Текст книги "Дневники казачьих офицеров"

Автор книги: Федор Елисеев

Соавторы: Павел Маслов,Михаил Фостиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Трагедия дроздовцев

Сводно-Хоперский полк был послан в Дебальцево. Его путь идет на запад. На узловой станции видим большое скопление железнодорожных поездов с разным имуществом «цветных дивизий» 1-го Армейского пехотного корпуса генерала Кутепова. Тут же множество саней, двуколок и разных подвод. Среди всего этого скопления перевязочных средств много солдат, десятки сестер милосердия в беленьких косынках. Нас удивило, что среди всей этой массы людей было около восьмидесяти молодых офицеров, в чистых шинелях защитного цвета и в ярко-малиновых фуражках. По цвету фуражек мы заключили, что все эти составы принадлежат Дроздовской дивизии. Они не двигались, а стояли, видимо ожидая какого-то распоряжения.

Красная конница все время нас «обходила», то есть старалась отрезать нам пути отступления. И я невольно подумал – ведь она, конница Буденного, может наскочить на эту безоружную толпу людей в таких ярких военных отличиях, как белые косынки сестер милосердия и ярко-малиновые фуражки дроздовцев, и тогда – что будет?!

Были ли это больные офицеры, или шло пополнение в полки – не знаю, но все офицеры были очень молоды летами и одеты чисто, по-тыловому, нарядно – в новых шинелях, фуражках и в невыцветших малиновых погонах.

Прошел час-другой после этого, как в полк пришло сообщение, что конница красных налетела на них, и все полонило…

По пути к Дебальцеву на какой-то железнодорожной станции встретил штаб генерала Тимановского.[248]248
  Тимановский Николай Степанович – р. в 1889 г., гимназист-доброволец в Русско-японскую войну, георгиевский кавалер, офицерский экзамен (ок. 1906 г.). В Великой войне в 13-м стрелковом полку 4-й «Железной» стрелковой бригады, орден Святого Георгия 4-й ст., Георгиевское оружие (1916), полковник, командир Георгиевского батальона в Ставке (1917). Первопоходник, командир 1-го Офицерскою Марковского полка (с мая 1918 г.), генерал-майор (12 ноября 1918 г.), командир 1-й бригады 1-й пехотной дивизии, начальник Отдельной бригады в Одессе, Румынии (январь – апрель 1919 г.), начальник 1-й пехотной дивизии (2 июня 1919 г.), генерал-лейтенант, начальник Марковской дивизии (10 ноября 1919 г.), умер от тифа на ст. Чернухин Херсонской губ. 18 декабря 1919 г., похоронен в усыпальнице Екатерининского собора в Екатеринодаре.


[Закрыть] Богатырского сложения высокий блондин. При нем несколько офицеров. Настроение их бодрое. Мне это приятно было слышать. Приятно было и видеть, как этот крупного роста генерал, достаточно молодой, дружески обращается со своими подчиненными офицерами и после короткой закуски, опираясь на свой «посох-полено», пешком выступил куда-то на юг.

Кто участвовал при отступлении в боях, тот хорошо знает психологию, что гораздо безопаснее быть на фронте в строю, чем в обозе: И при многих фронтовых неприятностях в полках нашей 1-й Кавказской казачьей дивизии, моральное состояние казаков было достаточно стойким.

Под Дебальцевом

Генерал Шифнер-Маркевич куда-то временно отлучился. За него остался начальник штаба дивизии, Генерального штаба полковник Соколовский. Жидкими лавами он держит дивизию на позиции севернее железнодорожного полотна Луганск – Дебальцево, верстах в пяти восточнее последнего.

Наступили вновь холода. Было очень снежно. Стояли настоящие декабрьские морозы. Дивизия мерзнет в снегу. Уже вечерело. Мелкая снежная завируха, называемая «крупою», назойливо била казакам в лицо. Противника мы не видели, ощущая лишь полет его пуль над головами. Почему мы стоим? – нам не было известно. В редких лавах мрачно сидел на коне и наш начальник дивизии полковник Соколовский, закутанный по глаза башлыком.

– Почему мы стоим?.. Чего мы ждем? – подъехав к нему, спросили мы с Соламахиным – командиры полков.

– Приказано… – единственным словом удостоил нас ответом наш мрачный временный начальник.

И мы, не смея нарушать «боевого приказа», отъехали к своим частям.

И вот в этот печальный, скучный, нудный морозный день со снежной завирухой «крупой», клонящийся к вечеру, когда, казалось, наша дивизия, не более 500 коней, была забыта всеми, на крупной рыси подошел вновь тот же хорунжий Мельников от моего Сводно-Хоперского полка, державший живую связь с генералом Фостиковым. Со станции Чернухина он передал словесный приказ Фостикова: «Дивизии немедленно отходить через Дебальцево, на Ольховатку. Дебальцево защищаться не будет. Его надо пройти как можно скорее, чтобы избегнуть могущего обстрела со стороны рабочих».

Мне и Соламахину хорунжий Мельников восторженно отзывается о Фостикове как о распорядительном и энергичном молодом генерале:

– Сам лично, везде!.. Сам распоряжается! И все быстро, энергично! У него полный порядок! – поясняет он.

Полковник Соламахин доволен этим отзывом о своем друге, генерале Фостикове, и говорит мне:

– Наконец-то Мише пришлось водить дивизии на местности… а то мы с ним в Петрограде, в академии Генерального штаба, водили даже корпуса… но только по картам.

Дебальцево зловеще светило бесчисленными огнями своих бесчисленных железнодорожных построек. Мы в него не зашли и пересекли многочисленные пути, раскинутые как паутина восточнее города. Два или три наших бронепоезда Добровольческой армии, как загнанные звери, фланировали на этих путях, охраняя порядок.

Я смотрел на их грозный вид в ночи, пышущий паром и лязгом колес, с суровым дыханием их паровозов, и думал: «Как они не заблудятся в этой паутине рельс?» И от их грозного вида на сердце стало приятно. Мы еще сильны – думалось тогда.

Поздно ночью дивизия прибыла в Ольховатку. Это было 16 декабря. На этом пути мы вновь столкнулись со многими пехотными частями, отступавшими, как и мы, на юг. Бесчисленные обозы двигались безостановочно. Под Ольховаткой встретили нашу 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду генерала Геймана.[249]249
  Гейман Александр Александрович – р. 26 августа 1866 г., казак ст. Геймановской ККВ. Окончил Тифлисский кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище (1885), Офицерскую стрелковую школу (1912). В Великой войне полковник, командир 14-го, 8-го, 2-го Е. И. В. Великой Княжны Ольги Николаевны Кубанских пластунских батальонов, генерал-майор (1916), начальник 3-й Кубанской отдельной пластунской бригады (1917). Во ВСЮР и Русской Армии, командир Майкопского отряда, начальник 2-й Кубанской отдельной пластунской бригады (с 15 ноября 1918 г.), генерал-лейтенант (1918). В эмиграции, умер в старческом доме в Великой Киекинде (Югославия) в 1939 г.


[Закрыть]

Наутро следующего дня она стояла густой массой своих казаков где-то вдали. Проезжая – вижу пост казаков, состоявший из так хорошо знакомых мне людей по 1-му Кавказскому полку. Они казаки станицы Новолокинской. Все крупные, сильные. Все сверстники лше годами, прихода в полк в январе 1914 года. Такая приятная встреча «в чужом краю»… Среди них, старшим, казак Птухин. Все они были в 6-й сотне есаула H.A. Флейшера[250]250
  Флейшер Николай Алексеевич – казак ст. Дондуковской ККВ. Окончил Ставропольское казачье юнкерское училище. В Великой войне есаул 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (1916). В Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, комендант Майкопа, расстрелян красными в Армавире в 1920 г.


[Закрыть]1914–1916 годов. Потом сотней командовал есаул И,Т. Бабаев,[251]251
  Бабаев Иван Терентьевич – казак ст. Усть-Лабинской ККВ. Окончил Ставропольское казачье юнкерское училище. В Великой войне войсковой старшина 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (1917). Первопоходник, в Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, в комиссии «офицерской чести» (1918). В эмиграции, умер в Греции после 1950 г.


[Закрыть] после наш сверстник подъесаул A.C. Некрасов.[252]252
  Некрасов Александр Семенович – р. в 1891 г., казак ст. Николаевской ККВ. Окончил Михайловский Воронежский кадетский корпус (1911), сотню Николаевского кавалерийского училища (1913). В Великой войне подъесаул 1-го Кавказского наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического полка ККВ (на январь 1917 г.). В эмиграции в Югославии, войсковой старшина, в Русском Корпусе, умер в Германии в 1950 г.


[Закрыть] С этими казаками пробыл в родном полку всю Великую войну. В Турции тогда много невзгод было испытано. Теперь уже конец Гражданской войны, и я вижу их все теми же «рядовыми казаками»… то есть никто из них не имеет звания, даже приказного. Это за две-то войны! Такая скромность казаков, как и… какое невнимание начальников?!

Я им об этом ничего не сказал, а только спросил:

– Не страшно быть в пластунах?

Мне всегда казалось, что в пешем строе вести бой опасно. Как бы беспомощно. То ли дело конная атака! Или конные маневры – обход ли противника или даже отход, отступление. Все можно и нужно делать быстро, сноровисто. А в пешем строе – одна медлительность, пассивность и даже опасность при отступлении. Так думал всегда конник.

– Никак нет, господин полковник! – вдруг дружески, с улыбкой отвечают они, мои родные кавказцы-сверстники. – И не страшно и спокойней даже… и меньше забот без коня, – добавляют они, рядовые казаки, участники двух долгих войн и… ничем не награжденные.

Приказ генерала Улагая

Дивизия отошла на станцию Иловайская. Вернулся генерал Шифнер-Маркевич. Здесь им получен следующий приказ от генерала Улагая:

«Всю 1-ю Кавказскую казачью дивизию свести в один полк и оставить на фронте под командой одного из командиров полков. От всех четырех полков выделить кадры и с ними двигаться на станцию Матвеев Курган, в мое распоряжение, для формирования Кубанской Армии».

Это распоряжение для нас было полной неожиданностью. Кроме того, нам казалось, что к нам должны влиться формированные на Кубани казаки, но не мы, оставив фронт, идти в тыл, на странное, и так запоздалое, формирование Кубанской армии.

Мне лично тогда показалось, что это уже неосуществимо. Но высказывать свои мысли никто не стал, когда нас, Соламахина и меня, единственных командиров полков, оставшихся в живых, вызвал к себе генерал Шифнер-Маркевич и прочитал этот странный, на мой взгляд, приказ генерала Улагая. Молчал и Соламахин, как и Шифнер-Маркевич.

– Кто из вас, господа, хочет остаться на фронте? – нарушив молчание, спросил генерал.

– Как младший в чине, как молодой шкуринец – на фронте должен остаться я, – отвечаю генералу.

– Нет, не так!.. Как младший в чине и как молодой шкуринец – полковник Елисеев должен вести кадры дивизии, а я, как старший в чине и как старый шкуринец – я, полковник Соламахин, должен остаться на фронте, – ответил мой старый друг.

Генерал Шифнер-Маркевич, умный и деликатный начальник, благородный и все ясно понимающий, он выслушал нас стоя, глядя на телеграмму Улагая, лежавшую перед ним на столике. И потом, подняв глаза на нас, ясно произнес:

– Миша, ты прав. Как старший в чине, ты должен остаться на фронте, а полковник Елисеев поведет кадры дивизии.

Мы оба взяли руки под козырек, поняв это как точное его приказание.

В телеграмме генерала Улагая сказано было: «Выделить 150 казаков на лучших лошадях и оставить их на фронте», что и было выполнено. Получилась сильная сотня. От своего 2-го Хоперского полка я назначил в нее младшим офицером есаула Жукова, недавно вернувшегося в полк. Оставил и все полковые наличные пулеметы, числом четыре, под командой сотника Дубкова.

В противовес тому, что написано потом за границей генералом Врангелем по донесениям старших его генералов-конников, что «конский состав в частях совершенно пришел в упадок», и другие невзгоды, в нашей дивизии этого не было. Конский состав дивизии, конечно, не был блестящий, но он оставался до конца хорош. Мы отступали уже по Украине, и фуража было вполне достаточно. Вот почему «выделенная сотня казаков» от 1-й Кавказской дивизии была сильна.

Что было занимательно, так это то, что казаки послушно оставались на фронте, а нам уход в тыл казался и странным, и несвоевременным. Мы еще наивно верили, что это есть наш временный неуспех…

Умный, скромный и молодецкий полковник Соламахин, не желая самообольщаться, назвал выделенных казаков с пулеметами не «полком», а «Отдельной сотней» и себя – только командиром сотни.

Генерал Шифнер-Маркевич отдал по дивизии соответствующий приказ, что «полковнику Соламахину оставаться на фронте с Отдельной сотней, войдя в подчинение генералу Фостикову, а полковник Елисеев назначается начальником кадров 1-й Кавказской казачьей дивизии, которому следовать на станцию Матвеев Курган, в распоряжение генерала Улагая».

В тот же день он со своим начальником штаба дивизии полковником Соколовским выехал поездом в Екатеринодар.

«Передайте войсковому атаману и всему Кубанскому войску, что если мы не вернемся назад, то это значит, что все мы погибли за славу и честь Кубани… А если судьбе будет угодно сохранить нашу жизнь – то сотня отойдет в Крым». Так сказал перед строем нам, уходящим в тыл, растроганный и откровенный, как и доблестный в боях, полковник Соламахин.

Распрощавшись с остающимися на фронте, во главе группы в 250 казаков двинулся к Матвееву Кургану. С нами шел и начальник всей артиллерии корпуса генерала Шкуро, полковник Сейделер,[253]253
  Сейделер Мстислав Николаевич – р. 12 июня 1886 г. в Тифлисе, сын полковника. Окончил Михайловское артиллерийское училище (ок. 1907 г.). В Великой войне капитан гвардии. Весной – летом 1918 г. начальник артиллерии отрядов Шкуро, в Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, командир 2-го Кубанского казачьего конно-артиллерийского дивизиона (октябрь 1918 г.), командир Кавказского казачьего конно-артиллерийского дивизиона (1919). В эмиграции во Франции, умер в Париже 22 ноября 1939 г.


[Закрыть] личный друг и старый соратник и Шкуро, и Шифнер-Маркевича. Он уроженец Тифлиса из военной среды, всегда в черкеске и милейший человек в жизни.

На Матвеев Курган прибыли с вечерними сумерками. Здесь происходила полная неразбериха. Везде стояли интендантские поезда и другие составы. Много было воинских обозов. При нас и воинскими чинами, и жителями расхищались казенные склады. Жители тащили главным образом сахарный песок в мешках. Никто им уже не препятствовал. Анархия была на полном ходу. Здесь мы не застали генерала Улагая.

Через коменданта станции от него получено распоряжение – двигаться на Ростов.

Мы идем на Кубань…

Переночевав, остатки дивизии двинулись на Ростов. Странно было то, что ни у кого не было радости, что мы идем в тыл. Что-то подсказывало каждому из нас ненормальность положения и распоряжений высшего командования. Но мы идем туда, куда нам приказано.

Здесь стоял уже глубокий снег… Дорога от прохода многих обозов была растолчена. Двигаться верхами было тяжело. Приспособив в упряжь для санок некоторых лошадей, привязав в седлах остальных, рысью, на полозьях, двинулись к Ростову, до которога, по птичьему полету, было шестьдесят верст.

Мы едем словно по снежной Сахаре. Если дорога была заполнена всевозможными обозами, то от дороги, сколько хватал глаз, было сплошное чистое снеговое поле.

Мы оторвались от боевой действительности и двигаемся по абсолютно мирному пространству.

Следующий ночлег был в Эривани (армянском). Чтобы войти в Ростов настоящей воинской частью, все сели вновь в седла.

Проехали несколько верст, как нагнали какую-то довольно компактную колонну саней и подвод, числом 20–25, с которой идет до одной сотни конных казаков. Впереди нее кавалерийский штандарт в кожаном чехле.

– Какого полка? – спрашиваю последние сани.

– 2-го Хоперского… – отвечает казак.

Вдруг колонна вся останавливается и ко мне спешно подходит пожилой полковник, лет пятидесяти, в шубе-черкеске и в погонах. Взяв под козырек, рапортует:

– Господин полковник!.. Полковник Якушев, с обозом 2-го разряда вверенного Вам полка, представляюсь.

: Иронию с этим нашим полковым обозом трудно было и представить. Надо было нам беспрерывно отступать от Воронежа, чтобы ровно через два с половиной месяца, 22 декабря, и уже под Ростовом, нагнать его и воочию убедиться, что «он существует в действительности»… Но от которого полк на фронте абсолютно никакой продуктовой и фуражной помощи не получал.

С ним, с обозом 2-го разряда, и полковой георгиевский штандарт, который я вижу также впервые.

– СТОЙ!.. СТОЙ!.. – командую я всей этой растянувшейся колонне конных казаков, саней и подвод, словно уставший заблудившийся странник в пути, найдя наконец что-то радостное, давно искомое, ключ своего путешествия, цель его.

Полковник Якушев старается активно распоряжаться для встречи своего командира полка, но я его останавливаю и хочу посмотреть «его отряд» в том виде, в котором застал.

У него полный порядок. И люди, и лошади совершенно не заморены. Полковой штандарт с положенным взводом казаков в надлежащем боевом порядке. Этот взвод, конечно, был все время при обозе. Лошади у них просто жирные. У казаков свежие лица. Все отлично, по-зимнему, одеты. В полном положенном вооружении. Но я заметил смущение на их лицах. Полк ведь сражался, совершил тяжелый путь отступления с боями, а они, штандартный взвод, жил, отдыхал и неплохо кормился в тылу.

– Как же Вы шли от Воронежа? Чем ориентировались?.. И знали ли, что фронт наш отходит? – спрашиваю я ласково полковника Якушева, летами годного мне в отцы.

– Да так… слухами и чутьем. Так и шли постепенно на юг. А вчера узнали, что и Вы нас нагоняете. Ну и обрадовались, – как-то смущенно докладывает он.

Выспрашивать долго не приходилось. Я немедленно же сгруппировал вокруг полкового штандарта абсолютно всех конных казаков, находившихся и при обозе, распределил офицеров. Получилась конная группа человек в 300. По временам это был уже настоящий боевой полк.

На душе у меня было очень тепло, когда я сгруппировал казаков вокруг полкового штандарта. Здесь в буквальном смысле слова со мной был весь наш 2-й Хоперский полк: со своим штандартом, с обоими моими помощниками – полковниками Тарарыкиным и Якушевым, все командиры сотен и отличный полковой адъютант хорунжий Шура Галкин. И при нас – 300 конных казаков. Это ведь тогда – сила была!

Я тогда совершенно не думал, что мы отойдем на формирование Кубанской армии в свой Баталпашинский отдел. Всем нам думалось, что где-то возле Ростова дивизия будет остановлена и возродится в своей боевой силе.

Всем нам думалось, что мы никогда не оставим Новочеркасск и Ростов. И здесь дадим достойный отпор красным.

Ведь говорилось и писалось в газетах, что под Ростовом укреплены неприступные позиции и будет дан решительный бой. Вот почему, приближаясь к городу, мы, Тарарыкин и Галкин, шли в седлах рядом, внимательно вглядывались во все стороны, пытаясь найти эти «неприступные позиции».

– Да где же они, господин полковник? – как бы с упреком громко спрашивает меня умный, но порою резкий полковой адъютант хорунжий Галкин.

– Подождите, Шура, возможно, под самым городом, – отвечаю ему, удивляясь в душе сам, что не вижу ожидаемых укреплений.

Вот уже, кажется, и сам Ростов… Хорошо укатанное шоссе явно указывает на начало города. Но и здесь никаких – ни войск, ни позиций…

Конная группа казаков в 300 человек с несколькими дюжинами саней и подвод полным строевым порядком идет по этому укатанному шоссе. Идет, идет и… уже входит в город. И нигде не видит ни одного окопа, укрепленного пункта или проволочных заграждений… Огорченные, обманутые, все мы трое крепко выругались. Мы были просто оскорблены в своей верности боевому фронту.

Генерал Врангель в своем капитальном труде пишет: «Укрепленная позиция эта существовала лишь на бумаге; значение ее было чисто «психологическое», как выразился Главнокомандующий генерал Деникин».[254]254
  Врангель П. Н. Указ. соч. Т. 5. С. 274, примечания.


[Закрыть]

На ночлег остатки дивизии расположились в городе. От коменданта города получили распоряжение генерала Улагая – двигаться в станицу Кущевскую, где ждать нового распоряжения.

Для познания психологического состояния Ростова с Тарарыкиным и Галкиным прошли на Садовую улицу – главную магистраль города. Кругом пустынно от жителей, и лишь без конца движутся по ней разные обозы. Тоска и грусть кругом…

– Господа офицеры!.. Хотите с барышнями переночевать?.. Очень миленькие они! – говорит какая-то старушка, неожиданно появившаяся из-за угла.

У меня мысли были так далеки «от разных, даже миленьких барышень», что я вначале не все понял.

– Да вы не бойтесь!.. Я вас сама к ним проведу!.. Я от них послана! – ласково заглядывая нам в глаза при свете углового фонаря на улице, говорит она.

– От кого – от них? – переспрашиваю, еще не все понимая.

– Да от барышень, господин офицер!.. Ведь и им тоже надо зарабатывать!.. Вот я и выхожу на улицу… – спокойно и деловито продолжает эта сухенькая маленькая старушка.

Мне стало жаль эту старушку, как и «ее девочек». Тыл, отвратительный тыл дохнул на меня всем своим страшным гнилым дыханием. Мы думаем «об укрепленной позиции под Ростовом» и «о завтрашнем дне», а обывательница тянет тебя «к барышням», которые «вон как хотят зарабатывать деньги на хлеб насущный»?!

– Иди, бабушка, домой… нам некогда, – грустно отвечаю ей.

В Батайске

Наутро 22 или 23 декабря кадры дивизии проходили через Тихий православный Дон-Иванович и окунулись в буквальную клоаку. Масса подвод, саней, экипажей, отдельных воинских чинов и групп, пеших и конных, шли-тянулись через мост. К югу от него чернела широчайшая буро-серая низина левого берега Дона, по которой, по всем ее дорогам, тянулись бесконечные вереницы живых существ, а кого и сколько – трудно было определить.

На левой стороне Дона снега было очень мало. Дорога разбита и вязка. Колонны подвод и саней застопориваются. Слышны везде крик и ругань. Много беженцев. «Куда они бегут? и на какое время?» – думал я.

Свернув с дороги, еще не по растолоченному полю наша колонна шла на юг, в Батайск.

Странно показалось, что навстречу нам шли кубанские конные части. Я явно вижу 1-й Екатеринодарский полк. Это были, как оказалось, части нашей 1-й Конной дивизии – резерв главнокомандующего. И мне показалось совершенно не нужным и излишним их движение «на фронт», так как чувствовалось, что никакого отпора красным дать уже невозможно.

Мы в Батайске. На вокзале я вижу терских пластунов. Это Терская пластунская бригада, идущая также на фронт. Казаки быстро высыпали из вагонов и беспричинно, праздно шатаясь, заполнили весь перрон вокзала.

Не люблю я воинских чинов, праздно болтающихся массой в общественных местах. В массе они бывают распущены, непочтительны и готовы к разному озорству. Так оно и оказалось.

Какой-то сотне не понравился обед. Казаки окружили войскового старшину Цугулиева и резко выражали ему свое неудовольствие.

– А еще на фронт нас ведете!.. А чем кормите? – зло говорит кто-то из задних рядов заведующему хозяйством Цугулиеву.

Я стою рядом с ним, и у меня по спине поползли мурашки. На фронте, на боевом фронте, таких выступлений быть не может.

Цугулиев не растерялся, доказывает им что-то и приказывает разойтись. Но это их только обозляет, они непозволительно смеются над гордым и, вижу, умным офицером-горцем. «Развал… полный развал армии», – думаю я.

«26 декабря конница Буденного почти уничтожила Терскую пластунскую бригаду, поставленную в центре Добровольцев, и опрокинула конницу Топоркова»,[255]255
  Деникин А. И. Указ. соч. Т. 5. С. 266.


[Закрыть] – пишет генерал Деникин о своем резерве. Так погибла эта Терская пластунская бригада.

На второй день, направляясь в Кущевку, на станции Батайск вижу поезд командующего Донской армией. Спешив свои кадры дивизии, прошел к поезду, чтобы узнать «положение на фронте».

Все вагоны поезда окрашены в мягкий защитный цвет, с эмблемами цветов флага Донского войска – сине-желто-красного, приятно ласкающего глаз.

– Вам что надо, полковник? – встречает меня удивленно молодой стройный войсковой старшина в гимнастерке и шароварах с лампасами.

– Я хочу знать – где проходит фронт? – отвечаю ему.

– А Вы кто таков?.. И почему Вас интересует линия фронта? – спрашивает он, печальными глазами пытливо и подозрительно осматривая меня с ног до головы.

Я назвал себя. Ему от этого стало еще печальнее, именно – печальнее. И он с упреком сказал, что «вот, кубанцы бросили фронт… его держит только Донская армия… а Вы, вместо того чтобы помочь ей, зашли только спросить, «где тянется фронт».

Мне бесконечно было жаль этого воспитанного и, вижу, благородного донского офицера. Но я же не мог ему рассказать весь путь нашего отступления от Воронежа и почему я сейчас именно здесь! Вкратце все же сказал, откуда мы идем.

Он посмотрел на мою черкеску в серебряных погонах и при добротном кавказском оружии в отделке серебром – недоверчиво произнес:

; – Вид у Вас хороший, но я боюсъ Вам верить…

От этих слов мне еще больше стало жаль его, видимо, большого донского казака-патриота. И не стал ему говорить, что обе войны проведены мной в таком кавказском мундире и оружии.

Мы холодно распрощались. Думаю, это был войсковой старшина Добрынин, начальник оперативного отдела Донской армии, за границей выпустивший очень содержательную книгу о напряжении Донского войска в Гражданской войне. Он давно умер.

И вышел я из штаба Донской армии расстроенным и оскорбленным и за родное войско, и за себя лично, что мы, кубанские полки, якобы бросили фронт.

В том печальном состоянии, в котором находился этот очень приятный воспитанный молодой штаб-офицер, он был вправе высказывать все свои обидные предположения о кубанских полках, не зная сущности. И это нисколько не относилось к нашей дивизии и ко мне лично. Место и горькое время не давали мне возможности подробно осветить ему, откуда мы появились здесь.

Совершенно незаслуженный упрек кубанским казакам делает и генерал Деникин в своем труде. Вот его строки: «Дезертирство кубанцев приняло массовый характер. Вместо того чтобы попытаться собрать части где-нибудь в армейском тылу – генерал Врангель отдал самовольно приказ об отходе «кадров» Кубанских дивизий на Кубань для формирования; и эта мера вызвала новые тяжелые осложнения. Уклонявшиеся от боя казаки и дезертиры, которых раньше все-таки смущала совесть и некоторый страх – перешли на легальное положение. Их оказалось много, очень много: за Дон, домой потекли довольно внушительного состава полки на хороших конях, вызывая недоумение и озлобление в донцах, в подходящих подкреплениях и соблазн в Кубанских дивизиях, еще оставшихся на фронте. Дома они окончательно разложились».[256]256
  Там же. С. 262.


[Закрыть]

Не входя в общую оценку этих строк, предполагаю, что генерал Деникин видел именно кадры нашей 1-й Кавказской дивизии по оставлении Ростова, так как в Батайске к нам присоединились и еще несколько десятков казаков дивизии, отошедших сюда, как отходили все. И эта конная масса до 400 конных казаков, со штандартом 2-го Хоперского полка во главе, действительно, на достаточно хороших лошадях, всякому казалась «сильным полком». Но никто из посторонних не знал, что это есть только остатки былой храброй и безумно лихой дивизии полковника Андрея Григорьевича Шкуро, его первое героическое детище с лета 1918 года, вихрем побед пронесшаяся по всей Украине далеко на запад за Днепр, потом переброшенная на главный фронт московский и с налета захватившая Воронеж! Кому все это надо было рассказать? И рассказать, что после всего этого дивизия была истощена и только по приказу командующего Добровольческой армией генерала Врангеля идет на Кубань для формирования Кубанской армии.

Несправедливость этих строк печалит душу до сих пор.

Прерывая на время свой отход, на упреки генерала Деникина «в дезертирстве» кубанских казаков, а значит, и офицеров, которых в полках, на фронте, было также очень мало, повторю его описание «о тыле Армии».

«Развал так называемого «тыла» – понятие, обнимающее, в сущности, народ, общество, все невоюющее население, – становился поистине грозным.

Чувство долга в отношении отправления государственных повинностей проявлялось очень слабо. В частности, дезертирство приняло широкое, повальное распространение. Если много было зеленых в плавнях Кубани, в лесах Черноморья, то не меньше «зеленых» – в пиджаках и френчах – наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Изворотливость, беспринципность, легкое покровительственное отношение общественности к уклоняющимся, кумовство служили им надежным щитом. Спекуляция достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партий и профессий – кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидера политической организации. Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлением обычным; целые корпорации страдали этим недугом.

Традиция беззакония пронизывала народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев – крупных и мелких. В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжающее с фронта.

Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой».[257]257
  Там же. С. 273–275.


[Закрыть]

После такой аттестации тыла армии самим главнокомандующим упрек им в дезертирстве кубанских казаков, своими конными корпусами входивших с жестокими боями даже в Саратовскую губернию, взявшими Воронеж, есть не основательный, как и оскорбительный. В разгулах, в казнокрадстве, в спекуляции фронтовое кубанское казачество, до своих кубанских генералов, безусловно не участвовало.