. Высокий малознакомый человек, который обычно был где-то там, на службе, но время от времени оказывался вдруг дома, и тогда от него зависело, как пройдет нынче вечер. Если полицейский мундир с блестящими пуговицами висел на вешалке в передней – это означало, что отец сидит в своем кресле в гостиной и решает, каким будет вечер, усядутся ли они все вместе за обеденный стол играть в лото или же будет устроена очередная проверка их школьных тетрадей, когда грозный отцовский палец указывал ей на ошибки в задачках, и, сколько бы раз она ни пересчитывала, грозный палец снова и снова указывал ей на ошибки, а раздраженный голос откуда-то сверху снова и снова спрашивал, неужели же ей непонятно, что ей объясняют.

– Мой муж – прекрасный отец, – не упускала случая заявить мать в обычном своем, не терпящем возражения, тоне, – он посвящает детям целые вечера.

А бывало, что отец сидел в своем кресле с головной болью, тогда все в доме ходили на цыпочках, и, как ни странно, ему вроде бы помогало, если Виви или Карен приносили ему шлепанцы или газету, он вдруг как бы через силу улыбался, словно ему стало полегче, и мог даже потрепать по волосам ту из дочек, что прибежала первой, а это значило, что вечер, быть может, еще не вконец испорчен, но ей никак не удавалось проявить достаточно проворства, и потому отцовская рука никогда не трепала ее по волосам, и одна только мать твердила, что она ничем не хуже других.

Вот именно что хуже, ей это было совершенно ясно, только она никак не могла сообразить, чем же именно, пока наконец не догадалась – да просто-напросто тем, что она глупее их, и не только глупее своих сестер, но и вообще глупее почти всех, и, не умея защитить себя, в ответ на бесконечные насмешки окружающих, мол, надо же быть такой бестолочью, она только кротко улыбалась, удивляясь про себя, за что они с ней так, ведь она же никому не сделала ничего плохого.

И возникла четкая граница. Другие – это другие, с ними всегда надо быть начеку, а она – это она, Эвелин, которую всегда и везде, будь то в школе, в сквере или во дворе, либо безжалостно дразнят забавы ради, либо просто не замечают и которой стыдятся родные сестры.

Глупее всех. Но не настолько уж глупее. Не такая уж она была дурочка, чтобы не соображать, что к чему, и она признавала даже, что в общем-то они правы: ну на что она, в самом деле, годится. И как радостно была изумлена, какой благодарности преисполнилась, когда, сделавшись взрослой, убедилась на собственном опыте, что другие, оказывается, бывают разные, что среди них встречаются и хорошие. Она была благодарна им за малейшее добро. Господи, да разве она заслужила.