Текст книги "Башня на краю света"

Автор книги: Финн Сэборг

Соавторы: Виллиам Хайнесен,Марта Кристенсен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Виллиам Хайнесен

Башня на краю света
(Поэтическая повесть-мозаика о младенческой младости)

 
Други, взгляните: трава зеленеет!
Стужа лютует, ветер ярится,
Снег кружит,
Но трава зеленеет,
И велико, велико
Мое зеленое счастье!
 
 
Други, взгляните: трава зеленеет!
Шаг мой тяжел, череп мой лыс,
Рот мой беззуб, мутен мой взгляд,
Конец уже близок,
Но сердце мое все цветет,
И глубоко, глубоко на закате
Мое зеленое счастье!
 

Ли Бо

В те времена, когда земля не была еще шаром, но имела начало и конец, далеко, на самом краю света, высилась прекрасная башня.

Днем облака нескончаемой чредою плыли неспешно мимо башни в великой бездне под лучистым оком солнца.

Ночью башня светилась взапуски со звездами бездны и северным сиянием – ведь башня была не простая, а светящаяся.

Ясными вечерами можно было увидеть, как сверкает средь океанской тьмы чудесный огонь, и тогда душа влеклась неудержимо к светозарной башне, что вздымалась одиноко в те неведомые бескрайние дали, где кончается и начинается мир и где Дух Божий носится над водою.

То было давным-давно, на заре времен, когда ты еще не знал, что далекий волшебный свет – это свет самого обыкновенного маяка, творения мысли и рук человеческих, полезного и разумного светильника, чье назначенье – указывать путь мореходам.

То было прежде, чем ты узнал, что Земля – звезда средь прочих звезд в непостижимой безмерности времени и пространства, а сам ты – звездный житель.

ВЕЧЕРНЯЯ ТРУБА

Да, Земля с ее маяками и кораблями, островами и континентами, городами и людьми – это звезда, одна из прекрасных блесток в звездном сонме на тверди небесной.

Но ты этого еще не знаешь, ведь ты совсем новичок в мире слов и вынужден покамест обходиться в меру сил звуками и картинами.

Твой Пролог в самом разгаре – беспокойная, но упоительная пора. Преддверье весны, ты лежишь в своей кроватке, новичок во времени, несмышленыш, но полный ошеломляющих предчувствий и ожиданий.

Ты не спишь, лежишь и слушаешь.

Ты лежишь и слушаешь Вечернюю Трубу.

Вечерняя Труба – это пение желтой полоски неба там, где солнце окунулось в море.

Это большая птица, которая радостно клохчет и кудахчет.

Это Вечерняя Птица.

– Нет, это Перевозчик, он сидит на скале у своего дома и трубит в свою трубу.

Вечерняя Птица кудахчет и клохчет в трубе у Перевозчика. Желтый край неба поет у него в трубе. Тихонько плещутся у него в трубе счастливо играющие волны.

Потом опускаются сумерки. Потом опускается тьма. И тогда труба умолкает.

ВОДОПРОВОДНЫЙ КРАН

А потом наступает ночь.

Ночь висит над всеми крышами.

Ночь мерцает во всех окнах и в лужицах дождевой воды на крышках синих керосиновых бочек.

Теперь все люди дремлют у себя в спальнях, и на крыльях тьмы слетают к ним сонные цветы.

В тишине слышится далекий звук звездной капели, падающей с небес. Звук этот эхом перекатывается по всему огромному небосводу.

Он сейчас – единственный звук в Небесах и на Земле.

– Это вода капает из крана, его плохо закрыли.

Одинок, одинок на белом свете подтекающий водопроводный кран.

ДЫМ

У неба чердак без балок и без настила.

Во дворе перед домом Старика стоит пустая кровать. Она деревянная, только что вымытая. Она выставлена на солнце сушиться, но солнца-то настоящего нет, потому что Старик сидит на кровати и курит трубку и от ее густого дыма солнце краснеет и тускнеет.

Старик сидит и смотрит вверх, на небесный чердак, где дым собирается в большие тучи.

Напоследок уже и туч не видно, только дым да туман.

* * *

Вечером во дворе нет уже ни кровати, ни Старика, и теперь солнце ярко светит на крышу его дома.

СЛОВА

Слова налетают вихрем. Или слетают тихо и плавно. Оседают на окнах каплями дождя или морозными узорами.

Слова лежат, как цветочные луковицы в стеклянных банках под серыми бумажными фунтиками. А потом серые фунтики исчезают – и распускаются душистые гиацинты и тюльпаны.

Гиацинт и Тюльпан – два чудеснейших слова. Ты не устаешь их повторять и играть с ними: «Тюльпан – Гиацинт – Тюльцинт – Гиапан – Тюльгиа – Цинтпан».

БОГОВА ПЛОЩАДКА

Мир невероятно огромен.

Состоит он частью из суши, частью из воды, но воды в нем все же больше. Куда бы ты ни обратил взгляд, непременно увидишь блеск воды и услышишь ее шум, а порою можно увидеть, как Бог лучезарным облаком носится над водою.

Однако и суши тоже много, с горами и долинами.

Далеко на север протянулись холмистые вересковые пустоши с хлопотливо журчащими ручьями, некоторые из них журчат во тьме глубоко под землею. Еще дальше к северу, там, где летом садится солнце, высятся Неизвестные Скалы. Самая высокая из Неизвестных Скал имеет плоскую вершину. Это – Богова Площадка. Здесь Бог отдыхает, когда он устанет носиться над водою в бездне.

Богова Площадка выложена серыми каменными плитами, которые дочиста выметены и отмыты ветром и дождем. В одном месте между камнями вырос зеленый островок мха, усыпанный мелкими алыми цветочками. Это подушка Богу под голову.

На Боговых плитах-скрижалях начертаны письмена.

Светлыми ночами Бог стоит на своей каменной площадке и озирает мир. И «ничто не сокроется от очей его».

Потом он опускается на колени и принимается чертить на плитах-скрижалях свои письмена.

ЛЕТНИЕ ДЕВЫ

Летом ночей не бывает. Летом все время светло и мир полон девочек, девушек – Летних Дев.

Повсюду слышатся их пение и смех, в комнате и в кухне, в дверях и на лестнице, в шуме ветра на морском берегу и средь волнующихся полей.

Всегда они близко, рядом с тобою, их волосы, платье, их руки, от которых пахнет карандашами, или колбасным рулетом, или пижмой и кресс-салатом.

Летние Девы раскачиваются на ветвях деревьев, болтая длинными ногами. Они ходят на ходулях. Играют в прятки между сараями и заборами. Сидят у придорожных канав и нанизывают на нитку цветки маргариток. Разглядывают рисунки в книжках. Веером привешивают цветные картиночки к стене над своею кроватью.

Вечерами они сидят и поют у твоей постели.

Одна из них приходит к тебе лишь тогда, когда ты уже спишь. Уснешь – а она тут как тут, стоит и смотрит на тебя во все глаза. Ничего не говорит, не прикасается к тебе, лишь смотрит не спуская глаз.

И, покоряясь, ты следуешь за нею – летишь, низко паря над землей, по пустынным ночным улицам, над вересковыми пустошами и тихо шепчущимися волнами, туда, в бледную небесную даль на самом Краю Света, где высится Башня.

ВРЕМЯ МЧИТСЯ

Мчаться – что за чудесное слово! Ветер мчится, и тучи мчатся, и волны мчатся одна за другой.

Время мчится.

– А почему время мчится?

– Потому что оно торопится.

– А зачем оно торопится?

– Затем что ему так много надо успеть сделать.

– А куда оно мчится, время?

Молчание.

– Что такое время?

Долгое молчание.

– Это все то, что торопится и мчится?

– Да, вот правильно. Это все то, что торопится и мчится.

ЭССЕМЁДЛЬ, ОДИНОКАЯ ДЕВА

Земля все еще не сделалась шаром, и Бог не проложил покамест четкую грань меж сном и явью, меж летучими тенями и живыми существами.

Во тьме вечной ночи подвала под домом обитает Эссемёдль – Одинокая Дева. Увидеть ее можно лишь в самый первый миг, когда мы входим туда с фонарем, чтобы набрать торфа или угля. Тогда она сидит в углу, а за спиной у нее – скопище серых лиц и рук. Это другие Подземные Девы, которые тоже здесь прячутся.

А потом это все разом пропадает, и там, где сидела Эссемёдль, остается лишь тень старой изрубленной коряги, некогда выброшенной волнами на берег.

Но за этот миг ты успел увидеть, как она там сидит и смотрит на тебя во все глаза, она ведь прекрасно тебя знает.

* * *

Одинокая Дева Эссемёдль и все другие Подземные Девы обитают в вечной тьме под домом и никогда не видят света дня, потому что они мертвые.

У Эссемёдль большие ночные глаза. Она тоскует о дневном свете, но должна оставаться во тьме.

Кто же она, Эссемёдль?

Быть может, это девушка, которая когда-то, давным-давно, жила в этом доме… И вот как-то вечером она пропала. Отец с матерью ходили и искали ее повсюду, светили фонарями и лампами, но увидели лишь старый вывороченный древесный корень да тень от него. Сама же Эссемёдль прекрасно видела своих родителей. Но не могла уже им показаться, потому что она умерла.

* * *

Но в День Страшного Суда, когда раздастся Трубный Глас, весь дом рухнет с шумом и грохотом, и явятся херувимы со своими пламенными мечами и разрубят старую корягу.

И тогда все мертвые воскреснут. И Эссемёдль, а следом за нею толпы других бледных Подземных Дев выйдут из-под земли навстречу свету и дню.

Однако мертвая-то она мертвая, Одинокая Дева Эссемёдль, а все же по ночам выходит украдкой из подвала, поднимается в сени и оттуда по чердачной лестнице – к тебе в спальню, где ты лежишь и видишь сны. И тогда ты знаешь, что она пришла за тобой и теперь вы с нею отправитесь летать. Парить вдвоем, распластав большие крылья, над сушею и морем, уносясь вдаль, на Край Света, туда, где высится Башня.

СМОТРИТЕЛЬ ДЕБЕС

Башня на Краю Света – не единственная в мире башня; оказывается, мир полон башен: Вавилонская башня, Падающая Пизанская башня, Круглая башня в Копенгагене, Эйфелева башня.

Но Башня на Краю Света – самая высокая и самая замечательная из всех. Она стоит у Великой Бездны и светит во тьме, и она такая огромная, что нужно потратить целый день, чтобы добраться до огня на ее верхушке.

Там, на самом верху, сидит Смотритель Дебес.

– А Смотритель Дебес – он Дух? Или херувим?

– Что за вздор, Смотритель Дебес – самый обыкновенный человек.

– А почему же он сидит в башне?

– Он смотрит за тем, чтоб огонь не потух.

* * *

Смотритель Дебес сидит, неотрывно глядя в темноту и вслушиваясь в мощный гул бездны. Иногда башенный свет выхватывает из мрака большое облако, плавно парящее над бездной, и, когда оно подходит ближе, Смотритель видит громадный лик со страшными очами. Это Бог, который носится над водою, свершая свой вечный путь. И тогда Смотритель прикрывает глаза руками и ждет, когда облако проплывет мимо. Раздвинув пальцы, он подглядывает, здесь ли оно или уже ушло – ой-ой-ой, никуда оно не ушло, остановилось и грозно взирает на него!

Счастье еще, что он не спал. Ведь иной раз Смотритель так устает от своего всегдашнего бдения, что у него просто глаза слипаются. Вот тут-то и будит его громозвучный голос:

– Смотритель Дебес, ты спишь?

– Нет-нет, не сплю!

– Неправда, ты спал. Для чего ты обманываешь меня, Господа Бога твоего?

И приходится Смотрителю сознаться, что он спал, потому что бесполезно обманывать Бога, который видит все.

Тогда Бог укоризненно качает своей громадной облачной головою, и голос его, исполненный скорби, гулко перекатывается в бездне.

– А я-то думал, что могу на тебя положиться, Смотритель Дебес!

И Смотритель Дебес льет горькие слезы раскаяния, а одинокое облако продолжает свой путь и скрывается в пустоте.

КАТАНЬЕ НА САНКАХ

Ух, вот и зима наступила. Снег идет, снег идет!

После белого слепящего дня с играми в снегу – вечер, зеленый и пронзительный над меркнущими вершинами скал.

Еще разок, самый последний, скатиться на санках с пригорка прямо в пустынный вечерний сумрак!

Один на свете. Один – с чистым благоуханием снега, пахнущего Ничем! Все дети этого дня исчезли, их нет вокруг, но легкие белые Дети Ночи пляшут в густеющих сумерках, пляшут в метельном вихре, неистово пляшут и скачут вверх и вниз по зеленой ледяной лесенке вечера!..

Но что это? Высокий снежный сугроб, у которого санки обычно сами останавливаются, – этот сугроб куда-то пропал, а вместо него здесь новая горка, новый длинный-предлинный спуск. Внизу простирается широкая равнина, над которой сверкают россыпи звезд, санки скользят по ней сами собою, хотя никакого наклона нет, все дальше, дальше – и вот вокруг уже только воздух да звезды, и санки твои летят сквозь Ничто! А вдалеке… ты только погляди! – там, вдалеке, высокая башня возносится в небо – Башня на Краю Света! Верхушка ее светится и брызжет искрами, точно бенгальский огонь, и от этого становится так весело, что ты заливаешься звонким смехом, но тотчас умолкаешь, вдруг спохватившись, что совсем один забрался в ужасную даль, откуда тебе никогда не найти дороги назад.

И, вскрикнув, ты просыпаешься у себя в постели.

– Что с тобой, Амальд? Тебе что-нибудь страшное приснилось?

– Да, мне снилось, что я умчался на Край Света, туда, где стоит Башня!..

НОВЫЙ год

Завтра Новый год. И все будет новое.

Ручьи и озерки покрылись льдом – где ж тебе поплавать, мой новый кораблик, мой рождественский подарок?

Придется, видно, подождать.

Придется вам, видно, подождать, Капитан и Штурман, Боцман и Юнга, Кок и Стюард (ах, какие всё чудесные слова!), пока на дворе мороз примораживает, пока метет метель.

Но в самый же первый день Нового года случилась вдруг оттепель, снег начал таять, а лед – трескаться, и в тихой полынье закачалась зелененькая шхуна «Кристина» с голубовато-белыми парусами под огненно-желтым послеполуденным небом с крупными облаками – в дивном благоухании земли и талой воды.

Был Новый год, и все было новое, как твой новый кораблик. И низко в небе висел новенький серп луны.

Год на исходе, и день на исходе, и на исходе жизнь. Вечерние сумерки сменяются тьмою, и первые звезды зажглись на небе. Ночь обещает быть ясной и звездной.

Передо мной на столе, за которым я (Амальд Воспоминатель, Человек в Годах) сижу и пишу, лежит старая раздвижная подзорная труба моего Отца в отполированной до блеска латунной оправе. Она еще в полной сохранности, и я собираюсь немного погодя выйти из дому и навести ее на Туманность Андромеды, далекий мир, отстоящий от нас, как утверждают, на два миллиона световых лет – не такая уж безделица, ведь световой год – это расстояние, которое свет проходит за год, двигаясь со скоростью 300 000 километров в секунду. Воистину привольно чувствуешь себя на просторах Вселенной, когда смотришь в эту чудовищную глубь минувшего времени, хотя взору предстает всего лишь бледный, едва теплящийся фитилек в ночи.

«Точно свет рогового фонаря» – так изображали древние халдеи свет этого мира за пределами мира, и образ запечатлевается в сознании – ведь как раз таким мутным, туманным фонарем светили мы когда-то в далекую пору детства, бродя по сумрачным переулкам между домами, которых теперь уж нет. Правда, то был не роговой фонарь, а просто порожняя жестяная банка, обвязанная пергаментной бумагой, со свечным огарком внутри и дыркой в «крыше», чтобы огонь мог дышать.

Вот с этой нашей Туманностью Андромеды бродили мы, стало быть, и светили где-то в глубине летучего времени, которое тогда еще измерялось вечностью.

* * *

Кто это идет и светит старым тусклым вселенским фонарем – там, на самом донышке времени?

Маленький мальчик с молодою женщиной, и молодая женщина – его мать. В тихий вечерний час бредут они по кривым улочкам, пропахшим водорослями и торфяным дымом, и дальше, по благоухающим сеном тропинкам, к Старому Форту. Здесь они усаживаются и смотрят, как всесильная тьма, густея, поглощает все вокруг. Когда мальчик подносит фонарь к лицу своей матери, он как луна светит на ее щеки, рот, подбородок, И тогда видно лишь это лицо – ничего другого в целом мире, одно только это лицо, мягко выступающее из черной тьмы.

И на миг исчезают привычные границы – это может быть какое угодно место и какое угодно время, и нет у вас обоих ни имени, ни истории, вы лишь Мать и Дитя, начало и конец всего сущего.

МУЗЫКА МОРЯ

Удивительная машинка с большим зеленым раструбом и с серым валиком, который все крутится и крутится, носит название Фонограф. Машинка принадлежит Дяде Кристофферу, он моряк и плавает по морям-океанам на иностранных кораблях. А сейчас ненадолго приехал домой.

Из раструба Фонографа льется сиплая и ломкая, но завораживающая музыка, чем-то напоминающая шум в ракушках или мягкое кипенье прибрежных волн в тихую погоду.

Твоей матери и теткам музыка эта хорошо знакома, и они знают все названия: «Анни Лори», «Зампа», «Мильоны Арлекина» (чудесные слова, звучание которых никогда не изгладится из памяти!),

* * *

Когда Дядя Кристоффер снова ушел в плавание, он оставил свою чудо-машинку дома. Хлипкие восковые валики постепенно стирались, музыка звучала все отдаленней, глохла день ото дня и в конце концов затенялась в лишенном почти всякого подобия мелодии шипении, последнем вздохе ветра и волн, – словно вновь поглотила ее та дальняя даль, из которой она однажды пришла.

ГЛУХАЯ ЯНА

Эссемёдль, Одинокая Дева, – не настоящий живой человек, как ты сам и твои родители или Тетя Нанна. Эссемёдль не умеет говорить, не умеет улыбаться, она только смотрит во все глаза. И она появляется лишь во сне.

Глухая Яна, конечно, не совсем такая, однако разница между ними не столь уж велика. Она тоже не умеет говорить. Но улыбаться она умеет.

Глухая Яна приходит всегда по вечерам. Лицо у нее очень бледное. Она чинно сидит за столом, едва притрагиваясь к еде. От нее пахнет керосином и овчиной.

Глухая Яна живет одна. Она портниха. От ее швейной машины пахнет прогорклым смазочным маслом. Весь ее домишко на Каменном Уступе пропах смазочным маслом, овчиной и керосином.

В углу у нее кровать, застланная пестрым лоскутным одеялом, а перед кроватью белая овчина. На подоконнике стоит горшок, в котором густо разрослись цветы с бархатистыми лепестками, желтыми и темно-синими, – это Анютины Глазки.

У Глухой Яны есть керосиновая печка и примус. Пальцы у нее тонкие и влажные. Глаза у нее выпученные.

– Вовсе они не выпученные. У Яны чудесные глаза!

«Чудесные глаза». Вот, стало быть, какие глаза называют чудесными. Они бархатистые, как цветы у нее на подоконнике. Теплые, затуманенные, влажные.

Курчавая, в мелких завитках, овчина перед кроватью Яны – это шкурка несчастного мертвого ягненка.

По вечерам, ложась спать, Яна складывает ладони у груди и, глядя выпученными и влажными, но чудесными глазами в потолок, молится Богу:

 
Отче, ниспошли покой
На убогий одр мой.
 

* * *

Однажды вечером, когда Яна в прихожей надевала пальто, ты подошел и дотронулся до нее. Просто тихонько потрогал ее руку, чтобы удостовериться, что она в самом деле настоящий живой человек.

И тогда она улыбнулась тебе чудесными глазами и, нагнувшись, торопливо приложила губы к твоим волосам.

ГЛАЗЕЛКА

В церкви пахнет старыми комодами и шкафами, сапожной мазью и кожаными переплетами псалтырей. Люди сидят на отгороженных от прохода скамьях. Когда они поют, видно, как дух клубами вырывается у них изо рта.

В мерцающем свете двух толстых алтарных свечей – запрестольный образ, на нем звонарь с дьячком опускают в могилу мертвое тело пастора с ужасающе тонкими руками и ногами.

Но точь-в-точь такой же пастор стоит и на церковной кафедре. Он бледный и тощий, с жидкой рыжей бородкой и удивительно несчастными глазами – как у голодной пичуги, выпрашивающей хлебные крошки.

Большой корабль, висящий под потолком, медленно крутится на своей веревке, так что видны то большое кормовое окно, то борт с чернеющими орудийными портами. Корабль плывет сквозь время. Все плывет и плывет, оставаясь на том же месте.

А снаружи, за стенами церкви, – хмурый воскресный день, ветер треплет жухлую траву на дерновых крышах домов, и корабли, стоящие на якоре в бухте, качаются и качаются с носа на корму, словно в безмерной печали, и все плывут и плывут, не двигаясь с места.

Вся церковь – тоже плывущий корабль. На задней скамье, понуро опустив плечи, сидят моряки с угрюмыми бородатыми лицами и большими беспомощными руками сплошь в рубцах и шрамах. Это команда церковного корабля. Тягучими голосами они поют:

 
Боже всевечный, веди нас
Сквозь бури житейского моря.
 

* * *

На одной из скамей сидит Глазелка. Так ты ее про себя называешь, потому что она на тебя глазеет. Глазелка всегда сидит со своими родителями и сестрами на одном и том же месте. И смотрит на тебя не спуская глаз, и поэтому ты тоже на нее смотришь.

Девчонка-Глазелка поет так чисто и звонко, что голос ее отчетливо слышен среди других. Волосы у Глазелки очень длинные и заплетены в две толстые косы, каштановые с синими бантами. Носик у нее маленький, а глазищи огромные. Она на тебя смотрит совсем как Эссемёдль, Одинокая Дева, которая приходит к тебе во сне, чтоб увлечь за собою в ночной полет.

* * *

Тебя раздражали глазищи Девчонки-Глазелки, ты отводил взгляд в сторону, но потом все же не мог удержаться и косился на ее скамью, чтобы увидеть, глазеет она еще на тебя или уже нет.

Ну конечно, глазеет, мало того, теперь она, кажется, еще и смеется, будто что-то такое про тебя знает или догадалась, о чем ты сейчас думаешь.

Но в одно из воскресений Глазелка не пришла в церковь, и тогда ты почувствовал, что тебе недостает ее глаз.

А ЧТО, ЕСЛИ…:

В мире так много всего происходит. Могут произойти ужасные вещи. От этого в голову лезут грустные мысли.

Твоя Мама может умереть. Это самое ужасное на свете.

Сперва человек болеет. А потом умирает.

Мама больна. Она лежит в постели, страшно бледная, с невидящим взглядом. Две женщины сидят у ее кровати. Сидят и ждут. Одна вяжет. Другая копошится с теплой водой и салфетками.

Мама протягивает тебе свою влажную руку. Она улыбается, но взгляд у нее странно невидящий. На комоде стоит ваза с пурпурно-красными цветами. Это розы. У них приторно-сладкий запах, такой резкий, что свербит в носу и щиплет глаза. На стеблях у них шипы, похожие на кошачьи когти.

– Амальд, собирайся, мы с тобой пойдем покупать сюрпризные пакетики!

Тетя Нанна одета по-зимнему: в высоких сапожках на пуговицах, в отороченной мехом жакетке и варежках. Она пылает. Что она пылает румянцем, это ты однажды слышал, как кто-то про нее сказал. Смешное выражение. Пылает ведь, вообще-то, только огонь. Нет, красные розы – они тоже пылают…

Сюрпризные пакетики – голубого цвета. И на каждом глянцевая картинка. А внутри – белые мятные лепешки и какая-нибудь вещица: или колечко на палец, или цветная шапочка из жатой папиросной бумаги, а то черный лакричный петушок или же свистулька.

Кольцо врезается в палец, свистулька пищит так пронзительно, что больно ушам, мятные лепешки только жгут язык. Ну их, не нужны тебе эти голубые пакетики с кольцами да свистульками. Ты готов расплакаться при воспоминании о красных розах со свирепыми кошачьими когтями, о двух молчаливых женщинах и своей больной Маме.

Когда человек умирает, его закапывают в землю, и он остается один лежать на кладбище.

– Но душа улетает в Царствие Небесное, к Господу Богу.

Да, но это высоко-высоко, за самой высокой из Неизвестных Скал, или где-то ужасно далеко, за Краем Света.

С моря, серого и хмурого, дует ветер. Ветер задувает в рот и в нос, просто некуда деваться от сплошного назойливого ветра. В конце концов остается лишь этот безжалостный ветер, от которого некуда деться, неумолимый ветер, наполненный хриплым птичьим криком и хлопаньем недосохшего белья на веревках.

И еще звучит в ушах песня, самая печальная на свете, хотя Тетя Нанна пылает, напевая ее:

 
Прощай же, розан красный мой,
Милее нет тебя.
Навек душа моя с тобой,
Живу, умру – любя.
 

И ты не можешь не думать о красных розах с их удушливым запахом и загнутыми кошачьими когтями.

И в голову лезет это ужасное «А что, если…».

* * *

В ту ночь ты спал не у себя, а у Бабушки, в доме, носившем название «Память об Андреасе». На широченной кровати в глубоком алькове спали с тобою вместе Тетя Нанна и две ее сестры, Кайя и Мона. Теснота была страшная, тебя толкали и пихали, но не из-за этого ты плакал и не мог уснуть. Виноваты были ужасные розы, ты никак не мог выбросить их из головы, их и еще сентиментальную песенку Тети Нанны.

На следующее утро ты проснулся в кровати один, но немного погодя прибежала пылающая Тетя Нанна.

– Амальд, миленький, теперь ты у мамы с папой не единственное дитя, у тебя появился Младший Братишка!

Ну а потом ты пришел домой и увидел этого Младшего Братишку, вернее, только лишь его затылок, потому что он лежал, уткнувшись пушистой головенкой в грудь Мамы.

Красные розы стояли на прежнем месте, но вид у них был пришибленный, потому что теперь они были не одни, а в обществе голубых гиацинтов, которые совершенно забили их своим ароматом.

РАССВЕТНОЕ ПЛАВАНИЕ

Что же еще происходило в дивную пору, пока Земля не стала шаром?

Много, много всего. Ибо в той чудовищной беспредельности, которая простирается между Боговой площадкой на самом севере и Краем Земли далеко на юге, дни еще длятся как месяцы, а месяцы – как годы. Между тем мир, который вначале был всего-навсего убежищем, где беспомощный, заливающийся слезами беглец из Небытия нашел себе приют, давно уже превратился в великолепное место игр и забав, полное всяких заманчивых предметов, полное света и благоухания, музыки и новых волшебных слов…

Солнце и Месяц, сменяя друг друга, смотрят с небес, мчится куда-то ветер, и льет дождь, море то хмурится, то светлеет, корабли снимаются с якоря, поднимают паруса и исчезают в бескрайней пустыне, обращаясь в еле приметные тени и в ничто, но потом тени вновь возникают и опять обращаются в корабли.

Один из этих кораблей – «Кристина», где твой отец – капитан. «Кристина» – большая шхуна, она почти постоянно в плавании, потому что совершает регулярные рейсы до Эдинбурга и до Копенгагена, откуда она доставляет товары для Торгового Дома Рёмера.

На борту «Кристины» ты бывал уже не раз, но только когда она стояла на якоре. Но однажды «Кристина» должна была отправиться в городок, расположенный на одном из соседних островов, и тогда тебя впервые взяли в плавание. Дело было ранним весенним утром, горели маяки, а в небе мерцали бесчисленные звезды.

И вот ты стоишь на качающейся палубе, дрожа от холода, и слышишь, как большой парус в бешенстве бьется и грохочет прежде чем покориться ветру и успокоиться, развернуться во всю ширь, вольготно и привольно.

Итак, он тронулся в путь – утренний ковчег, эта потрескивающая и поскрипывающая шхуна со всеми своими Мачтами, Гиками и Бакштагами, со своим Бушпритом, Штурвалом и Брашпилем, с Рубкой и с Камбузом. Сколько новых слов, новых счастливых названий! И все здесь насквозь пропитано запахом смолы и откачиваемой воды, рыбы, соли и дыма.

А вот это – Море, иссиня-черное, и зеленое, и белесоватое, с тысячеустым шепотом и ропотом волн.

А темная кромка вдали – это Горизонт. Горизонт! Самое удивительное из всех слов, столько в нем таится ужаса и восторга, ведь это там Край Света, это там Великая Бездна, гигантская постель, в которой ночью спит Солнце, а днем – Месяц и Звезды. И это там стоит Башня…

Да ты погляди – и в самом деле, вон она стоит, у самого горизонта, со сверкающей звездой наверху!

Но вот серые паруса «Кристины» разом окрашиваются в кроваво-красный цвет – это Солнце начинает подниматься из пропасти! И вдруг оно показывается на востоке, чудовищно огромное и багряно-красное, в дымке утреннего тумана. Но оно не стоит на месте, оно раскачивается вверх-вниз, точно исполинский бакен, исчезает за гребнями мощных валов и тотчас вновь появляется, с каждым разом все более раздувшееся, грозящее лопнуть, зловещее! А ты продрог, зуб на зуб не попадает, не только от холода, но и от страха – ты видишь?! Пурпурный пузырь вокруг Солнца прорвался, ослепительно яркое пламя вылилось наружу, и вот уже море полыхает пожаром!

Но Отец, стоящий у штурвала, громко и сладко зевает, обнажая крупные зубы в гущине бороды и усов – стало быть, пока все идет как надо и час Светопреставленья и Страшного Суда еще не пробил.

Да, вот Солнце уже сереет и скрывается за сумрачной завесой града. Градины оглушительно барабанят по туго натянутым парусам и весело скачут по палубе. И когда Солнце наконец снова показывается, то это уже самое обыкновенное, желтое, будничное солнышко. Опять обыкновенный день, мир опять стал самим собою, и шхуна входит во фьорд и подплывает к причалу порта.

ЗЕЛЕНЫЙ ПАКГАУЗ

Из всех замечательных строений в городе самое замечательное – Зеленый Пакгауз.

Зеленый Пакгауз – это высокий дом на пристани, в котором много просторных помещений с низкими потолками и очень много лестниц. Здесь повсюду пахнет смолой, корабельными снастями и олифой, трубочным и жевательным табаком.

В одном месте есть отгороженная клетушка, сплошь усыпанная осколками стекла. Это Стекольня. Здесь работает Стекольный Мастер, он режет стекло алмазом, который висит на шнурке у него на шее, чтоб никто не мог его уворовать, потому что алмаз – самая драгоценная вещь на свете.

Стекольный Мастер – серьезный человек с бледным лицом, красным носом и красными глазами.

Стекольному Мастеру «выпала тяжкая судьба», он «потерпел крах в жизни».

– Что такое крах?

– Это когда человек теряет все, что ему было дорого.

– Он потерял свой алмаз?

– Нет, он потерял пятерых из своих шести детей, все они умерли от чахотки. И жена его тоже умерла от чахотки. Теперь у него осталась одна только маленькая Ангелика.

«Тяжкая судьба»! «Крах в жизни»!

Когда Стекольный Мастер надрезает стекло алмазом, а потом осторожно отламывает от него кусок для окна, то стекло говорит «крах!».

* * *

А еще в Зеленом Пакгаузе есть Оле Угрюмец. Его место в громадном помещении на самом верху, под большим слуховым окном. Это Парусный Чердак. Здесь он сидит, разложив на коленях край паруса, точно укрывшись большущим одеялом. Он Мастер Парусник. Когда его о чем-нибудь спрашивают, он не отвечает, поэтому с ним никто не разговаривает. Зато он разговаривает сам с собой и произносит странные фразы: «Она меня погладила, чтобы порчу на меня наслать». «Таким манером они многих укокошили».

Оле Угрюмец мастерит маленькие кораблики. Они стоят у него на полке – чудесные шхуны и шлюпы, с полной оснасткой, сверкающие лаком и яркими красками. Работник Антон берет тебя однажды с собой на Парусный Чердак и показывает тебе эти замечательные корабли. Оле Угрюмец сидит там и шьет парус, тебе видна лишь его спина в шерстяной фуфайке да старая помятая суконная шапка, с которой он никогда не расстается.

В углу просторного чердака стоит Рюбергова Труба. Рюбергова Труба – это ревун, которым пользуются во время тумана, у него есть зеленый раструб и рукоятка, и, когда эту рукоятку крутят, раздается такой жуткий вой, что от него с ума сойти можно.

– А Оле Угрюмец от Рюберговой Трубы с ума сошел?

– Оле Угрюмец не сумасшедший, он просто со странностями. А сделался он таким потому, что от него жена сбежала. Когда это случилось, он на время и правда лишился рассудка.

– А что такое рассудок?

– Ну, это то, чем мы думаем.

– А Оле Угрюмец все время думал про свою жену?

Тетя Нанна складывает губы трубочкой и дует тебе в лицо:

– Да!..

Однажды Антон принес тебе два кораблика – это был подарок от Оле Угрюмца! Ты пришел в неописуемый восторг и отправился на Парусный Чердак поблагодарить Оле. Он ничего не сказал в ответ и даже не взглянул на тебя, но все его заросшее щетиной лицо расплылось в широкой улыбке.