Текст книги "Дневники казачьих офицеров"

Автор книги: Федор Елисеев

Соавторы: Павел Маслов,Михаил Фостиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

15 июня около станицы остановился какой-то отряд казаков. Я не медля отправился к правлению и увидел своих сослуживцев, казаков нашего отдела станиц Спокойной и Отрадной, там же нашел подъесаула Козликина.[106]106
  Козликин Дмитрий Максимович – р. в 1880 г., из казаков ККВ. Великую войну начал подхорунжим 1-го Хоперского Е. И. В. Великой Княгини Анастасии Михайловны полка ККВ, произведен в офицеры за боевые отличия (1915), сотник того же полка (на 5 марта 1917 г.). В Добровольческой армии и ВСЮР, подъесаул, командир 1-го Хоперского полка в отряде Шкуро (1918), войсковой старшина, командир дивизиона 1-го Лабинского полка (март 1920 г.).


[Закрыть] Они предполагали двигаться дальше на соединение с полковником Шкуро. Указав казакам место ночлега, я пригласил Козликина к себе на квартиру, немного приодел и накормил его. Договорились, что если мне удастся собрать казаков, то я завтра на рассвете присоединюсь к ним.

Собрать казаков мне не удалось, – все работали в поле. На второй день я с шестью казаками оставил свою станицу и отправился на назначенное место. Отряд подъесаула Козликина мы там не нашли, двинулись дальше и на следующий день в восемь утра были у Георгиевского-Осетинского. На мосту уже стояла осетинская застава, выставленная по требованию комиссариата отдела. Стража, увидев казаков, вооруженных лучше, чем они, пропустила нас через мост. Пройдя крепость, мы по следам отряда около 11 часов настигли его, стоявшего на отдыхе.

Отряд состоял из лабинцев и хоперцев, были и офицеры: Лабинского полка есаул Солоцкий[107]107
  Солоцкий 1-й – казак ст. Владимирской ККВ. Окончил университет за границей. В Великой войне подъесаул 2-го Лабинского полка ККВ. После большевистского переворота член «Общества Спасения Кубани», вступившего в вооруженную борьбу с красными, руководитель восстания в Лабинском отделе, есаул, командир Лабинской бригады 2-й Кубанской казачьей дивизии Шкуро, погиб под Ставрополем летом 1918 г.


[Закрыть] и Хоперского полка подъесаул Бреус,[108]108
  Бреус Василий – из казаков ККВ. Окончил Баталпашинское городское училище, Чугуевское пехотное училище. В Великой войне подъесаул 1-го Запорожского Императрицы Екатерины Великой полка ККВ, начальник дивизионной конно-саперной команды (на 1 декабря 1916 г.).
  С весны 1918 г. в отряде Шкуро, есаул, в Добровольческой армии, командир 2-го Хоперского полка ККВ, войсковой старшина, убит в бою 14 сентября 1918 г.


[Закрыть] хорунжий Васильев и подъесаул Козликин (последний, казак Лабинского отдела, состоял у есаула Солоцкого). Лабинцев было около 500 человек, хоперцев также около 500. Они вместе с семьями вышли из станиц Отрадной, Удобной, Передовой и Кардоникской.

На следующий день утром мы двинулись на Белый Ключ, там уже находился полковник Шкуро. У него было около 500 казаков, выступивших из станиц Суворовской, Баталпашинской и Бекешевской. Люди были распределены по полкам и сотням, командирами полков Шкуро назначил: подъесаула Козликина – 1-м Лабинским, хорунжего Васильева – 1-м Хоперским, подъесаула Бреуса – 2-м Хоперским. Я получил 3-ю сотню, состоявшую из казаков станиц Удобной, Спокойной и Кардоникской. Есаул Солоцкий назначен командиром бригады.

18 июня с рассветом Лабинский полк был выслан на станицу Баталпашинскую, но она была занята дивизией кавалерии и полком пехоты с двумя батареями.

19-го и 20-го мы оставались на месте, высылая разведку на Баталпашинск, станицы Усть-Джигутинскую и Воровсколесскую; получили сообщения от разъездов, что полк пехоты и два полка кавалерии красных подошли к возвышенностям горы Пекеч и заняли их.

20 июня дивизиону 1-го Хоперского полка под командой старого полковника Удовенко (который, кажется, даже не участвовал в войне 14-го года),[109]109
  Здесь Маслов ошибается.
  Удовенко Константин Яковлевич – р. в 1862 г., из казаков ККВ, в службе с 1879 г. Окончил Ставропольское казачье юнкерское училище (1884). В Великой войне командир 3-го Уманского полка ККВ (Выс. приказ 15 ноября 1915 г.), полковник (14 февраля 1916 г.). В отряде Шкуро (июнь 1918 г.), в Добровольческой армии и ВСЮР, старший адъютант штаба 3-го Кубанского корпуса (с мая 1919 г.), Сводного корпуса (март 1920 г.).


[Закрыть] а от 2-го Хоперского полка дивизиону под моей командой поставлена задача: незаметно от противника зайти ему в тыл и, когда наши части пойдут в атаку на противника, тогда только броситься на его тылы.

Рано утром мы выступили с бивака и прошли противника, незаметно для него. Полковник Удовенко повернул свой дивизион правым плечом и направился на фланг противника. Я предупредил его, что мы не выполняем задачу и испортим все дело. Он не послушался моего совета, вывел дивизион на хребет, который прикрывал нас от противника, и обнаружил себя. Несмотря на то что перед нами была очень высокая гора, а наши головные силы еще и не появились перед позицией, он повел дивизион рысью.

Уговоры мои на него не действовали, и я был вынужден следовать на неприступную для кавалерийских атак позицию. Противник открыл по нам огонь из четырех орудий, мы усилили аллюр и подвели оба дивизиона к небольшому перевалу. В это время наши силы перешли в атаку (здесь я был контужен в левую сторону артиллерийским снарядом). Кавалерия и пехота противника стали спешно уходить на Баталпашинск, оставив своих убитых и раненых. Полковник Шкуро приказал прекратить преследование. Мы опять отошли на Белый Ключ, своих раненых привезли в Бекешевскую, а позже в Воровсколесскую, где у нас был лазарет. Противник больше не нападал на нас.

Вследствие нехватки боевых припасов штаб Шкуро решил оставить Баталпашинский отдел и перейти в Ставропольскую губернию. Вся линия железной дороги была занята противником. Из штаба дивизии я получил приказание с полусотней занять станцию Курсовка, очистить от противника железную дорогу на расстоянии одной версты и тем самым дать возможность пройти нашим частям, обозу и нашим семьям.

На рассвете я без боя занял станцию, выслал по одному взводу по направлениям к Пятигорску и Невинномысской, на телефонном и телеграфном пунктах поставил своих людей и доложил, что все готово. Как только наши обозы начали переправляться, мне сообщили, что из Невинномысской вышел поезд. Я послал взвод, охраняющий дорогу, с приказанием: если поезд пассажирский – пропустить, а если воинский – стрелять по нему. С остальными людьми я ждал поезд на станции.

Поезд мы ожидали три четверти часа, он был остановлен на станции. В нем находилось много пассажиров и около 30 солдат. Когда наша основная группа перешла железную дорогу, я получил приказание пропустить поезд и присоединиться к своим. С нами были и пленные, вечером того же дня мы их отпустили.

На следующий день, часов в десять, наблюдательные посты и разъезды донесли, что противник движется на нас широким фронтом. Штаб отряда двинул нас навстречу красным, одна сотня бросилась в атаку на два полка противника, который отступил. Ночью приказано занять село Кугульта, в нем находился батальон пехоты красных. Село до рассвета было окружено с трех сторон, и на рассвете я повел атаку в конном строю с юга, где у противника имелись окопы. Около меня на подводе следовал бомбомет. Противник, услышав лошадиный топот и стук колес, открыл ожесточенную стрельбу. Я приказал людям кричать, чтобы они не стреляли. Стрельба затихла, но нам слышна была брань в окопах, на солдат кричали «стреляйте!». Тогда бомбомет выпустил один снаряд, который разорвался в воздухе. Красные прекратили стрелять, и я с одной сотней занял выходы из села на восток.

Уже совершенно рассвело, когда на нас выскочил из села легковой автомобиль, но с такой быстротой повернул назад, что мы не могли его взять. Десять казаков были посланы его преследовать. Около самого села автомобиль остановился, два человека выскочили и спрятались в каком-то доме. Это оказались (как потом выяснилось) комиссар Плетнев и его секретарь-австриец. Окруженные нашими частями, из села никто не ушел, и весь батальон со своими начальниками и комиссаром были взяты в плен.

Того же дня, до обеда, полковником Шкуро был назначен полевой суд, который постановил весь батальон расстрелять. После обеда, часов в шесть вечера, был собран казачий круг. Шкуро много говорил о лихости казаков и сообщил, что все пленные приговорены к смертной казни. Он просил казаков отменить смертную казнь всем, кроме комиссара и секретаря, и советовался, что делать дальше с пленными.

Круг ему ответил, чтобы он сам решил, что с ними делать. Тогда полковник Шкуро обращается к пленным и говорит им: «Вы слышали, что решил казачий круг?» Пленные молчали, не верили ему и решению казачьего круга. Далее Шкуро говорит, что «круг вам простил и дает полную свободу, идите куда хотите, если кто пожелает к нам в отряд – ваша личная воля».

Два шофера ушли в Красную армию, а через семь дней прибыли к нам на большом грузовике и привезли много патронов и два исправных пулемета Максима. Остальные пленные той же ночью ушли по домам.

Весь день и ночь мы оставались в селе Кугульта, были на хуторах Хлебных и постепенно продвигались на село Донское. В нем к нашему отряду присоединились 800 молодых солдат и, кроме того, из Лабинского отдела пришел полк пяти с половиной сотенного состава с офицерами. Командиром полка был назначен я. Казаки были все молодые, кроме урядников, полк еще не участвовал в боях.

В июле мы находились в Ставропольской губернии и постепенно ликвидировали в тылу противника все его небольшие отряды.

26 июля заняли с боем село Ладожская Балка, к нам подошли части Добровольческой армии, и полковник Шкуро с начальником штаба отправился в Екатеринодар.

30 июля полк оставался в Ставрополе. Противник очень большими силами наступал из села Татарки на город, и 31-го в спешном порядке мы выступили на позицию. Здесь уже шел сильный бой, противник вел по всему фронту атаку и обстреливал наши позиции артиллерией. Я построил полк в резервную колонну. Влево от нас, в лесу, стоял 1-й Хоперский полк, две их сотни пошли в атаку. Снаряды перелетают и рвутся над нашими головами. Хоперская лава с криками «ура!» на широком намете идет на противника. Начальство ничего не предпринимает для поддержки хоперцев, а приказывает мне послать одну сотню. Противник усилил артиллерийскую стрельбу, его снаряды падают в стоящий в резервной колонне наш полк. Я отвел Полк на правый фланг позиции, 6-ю сотню выслал правее себя, две сотни спешил, а две сотни в спешенном строю оставил в резерве.

Перед нами оказался очень глубокий лесистый овраг, и красные в некоторых местах уже появились на нашей стороне. Я приказал коноводам подать коней на позиции и спешно посадил на коней две сотни, состоящие в резерве. Оставив вместо себя одного сотенного командира и приказав ему двигаться вслед за первым дивизионом, мы перешли в контратаку.

Противником, наступающим на нас, были мобилизованные красными казаки. На левом фланге нашей лавы проходила тропа через овраг, и по этой тропе я повел на рысях весь полк. Следую впереди сам, по всему фронту гремело «ура!». Шашка была у меня в руке, но затем вложил ее в ножны, – овраг с противоположной стороны был очень крутой. Двигались быстрым шагом, сначала рядами, а потом в один конь. Лес постепенно перешел в сплошные кусты, и здесь, на тропе при спуске вниз, стоял огромного роста солдат с винтовкой в руках и целился в меня.

Я ему крикнул: «Не смей стрелять!» Он опустил винтовку, но потом во второй раз прицелился, уже его штык касался головы моего коня. Опять крикнул ему «не стрелять!», солдат опустил винтовку и поднял руки вверх. Я сказал: «Ты дал мне жизнь, вот и я тебе дам, стань около меня». За мной следовал командир 1-й сотни, люди быстро выскакивали на ровное место. Влево от нас оставалась еще цепь противника, но она уже сдавалась, не успев скрыться в лесу.

Первую группу казаков повел в атаку командир 1-й сотни, вторую группу адъютант полка, а всех остальных вел я сам. Остались 10 человек – собрать пленных, и один бомбомет. С налета я занимаю село Татарка, берем там два тяжелых автомобиля: на одном два пулемета, а на втором – орудие.

Мы были отрезаны от своих частей. Я бросил две сотни на прорыв, но казаки были молодые и не смогли выполнить задачу. Я не решился делать второй прорыв, чтобы не погубить весь полк, и быстро оставил Татарку. По руслу двинулся к Кубани, обошел Сенгелеевское озеро и на второй день к двум часам ночи подошел с западной стороны к Ставрополю.

Когда полковник Шкуро получил мое сообщение о прибытии полка, он, не медля ни минуты, вызвал меня к себе. Не спрашивая, где я был с полком, он набросился на меня, «почему я сбежал с полком из боя?». Тогда я доложил, как полк пошел в атаку, взял в плен 110 человек красных и одно орудие, которое я отослал под конвоем казаков. Шкуро говорит, что это взяли хоперцы. Я сообщил ему, что хоперцы прибыли позднее, я сам с полком пошел в атаку, во время атаки убит полковой адъютант. Шкуро открыл карту, и на карте я ему указал путь следования полка. Он внимательно выслушал меня и сказал: «Возвращайся в полк».

Около десяти дней мы находились в районе Ставрополя, заняли гору Недреманую, того же дня заняли село Татарка и станцию Невиномысская. Противник по всему фронту отходил на село Петровское.

Есаул Бреус случайно свалился с лошади, получил растяжение в подъеме правой ноги и целый месяц не находился в строю. Я исполнял обязанности командира 2-го Хоперского полка. В Татарке мы оставались несколько дней, бросали нас везде, где только была потребность.

…2 сентября мы стояли в Петровском, туда прибыл командующий группой полковник Улагай и приказал мне следующее: выделить из полка всех лабинцев, а с хоперцами вернуться в село Татарка, там полковник Шкуро организует партизанский отряд с задачей очистить Хоперский полковой округ от красных. Выполнив приказание, того же числа поздно вечером я с хоперцами прибыл на место назначения. Шкуро вызвал меня и просил дать ему 12 строевых лошадей для двух орудий и вторично еще четырех лошадей для походного телеграфа. Эти лошади будут либо возвращены, либо он получит новых лошадей от управления Баталпашинского отдела. Казаки с радостью отдали своих собственных лошадей, на которых пробыли войну 1914–1917 годов. Это пример жертвенности казаков.

До девяти часов утра 4 сентября наши приготовления были закончены, и мы перешли в Дворцовые хутора, там и обедали.

2-й Хоперский полк состоял из четырех сотен и взвода офицеров – штабного кадра будущих Карачаевского и Черкесского полков. В два часа полк выступил на станцию Курсовка и на полпути от станции был встречен двумя бронепоездами красных, которые нас обстреляли из легких орудий. Наша батарея открыла по поездам огонь из двух горных орудий. В бою одно из них было испорчено, но бронепоезда оставили нас и отошли на станцию Суворовская.

До шести часов вечера мы оставались на месте, а с наступлением темноты перешли через полотно железной дороги и к 10 вечера без боя заняли Невинномысские хутора. В хуторах был ночлег, а с восходом солнца я с двумя сотнями без боя занял станицу Беломечетскую, выставив сторожевое охранение с восточной и южной сторон, и занял мосты через Кубань и Малый Зеленчук. У станичного телефона находился урядник, который мне подробно доложил: Баталпашинская занята полком кавалерии и двумя батальонами пехоты и вечером 4 сентября там был съезд представителей от станиц и военных организаций. Сегодня в 8 часов утра все эти представители должны возвратиться по своим местам. Урядника я оставил у телефона, чтобы он продолжал выполнять советские распоряжения, дал ему двух человек для связи со мной, но предупредил: о том, что мы заняли станицу, никому ни слова.

В 8 часов утра я получил известие, что все делегаты разъехались по местам. В 9 с половиной большая группа (18 человек) была задержана на мосту Малого Зеленчука. В 9 часов утра из Невинномысской прибыл с двумя сотнями Шкуро. Задержание делегатов было произведено так, что в Баталпашинске об этом никто не узнал, но все же предположили – в Беломечетской что-то происходит.

Весь день 5 сентября мы простояли в станице, а с наступлением темноты оставили в ней одну вновь сформированную сотню и двинулись на Баталпашинск. Около 10 часов вечера подошли к аулу на левом берегу Кубани в трех верстах северо-западнее станицы. Нас встретили черкесы и подробно сообщили, какие силы красных находятся в Баталпашинске.

У Шкуро состоялось совещание, на котором я не присутствовал. Когда был решен вопрос атаковать противника, Шкуро спросил: «Кто же пойдет первым в бой?» Командир полка (есаул Бреус) сказал: «Только Маслов!» – и тогда Шкуро выразил недовольство, что вопрос решается без меня. Я явился на совет, где собралось семь человек, трое из них были черкесы. Шкуро сообщил мне подробно обстановку и сказал, что можно вести наступление через мост, а можно переправиться через Кубань, на это имеется единственный брод. И говорит мне: «Вот как ты решишь, так и будет».

Я доложил: «Думаю, что мост будет занят и, кроме того, большевики займут пехотой всю западную сторону станицы и нанесут нам большой урон. Потому перейду вброд на правую сторону Кубани и с северной стороны станицы атакую противника». Шкуро предложил мне взять два пулемета. Я вернулся к полку, приказал двум сотням: «По коням!» – и сообщил казакам решение. Шкуро пожелал нам всех благ в выполнении этой задачи.

Кубань была очень полноводной, впереди шли два черкеса, показывая нам путь. Реку перешли благополучно, но те же черкесы нам сообщили, что в двухстах шагах от переправы имеется кожевенный завод и на нем всегда находятся семь человек красных, вооруженных винтовками. Я послал семь казаков с урядником, которые без выстрелов обезоружили их.

Дивизион занял ярмарочную площадь, мы обратились к местным казакам и получили от них две линейки. Поставили на них пулеметы и с благословением Божьим повели наступление. Красные открыли убийственный огонь. Спешенная цепь без выстрелов, с криком «ура!», заняла их окопы, но почти в это самое время с тыла появились около 200 кавалеристов и решительно нас атаковали. Я приказал пулеметчикам открыть огонь по красным, конная полусотня пошла на них в атаку и преследовала шесть верст по дороге, соединяющей Баталпашинск с Воровсколесской.

С лошадьми для их охраны я оставил один взвод, а остальных казаков в пешем строю повел к центру станицы. Противник кое-где пытался нас остановить, но пулеметного огня он не выдерживал. В темноте было очень плохо видно, но мы шли смело, зная, что нас ожидают свои же казаки, и, когда начало рассветать, мы были на соборной площади.

(На этом записки полковника Маслова заканчиваются. – П. С.)

Послесловие через полвека

^{4 января 1970 года.}

Генерал В. Г. Науменко (США) – А. П. Маслову (Югославия).

<…> после получения Вашего первого письма написал в Бельгию представителю нашего Атамана Дроботу Ивану Ефимовичу письмо, просил навестить Павла Максимовича и если что ему надо, то по возможности помочь. От него получил ответ. В своем письме от 26 декабря 1969 года он пишет:

«Я Вам сообщаю, в каком состоянии находится в настоящее время Павел Максимович. Вы пишете, что он плохо видит. Он не только что не видит, но и не слышит, а в особенности несчастье, что он лишился рассудка. Он нас никого не узнает. Придешь к нему, поздороваешься, а он предлагает начать формировать отряд или предлагает идти в наступление…

А посещать, мы его всегда посещаем, также посещает и союз инвалидов.

Главное то, что он находится в приюте. Уход за стариками и больными очень хороший. Имеются сестры, которые по ночам ходят и смотрят за больными, всегда купают и переодевают в чистое белье. Я получил из Кральева от моего знакомого письмо, в котором сын Маслова просит сообщить ему о своем отце. Я ему написал, чтобы он не беспокоился. За ним уход хороший, а если скончается, то похороним с казачьей почестью. О его выздоровлении и думать не приходится, только молим Бога, чтобы принял его душу».

Я рад сообщить Вам о том, что отец Ваш не брошен казаками в Бельгии и они о нем заботятся. Мне приятно было узнать из письма Дробота о том, что Вы беспокоитесь о своем отце. Бог Вас за это вознаградит.

Далеко не у всех такие дети, а большинство о своих стариках не только не заботятся, а и думать о них не хотят.

…Я радуюсь, что в Вашем лице мы – кубанцы – имеем настоящего казака. Хвала и честь Вам. Если Вам понадобится какая справка, прошу писать мне, я всегда отвечу на Ваше письмо.

Сообщите, есть ли еще в Кральеве кто из кубанцев и вообще есть ли там русские. Пишите о себе, о своей семье…

Если вспомнит меня кто из кральевчан, передайте ему благодарность за то, что меня не забыл.

…Большое Вам спасибо за заботы о Павле Максимовиче.

<…>

Ф. И. Елисеев
С хоперцами

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

В 3-м Уманском полку. Полковник Гамалий

Я совершенно не знал черноморских станиц, в средине мая 1919 года едучи в Екатериновскую станицу Уманского полкового округа, где формировался 3-й Уманский полк, которым командовал полковник Гамалий[110]110
  Гамалий Василий Данилович – р. 1 мая 1884 г., казак ст. Переяславской ККВ. Окончил Оренбургское казачье училище (1911). В Великой войне командир сотни 1-го Уманского бригадира Головатого полка ККВ, орден Святого Георгия 4-й ст. за рейд в Месопотамию (1916), подъесаул, командир партизанской Георгиевской сотни. В Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, командир 2-го Кабардинского конного (1918), 3-го Уманского ККВ (1919) полков, в Русской Армии, на Перекопе командир конной бригады – уманцы и корниловцы (1920). В эмиграции в Королевстве СХС, Франции, умер в Лейквуде, Нью-Джерси (США) 22 ноября 1956 г.


[Закрыть] и куда я был назначен походным атаманом генералом Науменко на должность помощника командира полка.

Мне было скучно. Я был огорчен несправедливостью отозвания меня из Корниловского полка в самый разгар победного наступления на Царицын и чувствовал, что тыл – совершенно не для меня. Тишина и покой после долгого пребывания на фронте и в боях были неприятны. Они томили и клонили душу к апатии. Я чувствовал, что в тылу буду совершенно бесполезен. И сытая тихая беззаботная жизнь меня утомит своим застоем. И вот, когда я вышел из поезда на станции Крыловская, как везде на Кубани далеко отстоящей от станицы, мне сделалось неимоверно нудно…

На извозчике степью еду в Екатериновскую, направляясь прямо к площади, зная, что штаб полка должен быть где-то там. Издали вся станица утопала в цвету белой акации.

Я приятно волновался, когда подошел к двери большого казачьего дома, за которой должен быть мой старый и старший друг еще по Оренбургскому казачьему училищу с 1910 года, полковник Василий Данилович Гамалий, теперь мой командир полка. У него я должен отдохнуть душою от постигшей меня неприятности и, конечно, рассказать ему все, как «защитнику обездоленных», каким он прослыл в военном училище среди нас, младших юнкеров, будучи тогда портупей-юнкером. Спросив разрешения войти, рапортую – представляюсь по всем правилам воинского устава, а он, быстро встав со стула и обойдя свой письменный стол, не слушая рапорта, подходит ко мне, обнимает и целует в губы, произнеся:

– Ну, к чему этот рапорт? – Из штаба войска он уже знал о моем назначении в его полк.

Я хочу предъявить ему свое предписание, а он флегматично перебивает меня словами:

– Да успеешь ещё… Ты обедал? – добавляет.

Отвечаю:

– Конечно нет… я сюда прямо с поезда.

– Постой… куда бы нам пойти пообедать? – вдруг спрашивает он и… смотря в землю, думает.

Красивый, высокий, крепкий, здоровый мужчина – кровь с молоком. Очень стройный. Крепко скроенный и красиво сшитый. С могучими плечами и легкой походкой. На светлой широкой гимнастерке – офицерский Георгиевский крест и английский орден. Своим внешним видом Гамалий представлял классическую красоту казака-черноморца. Ему тогда было чуть свыше 35 лет.

Этой атлетической фигуре, казалось, не только было тесно сидеть в этой небольшой его комнатке-канцелярии, но и – неуместно. Его крупное тело требовало простора, степи, именно степи, а не гор и леса! И требовало той работы, которую нужно было держать ему на своих могучих плечах, как что-то особенное на своем гранитном фундаменте. Это была «махина», требующая физической работы, шири, мощи, может быть, безудержного разгула, и вот он – молодой и заслуженный полковник и герой – формирует в глубоком тылу полк из старых казаков и полк пеший…

Он холост, еще не устроился, вот почему и не знает – где ему обедать.

Вечером этого же дня я был представлен командиру бригады, генерал-майору Филимонову,[111]111
  Филимонов Александр Петрович – р. 14 сентября 1866 г., казак ст. Григорополисской ККВ. Окончил Киевский Владимирский кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище (1885), Александровскую военно-юридическую академию (1904), двухлетний курс археологического института и двухлетние курсы русской истории проф. С. Ф. Платонова. Атаман Лабинского отдела ККВ (июль 1911 г.), полковник. Председатель Кубанского правительства (май 1917 г.), Кубанский войсковой атаман (12 октября 1917 г. – 10 ноября 1919 г.), первопоходник, генерал-лейтенант (1918). В эмиграции в Югославии, председатель Союза участников 1-го Кубанского похода, умер в Осеке (Хорватия) 4 августа 1948 г.


[Закрыть] родному брату войскового атамана.[112]112
  Филимонов Федор Петрович – р. в 1862 г., казак ст. Григорополисской ККВ, в слркбе с 1879 г., офицером с 1881 г. В Великой войне генерал-майор, командир 2-й бригады 3-й Кавказской казачьей дивизии, командующий 4-й Кавказской казачьей дивизией (25 августа 1916 г.). Первопоходник, в Добровольческой армии и ВСЮР, в резерве чинов ККВ (1918), командир бригады – 3-й Уманский и 3-й Запорожский полки ККВ (1919). В эмиграции в Югославии, умер в Панчеве 14 января 1940 г.


[Закрыть] В черкеске и только при кинжале он прогуливался возле своей квартиры под тенистыми акациями с очень молоденькой, интересной и шустрой местной учительницей. Он не обратил никакого внимания на нас с Гамалием и постарался скорее отпустить нас от себя. В его бригаду должен войти и 3-й Запорожский полк, также формируемый, как и 3-й Уманский.

Странный прием был стушеван приятной встречей со старым корниловцем, сотником Шурой Хлусом,[113]113
  Хлус Александр Георгиевич – казак ст. Новолеушковской ККВ, в Добровольческой армии хорунжий Корниловского конного полка (1918). В эмиграции войсковой старшина, в Нью-Йорке (на 1959 г.).


[Закрыть] отчетливо представившимся мне. 26 октября 1918 года в конной атаке полка на пехоту красных под станицей У беженской под командой полковника Бабиева мы оба были ранены. Это связывало дружбой.

Получив от Гамалия месячный отпуск, выехал к себе в станицу.