Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Венчана самозванцем...

– Самозванец не иерарх церкви. Марина венчана иерархами русской церкви в Успенском соборе и право развенчать ее принадлежит не королю, и не вам, ваша милость, а вселенским патриархам. Если ваша милость, отвергает ее право, остается нам только разъехаться, а там, как Бог укажет!

Сапега пришпорил коня и поскакал прочь. Жолкевский остался на месте. Сдержанность во всяких делах он ставил превыше всего. Он полагал, что на оборванной фразе Сапега не уйдет. С чем он вернется к своим людям? Так и вышло. Сапега остановил коня. Вернулся. Хмуро спросил:

– Я вернулся, ваша милость, говорить не о Марине. Что, ваша милость, мо-жет сказать польскому войску?

– Именем короля, прошу передать рыцарству: все прошлые преступления, кого это касается, амнистированы королем. Королевская казна пуста, но когда Москва будет нашей, рыцарство получит свою долю в вознаграждение за верность королю!

– Рыцарство не захочет запятнать себя изменой тому, кому оно присягало.

– Именем короля предложите названному Дмитрию Самбор или Гродно. Самбор – с его супругой, если они не пожелают разлучиться. Гродно предложите, если он разлучается с Мариной. Я все сказал!

Жолкевский повернул коня и неспешной рысью направил его к своему войску. Сапега пустил коня шагом. Он знал, что рыцарство его готово было попытаться войти в Москву, но с королевским войском сражаться не собиралось.

Богданка и Заруцкий ждали его. К своему удивлению, Сапега увидел рядом с ними Марину.

– Безрадостен мой вид, – сказал он. – Рушатся наши надежды. Приступ будет безумством. Мы утонем в нашей крови. Москва присягнула королевичу Владиславу, на ее защиту встанет королевской войско.

– До встречи с гетманом, ты не знал об этом?

– Я не верил, что гетман решится выступить против нашего рыцарства и готов пролить польскую кровь. Вам, государыня, невступно вмешиваться в ратные дела. Казачий атаман согласится, что Москву нам взять не дадут.

Заруцкий усмехнулся.

– Теперь не взять, а не промедлили бы, Москва была бы нашей.

– Не будем говорить о том, чего не произошло. Мне удалось уговорить гетмана не оставить в обиде тебя, государыня. Тебе король отдает Самбор, нашему Дмитрию-Гродно.

Марина воскликнула:

– Пусть король отдаст нашему Дмитрию Краков, а ему  я жалую Варшаву!

Богданка добавил:

– Я лучше буду служить пахарем у любого мужика, чем  смотреть из рук его величества короля Сигизмунда!

Взоры обратились на Заруцкого. Заруцкий давно разгадал переменчивый характер польского вельможи. Сапега, сам того не предполагая, развязывал руки казачьему атаману и всему казачеству. Спокойно, с иронической усмешкой поглядывая на Сапегу, сказал:

– Я всегда говорил, что дело царицы Московской, то русское дело, а не польское.

– Вот каковы союзники польского рыцарства! – воскликнул Сапега, обращаясь к Марине.

Довелось ему еще  и еще раз удивиться Марине.

– Сожалею, – сказала она, – что надеялась на польское рыцарство. Забыла я, что я не польская королева, а царица Московская, того и вам не забывать бы, польские рыцари.

Сапега вздыбил коня и пустил его вскачь к своим.

– Мы, – решил Заруцкий, – отойдем в Угрешский монастырь и поглядим оттуда, как у поляков уладится. Ежели они войдут в Москву, то поднимут на себя русских людей, тогда и качнется дело в нашу пользу!

8

Ушли от Богданки поляки, побежали от него князья и бояре. В Москве они каялись перед «седьмичисленными» боярами в своих изменах и пугали, что Вор готовится поджечь со всех сторон Москву, дабы спалить город, чтобы не достался полякам.

Пугали, чтобы выслужиться перед новой властью, а Федору Мстиславскому то и надобно. Страх перед Вором оправдывал его измену русскому делу. Он обратился за помощью к Жолкевскому. Гетман давно ожидал этого обращения. На этот раз он не собирался гоняться за Вором, покинутого Сапегой, на собирался идти в обход Москвы, ему надобно было войти в Москву, дабы приучить московский люд к пребыванию поляков в Москве.

На его условие Мстиславский ответил с полной откровенностью:

– Рад  был бы оставить польское войско в Москве, да опасаюсь московских людей. Могут поджечь город и сгореть вместе с польским рыцарством.

Этого опасался и Жолкевский, поэтому свое вторжение в Москву в своем замысле разделили на два этапа. Первый раз войти в город, пройти городом к Серпуховской заставе, пригорозить оттуда Вору, чтобы бежал из под Москвы, но не губить его, ибо в затеянной игре отводил ему место, как угрожающей силе. На втором этапе замысла войти в Москву, опять же, якобы для защиты от Вора, и посадить в столице польский гарнизон.

Ночью, обернув копыта коней пучками сена, свернув хоругви и знамена, польская конница безмолвно, раздавалось только ржание лошадей, прошла сквозь город и вышла на дорогу к Николо-Угрешскому монастырю.

Казаки Заруцкого тут же прознали, что польское войско вступает в Москву , чтобы пройти через город и ударить на казацкий стан. Заруцкий разбудил Богданку и Марину.

– Государыня! Возблагодарим Бога! Поляки вошли в Москву. Ныне все московские люди и иных городов поднимутся на короля, узурпатора твоей власти!

– Вы не смогли овладеть Москвой, теперь ищите утешение! – упрекнула Марина.

– Я не принимаю упрека, государыня! Казаки готовы были приступить к Москве вслед за польским воинством Яна Сапеги. Он изменил вам, а не казаки. Я не ушел бы из монастыря, но с королевским войском мы не в силах сражаться.  Мы уйдем, чтобы вернуться с поддержкой всей русской земли.

К рассвету, стараясь не шуметь, казачье войско вышло из монастрыя и двинулось к Серпухову. Когда войско Жолкевского, пройдя через Москву, подступило к Николо-Угрешскому монастырю, дозорные донесли, что в монастыре кроме монахов никого нет. Казаки и Вор ушли. Не составило труда догадаться, что они ушли к Серпухову. Жолкевский преследования не приказал.

Бояре ожидали, что Жолкевский, вернувшись на Девичье поле, тут же двинется в Калугу, куда Вор перебежал из Серпухова, но у Жолкевского иные были намерения. Он поставил задачей войти в Москву, тем ее поставив под королевскую власть. Он сведал, что не все бояре разделяют желание Мстиславского впустить в город поляков. Особенно опасными ему виделись те из бояр и князей, кто мог бы претендовать на русский престол, и допреж других Василий Голицын. Жолкевский придумал, как убрать из Москвы противников вступления поляков в Москву.  Москва присягнула Владиславу, отсюда вытекала необходимость посылки депутации под Смоленск с просьбой к королю отпустить на царствование в Московии королевича Владислава.

Жолкевский высказал боярам пожелание, чтобы депутация была особо представительной и имела бы в челе знатнейших русских людей. Во главе депутации он уговорил поставить Василия Голицына, от духовенства – митрополита Филарета, ибо было известно, что он противился призванию поляков в Москву. Бояре  без подсказки Жолкевского назвали князя Даниила Мезецкого, думного дворянина Василия Сукина, дьяков Томилу Луговского и Василия Сыдавнего. А всего вошло в состав посольства людей всяких чинов девяносто три человека.

Попали в сие представительное собрание Захар Ляпунов и Авраамий Палицын. Все те, кто стоял супротив призвания на престол короля удалялись из Москвы.

Мстиславский с сотоварищи дали наказ посольству, чтобы королевич Владислав крестился в греческую веру, а крещение произвел бы митрополит Филарет, прежде чем королевич  отправится в Москву.

Жолкевский проводил посольство и вздохнул с облегчением. Оставалось позаботиться о предлоге ввода польских войск в Москву. Ему было известно, что даже не все «седьмичисленные» бояре желают ввести в Москву польские войска. В этой обстановке, Жолкевский без единого выстрела выиграл баталию,   куда более значительную, чем под Клушино. Он объявил боярам, что собирается увести войско под Смоленск на подмогу королю. «Седьмичисленные» взволновались. Вор в Калуге. Калуга вдвое ближе, чем Смоленск. К Жолкевскому явился Мстиславский. Сразу же спросил:

– Верно ли, ваша милость, что вы уводите свое войско под Смоленск?

– Как же тому не быть? Надвигается зима, зимовать под Смоленском нам привычно, а зимовать нашему войску в палатках у ворот Москвы – унизительно!

– В Москве волнение! Опять тянут к Вору, а в иных городах ему вновь присягают.

– Вор, то ваша забота. Ваши люди пришли к нему на службу. Вы его породили, самим вам от него и избавляться!

– Разве мы его породили? Его привели польские люди...

– Люди, хотя и польские, но не королевские. У нас вольности. Каждый пан сам себе пан. Наши люди были в гневе за убийства их ближних.

– Мы целовали крест королевичу Владиславу. Не в его ли интересах схватить Вора? Едва, ваша милость, вы отведете войска под Смоленск, Вор тут же явится под Москвой.

– Москва имеет свое войско. Идите под Калугу, поймайте Вора!

– Ловили, да не дается в руки.

Жолкевский посуровел и встал, давая знать, что разговор окончен.

Мстиславский то же встал и произнес:

– Бояре московские и всей русской земли люди бьют челом королю, оставить польское войско, с вашей милостью, для защиты Москвы. Мы готовы его разместить в городе.

Того Жолкевский и ждал, но вида не подал, поспешил показать, что о такой возможности и не думал.

– С таким челобитьем, – ответил он, – московским людям надобно обратиться к королю. Я извещу его величество!

Александр Гонсевский, узнав о боряской челобитной, восторженно поздравил Жолкевского, заявив, что он свершил то, чего не смог свершить Стефан Баторий и объявил:

– Я готов ехать в Москву готовить размещение войска!

– Тебе Москва не внове! – согласился Жолкевский.

16-го сентября Гонсевский с квартирьерами въехал в Москву. Начали расписывать дома для постоя. Над Москвой загудел набат. На Пожар сбегались люди. Над площадью многоголосые крики:

– Ляхи берут Москву!

– Бояре – изменники!

– На плаху изменников!

Купцы торговых сотен всегда прямили Шуйскому. Они подбили людей идти к патриарху, чтобы звать Шуйского обратно на престол. Патриарх ответил:

– Пострижение царя Василия свершено не по уставу. Зовите его на царство, иначе погибель православной вере!

Гонсевский пристуал к Мстиславскому с упреками, что русские люди не блюдут договор. Мстиславский повернул дело против Шуйского.

– Это Василий Шуйский и его братья мутят народ.

Гонсевский знал о намерении короля пленить Шуйского и привезти его под Смоленск. Такого еще не бывало, чтобы полякам удалось бы пленить московского государя. Пришел и этому позору час!

Гонсевский сговорил Мстиславского перевезти Шуйского из Чудова монастыря в Иосифо-Волоколамский монастырь, а его братьев с их супругами отправить в город Белый, ближе к королевскому лагерю. Екатерине, супруге Дмитрия Шуйского, дочери Малюты Скуратова, пришлось испытать наказуемость злодеяний.

Гонсевский явился с польским конвоем к Дмитрию Шуйскому. Не мог себе отказать отыграться за свое унижение, когда был пленен царем Василием. Он велел поставить перед собой супругов. Дмитрий еще надеялся , что Москва поднимется против поляков в его защиту. Екатерина была во всем умнее своего супруга. Она приказала прислуге накрыть стол с угощением для гостей, прихватил с собой щепотку яда на погибель и гостям и себе. Не дав Гонсевскому слово сказать, поклонилась ему в пояс и молвила:

– Ясновельможный господин! Знаю, что не с добром ты пожаловал, а по нашему обычаю ты гость. Зла тебе на нас иметь не за что, удостой принять хлеб-соль, а потом уже исполнишь то, ради чего чего пришел.

Не с Гонсевским играть Екатерине в замысловатые игры. Еще в те годы, когда он правил посольство при царе Дмитрии, сказывали ему московские люди, умер Борис Годунов, посидев за трапезой со своячницей, во всем польском стане было известно, что Скопин отправлен на тот свет этой же отравительницей. Гонсевский усмехнулся и ответил:

– Не гостем званым я пришел в твой дом, а карающей десницей его величества, короля нашего. Званым пришел бы, остерегся бы принять из твоих рук чашу вина, царева невестка. Не довольно ли тебе Бориса Годунова и Михаила Скопина? А, чтобы над собой не учинила от расстройства, то обыщут тебя до нитки.

Жолнеры подхватили Екатерину под руки. Гонсевский предлжил:

– Сама отдашь отраву, или дозволишь поглядеть на твои престарелые прелести? Не всегда наказание за грехи откладывается, является наказание и неотложно.

Отдала Екатерина крупинки яда. Супругов повязали и повезли под конвоем на Смоленскую землю в город Белый.

9

Патриарх Гермоген, прознав о том, что Мстиславский и бояре призывают поляков войти в Москву, позвал к себе Мстиславского. Мстиславский на зов не откликнулся. От патриарха явился посланец и объявил боярам, что если Мстиславский к нему не придет, то патриарх придет в Думу во главе духовенства. Мстиславский понял, что выход патриарха с духовенством превратится в крестный ход и поднимет московский люд на «седьмибоярщину».

Мстиславский с боярами пришел к патриарху. Начал с увещевания:

– Гетман объявил, о том у нас и договор, что пришел оборонить Москву от Вора. Не ночевать же нашим защитникам в поле, когда Вор собирает новое войско.

Кто-то из московских людей сказал:

– Мы пойдем на Вора, а на произвол поляков оставим жен и детей?

Подступали к Мстиславскому:

– Постыдился бы, боярин! Вышел гетман на Вора, с Сапегой помирился, а Вора упустил. Догонял бы Вора в Калуге, а ему Москву захватить желательно!

Мстиславский не привык говорить на равных с горожанами, разгневался.

– Кто вы такие, что собрались, где вам быть нельзя? Я с патриархом пришел говорить! Нам нельзя нарушать крестное целование Владиславу! Его мы  общим согласием избрали царем.

– С условием, что королевич Владислав примет православную веру! – поправил боярина патриарх.

– Об этом не здесь говорить! Мы отправили к королю послов.

– Вот и подождать бы пересылки от послов, что Владислав принял причастие!

– Дело твое, святой отец, блюсти церковные дела, а в мирские дела тебе не след мешаться! Исстари ведется, что не попы правят государством.

– Исстари ведется, что священнослужители обороняют веру, а верой и царство стоит крепко. Не следует вам, боярам, веру нашу отдавать на поругание латинянам!

Александр Гонсевский, зная, что Мстиславский с боярами пошел уговаривать патриарха, пришел к нему на подмогу, не очень-то надеясь, что боярам удастся сломить упрямство патриарха. Войдя в патриаршую палату, Гонсевский с порога спросил:

– О чем спор, святейший? Не собираешься же ты отдать Москву Вору? Вижу и знаю, что ты против Вора, так о чем же спорить?

Гермоген встал, оперся на посох и сказал, не повышая голоса:

– Ложью и обманом вы надумали войти в город, а вот изыдите из него гневом Господнем!

В ночь с 20-го на 21-ое сентября 1610 года польские войска тихо, почти крадучись вошли в город. «Седьмичисленные» бояре ездили по улицам успокаивать московских людей. На строем идущую конницу бросится только безумец. Московский люд затаился. Вековечная мечта враждебного соседа свершилась. Стольный град Москва – пленена. Кремлевские святыни и сокровища, царская казна в руках поляков. Польские разъезды отсекали московский люд от кремлевских ворот.

Глава вторая

1

Польское войско без боя вошло в Москву, заняло стольный город Российско-го государства, а король все еще топтался под Смоленском.

7-го октября прибыло из Москвы посольство во главе с князем Василием Голицыным и митрополитом Филеретом. Послов ждали. С их прибытием связывали надежды занять Смоленск без боя. О Владиславе с послами спорить не собирались, а уйти в сторону разными увертками, лишь бы последовал от послов наказ воеводе Шеину открыть ворота Смоленска. Ради Смоленска, король дал послам аудиенцию в королевском шатре.

Король терпеливо, что  должно было быть расценено послами, как милость, выслушал пространную речь Василия Голицына, который просил от имени всех русских людей на царский престол королевича Владислава, не приминув указать на необходимость принятия королевичем православной веры.

Ответил за короля канцлер Лев Сапега. Ходил он не раз послом в Москву, знал московские обычаи. Упрекал он русских людей за то, что посягнули на Бо-гом данных царей, впали в разбой и смуту, утверждая, что король принес на русскую землю не меч, а мир, что он полон желания утихомирить  Московское государство. О Владиславе не было сказано ни слова.

После приема у короля, послов вывели из польского стана и разместили в шатрах на берегу Десны.

– Давить нас будут холодом, – заметил Василий Голицын.

– И голодом, – добавил Филарет.

Филарет взял Василия Голицына под руку и провел в свой шатер, давая знать остальным, что хочет остаться с главой посольства один на один.

– Князь Василий, – начал Филарет, – в чем ты видишь успех нашего посольства?

Про себя Василий Голицын видел успех посольства в том, чтобы оно не име-ло успеха. Бояре, согласившись на избрание царем Владислава, никогда не согласятся признать царем Сигизмунда. Как только Сигизмунд откажет в призвании на царство Владислава, Голицын полагал, что начнется в стране антипольское движение. Придется избирать царя из своих, а кто же обладал большим правом наследовать престол, как не Голицыны? Филарету ответил:

– Стоять нам надобно за Владислава и не отступать от условия, чтобы он перешел в православную веру.

Филарет, опасаясь, что Василий Голицын не устоит перед домогательствами панов, решил его укрепить.

– Владислава на царство король не даст, иначе сегодня поспешил бы объявить о своем согласии. На московский престол король метит себя. Если мы под-дадимся будем прокляты навеки. А будем стоять до смерти, русские люди придут к согласию избирать своего царя. Не на тебе ли, князь сойдется надежда русских людей? На тебе, князь!

– Не заносился я столь высоко! – ответил Голицын.

– Мимо тебя, князь, некому русскую землю оберечь и православную веру защитить. И ты это знаешь!

На 15-ое октября был назначен первый съезд послов и королевских комиссаров. Лев Сапега сразу же дал понять, что имеет дело не с равноправными представителями равноправного государства, а с челобитчиками, которые пришли испрашивать королевские милости. Не упомянув о Владиславе, сразу же спросил:

– Когда Смоленск откроет ворота и впустит королевское войско?

Голицын, поглаживая бороду, оглядел с удивлением своих сотоварищей, и ответил:

– Что за спрос  о Смоленске? То не к нам спрос, а к нашему государю, коего мы избрали всенародно, к Владиславу царю всея Руси. Мы же просим, чтобы наш великий государь пожаловал нас и шел бы, не мешкая, в Москву, чтобы его великие государства будучи безгосударны, не пустели бы и не разорялись. Митрополит Филарет с нами, чтобы привести королевича Владислава в православную веру, а Москва встретит царя Владислава вселюдно при звоне всех колоколов.

Ян Потоцкий вскипел от возмущения.

– Как это не говорить о Смоленске? О чем же тогда говорить? – Обращаясь к Льву Сапеге, добавил: – Неужели гетман дал обещание отправить в Москву  с этой депутацией королевича Владислава?

– Гетмана здесь нет и у него не спросишь, а я вижу, что послы лгут. С нами здесь король, а с ним власть королевская, а не гетмана!

Поднялся Филарет и твердо сказал:

– Послы не лгут, а лгут, ваши милости! Гетман привел к присяге королевичу Владиславу московских людей прилюдно и открыто!

– Отче! – остановил его Лев Сапега. – Когда духовные лица вмешиваются в светские дела – выходит несуразица. Гетман не мог  приводить к присяге королевичу Владиславу московских людей, это московские люди от своих беспорядков захотели присягать королевичу, то дело московских людей. А вы, не имея согласия короля и согласия королевича, требуете, чтобы Владислав был отправлен с вами в Москву. Помилуйте! Такое дело не может свершиться без сейма!

– Гетман... – начал было Голицын, но его оборвал Лев Сапега.

– Оставим гетмана! Гетман в Москве, а вы здесь у короля. Здесь – власть короля. Король спрашивает, как же так, московские послы просят отпустить в Москву королевича, а его отцу не хотят открыть ворота Смоленска?

Долго еще изощрялись королевские комиссары в поисках доводов, что надо прежде всего открыть ворота Смоленска. Послы стояли на своем. Пришли они, дескать, не ворота Смоленска открывать, а за королевичем, который избран царем. Лев Сапега прервал переговоры, сославшись, что должен известить короля об упрямстве московитов. Послов отвезли в их стан.

Кропил землю мелкий и холодный дождичек. Темень. Вдалеке, там, где рас-полагалось польское войско, обложившее городские стены, перемигивались огоньки костров.

И послам, чтобы согреться пришлось развести костры. Голицыну отсыскали походную жаровню и поставили в его шатер. Голицын пригласил к себе Филарета.

– Будем стоять на смерть! – сказал Голицын.

Филарет перекрестился.

– На мне крест, и я готов к любым  гонениям иноверной латыни.

23-го октября вновь состоялся съезд послов с королевскими комиссарами. И опять все сошлось к требованиям польской стороны, чтобы московское посольство повелело смольнянам своей властью открыть ворота.

Закончилось все резкими словами Льва Сапеги:

– Довольно! Поговорили! Конец препирательствам, конец и Смоленску. Падет его пепел на ваши головы!

2

Жолкевский спешил обустроить пребывание польского войска в Москве, чтобы отбыть под Смоленск, пока не пришло известий от посольства, которые встревожат московских бояр.

Захар Ляпунов опередил его. Он успел дать знать брату Прокопию о чем послы спелись с поляками, а от себя добавил, что король вовсе не собирается присылать сына в Москву, а сам вознамерился сесть на московский престол и заграбастать под себя всю русскую землю. Прокопий не замедлил повестить о том московский люд.

То, чего опасался Жолкевский, вступая в Москву, исподволь накапливалось, предвещая взрыв. Потому и спешил он в Смоленск, надеясь уговорить короля дать на царство в Московии Владислава. Король, зная, что Жолкевский собирается покинуть Москву, назначил своим наместником в Москве Гонсевского и возвел его в боярство, не имея на то никакого права. И король и Гонсевский не хотели видеть того, что видел Жолкевский, не хотели слышать нарастающей подземным гулом опасности.

Мстиславский, узнав, что Жолкевский собирается в отъезд, примчался к нему в страхе и чуть ли не возопил:

– Ваша милость, пан гетман, пощади наше сиротство! До сих пор мы не знаем, когда прибудет наш Богом избранный государь Владислав, а ты собрался уходить! Только ты, гетман, можешь успокаивать народ, только при тебе не дойдет до ссоры между польским войском и московскими людьми. Поляки задорны. Некому будет держать их в узде.

Жолкевский невысок ростом, жилист, поворотлив и в свои шестьдесят лет. Мстиславский высок, тучен, розовощек, борода по пояс. Жолкевскому смешно было глядеть на плаксивое лицо первейшего московского боярина и слушать его жалкие причитания. Вообразила эта туша, что поляки пришли в Москву защищать бояр от народного гнева. Ответил, однако, сдержанно. Еще не настал час полного польского владычества.

– У пана Гонсевского рука твердая. О московских людях, то твоя забота, боярин! Боятся своевольства польских воинов нечего, над ними остается пан Гонсевский. Бойся своих людей!

У воина сборы не долги. В сборах Жолкевский обрел спокойствие. Свой долг перед Речью Посполитой он исполнил. Разгромлено под Клушиным царское войско, захвачена Москва. Остальное дело короля, если королевская спесь не затмит ему разум.

На Пожаре у Покровского собора, у Фроловских ворот до храма Казанской Божьей матери, на Варварке и на Никольской улицах собралось польское войско проститься с гетманом. Московским людям предстала для обозрения вся польская сила, что изменой вошла в город.

Жолкевский объехал хоругви своего воинства и говорил с Лобного места:

– Мужеством и доблестями вашими мы овладели Московским государством. Мы свершили то, что никогда еще не свершалось Речью Посполитой. Мы довели до того, что Московское государство приговором всей земли просило, как милости, государем королевича Владислава, отдав себя на волю нашего короля.

Верьте мне, что теперь наше дело сохранит уже не храбрость ваша, не оружие, а повиновение вашему вождю Гонсевскому и безобидное обхождение с московскими людьми. Смотрите, чтоб не пропали даром ваши труды, и, по причине чьего-либо своевольства, Речь Посполитая не упустила бы того, что приобрела ей доблесть ее подданных. Я еду к королю, чтобы представить ему о вашей верной службе, трудах, кровавых страданиях и просить щедрого и милостивого вам награждения.

Проводили гетмана криками «виват»!

Поезд Жолкевского тронулся в путь. Впереди пара лошадей тянула телегу с Шуйским.

Незримыми, трудно уловимыми путями рождаются в народе предчувствия грядущих перемен. С отъездом Жолкевского кончался медовый месяц польско-русского брака поневоле. Жолкевскому предоставился случай и самому впасть в обман. Его вышли провожать толпы московских людей. Из-за тесноты на улицах взбирались на крыши домов. Ему думалось, что московские люди сожалеют об его отъезде. Нет, не сожалели, а радовались, что близится час расплаты за унижения перед ляхами. Московские люди уже давно исподволь собирали оружие и прятали его по своим захоронкам.

И никто не уронил ни слезинки по бывшему царю Шуйскому. Получил свое!

Со стен Смоленска осажденные увидели, что в польском стане поднялась необычная суета. От лазутчиков было известно, что поляки не готовят приступа. Происходило что-то иное.

Король выслал за версту от лагеря почетный гусарский экскорт. Строились войска, как бы для парада. В Смоленске догадались, что кого-то готовятся встретить с необычным почетом.

Король готовил встречу победителю под Клушиным и овладетелю Москвой. У королевского шатра собрался весь королевский синклит, а так же и сенаторы, что прибыли из Варшавы. Перед шатром расстелили ковер, на котором король должен был встретить Жолкевского и коленопреклоненного Василия Шуйского.

Московское посольство разместили неподалеку от королевского шатра. Василия Голицына, Филарета и князя Мезецкого поставили у самого шатра, чтоб не только видели, а и слышали бывшего царя.

Паны – любители поговорить. Соскучились под Смоленском, а тут случай блеснуть красноречием. Победу под Клушиным сравнивали с победами великого полководца древности Юлия Цезаря, а свое рыцарство возводили в звание героев древности.

Настала драматическая минута. Жолкевский, выслушав приветствия и восхваления польского рыцарства, дал знак своим, чтобы положили к ногам короля московские знамена, а король вывел к королю Василия Шуйского и его братьев.

Роль церемономейстера была возложена на Яна Потоцкого. Он подошел к Василию Шуйскому и зычным голосом произнес:

– На колени, гнусный убийца польских граждан! На колени пленник! Проси милости у короля!

Жолкевский предусмотрел эту минуту. В пути у Василия Шуйского забрали монашеское одеяние и облачили в царские одежды.

Филарет, глядя на это представление, крестился. Василий Голицын замер в онемении. Добра Шуйскому он не желал, но его пронзило унижение царского достоинства.

Из возка, в котором привезли Дмитрия Шуйского смотрела Екатерина, задыхаясь от бессильной злобы, кляня себя, что связала свою судьбу с Шуйскими. Короток оказался век их торжества.

Василий Шуйский поднял глаза на короля. Последний раз он нашел  силы показать себя русским князем. Голосом твердым, стараясь говорить громко, чтобы быть услышанным окружающими, произнес:

– Не довлеет московскому царю кляняться королю. Волею Всевышнего я – пленник, а взят не вашими руками, выдан я моими подданными и изменниками! Судьбы королей и царей предначертаны Господом, а не нами. Рано Польше торжествовать над Россией, спор еще не окончен!

Ян Потоцкий рванулся к Шуйскому, намериваясь силой поставить его на ко-лени. Король остановил его жестом, понимая, что насилие над плененным царем, обратит сожаление к поверженному. Он велел увести пленных.

Аудиенция Жолкевскому была назначена на утро. До приглашения к королю Жолкевкий успел ознакомиться с обстановкой под Смоленском. Мало что изменилось в его отсутствие. Войска роптали на задержку жалования. Субсидии папского престола оставались лишь предметом мечтаний. Стены города возвышались все так же непреодолимым препятствием. Лев Сапега с усмешкой рассказал об упорстве послов, ожидающих на царство Владислава и предупредил гетмана, что король об этом и слышать не хочет.

Жолкевский давно видел, что избрание королем шведского принца Сигизмунда свершилось на беду Речи Посполитой. Бессмысленная и неудачная его попытка объединить под одной короной Польшу и Швецию, а теперь вот и Московию. Он оценил ограниченные возможности Сигизмунда принимать трезвые решения, продиктованные необходимостью, а не амбициями, и все же не отказался от попытки внушить ему, что война с Московией еще только началась, что она безнадежна, что выход из тупика это избрание Владислава царем.

Утром Сигизмунд встретил Жолкевского не столь любезно, как накануне.

– Мы почтили ваш подвиг под Клушиным, – сказал король. – А вот присягой Владиславу, которую вы устроили без моего на то согласия, мы крайне огорчены. Мы сообщали вам о нашем нежелании отдавать королевича на Московское государство, в страну дикарей и цареубийц. Избрание Владислава – это уловка хитрых бояр. Мы победили Московию. Избрать Владислава царем – это отдать нашу победу. Московии нужна твердая рука умудренного государя!

– И этот государь – ваше величество!

– Не будем лукавить, гетман! Мы завоевали Московию, и Московия должна быть присоединена к Речи Посполитой. Мы не ищем союза с Московией, она становится нашей провинцией.

– Ваше величество, у нас имеются силы и средства завоевать Россию? Россия не исчерпывается Москвой.

– Москва – всему голова!

– Ваше величество, я огорчил вас подписанием договора о воцарении Владислава. Но это огорчение – еще не огорчение. Боюсь огорчить вас, но я не был бы верным слугой республики, если бы промолчал в решающий час ее судьбы. Моя первейшая забота, моя сердечная боль о войске, которое я ввел в Москву. Сейм вотировал московский поход, но денег не дал. Нам нечем подкрепить наши силы. Не взят Смоленск. В Москве около шести тысяч наших воинов. Если разразится бунт, он сметет их с лица земли вместе с Москвой. Ваше величенство, отдайте царство Владиславу. Завоевать Московию у нас не достанет сил, удержать царство за Владиславом сил достанет. Вы не скрываете, ваше величество, что вы решили возложить на себя царский венец. Я не уверен, что это удастся, но и возложив сей венец не значит, что вы его удержите. Едва в Москве узнают об этом вашем решении, поднимутся все замосковные города, последует новая вспышка ненависти к полякам, и русские люди, ныне разъединенные – объединятся и начнется настоящая война. Чем оно кончится, одному Богу известно?