Текст книги "Особое мнение (Сборник) (ЛП)"

Автор книги: Филип Дик

– Я доберусь до Фишера – если, конечно, вы дадите «добро», – тихо-тихо проговорил Сакстон. – Ради вашей безопасности. Он узурпировал президентскую власть. Наш законный президент – Юницефалон 40-Д, и всем известно, что Фишер вывел его из строя.

– Нет, – пробормотал Ада. – Не надо. Убийство – это не по мне.

– Это не убийство, – твердо сказал Сакстон. – Это акт самозащиты. Так вы защитите себя, своих жен и детей.

– Возможно, вы и правы, – вздохнул Ада. – Но я все равно не могу на это пойти. По крайней мере пока не могу.

И он развернулся и, пошатываясь, пошел обратно в кабинет, где его ждали Рэгз Парк и доктор Ясуми.

– Мы все слышали, – сказал ему Ясуми. – Но не унывай. Эта женщина страдала манией преследования, с параноиками такое часто случается. А поскольку терапии она не получала, гибель была неизбежной. Так что не вини никого – ни себя, ни мистера Сакстона.

Ада отозвался:

– Когда-то я любил ее…

Печально перебирая струны гитары, Парк что-то напевал себе под нос. Возможно, он разучивал балладу про освобождение из тюрьмы Джима Брискина.

– И я бы на твоем месте последовал совету мистера Сакстона, – сказал доктор Ясуми. – Тебе нужна круглосуточная защита.

И он похлопал Ада по плечу.

Тут подал голос Рэгз:

– Мистер Ада, а я балладу-то сочинил, да. Про…

– Не сейчас, – грубо прервал его Ада. – Сейчас я не в силах ее слушать.

Он хотел остаться один. Хотел, чтобы эти двое вышли и оставили его в покое.

Возможно, имело смысл сопротивляться. Контратаковать. Доктор Ясуми так и сказал. Теперь то же самое говорит Сакстон. А что посоветует Джим-Джем? Он человек умный… а он скажет: нет, убийство – не наш метод. Я знаю, что именно так он и ответит. Потому что я знаю, что он за человек.

И если он скажет – нет, нельзя, я не буду ничего делать.

Доктор Ясуми меж тем выдавал Парку инструкции:

– Пожалуйста, спойте балладу о вон той вазе с гладиолусами, которая на шкафу стоит. Спойте, что она поднялась и зависла в воздухе. Давайте, начинайте.

– Слушайте, ну разве про такое баллады поют? – удивился Рэгз. – И вообще мне вот мистер Ада другое задание выдал, вы ж сами слышали.

– А это я вас тестирую, – проворчал доктор Ясуми, – с разрешения мистера Ада!

* * *

Макс Фишер смерил недовольным взглядом своего кузена генерального прокурора:

– И что? Ничего у нас не вышло.

– Нет, Макс, не вышло, – согласился Леон Лэ. – На него профессионалы работают. Он же не сам по себе, как Брискин, у него целая корпорация.

Макс угрюмо проговорил:

– Я как-то книжку читал, и там было про то, что, если трое чего-то не поделили, двое обязательно объединятся против третьего. Это, типа, неизбежно происходит. Вот и со мной то же самое: Ада и Брискин задружились, а я тут один кукую. Надо бы нам их рассорить, Леон. Переманить кого-нибудь одного на нашу сторону. Брискину я когда-то нравился, кстати. Он просто методы мои не одобрял – это да.

Леон покачал головой:

– А ты подожди, пока до него дойдут вести про покушение Зои Ада, как она бывшего мужа пыталась укокошить. Брискин, вот увидишь, не придет в восторг.

– То есть ты думаешь, что его на нашу сторону переманить нельзя?

– Да, Макс, я именно так и думаю. Ты сейчас в его глазах злодейский злодей. Так что забудь про переманивание.

– Мне тут в голову одна мысль пришла, – проговорил Макс. – Такая еще… смутная мысль. В общем, думаю я вот что: а не освободить ли мне Джим-Джема? Вдруг он после этого проникнется ко мне благодарностью?

– Ты что, с ума сошел? – удивился Леон. – Как тебе только в голову могло такое прийти? На тебя совсем не похоже…

– Не знаю, – простонал Макс. – Однако ж пришло!

А Себастьяну Ада Рэгз Парк сказал:

– Эт самое, мистер Ада, сочинил я балладу, вот. Все как доктор Ясуми советовал. Прям про то, как Джим-Джем на свободу выходит, эт самое, да. Хотите послушать?

Ада не хотел, но кивнул:

– Давайте, начинайте.

В конце концов этот кантри-певец у него на зарплате, отчего бы и не послушать, раз все равно уплачено?

Рэгз взял аккорд и запел:

 
Джим-Джем Брискин в тюрьме страдал,
За залог беднягу никто не выкупал!
А кто виноват? Ты, Макс Фишер!
 

Рэгз прервался и пояснил:

– «А кто виноват? Ты, Макс Фишер!» – это припев, да.

– Мы поняли, – покивал Ада.

 
Господь к Максу пришел, сказал: «Макс, я сильно зол!
Ты бросил в тюрьму человека, по пути зла ты пошел!
А кто виноват? Ты, Макс Фишер!» – наш господь сказал.
Бедный Джим Брискин, ты права его нарушал!
А кто виноват? Ты, Макс Фишер! Вот что я вам скажу,
Господь наш поднял длань: «Тебя я в ад провожу!»
Покайся, покайся, Макс Фишер! Иди прямым путем:
Иди к свету, а Джим-Джем пусть будет освобожден!
 

Рэгз пояснил Ада:

– А сейчас я спою про то, что дальше случилось, потому как это еще не все, да.

И он прочистил горло и завел следующий куплет:

 
Макс Фишер к свету пришел,
Звонит прокурору: «Леон Лэ, я от зла отошел,
Прикажи повернуть тот ключ,
Дверь открыть и в тюрьму впустить солнца луч!»
Так Джим Брискин вышел из тюрьмы,
Дверь ее открылась, и нет больше тьмы!
 

– Ну вот и все, – радостно сообщил Рэгз. – Ну это, знаете, такая песня на манер рабочей, ее громко поют. Ну или спиричуэлз, когда еще ногами притопывают. Вам понравилось?

Ада взял себя в руки и сумел кивнуть:

– Да. Неплохо. Все хорошо.

– Сказать мистеру Камински, что вы одобрили это для эфира на КУЛЬТУРЕ?

– Скажите, – с отсутствующим видом отозвался Ада.

Ему было все равно. Смерть Зои очень его расстроила и легла тяжким грузом на душу. Он мучился чувством вины: ведь это его телохранители застрелили ее. А то, что Зои страдала расстройством психики, что пыталась убить его – это уже не важно. Человеческая жизнь – это человеческая жизнь, а убийство – это убийство.

– Так, – вдруг сказал он Рэгзу. – Я хочу, чтобы вы сочинили еще одну песню. Прямо сейчас.

Рэгз сочувственно отозвался:

– Я даже знаю про что, мистер Ада. Балладу про горькую гибель вашей бывшей жены Зои. Я об этом уже подумал и все сочинил. Слушайте:

 
Жила-была дама, прекрасная, как звезда,
Душой бродила туда и сюда,
Красивей ее на всем свете не сыскать,
Душа ее знает, кто приказал ее жизнь отнять.
Не родня ее убила, о нет,
То был Макс Фишер, злой президент…
 

Ада перебил:

– Не надо оправданий, Рэгз. Это я во всем виноват. Не надо все сваливать на Макса, я не хочу делать из него мальчика для битья.

Доктор Ясуми до того тихонько сидел в углу, но тут вдруг подал голос:

– А еще вы слишком хорошо отзываетесь о президенте Фишере в ваших балладах, Рэгз. Вот в этой, которая про освобождение Джим-Джема, вы прямо так и поете: мол, Макс Фишер сменил этические установки. Нам такого не надо. Нужно сочинить песню, из которой станет понятно: это благодаря мистеру Ада Джим-Джем вышел из тюрьмы. Вот, Рэгз, послушайте, я кое-что сочинил.

И доктор Ясуми продекламировал:

 
Джим-Джем более не сидит в тюрьме.
Старый друг Себастьян освободил его.
Джим благодарен,
Он исполнит свой долг.
 

– Ровно тридцать три слога, – скромно потупился доктор Ясуми. – Это традиционное японское стихотворение в жанре хайку. Рифм там нет, как у вас в балладах, зато нужно обязательно раскрыть тему – прямо как в данном случае. – А Рэгзу он сказал: – Переделайте мое хайку в балладу. Ну, как вы привыкли: с рифмой, куплетами, припевом – ну вы меня поняли.

– Насчет тридцати трех слогов я все понял, небось считать умеем, – мрачно отозвался Рэгз. – Но вообще-то я, эт самое, человек творческий. Мне, эт самое, обычно не говорят, про что петь, эт самое. – И он развернулся к Ада. – Я не понял, мистер, на кого работаю. На вас или на него? Вроде как не на него, не?

– Делайте, как он говорит, – пожал плечами Ада. – Он человек большого ума.

Рэгз расстроенно пробормотал:

– Ну ладно… Только, по правде сказать, не такого отношения я ждал, когда контракт подписывал…

И он мрачно уплелся в угол сочинять новую балладу.

– А вам что здесь занадобилось, док? – прямо спросил Ада.

– Посмотрим, – уклончиво ответил Ясуми. – Хочу проверить свою теорию насчет пси-способностей этого куплетиста. Возможно, она верна. А возможно, и нет.

– Я смотрю, вы полагаете, что Рэгз должен очень четко выражать заданные мысли, – прищурился Ада.

– Да, – покивал доктор Ясуми. – Точно и четко, как в юридическом документе. Вы, главное, не спешите. Если я прав – оно себя само собой обязательно проявит. А если нет – все это не имеет ровно никакого значения.

И он ободряюще улыбнулся.

В офисе президента Макса Фишера зазвонил телефон. На том конце провода послышался взволнованный голос генерального прокурора, в смысле, кузена:

– Макс, я тут поехал в федеральную тюрьму, ну, где Джим-Джем сидит, хотел поговорить насчет того, чтобы снять с него обвинения, ну, как ты хотел… – Тут Леон примолк. – В общем, Макс, его там больше нет.

Леон явно нервничал.

– Как это – нет? – удивился Макс – он действительно не сердился, а пытался понять, что происходит.

– Да тут Арт Хевисайд, адвокат Ада, поработал. Не знаю еще, что он там раскопал – мне нужно поговорить с окружным судьей Дейлом Винтропом. Это он подписал ордер об освобождении час назад. У меня уже назначена встреча с Винтропом. Я с ним пообщаюсь и тебе перезвоню.

– Задери меня тысяча чертей, – протянул Макс. – Мы опять опоздали!

И он повесил трубку и поднялся на ноги – предстояло многое обдумать. Что такого Ада от Брискина нужно? Непонятно, ничего не понятно…

И тут он сообразил – ну конечно! КУЛЬТУРА! Джим Брискин должен появиться на канале КУЛЬТУРА!

Он тут же включил телевизор, но со вздохом облегчения увидел там не Брискина, а какого-то исполнителя кантри, который сидел и знай себе тренькал на банджо:

 
Макс Фишер к свету пришел,
Звонит прокурору: «Леон Лэ, я от зла отошел,
Прикажи повернуть тот ключ…»
 

Макс Фишер послушал и ахнул:

– Боже ты мой, а ведь так оно и было! Именно это я и сделал!

А потом подумал: странно оно как-то все получается. Какой-то исполнитель кантри на КУЛЬТУРЕ поет на всю страну о вещах сугубо конфиденциальных. Он ведь никак, ну просто никак не мог знать о том, что думает президент…

А может, он телепат? Точно, телепат. Это все объясняет.

Певец на экране как раз вовсю тренькал на банджо и распевал о Себастьяне Ада: как тот лично участвовал в освобождении Джим-Джема Брискина. А ведь это все правда, сказал себе Макс. Когда Леон Лэ приехал в федеральную тюрьму, Брискина уже вытащили оттуда благодаря усилиям Арта Хевисайда… Да уж, интересно этого малого с банджо слушать, очень интересно. Интересно еще вот что: как так вышло, что он знает больше, чем президент?

Певец как раз допел свою балладу.

Диктор сообщил:

– Это была краткая музыкальная пауза. Перед вами выступил знаменитый на весь мир Рэгланд Парк. Мистер Парк, как вам, безусловно, будет приятно узнать, теперь появляется на нашем канале каждый час с пятиминутным выступлением. Он исполнит новые баллады политического содержания, созданные специально для КУЛЬТУРЫ и записанные в нашей студии. Мистер Парк следит за поступающими новостями и черпает из них сюжеты для вдохновения…

Макс поднялся и выключил телевизор.

Это что-то вроде калипсо, понял он. Новые баллады, говорите… Господи! Тут Фишер покрылся холодным потом. А что, если Парк споет про то, что починился Юницефалон 40-Д?!

«Сдается мне, – мрачно подумал Макс, – что о чем Парк поет – то и сбывается».

Точно. Он из этих. Из псиоников.

А оппозиция использует его в своих целях.

С другой стороны, у него наверняка тоже есть пси-талант. А что? Не было б, не долез бы он до этого кресла, ох не долез…

Потом он снова сел и включил телевизор и долго смотрел в экран, пожевывая нижнюю губу и обдумывая дальнейшие действия. Но в голову, как назло, ничего не приходило… Но еще придет, успокоил он себя. Придет обязательно, и до того, как враги озарятся идеей: а не вернуть ли нам Юницефалон 40-Д…

* * *

Доктор Ясуми сказал:

– Я понял, в чем заключается пси-талант Рэгланда Парка. Хотите узнать?

– Джим-Джема выпустили из тюрьмы, и это меня интересует гораздо больше, – отрезал Ада.

Он положил трубку на рычаг и покачал головой, словно не веря своим ушам.

– Он уже едет, – сказал он доктору Ясуми. – Прямо сюда, монорельсовым поездом. Мы отправим его на Каллисто, непременно. Потому что там не действуют американские законы, и Макс не сможет его повторно арестовать.

Что ж, время строить планы! И какие!

Ада потер руки и быстро сказал:

– Так. Джим-Джема мы будем записывать на Каллисто, у нас там спутник связи есть. Поселим его в моем имении – я уверен, ему понравится…

– Его выпустили, – сухо отозвался доктор Ясуми, – благодаря тому, что Рэгз задействовал свой талант псионика. Так что вы бы, Ада, лучше выслушали меня. Потому что сам Рэгз не понимает, что за дар ему достался. И, богом клянусь, его способности вполне могут обратиться вам во вред.

Ада неохотно проговорил:

– Ну хорошо. Скажите, что вы думаете по этому поводу.

– Между импровизированными балладами Рэгза и реальностью существует причинно-следственная связь. Рэгз поет – и это происходит на самом деле. Исполнение баллады предшествует событию, но ненамного опережает его. Понимаете? Это может стать очень опасным, особенно когда Рэгз поймет, что к чему, и решит извлечь из этого личную выгоду.

– Если это правда, – задумчиво проговорил Ада, – нужно попросить его исполнить балладу про то, что Юницефалон 40-Д починили и он снова действует.

Да. Именно. А Макс Фишер снова превратится в дублера. Никчемного человечка без власти и полномочий.

– Именно, – покивал Ясуми. – Но проблема в том, что теперь Рэгланд Парк сочиняет баллады на политические сюжеты – и он быстро поймет, в чем здесь дело. Потому что, если он споет про Юницефалон, а тот и вправду…

– Вы правы, – пробормотал Ада. – Даже Парк способен сложить два и два.

И он надолго задумался. А ведь действительно Рэгланд Парк представляет собой большую опасность, чем тот же Макс Фишер. С другой стороны, Рэгз – славный малый, с чего бы ему употреблять во зло свою силу, он же не Макс Фишер…

И все равно, все равно… негоже, чтобы человек обладал такой чудовищной властью…

Доктор Ясуми сказал:

– Нужно очень внимательно следить за тем, что Рэгланд поет, какие баллады сочиняет. Тексты нужно просматривать заранее. Возможно, вам стоит лично этим озаботиться.

– Я бы хотел как можно меньше… – начал было Ада, но тут зазвонил интерком.

– Мистер Джеймс Брискин ожидает в приемной.

– Пусть проходит! – радостно воскликнул Ада. – Он уже здесь, Ито!

И Ада лично открыл дверь кабинета. На пороге уже стоял Джим-Джем с очень серьезным выражением лица.

– Мистер Ада добился вашего освобождения, – церемонно сообщил ему доктор Ясуми.

– Я знаю. Я вам очень признателен, Ада!

И Брискин прошел в кабинет, а Ада прикрыл дверь и запер ее на замок.

– Джим-Джем. – Себастьян без предисловий перешел к делу. – У нас тут проблема возникла. Огромная проблема, по правде говоря. Макс Фишер – так, ерунда. У нас тут появился человек… практически всемогущий. С абсолютной – да, абсолютной, не относительной – властью. И как меня угораздило во все это вляпаться… Кто вообще придумал нанять Рэгланда Парка?

– Вы и придумали, – бесстрастно отозвался доктор Ясуми. – А я вас предупреждал, между прочим.

– Так. Рэгзу нужно сказать, чтобы он пока ничего нового не сочинял, – решил Ада. – Это первый шаг к решению вопроса. Я сам позвоню на студию. Боже ты мой, он ведь может что угодно сочинить! Как мы все опускаемся на дно Атлантического океана! Или в космос улетаем в полном составе! Куда-нибудь подальше, на двадцать астрономических единиц! А?!

– Отставить панику, – твердо сказал Ясуми. – Вечно вы, Ада, паникуете. Лабильная у вас все-таки психика. Успокойтесь – и подумайте хорошенько.

– Да как же я успокоюсь, – возмутился Ада, – если какой-то фермер нами может, как марионетками, управлять? Да у него в руках власть надо всей вселенной!

– Не обязательно, – не согласился с ним Ясуми. – Возможно, у нее есть существенные ограничения. Пси-способности еще до конца не изучены. Они практически не поддаются лабораторным испытаниям, их невозможно тщательно отнаблюдать…

И он задумался.

Джим Брискин сказал:

– Насколько я понял…

– Вас выпустили благодаря специально сочиненной балладе, – объяснил Ада. – Я попросил ее сочинить. Она сработала, только теперь мы не знаем, что делать с певцом.

И он засунул руки в карманы и принялся ходить туда-сюда.

«Что же нам делать с Рэгландом Парком?»

В главной студии канала КУЛЬТУРА на спутнике Земли Кулон сидел Рэгланд Парк, а перед ним лежали банджо и гитара. Он просматривал новостные сводки и сочинял балладу для следующего выступления.

Джим-Джема Брискина, как он уже прочитал, выпустили из тюрьмы по приказу федерального судьи. Рэгланду такие новости пришлись по душе, и он уже хотел было сочинить что-нибудь по этому поводу, но тут же припомнил, что уже пел про это, причем не один раз. Надо что-то новенькое придумать. А ту тему он уже выжал досуха.

Из диджейской гулко, через колонки, прозвучал голос Ната Камински:

– Ну что, мистер Парк, вы готовы?

– Ага, – отозвался Рэгланд.

Он не готов, но какая разница – через минуту будет.

Хм, о чем бы таком спеть? Может, спеть про человека по имени Пит Робинсон из Чикаго, штат Иллинойс, как тот шел погожим ясным днем по улице, и вдруг на его спрингер-спаниеля напал разъяренный орел?

Нет, это же не про политику.

Хм, а как насчет баллады про конец света? Как в Землю комета врезалась. Или пришельцы напали и все захватили… А что, можно сочинить страшилку про то, как все вокруг взрывается, а людей лазерами заживо режут…

Нет, это для КУЛЬТУРЫ недостаточно интеллектуально, не пойдет.

Хм, а почему бы не спеть про ФБР? А что? Такого он еще не сочинял… ну-ка, ну-ка… Вот идут люди Леона Лэ в серых деловых костюмах, у них красные толстые шеи… у всех у них высшее образование, а в руке – чемоданчик…

И он тихонько спел, перебирая струны гитары:

 
Начальник отдела сказал: «Эй, Харк,
Ну-ка привези сюда человека по имени Рэгланд Парк.
Он никому не подчиняется
И преступлений своих не стесняется!»
 

Хихикнув, Рэгланд задумался над продолжением. Действительно, а почему бы не написать балладу про самого себя. Интересная идея, если подумать… Кстати, а почему такая мысль вообще пришла ему в голову?

Он целиком сосредоточился на балладе и потому не заметил, как в студию вошли трое мужчин в серых костюмах, с красными толстыми шеями. И направились прямиком к нему. А в руке каждый держал чемоданчик, да так, что сразу становилось понятно: да, у этого человека есть высшее образование, и чемоданчик ему носить не привыкать.

А ведь отличная баллада получается, подумал про себя Рэгланд Парк. Лучшая за все время. Он тронул струны и запел:

 
Крадучись, в темноте они подходили,
Наставили пистолеты, Парка убили,
Так свободы рупор замолчал,
Когда этот человек мертвым упал.
Однако память об убийстве будет жить,
Даже если Культуре суждено сгнить.
 

Рэгланд не успел допеть балладу. Главный агент опустил дымящийся пистолет, кивнул товарищам и сообщил в рацию на запястье:

– Передайте мистеру Лэ, что миссия завершена успешно.

Тоненький голос ответил:

– Отлично. Немедленно возвращайтесь в штаб-квартиру. Это приказ Самого.

Сам – это, конечно, Макс Фишер. Агенты ФБР прекрасно знали, кто отправил их на задание.

Когда Максу Фишеру доложили, что Рэгланд Парк мертв, он с облегченным вздохом обвел взглядом стены своего кабинета в Белом доме. Еще бы чуть-чуть – и все… Этот парень прикончил бы его. Его – и всех остальных обитателей планеты.

А ведь просто удивительно, как у нас получилось до него добраться. Все играло нам на руку – странно как-то. Почему?..

А может, у него просто пси-талант такой? Вовремя приканчивать кантри-певцов? Так подумал Макс и хитро улыбнулся.

А что? И да, не просто приканчивать, а внушать им мысль спеть балладу про собственную смерть…

Правда, теперь перед ним встала реальная проблема. Надо упрятать этого Брискина обратно в тюрьму. А это будет непросто, Ада – человек умный, наверняка он уже переправил Джим-Джема на какой-нибудь дальний спутник дальней планеты, на котором не действуют американские законы. Да уж, борьба предстоит долгая. Он, Макс, против этих двоих. И ведь они вполне могут его победить.

Он вздохнул. Ох, тяжелая же у него работа… Но ничего не попишешь, надо трудиться. И он снял трубку и набрал номер Леона Лэ.

1963

Что за счастье быть Блобелем!
(Oh, To Be a Blobel!)

Платиновая монета достоинством в двадцать долларов исчезла в прорези, прошло несколько мгновений, и аналитик пошевелился, его глаза вспыхнули приветливым, дружелюбным блеском.

– Доброе утро, сэр, – сказал он, развернув вращающееся кресло, пододвинул к себе желтый продолговатый блокнот и взял ручку. – Можете начинать.

– Здравствуйте, доктор Джонс. Вы не тот, наверное, доктор Джонс, который написал фундаментальную биографию Фрейда, это ведь было лет сто назад.

Пациент нервно хохотнул своей собственной шутке; человек обстоятельств более чем скромных, он не привык общаться с этими новомодными, полностью гомеостатическими психоаналитиками.

– Так что, – неуверенно спросил он, – мне заняться свободным ассоциированием, или рассказать сперва о себе, или что?

– Расскажите, пожалуй, сначала, кто вы такой, – улыбнулся доктор Джонс, – унд варум мих – почему вы пришли именно ко мне.

– Я – Джордж Манстер, из Сан-Франциско, строение Е-395, четвертый переход. Это – кондоминиум, построенный в 1996 году.

– Рад познакомиться, мистер Манстер. – Джордж Манстер пожал протянутую руку; ладонь мягкая, с нормальной, как у человека, температурой, пожатие – по-мужски крепкое.

– Понимаете, – сказал он, – я бывший джи-ай, ветеран войны. Потому мне и дали квартиру в Е триста девяносто пятом, по ветеранской льготе.

– А, понимаю. – Доктор Джонс еле слышно тикал, это работал счетчик подлежащего оплате времени. – Война с блобелями.

– Я сражался три года. – Манстер нервно пригладил длинные, черные, начинающие уже редеть волосы. – Я ненавидел блобелей и записался добровольцем. Мне было девятнадцать лет, я имел хорошую работу, но горел одним желанием – принять участие в священной войне, выбросить блобелей из нашей Солнечной системы.

– Хм-м, – кивнул доктор Джонс, продолжая тикать.

– Воевал я хорошо, – продолжал Манстер. – Получил две медали, дослужился до капрала, отмечен в приказе за храбрость на поле боя – я тогда в одиночку уничтожил разведывательный спутник, битком набитый блобелями; сколько их там было, мы так и не поняли, ведь это блобели, они все время сливаются, переливаются, спутываются, распутываются, и от этого в голове все запутывается…

Голос его задрожал и смолк; говорить о войне, даже просто вспоминать о ней было слишком трудно. Манстер лег на кушетку – непременную принадлежность кабинета каждого психоаналитика, – закурил и попытался успокоиться. Блобели прилетели из какой-то другой звездной системы, предположительно – с одной из планет Проксимы Центавра. Несколько тысячелетий назад они обосновались на Марсе и Титане, где занимались сельским хозяйством, и весьма успешно. Были эти существа потомками – по самой прямой линии – знакомой всем, кому она знакома, амебы; несмотря на солидные свои размеры и высокоорганизованную нервную систему, они сохранили одноклеточную структуру, передвигаясь с помощью псевдоподий, и размножались делением – остались, по сути своей, теми же самыми амебами. Встретившись с блобелем, средний земной колонист испытывал чаще всего тошноту и омерзение.

Однако омерзение – еще не причина для военных действий, война разгорелась из соображений экологических. Отдел гуманитарной помощи ООН возжелал изменить состав атмосферы Марса, сделать ее более пригодной для нужд земных поселенцев – и напрочь непригодной для блобелей, давно уже осевших на Марсе; последнее обстоятельство как-то упустили из виду. Тут-то все и началось.

Вот если бы, размышлял Манстер, можно было поменять атмосферу на половине Марса… Но от броуновского движения никуда не денешься, прошел десяток лет, и нового состава воздух диффундировал, разнесся по всей планете, причиняя блобелям неописуемые – именно так они их описывали – страт дания. Горящие жаждой мести блобели направили космическую армаду, которая опутала Землю сетью весьма высокотехнологичных спутников; высокая эта технология должна была постепенно изменить атмосферу Колыбели Человечества. До такого дело, конечно, не дошло – военное министерство ООН не сидело без дела; взлетели самонаводящиеся ракеты, спутники разлетелись в клочья – и пошло веселье.

– Мистер Манстер, а вы женаты? – спросил доктор Джонс.

Одно такое предположение заставило Манстера содрогнуться.

– Нет, сэр. И вы поймете почему, когда я закончу свой рассказ. Видите ли, доктор… – Он раздавил окурок в пепельнице. – Я постараюсь быть с вами откровенным. Я был шпионом. Боевой приказ, мне дали такое задание из-за проявленной мною храбрости. Сам не напрашивался.

– Понимаю, – умудренно кивнул доктор Джонс.

– Понимаете? – Голос Манстера срывался. – А вам известно, каким образом люди шпионили среди блобелей? С чем это было связано?

– Да, мистер Манстер, – снова кивнул доктор Джонс. – Вам пришлось пожертвовать человеческой формой и принять отвратительную форму блобеля.

На лице Манстера появилось отчаяние: он сидел, сжимая и разжимая кулаки. Доктор Джонс сочувственно тикал.

Вечером в маленькой своей квартирке на четвертом переходе Е триста девяносто пятого Манстер открыл бутылку скотча; он сидел в полном одиночестве и пил из чашки – сходить к раковине и взять из висящего над ней шкафчика стакан не было ни сил, ни желания.

Ну и какой же толк от сегодняшней беседы с доктором Джонсом? Вроде и никакого, если не считать глубокой прорехи в и без того жалких финансах. А столь жалкое состояние этих самых финансов объясняется тем, что…

Попросту говоря, половину суток Манстер был человеком, как все, а половину – блобелем, и это – несмотря на все отчаянные усилия и свои, и Ооновского госпиталя для ветеранов. Каждый день он трансформировался в эту ненавистную, войной навязанную форму. Расползался посреди своей квартиры бесформенным ошметком одноклеточного студня.

Пенсию ветеранам платили крохотную, на работу – не устроиться; подыскав себе какое-нибудь место, Манстер волновался, а разволновавшись, неизбежно трансформировался, растекался по полу прямо на глазах нового работодателя и предполагавшихся сотрудников.

Такое не очень помогает установлению тесного делового сотрудничества.

Ну вот, начинается. Стрелка часов приближалась к восьми, и Манстера охватило старое, хорошо знакомое и ненавистное ощущение. Поспешно заглотив остатки скотча, он поставил чашку на стол и тут же начал расползаться, превращаться в однородную массу.

Зазвонил телефон.

– Я не могу подойти! Бесстрастный телефонный аппарат передал этот исполненный муки вопль на другой конец провода. Теперь Манстер представлял собой нечто вроде большой лужи, прозрачного желе; перекатываясь волнами, он двинулся к безостановочно звонившему – а ведь было же ему сказано! – телефону. В нем кипело справедливое негодование – телефон, видите ли, звонит, когда и без него хлопот хватает.

Подобравшись к аппарату, Манстер выпустил псевдоподию и сорвал трубку с рычага; преобразовать вязкую, пластичную субстанцию в некое подобие голосового аппарата было сложнее.

– Я занят, – глухо пробубнил он в микрофон. – Позвоните позже.

«Позвони, – думал он, вешая трубку, – завтра утром. Когда я вернусь в нормальный человеческий вид».

В квартире наступила тишина.

Облегченно вздохнув, Манстер снова перетек через ковер, теперь – к окну, а затем сгруппировался в довольно высокий столб и посмотрел наружу. Чувствительный к свету участок внешней поверхности позволял ему – несмотря на отсутствие глазных хрусталиков – с тоской взирать на залив, на перекинувшейся через него мост Голден Гэйт, на остров Алькатрас, превращенный в детскую игровую площадку[6]6
  Прежде на этом острове была известная тюрьма, ликвидированная примерно во время написания рассказа. Теперь там не детская площадка, а заповедник.


[Закрыть].

«А давись оно конем, – думал он в отчаянии. – Жениться я не могу, да где тут вообще нормальная человеческая жизнь, если каждую секунду превращаешься в тарелку киселя. Ну удружили мне эти придурки из военного министерства…»

Тогда, во время войны, Манстер согласился на задание, даже не подозревая о постоянном эффекте; его успокоили сказками насчет «строго определенного промежутка времени», «ограниченного воздействия» и прочей чушью. Ограниченное. Манстера переполняла бессильная ярость. «Задницы бы ихние кто ограничил. Ведь прошло уже одиннадцать лет».

Дикая, непереносимая ситуация тяжелым грузом давила на его психику. Отсюда и визит к доктору Джонсу.

И опять зазвонил телефон.

– О’кей, – сказал Манстер вслух и поплыл через комнату. – Поговорить со мной захотел? – сказал он, подбираясь все ближе и ближе к аппарату; для существа, имеющего форму блобеля, путешествие было неблизким и нелегким. – Поговорю я с тобой, поговорю. А есть желание – можешь заодно и посмотреть, на что я сейчас похож.

Манстер щелкнул переключателем; теперь собеседник мог не только слышать его, но и видеть.

– Вот полюбуйся, – сказал он, выкатив свое бесформенное тело на обозрение передающей камеры видеофона.

– Крайне сожалею, что побеспокоил вас, мистер Манстер, – послышался голос доктора Джонса. – Особенно тогда, когда вы пребываете в таком, хм-м, несколько неудобном состоянии… Но я посвятил некоторое время попыткам урегулировать проблемы, связанные как раз с вашим состоянием, – продолжил гомеостатический психоаналитик после секундного молчания. – И нашел, пожалуй, решение, хотя и частичное.

– Что? – Манстер так удивился, что не сумел даже обрадоваться. – Вы хотите сказать, что медицина научилась, наконец…

– Нет, нет, – поспешно прервал его доктор Джонс. – Соматические[7]7
  Соматические – относящиеся к соме, телу – в противоположность психическим.


[Закрыть] аспекты совершенно не по моей части, вы не должны этого забывать, Манстер. Обращаясь ко мне за советом, рассказывая о своих затруднениях, вы ставили вопрос о психической адаптации…

– Сейчас я к вам приеду и поговорим. Сделав такое смелое заявление, Манстер в ту же секунду осознал полную его бессмысленность; в теперешнем состоянии ему потребовались бы дни и дни, чтобы пересечь город, доползти до кабинета доктора Джонса.

– Вот видите, Джонс, – сказал он в отчаянии, – как я живу. Каждый день с восьми вечера и почти до семи утра я все равно что заперт в этой квартире, я не способен даже приехать к вам, посоветоваться, получить помощь…

– Успокойтесь, пожалуйста, мистер Манстер, – остановил его доктор Джонс. – Вы не даете мне сообщить вам самое главное. Вы не единственный, кто находится в таком состоянии. Вам это известно?

– Конечно, – тяжело вздохнул Манстер. – Восемьдесят три человека, это стольких нас переделали в блобелей за время войны. Из восьмидесяти трех, – он знал все факты наизусть и говорил не задумываясь, – выжил шестьдесят один. Теперь есть такая организация, называющаяся «Ветераны противоестественных войн», пятьдесят человек в нее вступили, я тоже. Встречаемся дважды в месяц, хором трансформируемся…