Текст книги "Дневники казачьих офицеров"

Автор книги: Федор Елисеев

Соавторы: Павел Маслов,Михаил Фостиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Неприятный бой у села Алисы

Штабом Марковского полка разработан план для частичного наступления на село Алисы, лежащее северо-западнее Касторной верстах в 25–30, видимо, для обеспечения своего левого фланга. В операцию назначен один батальон марковцев и 2-й Хоперский полк. Марковцы должны атаковать село с юга, а хоперцы с востока.

Рано утром, в густой туман, полк переправился через мостик болотистой речонки, подступил к селу с востока и был встречен огнем красных. Заняв какое-то кирпичное одноэтажное разрушенное здание без потолка, полк ждал условленных выстрелов с юга, чтобы вместе с марковцами атаковать село. Был настолько густой туман, что в десяти шагах ничего не было видно.

Огонь красных усиливался, но «бил» впустую, так как цели им совершенно не было видно, а наше здание находилось внизу. Красные занимали опушку леса на плоскогорье над нами.

По огню можно было заключить, что красные накапливаются против нас, но где они были и где именно занимали свою позицию – из-за тумана ничего не было видно. Казаки, укрывшись, кто где мог, почти не отвечали на выстрелы, ожидая условленного сигнала марковцев.

Туман стал рассеиваться, когда прискакал казак-хоперец от командира марковского батальона с письменным уведомлением, которое воспроизвожу почти дословно. Оно было таково: «Марковцы, по неожиданным обстоятельствам, отступили назад, даже от своего исходного положения. Наша переправа позади полка уже занята противником. Полку рекомендуется пробиться на север, обогнуть противника по его тылам и выйти к своим частям западной стороной, где эта болотистая речка сходит «на нет».

Все это было более чем неприятно. Операция сорвалась, не начавшись. Я не знал положение сторон, то есть где свои и где противник. Острые мурашки пробежали по моему телу, так как полк был «отрезан».

О том, чтобы пробиться на север, потом свернуть на запад, а потом на юг, не могло быть и речи! Что там на севере?.. Какие буераки?.. Какая там сила красных?.. И где наши? «Легко это было написать, но выполнить – возможно ли?» – пронеслась горестная мысль. И одно я точно знал – надо как можно скорее «сматываться»…

Я считал, что надо вновь отбить свою переправу на востоке у красных и этим спасти положение полка.

Как нарочно, туман почти разом рассеялся, и перед нами показалась опушка леса, из которой стрелял противник. Мы были оголены почти полностью.

Казак-гонец впопыхах наглядно передал моим казакам картину отхода наших войск. Этот слух, как всегда водится в полках, быстро прошел по сотням. И по моей команде «ПО КОНЯМ!» сотни быстро вскочили в седла и инстинктивно бросились к речке, к тому месту, где казак-гонец, в поводу с конем, прошел по тонкому льду. Остановить и завернуть сотни было уже невозможно.

Туман еще застилал низины, но 250 с лишним лошадей, шарахнувшись в эту низину со своими санями, линейками и тачанками, произвели известный шум, и красные открыли сильнейший огонь из винтовок и пулеметов «на слух».

Наше отступление спас туман. Порыв пуль был настолько страшен по своей близости, что мне казалось – вот-вот будет убита моя кобылица.

Штаб полка стоял у самого сарая, а сотни стояли внизу, и при таком поспешном отступлении штаб полка оказался позади своих сотен.

Сотни, рассыпавшись, у речки спешились. С конями в поводу, карачась по скользкому чистому тонкому молодому льду, спешно двигались к противоположному берегу речки. Часть их была уже там и скрылась в узкую балку.

Выпрягая лошадей из пулеметных линеек, казаки тащили руками и линейки, и пулеметы в отдельности, боясь провалиться под лед.

Я настиг две пулеметные тачанки, из которых, под огнем красных, казаки не успели выпрячь своих лошадей. Кони запирались и боялись идти на ясный, совершенно бесснежный лед, под которым так ясно видны были подводные болотные растения. Казаки взяли их в кнуты. Лошади двинулись, поддерживаемые за поводья пешими казаками, – храпели, скользили и так боязливо шли… Молодой лед давал уже ясно свои длинные белые полосы трещин… Потом он как-то глухо треснул и… обе тачанки, с пулеметами и двумя тройками запряженных лошадей, тихо, но очень страшно начали опускаться куда-то вниз… Вода хлюпнула наверх из-под всей этой тяжести – казаки бросили лошадей и отскочили по льду в стороны.

Я стоял ещё на берегу противника, держа свою кобылицу в поводу, следил за переправой этих пулеметных тачанок и… по секундам созерцал всю жуткую картину гибели, главное, несчастных лошадей, но не гибели пулеметов и тачанок.

Лошади опустились в воду быстро, а тачанки, еще сдерживаемые льдом, опускались тихо и, дойдя до своих кузовов-лодок, остановились. Впереди них барахтались в тине запряженные лошади, погрузившись в ледяную воду с кострецами своих тел. Видны были только их холки и шеи с вытянутыми головами.

На счастье, речонка оказалась не глубокой, но очень илистой. Барахтающиеся по ее дну лошади пенили воду густой темно-коричневой водой. О спасении лошадей и тачанок не было и речи, к ним уже нельзя было подступить.

– Спасайте пулеметы! – кричу я в пространство, а сам, карачась по льду с кобылицей и с малочисленными своими ординарцами, достигаю противоположного берега.

Казаки бросили на тачанки вьючки, и ездовые, заарканив пулеметы, сумели спустить их в зады тачанок. Пулеметы были спасены. Весь полк в крутой балке. Злостный холод. Оказались раненые казаки. В лютый снежной мороз оголенные тела раненых… Не знаю, как все это было возможно выдержать человеческому организму?! Перевязывали раненых фельдшера. В полку нет и врача.

Быстро оправив сотни, полк двинулся по оврагу в сторону Касторной. А позади нас, посредине замерзшей речки, стояли недвижимы две тройные упряжки лошадей в двух тачанках… Видны были только головы лошадей. Тачанки опустились также под своей тяжестью, и видны были только верхние закрайки кузовов для ездовых казаков, когда-то на них.

Вид всего этого был бесконечно тяжелым. Так было жалко несчастных животных, брошенных нами в ледяной зимней воде. И я уже молил Бога, чтобы красные скорее подошли к речке и забрали бы их как свой трофей…

В этой неудачной операции полк потерял до двух десятков лошадей и несколько человек раненых казаков. Убитых не было.

Надломленный этой неудачей, полк вернулся в Касторную.

Молодецкая конная атака полка

В Касторной сосредоточилась вся наша дивизия. Через сутки новое наступление на север всей дивизии. 2-й Хоперский полк на левом фланге. Ему приказано занять это злосчастное село Алисы. К нашему удивлению, оно было оставлено красными, и полк занял его без боя.

Крестьяне встретили нас сдержанно, но сочувственно. Первым долгом я спросил об участи наших лошадей, затонувших в их речке с тачанками. И был счастлив, узнав, что красные извлекли их из воды.

Мы стоим в селе два-три дня. Все время идет снег хлопьями. Зима спускалась над Центральной Россией в полной своей красоте и силе. Было начало ноября.

В один из дней вьюга особенно завыла с севера. В сторожевом охранении была вся 3-я сотня со своим командиром сотником Ковалевым. Он отличный боевой офицер, которого казаки любили и верили ему, как своему родному хоперцу. При нем два пулемета. Полк стоит полностью изолированный от своих сил в Касторной, поэтому полк был всегда начеку. За 30 верст помощи ждать не приходится. Вдруг Ковалев доносит, что на село с севера движется цепями пехота красных.

Время шло к вечеру, и это показалось мне невероятным. Но когда я вышел на улицу и приказал трубачу «играть тревогу», пули уже пролетали над селом. Сомнений не было – красные подошли к селу.

Село лежало в низине. На север от него – довольно высокое плато. Полк там, у сторожевых застав.

Метель, густая метель бьет прямо в глаза. Все заволокло в природе падающим визжащим снегом пурги, и впереди ничего не видно.

Свист пуль над головами усилился. Принять бой в пешем строю – означало бы полное неведение, нудный пассив, явное наше отступление к ночи, если красные будут наступать.

По сути дела, по общей обстановке и по полной нашей изолированности и оторванности от своей дивизии и от Касторной, благоразумнее было бы просто оставить село, в котором мы держались на волоске. Но сознание, что заходит ночь, до Касторной не менее 30 верст – когда же мы туда дойдем?

Полк имел задание – бесплодно не втягиваться в бой и в случае чего отойти в Касторную.

Конечно, в высших штабах точнее знали картину всего фронта, почему и дано было полку такое пассивное задание – лучше отступить, чем драться.

Почему было дано такое задание, я узнал об этом в эту же ночь, которая могла быть роковой для полка.

Предстоящий ночной отход полка в Касторную нас не устраивал. Бездействовать было нельзя, и надо было выяснить, кто же впереди нас.

Дав сотнику Ковалеву четыре пулемета, приказал держать фронтовую позицию и действовать активно по ходу событий. С остальными четырьмя сотнями (в полку было только пять сотен) двинулся краем леса на север. Снег по брюхо лошадям. Идем в «один конь». Впереди 4-я сотня хорунжего Галкина пробивает полку дорогу. С Галкиным условился – если полк перейдет в атаку и во фланг предполагаемому противнику, он, повернув свою сотню налево, атакует одновременно то, что будет перед ним.

Главные силы со мной: около ста шашек и два пулемета на санках. Вся эта темная масса всадников, идущих в один конь по рыхлому глубокому снегу, кажется внушительной силой.

Ветер злобно завывал, словно предсказывал кому-то определенно недоброе и пушистым снегом хлопьями слепил казакам глаза.

Идя в голове, я видел только хвост сорокалошадной сотни Галкина. Что было у фронтовой сотни Ковалева, ничего не было известно и ничего не было видно, а казаки, в один конь, шли за мной не как на бой, а так, передвигаючись, не думая ни о чем. Да и вообще вся обстановка совершенно не была известна никому из нас. Была сплошная белая мгла в природе от крупных хлопьев снега.

Вдруг ветер как-то особенно порывисто дохнул с востока, мигом пронес метель и оголил перед нами всю местность. И вот в каких-либо 200 шагах у нас влево (на запад) по глубокому снегу, напрягая все свои силы, шли две длинные цепи красных на наше село. Меж ними следовали до двух десятков саней, видимо пулеметы, и до двух десятков конницы.

Как условились, казаки без команд быстро повернули каждый своего коня налево и хищно бросились на них с привычным казачьим гиком. Сотня Галкина, также без команды, повернув налево, словно стая хищных шакалов бросилась на заднюю цепь красных и достигла ее первой.

Со своими ординарцами я оказался на правом фланге трех развернутых в редкий рассыпанный строй сотен, несущихся во весь опор на красных, в снегу до животов, лошадях, но он (снег) рыхлый, молодой, мягкий, легко рассекаемый ногами лошадей и мало задерживающий карьер лошади. Эта странная и дикая скачка продолжалась не больше полуминуты, то есть чтобы карьером проскочить 200 шагов, разделяющих нас, белых и красных.

Для красных это была полная неожиданность. И только отдельные левофланговые красноармейцы успели произвести против нас несколько выстрелов. Казаки быстро врезались в их ряды с криками «Ура!», и солдаты быстро побросали свои винтовки на землю. Их пулеметы на санках еще успели повернуться кругом, чтобы открыть огонь, но быстро были окружены казаками. Все конные красные, повернув своих коней, карьером скрылись в снежной вечерней мгле. Казаки занялись «кошельками»… другие сгоняли обезоруженных в одну массу. Их пулеметы, разбросанные по полю, были еще с их «номерами». Скачу на разгоряченной кобылице и кричу-командую:

– СЕСТЬ КАЗАКАМ ЗА ПУЛЕМЕТЫ!

Казаки меня поняли. Пулеметы уже в их руках. Но я боюсь резервов красных. Возможно, что это только авангард. У меня ведь не сила, а лишь «силенка»! Кричу в пурге благим матом:

– Хоперские пулеметы вперед… Стройся к значкам!

Но казаки как будто не хотят меня понять и «увлеклись» добычей по обмундированию… Потрясая шашкой в воздухе, скачу между ними и кричу-командую:

– СТРОЙСЯ К ЗНАЧКАМ!.. К ЗНАЧКА-АМ!..

Наскакиваю на одного дерзкого рябого казака-джигутинца 5-й сотни (о нем потом), который занимался «своеволием» над пленными, и кричу ему:

– Скачи к сотнику Ковалеву, чтобы он со своею сотнею и с пулеметами как можно скорее скакал бы сюда!

Сторожевая сотня Ковалева уж сама подходила к полку и была немедленно же выдвинута вперед.

Все это продолжалось гораздо меньше по времени, чем об этом пишется. Некоторые молодецкие казаки сразу же бросились за удирающими красными конными и санками, и вот – сопровождают еще двое саней с пулеметами. Некоторые казаки уже гнали солдат к нашему селу. Нарядив для этого 4-ю сотню умного и строгого хорунжего Галкина, выстраиваю остальные сотни подальше от красноармейцев, а 3-ю сотню сотника Ковалева с пулеметами выдвинул к северу.

Но мы напрасно ждали новых красных сил. Никого кругом не было, только вьюга еще будоражила белый свет… Наши пленные густой толпой и скорым шагом двигались к селу и скрылись в его низине.

Казаки стали подбирать брошенные винтовки на свои пулеметные сани. Я еще не доверял «спокойствию» фронта, почему объезжал сотни, благодарил за молодецкую атаку и приводил полк в послушный порядок.

Под ноги моей кобылицы, занесенный снегом, попался раненый красноармеец. Казак соскочил и повернул его на спину. Передо мною открылось скуластое, темно-желтое лицо монгола. Он беспомощно открыл на меня глаза и вновь закрыл их.

– Господин полковник!.. Кит-та-ец-ц?! – вопросительно воскликнул и пояснил мне казак.

– Докончить! – коротко произнес я и поскакал дальше.

Выстрела я не слышал. «Докончил» ли его казак, или нет – я не знаю. Но это была первая жертва моего личного распоряжения за всю Гражданскую Ьойну, чтобы убить своего врага. И лишь потому, что он был «китаец». О роли китайцев в Красной армии писалось как об особенно жестоких палачах над белыми. Да и зачем это он, китаец, иностранец, пошел в Красную армию? пошел против нас, блюстителей порядка? – думали многие из нас.

После целого месяца сплошных боевых неудач, начиная с Усмани – Собакино, такой неожиданный успех сильно подбодрил казаков полка.

Не видя больше красных сил, полк вошел в село с песнями. Жители удивленно высматривали из окон. У моей квартиры стояли выстроенные в две шеренги пленные. Хорунжий Галкин скомандовал своей сотне и пленным «смирно!».

Я похвально благодарю 4-ю сотню за сноровистую атаку и в особенности храброго и гордого командира хорунжего Шуру Галкина – «наполеона». Он отличный офицер.

Моя кобылица тепло переживает радость всего полка. Она заиндевелась от пурги, и снег мягко тает на ее лощеной благородной коже. Испарина идет от всего ее большого тела, и она чувствует себя так, словно пышная, молодая женщина, сознающая свою красоту и на которую «нашел безудержный стих любви».

Спешился. Иду по фронту пленных, всматриваясь в их лица, глаза. Кто они? И вижу – все они самые обыкновенные русские солдаты старой армии. Они провожают меня робкими взглядами. Все одеты очень хорошо, почти во все новое – шинели, гимнастерки, сапоги. За плечами у них полные вещевые мешки.

Дойдя до середины строя, остановился и громко произнес:

– ЗДОРОВО, РУССКИЕ СОЛДАТЫ! – и сам взял под козырек.

– ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЕМ, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК! – отчетливо, чисто по-пехотному, по-старому, ответили они.

Меня это немного смутило – уж больно они молодецки ответили и, ответив, стали «есть глазами начальство»…

«Что это? Боязнь? Иль русская простота? Неиспорченность?» – подумал я.

– Где ваши комиссары? – спрашиваю их.

Все молчат.

– Где комиссары? – уже строго переспрашиваю.

– Они ускакали, – последовал один ответ из задней шеренги.

– Командный состав на четыре шага вперед – МАРШ! – произношу я в их гущу.

Никто не выходит.

– Где ваши командиры? – вновь строго спрашиваю.

– Тоже ускакали, – слышу ответ.

– Где тут китайцы?

Отвечают, что «китайцев среди них нет».

– А одного раненого мы нашли, – упрекаю их.

– То башкирец… мой сельчанин, – говорит кто-то из рядов.

Я вызываю его вперед.

– Сними шапку! – говорю ему.

Он снял. Его лицо было монгольское, как и того раненого, но ничего китайского. И он говорит, что «то его был сельчанин… он при нем был ранен в живот и упал… в то время наскочили казаки и… он так и не видел больше своего друга-сельчанина»…

Мне было очень больно за свою опрометчивость. Я всегда любил все «восточное, азиятское», и вот, случайностью, приказал лично «добить» именно одного из них…

Я не стал вызывать того казака, которому приказал закончить жизнь этому несчастному башкирцу… Я боялся его правды, что он «исполнил мой приказ»… В душе же я хотел успокоиться тем, что казак не исполнил моего приказа, так как я не слышал выстрела… и раненый, наверное, сам умер после тяжелого ранения в живот, а может быть, и выздоровеет… А завтра можно убедиться, проехав на то место…

Спешенные казаки окружили строй пленных. Я видел «горящие» глаза казаков на добычу. Я этого никогда не любил и не допускал.

– Господа офицеры – ко мне!

Они собрались.

– Есть ли потери в сотнях? – спрашиваю их.

Все молчат.

– У кого есть раненые? – повторяю.

Все молчат.

– Да чего же вы молчите? – строго говорю им, сотенным командирам.

– Да не знаю… у меня никого нет, – отвечает Ковалев.

– У меня тоже, – вторит ему Галкин.

Оказалось – полк не понес никаких потерь.

– Неужели так никого и нет командного состава среди вас? – спрашиваю солдатский строй красноармейцев. – Не бойтесь… Вам никому ничего не будет. Я в последний раз говорю – командиры… четыре шага вперед!

Вся эта процедура, видимо, дала веру пленным, что перед ними стоят не казаки-опричники, а что-то гораздо лучшее. Перед строем вышло три человека.

– Кто вы? – спрашиваю старшего, с бородою, лет тридцати пяти.

– Командир батальона… а эти два – ротные командиры… Мы бывшие офицеры… мобилизованные под страхом. Просим нас допросить отдельно от солдат, – говорит мне уже тихо батальонный, чтобы не слышали солдаты.

Это оказался батальон 82-го стрелкового полка 42-й пехотной дивизии 13-й красной армии. Численность батальона чуть больше 200 штыков. В нем две роты и одна рота пулеметная. Нами были захвачены все восемь пулеметов. Конные среди них – командир полка со штабом и комиссары.

Другой их батальон наступает одновременно, восточнее, верст на десять. Им сказали, что в этом селе стоит только одна конная сотня казаков, потому они и шли, хотя и цепями, но очень уверенно, чтобы иметь здесь теплый ночлег. Все это командиром батальона рассказано было нам, всем офицерам, потом, в моей квартире.

Наступали сумерки. Надо было ликвидировать вопрос о пленных. Приказал командирам сотен выстроить своих казаков против пленных – под их наблюдением «только переменить обмундирование с красноармейцами», не больше.

Это было быстро сделано. Красные командиры стояли тут же и наблюдали это «странное явление», о чем слышали иное.

Казаки принялись за дело с большой охотой. Конечно, казаки износились в своем обмундировании. На их счастье, у красноармейцев в вещевых мешках был новый запас и белья, и совершенно новых гимнастерок и штанов. Одна пара хороших сапог была только на ногах. В мешках запасной обуви не было.

Красноармейцы, эти русские солдаты, видя, как с ними хорошо обращаются казаки, сами охотно отдавали казакам то, что находили полезным дать воину действующей армии, говоря: «Да теперь это нам и не нужно».

Они были будто рады, что попали в плен и им больше не придется воевать. Я им сказал, что они сегодня же будут отправлены в Касторную и с ними там плохо не поступят.

Казаки буквально обогатились. Пленных числом было столько же, сколько было казаков в полку. Каждый казак получил полный новый комплект обмундирования, не говоря уже о том, что каждый обменял.

Мы удивились отличной экипировке пленных. В мешках был и хлеб. Их полк недавно прибыл на фронт, почему и был свеж. Казаки, полностью удовлетворенные, уже запросто и мирно разговаривали с красноармейцами.

Окончив «экипировку», я вошел в свою комнату со своими офицерами, пригласив и пленных командиров. И когда они вошли, сняли свои головные уборы, сомнений не было: перед нами стояли, по выправке, настоящие пехотные русские офицеры. Они были смущены, но уже не робели и хорошим дельным языком докладывали:

– Нас многих старых офицеров мобилизовали в Красную армию… Куда же скроешься? У каждого семья. Есть надо… А не пойдешь – возьмут в Чека. А что дальше?.. Всего можно ожидать… Только не думайте, господин полковник, что мы охотно в Красной армии! Да и красноармейцы, ведь они тоже мобилизованы. Одно жаль, что Вы плохо поступаете… Наш второй батальон такой же численности… и если Вы его атакуете – он так же Вам сдастся, как и мы.

Подойдя к столу, штабс-капитан положил передо мной большой нагрудный знак «красной звезды». «Это эмблема батальонного командира», – сказал он. Те два офицера были поручики. Все, видно, интеллигентные люди.

Потом пригласили их к столу и угостили чаем. У нас у самих ничего не было.

Уже вечерело. Вернее, уже спустилась темнота ночи. И как ни утешительно было все это слушать, но ночевать в одном селе с пленными, числом чуть превышающим нас, было нельзя. Как-никак, и пленные, и крестьяне села – все они были местные, то есть русские, мы же были казаки и пришли в эти края с далекого своего Кавказа. Освобождать или насадить ненужную им свою власть – мы не знали их мнения на этот вопрос.

Я сказал батальонному командиру, что он сам поведет своих солдат в Касторную, но под небольшим конвоем казаков.

Мы вышли к пленным. Все вышли.

– Постройте их! – говорю батальонному.

Он смело и уверенно подошел к кучкам их и скомандовал: «Стройся!» – сам же стал спиною к ним и вытянул руки в стороны, обозначив этим «линию фронта». Красноармейцы быстро вскочили со своих мест и стали строиться. Ротные командиры помогали батальонному.

Пожелав счастливого пути и новой службы правовой России, с пятью казаками-конвоирами тронул их в Касторную.

Собрав офицеров, я начертал им план, что мы к утру атакуем и 2-й батальон красных, зайдя им в тыл, с севера. С этими мыслями мы готовились к ночи, приказав накормить казаков хорошо и дать им полный отдых.

В полку теперь было 14 пулеметов системы «максим». Это считалось тогда что-то «великое» на один полк. Все они были на санях, почему передвигались быстро и неслышно. Но… мы и не ждали того, что случилось в тылу в этот день…