Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Сапега явился в царскую избу и сказал Богданке:

 – Стужают твоему благородству седые грайвороны, что гнездятся в каменном гробу в Троицком монастыре. Шлют они послания с поруганием тебя, призывают русских людей гнать тебя с русской земли. Пора разорить это воронье гнездо. Я пойду со своей дружиной, а ты кликнул бы клич, чтобы и казаки и всякие московские люди шли со мной.

Богданка понимал, что Яну Сапеге не нужно  его согласие. То ж и несогласие не остановит вельможу. Знал Богданка и без Сапеги, что в монастыре не жалуют его царское величество. Богданка подбодрил Сапегу:

 – Собирай, ясновельможный пан, русских людей моим именем. О твоем ратном искусстве я давно наслышан.

Перед выходом Сапега навестил царицу Марину. Чтобы придать значимости своего похода, сравнил значение для поляков Ченстоховского Ясногорского монастыря Девы Марии, со значением Троицкого монастыря для русских. Он говорил:

 – У каждого народа есть последняя святыня, когда народ лишается ее, он становится скопищем бессмысленных баранов. Падет этот монастырь, падет и Москва.

Марина сняла свой нагрудный крестик и одела его на шею Сапеге.

 – Прими мое благословение, мой рыцарь: иди, Москва перед нами.

 Утром прозвучали трубы, ударили барабаны и литавры, распустив знамена,  воздев прапоры, конница Сапеги вышла из стана между Москвою рекой и Всходней, взяв направление на Дмитровскую дорогу, чтобы оттуда повернуть на Сергиеву обитель. Рядом с Сапегой ехал налет пан Лисовский. Царь и царица провожали воинство, выйдя на крыльцо царской избы. Пан Лисовский взглянул на Марину и пробурчал:

 – Не платочком помахивала бы наша царица, снабдила бы нас кулевринами.

Сапега ответил:

 – Не на Хотинскую крепость идем и не на Кременец. От одного вида польского рыцарства стены этого монастыря обрушатся.

 – Ой, не говори, ваша милость! Укрепилось гнездо этих грайворонов не в пример другим городам. Ты эту крепость увидишь снаружи, а я за ее стенами побывал.

 – Как схизматики допустили тебя с твоим мешком грехов?

 – Мешок с грехами мне нигде не помеха. Я вырядился мужиком лапотником. Прошел будто бы богомолец. Стены этого гнездовища прочные. В бойницах торчат пушечные жерла. Монастырские ратники стерегут их и днем и ночью.

 – Да много ли ратников?

 – А нужно ли множество, ежели  готовы со своим песнопениями  и в рай и в ад?

 – Ратники тогда ратники, когда в боях пытаны. Давно ли им стрелять приходилось?

 – Того я не разведал, а тебе скажу, если сразу не войдем, мне с моими молодцами долго стоять возле каменного гроба, не в прибыток!

Книга  вторая
Обитель святого Сергия

Глава первая

1

Теплая осень не спеша брела к холодам солнечными, прозрачными днями и ночными туманами по северной лесной стороне. Волнами проплывала над пажитью невесомая паутина, разнося своих паучков на зимовье, оседала на льдине, что надвигал лес на пашню.

В бездонной тишине колыхнулся колокольный звон и потек над лесом и полями, набирая звучную силу. Запел большой колокол со звонницы храма святой Троицы, ему тут же ответил колокол со звонницы собора Успения Богородицы. Егорка Шапкин опустил с замаха цеп на ржаной сноп и распрямился, прислушиваясь.

На гумне, в трех верстах от монастыря Святой Троицы, монастырские крестьяне молотили рожь, с ними и новый монастырский слуга Егор Шапкин.

 – Никак пожар! – крикнул монастырский крестьянин Данило Селявин, знаменитый в округе своей медвежьей силой и тугодумством.

Егорка живо вскарабкался на скирд и крикнул сверху:

 – Пожара нет! Должно воры идут на монастырь?

 – Бежать надо! – опять  высунулся Селявин.

Егорка , как старший на обмолоте, урезонил его:

 – Бежать надобно погодить. Обмолот в мешки и на телеги! Что в скирдах осталось – сжечь!

Непривычен крестьянин жечь хлеб. Кто-то возразил Егорке:

 – А если звон попусту?

 – То набат! – оборвал его Егорка. – И не умолкает!

С набатом в монастыре поспешили. То и добро. Все кто работал в полях и в лесу, успели вовремя к монастырским воротам.

Настороже жили давно. С той поры, как Рожинский со своим воинством и Вор встали на Всходне в Тушино. Настороженность не дала Лисовскому и его шайке обманом ворваться в ворота. Ныне иное. Едва Сапега вышел из тушинского стана, доброхоты монастырю уже знали куда он направился. Тут же дали знать на монастырское подворье в Кремле келарю монастыря Авраамию Палицыну. В тот же час  гонцы побежали в Троицкую обитель, известить архимандрита.

Монастырь готовили к обороне. Как только поляки появились под Москвой, Шуйский послал туда воеводами князя Григория Долгорукого – Рощу и Алексея Голохвастова. И хотя монастырь имел  своих ратных, Шуйский для усиления его обороны послал стрельцов и суздальских служилых, что томились в Москве. Изо всех городов в монастырь приходили люди поклониться усыпальнице святого Сергия, а те, кто мог держать в руках оружие, оставались защитить святыню, коли на нее покусится враг.

Известие о выходе польского войска на монастырь архимандрит Иосиф принял спокойно. Он говорил братии и защитникам монастыря:

– Господь не попопустит врагам, и святой Сергий нам защита и оборона крепчайшая. Со дня Куликовской победы монастырь не побывал во вражьих руках. Ныне Господь в наказание дерзновенным отнял разум у польских находников.

Воеводы были между собой во всем несогласными. Тут же и сказалось несогласие, скорее из желания говорить поперек друг другу. Долгорукий обеспокоился, что в монастырь набилось слишком много лишнего люда, а Голохвастов убеждал, что всяк, даже женщины, будут помогать отбить приступы врага. Архимандрит погасил спор.

 – Сергиева обитель издавна обитель всех страждущих. Господь повелел не оставлять их без защиты. Они с нами, и Господь с нами. Всякий ищущий, да обрящет. Идут? Пусть идут. Скликайте людей, вооружайте всякого, кто удержит в руках оружие.

В Москве то же озаботились обороной монастыря. Келарь монастыря Авраамий Палицын, пребывавший в Троицком подворье в Кремле, пришел к Шуйскому вместе с патриархом Гермогеном. Палицын говорил царю :

– Государь, с первых дней, как стоит Сергиева обитель, она всегда была опорой московских государей, их колыбелью. Не дай погибнуть обители от безбожных ляхов.

Шуйскому страшно отдать хотя бы одного ратника на сторону, дрожал он за Москву, ибо понимал, что сдав Москву, тут же потеряет престол. Но и не ссориться же в сей час с церковью. Пожалел царь,что отправил своего племянника Михаила Скопина в Новгород на переговоры со шведами и оберегать город, потому, как был неугоден рядом, а тут дело с Троицей, как раз ему по руке. Кому же ныне доверить войско? Не увели бы его к тушинскому Вору. На брата Дмитрия надежи нет. Не любили его в войске. Поставил над ратными, что должны были защитить Троицкий монастырь младшего брата Ивана.

Сапега вел свое войско на Троицу в обход Москвы. Иван Шуйский повел московские полки прямой дорогой. В двадцати верстах от монастыря на Ярославской дороге Сапеге донесли, что следом за ним идет московское войско. Он повернул свои хоругви и казачьи полки и двинулся навстречу. Польские хоругви поставил в резерв, первыми в бой послал казаков и гультящих.

Передовой полк московского войска вступил в битву под началом Григория Ромадоновского. Казаки, особенно запорожские, во встречном бою не стойки, а гультящие побежали сразу. Сапега и не надеялся на их стойкость. Ему надо было разгорячить московитов, втянуть их в преследование казаков и гультящих. Едва они  оторвались от своих главных сил, Сапега послал против них гусарские хоругви. Они рассекли и опрокинули передовой полк Григория Ромадановского, разгром довершили драгуны. Между тем, гусары, пронизав насквозь бегущиех русских, не теряя строя, выставив свои гибельные копья, пугая коней Большого полка развевающимися перьями на крыльях, вонзились в его строй.

В жестокой сече с драгунами пал сын Ромадановского, был ранен сам воевода. Драгуны погнали его полк. В русских рядах началась смятня. Иван Шуйский бежал ранее всех. За ним устремились все московские воеводы.

Как здесь не отличиться пану Лисовскому? Его казаки, как быстро рассеялись, так же быстро собрались и погнались за убегающими, а гультящие кинулись грабить московский обоз.

Сапега к вечеру собрал свое воинство и двинулся к монастырю. Вести о разгроме московского войска под Рахманцами достигли монастыря вскорости по окончанию битвы. Осада становилась неизбежностью. Воеводам осталась ночь на устройство обороны.

Каждый монастырский ратник знал свое место, а вот вновь прибывших надобно было расставить среди монастырских, чтобы по ходу обороны узнали, что к чему. Вооружали и монастырских слуг, и крестьян, и иных прибившихся. Размещали их семьи.

Иноки раздавали оружие со склада. Настала очередь вооружаться Егорке Шапкину, Даниле Селявину и его брату Оське. Над Данилой шутили :

 – Бог передал тебе, что недодал братцу. Носил бы ты своего братца за пазухой, чтобы из-за твоего ворота кусал врагов.

Егорке выдали саблю, кольчугу и шлем. Повертел он саблю в руку и вернул.

 – Топором мне способнее...

На Данилу Селявина кольчуга не нашлась, едва шлем подобрали. Попробовал саблю – крепка ли, и переломил.

 – Оглоблю тебе кованую! – рассердился оружейник.

 – Погоди! – молвил старец из оружейной палаты. – Есть у меня меч заморский. Добыли, когда царь Иван Васильевич воевал Ливонию. Не нашли мы к чему бы применить такое чудище.

Не только перед Егоркой, и пред такими же, как он впервые вступавшими в ратники, но и перед служилыми и дворянами, что вооружались в монастыре, предстало диво дивное. Меч, чуть ли не с оглоблю длиной, обоюдоострый. Инок притащил его волоком и положил у ног Селявина.

 – Подымешь ли? Его  двумя руками поднимать?

Селявин поднял его одной рукой.

 – Лемех от плуга, а не меч! – заметил Егорка.

 – Он пропашет! – одобрил Селявин. Поднял меч и взмахом обвел его над головой. У тех, кто стоял поблизости шевельнуло волосы ветром.

 Первыми увидели польское воинство дозорные с Плотницкой башни. Разожгли кострище, дымом предупредить, что пришел враг, тех, кто еще тянулся к монастырю под защиту его стен.

Загремели колокола, отгоняя от монастыря злых духов и нечистую силу, ободряя тех, у кого трепетали души. Потянулись вверх подъемные мосты, опустились в воротах железные решетки. Те, кто не успел войти в монастырь бежали в лес.

Редко добром поминали царя Ивана Васильевича Грозного. Тем, кто собрался на защиту Троицкого монастыря, довелось поклониться его памяти. Это он повелел обнести монастырь каменными стенами окружностью в шестьсот сорок саженей, высотой в четыре сажени, толщиной в три сажени. Башен было поставлено двенадцать. Плотничья на углу западной стороны при сходе с ней стороны северной. На схождении северной и северно-восточной сторон – четыре башни : Конюшенная с воротами, Соляная, Кузнечная и Наугольная. Между восточной и южной сторонами – Пятницкая. На южной стороне – Луковая и Водяная с воротами. На западе – Погоребная. Крепостные стены обнесены рвом с водой. Стены с бойницами в несколько ярусов, со стрельницами и заборалами.

Архимадрит и воеводы поднялись на Плотницкую башню. Московская дорога, как на ладони. С холма, под гору спускались конные польские хоругви. Впереди – польские воеводы. Князь Долгорукий был в ближних царя Дмитрия, поэтому знал многих польских вельмож. Показывал архимандриту и Голохвастову на Адама Вишневецкого и на его стрыйного брата Константина. Сапегу узнали по тому, что к нему, как к вышеначальному, подъезжали офицеры.

Колокола в монастыре умолкли. Наступила тишина. Доносилось до стен конское ржание. Ржанием отвечали им монастырские кони. Сапега поднял булаву, и конная хоругвь драгун устремилась на Климентиевское поле. За ними спустились гусарские хоругви. А далее колыхались казачьи пики, и всякое дреколье гультящих. Вышли на взгорок и пешцы, в ожидании, когда конница освободит им путь. Вельможные паны спустились с пригорка.

Взревели трубы, ударили литавры, и войско двинулось в обход монастырских стен для устрашения осажденных. Старики из бывалых ратников вспоминали, что вот так же вокруг стен Пскова обводил свои полки Стефан Баторий.

 – Можно ли их сосчитать ? – спросил архимандрит.

 – И считать не надобно! – ответил Голохвастов. – На глаз видно, что их десятеро на нашего одного, если того не более.

Обойдя монастырь поляки начали занимать позиции. На западной стороне против Плотничьей башни Сапега разбил свой стан. Лисовский расположился в Терентьевой роще напротив Наугольной и Луговой башен. Сразу же, не теряя времени, поляки и казаки начали рыть рвы, сооружать шанцы, собирать туры. Расставляли пушки. Монастырские дозорные насчитали девяносто пушек.

В монастыре над гробницей святого Сергия  воеводы и ратные люди, монастырские слуги, дворяне, дети боярские, крестьяне, что пришли в монастырь, целовали крест оборонять его до смертного часа. Началась церковная служб, которая с этого часа уже не прерывалась во все время осады.

В польском стане днем и ночью шли приготовления к приступу. Придвинули к стенам на пушечный выстрел туры, втащили на них пушки.

29-го сентября у ворот Конюшенной башни затрубили польские трубачи, под белам флажком подъехал верхоконный, размахивая свитком с грамотой. Ему открыли притвор в воротах. Он отдал послание Сапеги к архимандриту и ко всей монастырской братии. Грамоту забрали, посланному сказали, что ответ доставят сами.

Архимандрит призвал воевод и старцев слушать польское послание.

«Пишет к вам, жалеючи вас Ян-Петр Сапега! Покоритесь царю Дмитрию Ивановичу, сдайте мне город, будете зело жалованы от царя Дмитрия Ивановича, как ни один из великих ваших не пожалован Шуйским; а если не сдадите, то знайте, что мы на то пришли, чтобы, не взяв его, не уходить отсюда. Сами ведаете сколько городов мы взяли. И Москва, и царь ваш в осаде. Мы в том ручаемся, что будете не только наместниками в Троицком городе, но царь даст вам многие города и села в вотчину, а не сдадите город и мы возьмем его силой, тогда уже ни один из вас в городе не увидит от нас милости. Пишем тебе словом царским, святче архимандрите: прикажи попам и монахам, чтоб они не учили войско противиться царю Дмитрию Ивановичу, памятуя милосердие оказанное монастырю отцом его царем Иваном Васильевичем, а молили бы Бога за него и царицу Марину Юрьевну, а нам город отворили безо всякой крови. А не покоритесь, так мы зараз возьмем замок ваш и вас беззаконников порубаем всех!»

Архмандрит спросил:

 – Кто он, Ян-Петр Сапега? Князь? Боярин?

 – Не князь и не боярин, но рода знатного в Литве и Польше, – пояснил князь Долгорукий. – Его дядя канцлер в польском государстве, после короля вся власть у него в руках

Архимандрит сокрушенно покачал головой.

 – Вельможные люди Сапеги, мужи, как видно государственные, а оскверняют свои уста поганой ложью. Бродягу, имени которого мы не знаем, как царем называть? Сие  могут творить только самые подлые людишки.

Подал голос один из монастырских старцев.

 – Когда сатане занадобится, он обедню отслужит. Чего ожидать от вельмож, пребывающих в ереси?

Архимандрит обратился к Григорию Долгорукому:

 – Не из сомнения, князь, а ради сомневающихся. Спрашиваю тебя. Ты служил царю Дмитрию, видел его и на плахе. Тот ли убит человек, что называл себя царем Дмитрием?

 – Тот самый и никто другой. Дело то давнее, я скорбел тогда о нем и был бы рад, если был бы убит кто-то другой.

 – А того, что сидит в Тушино – видывал?

 – Не видывал, потому, как видеть не хотел.

 – В моей душе нет сомнений, – продолжал архимандрит. – Опасно сомнение в душах тех, кому оборонять обитель. Есть ли в среде нашей, кто видывал того, кто царствовал под именем Дмитрия и нынешнего Дмитрия, что сидит в Тушино?

 – Есть! – подал голос один из старцев. – Есть у нас в услужении пришлый плотник. На исповеди  покаялся, что видывал и того и другого.

– Призвать его сюда! – распорядился архимандрит.

 Егорку отыскали на стене. Он укреплял кирпичную кладку на заборалах. Поставили перед архимандритом. Архимандрит спросил:

 – Скажи нам, Егор, откуда ты родом, что твое звание?

Егорка не догадывался зачем его позвали, но нисколько не оробел. Отвечал спокойно.

 – Сторона моя Мещерская, озерная, а занятие мое струги строгать и на воду спускать по реке Пра в Оку, а из Оки во все концы, кому куда занадобится. Имел я жену, двух дочерей, да их оторвали от меня, а меня от них...

 – По какой причине ты с места сошел?

 – Как крикнули царем Бориса Годунова, село наше Стружаны отошло к Семену Годунову. Ободрал он, как липу дерут, пришлось уйти. В Цареве-Борисове избы ставил...

Долгорукий перебил :

 – Далеко тебя занесло, а ты обсказал бы, как увидел царя Дмитрия Ивановича ?

 – Как не стало Семена Годунова, я в Стружаны вернулся. Собрались мы, стружанцы и решили бить челом царю Дмитрию Ивановичу, чтоб повелел вновь струги ставить. Пришел я в Москву, иду по Варварке... Искал кого бы спросить, как до царя дойти. Навстречу верхоконный. Доглядел я, что из Кремля выехал, хотя по виду казак. Его и спросить! Остановил я его и спрашиваю, как бы мне казачьего атамана Корелу сыскать. С Корелой я сошелся еще  в Цареве-Борисове. Казак спршивает для какой нужды мне Корела понадобился. Я ему стал о стругах сказывать, а он перебил меня и говорит, что атаман мне без надобности, чтоб был я назавтра в Кремле у Красного крыльца и подал бы челобитную царю. Велел идти в Тайнинскую башню, чтоб подъячие ту челобитную составили. Еще и добавил, чтоб мзды подъячим не давал. Тронул коня и ускакал. Меня окружили бабенки и посмеиваются. Спрашивают, знаю ли с кем говорил ? Тут же и объявили, что верхоконный и есть  царь. Я их сказ за посмех принял. Утром, как пробился к Красному крыльцу – обомлел. Сидит на царском месте тот верхоконный, коего я за казака принял и суд творит.

 – Складно сказывешь, похоже на правду, – заметил Долгорукий. – Царь Дмитрий ездил по Москве в казачьем одеянии. Про царя Дмитрия ты нам обсказал. Обскажи, как видел того, кто ныне в Тушино сидит. Служить к нему шел?

 – Вез я ему письмо из Ярославля от его супруги Марины Мнишковой и от царского тестя.

 – Ишь куда вонзился! – удивился Голохвастов.

 – Нашел бы я царя Дмитрия в Тушино, остался бы служить ему до смерти. А нашел там незнамо кого. Письмо передавал, увидел. Думал жизни решусь, коли покажу, что он вовсе не Дмитрий. Не схож с настоящим царем Дмитрием Ивановичем. Ушел и сказал себе, что справедливо говорят: подальше от царей, голова целей. Вот и прибыл сюда, а ныне готов голову сложить за Преподобного!

Архимандрит спросил:

 – Есть у кого-либо спрос к Егору Шапкину?

Спросил Голохвастов:

 – Что же ты, Егор без оружия?

Егорка распахнул сермягу и показал топор, заложенный за кушак.

 – Вот оружие мне по руке, а саблей не доводилось махать.

 – У меня урок для тебя, Егор Шапкин! – сказал архимандрит. – Поведем тебя по стенам, чтоб ты рассказывал ратным людям, как ты обоих Дмитриев видел и каков ныне тот, кто себя за Дмитрия выдает.

Егорку отпустили. Архимандрит прочитал письмо составленное в ответ Сапеге.

«Темное державство, гордые военачальники Сапега и Лисовский, и прочая дружина ваша! Десятилетнее отроча в Троицком Серигевом монастыре посмеется вашему безумному совету. Мы приняли послание ваше, и оплевали его. Что за польза человеку возлюбить тьму паче света, променять честь на бесчестие, ложь на истину, свободу на рабство, истинную веру греческого закона оставить и покориться новым еретическим законам, отпавшим  от Христовой веры, проклятым от четырех патриархов? Что нам за приобретение и почесть – оставить своего православного государя и покориться ложному врагу и вам, иноверной латине, и быть хуже жидов? Жиды, не познавши, распяли Своего Господа, а мы знаем своего православного государя. Как же нам, родившимся в винограде истинного пастыря Христа, оставить повелеваете христианского царя и хотите нас прельстить ложною ласкою, тщетною лестью и суетным богатством! Богатство всего мира не возьмем за свое крестное целование!».

С монастырской стены  протрубил трубач. Поднял на копье белый флажок. К воротам прискакал с белым флажком посланный от Сапеги. Послание в руки ему не передали, а прикрепив к стреле послали его стрелой под ноги посланному.

2

Сапега зачитал панам ответ из монастыря.

 – Ах, воронье! – вскричал Лисовский. – Отдали бы нам суетное богатство, мы их оставили бы гнить в каменном гробу. Не-е-е-е-т! Не отдадут! Отчего это все монахи и у них и у нас такие жадные? Нам богатство на радость, бокалами звенеть на дружеских пирах,а они заживо сгниют, лишь бы не расстаться с богатством. Золота и серебра у них на все наше воинство достанет. Хлеба у них припасено на год, рыбы у них копченой – пудами, меда и пива более, чем у короля в Вавельском замке. Видел их храмовую икону Троицы. На ней золота – пуды!

 – Поговорили с ними, пусть теперь пушки рычат! – приговорил Сапега.

Туры поставили на катки, подняли на них пушки и покатили к стенам. Подсказывал, как ставить туры Лисовский, он проведал расположение монастырских служб. Монастырские пушки молчали. Воеводы указывали архимандриту, что надо бы помешать пушечной стрельбе. Архимандрит ответил:

 – Не пристало слугам Господним начинать кровопролитие.

3-го октября девяносто польских орудий изрыгнули пламя и в монастырские стены ударили ядра. Архимандрит удерживал воевод дать ответный огонь.

Польская канонада гремела, не умолкая. Но огонь всех девяноста пушек урона стенам не наносил. Рожинский приказал придвинуть туры ближе к стенам. Тут мощная кулеврина подала свой голос со стены. Но каков голос! Пятипудовое ядро с воем пронеслось над рвом и угодило в изножие туры. Тура рухнула и распалась. Поляки тут же попятили туры.

 – Вот они седые враны! – воскликнул Адам Вишневецкий. – Я такую стрельбу только один раз видел. Это когда царя Дмитрия к себе юргельтом нанимал, а он стрелял из пистоля, когда подбрасывали шапку.

 – Есть чему удивиться, – сказал Сапега. – Мне говорили, что столь тяжелых пушек в Московии всего две-три найдутся. В Поскове таких не было, когда Стефан Баторий осаждал Псков.

Обстрел продолжался десять дней. Сапега и Лисовский решили, что монахов ввели в страх

13-го октября пушки умолкли. В польском лагере началось необычное оживление. Воеводам не составило труда угадать, что поляки готовятся к приступу. Защитники монастыря были готовы дать отпор. С башен и стен разглядывали суетню у поляков с недоумением. Можно было подумать, что у них какой –то праздник. Польские всадники, разодетые в лучшие одежды, гарцовали на лошадях. Вдруг пускали их вскачь к стенам, стреляли из пистолей в воздух, выкрикивали дерзости. На валах, коими был обведен поляками монастырь, шло пирование под крики «виват». К вечеру шумоство утихло, ушли с поля верхоконные, обезлюдили валы.

Осенью быстро темнеет. Как только иссякли сумерки, польский стан осветился ожерельем факельных огней. Взревели трубы, ударили барабаны. В свете факелов было видно, как из-за земляных валов выступила конница. Казаки катили тарусы к стенам, прикрывая ими пехоту.

В монастырских храмах и церквях шла непрестанная сужба. Ратники на стенах затились в ожидании. Архимандрит и воеводы наблюдали за вражьм станом с Плотницкой башни. Архимандрит спросил у воевод :

 – Почему поляки пошли на приступ ночью?

 – Для устрашения, – пояснил Долгорукий.

Тарусы ближе и ближе. Пешцы, подбадривая себя криками бежали к стенам. Впереди казаки и гультящие.

И здесь у воевод разногласие. Долгорукий сказал:

 – Пора!

Голохвастов возразил:

 – Рано. Пусть подойдут ближе, чтобы первым залпом побольше уложить.

Пешцы достигли рва и начали забрасывать его снопами, мешками с землей, дрекольем. Долгорукий взмахнул булавой, трубачи  затрубили, стены  опоясал огонь и прокатился гром. В пушечных залпах утонули мушкетные выстрелы. Стену окутало дымом. В дыму опять громыхнули пушки. Пушкарям не надо их наводить на цель. Цель в нескольких шагах от стены. В ответ на пушечный гром достиг верха Плотницкой башни отчаянный вой штурмующих. Дробом из пушек рвало их тела. Бросая факелы, обезумев, казаки и гультящие бежали от стен, захватывая своим бегом польских пешцев. Их осыпали каленые ядра, что летели светясь, и, падая на землю, с грохотом взрывались.

Польская конница стояла недвижно. Из ворот Конюшенной и Водяной башен, под защитой огня монастырских пушек, вышли пешие, напали на тарусы и зажгли их.

Лисовский прискакал к Сапеге.

 – Что же ты не поддержал моих казаков?

Сапега спокойно ответил:

 – Твои – это не наши с тобой. Подставлять под пушки цвет польского рыцарства не имеет смысла за тысячу верст от Польши. Теперь мы знаем силу пушечного огня этого вороньего гнезда. Придется брать его осадой.

3

Осада – это прежде всего отсчение монастыря от внешних связей, это обстрел из пушек, это подкопы под стены. Это, конечно, и время, коли приступ невозможен. Ян Сапега понимал, что войско вторжения не имеет права на промедление. Лисовский, попытавшись взять монастырь с налета, к осаде был нерасположен, полагая налеты на города и села делом более надежным. Были у него в отряде польские головорезы, а еще запорожские казаки. Выбирал он и самых отчаянных из гультящих. Воинство буйное. Объединяло его желание грабить под предводительством искушенного в грабежах знаменитого польского налета. Уважала его вольница за то, что устраивал прибытки и боялись его бешеного нрава. Мог он в гневе не только кнутом отстегать, но и снести саблей голову.

Пестрое его воинство двинулось в поход. До Переславля-Залесского шестьдесят верст. На конях прошли за три часа, остановились у города. Из города вышли посланные его встречать игумены монастырей, дворян и городовой приказчик. Били челом царю Дмитрию Ивановичу и открыли городские ворота... Лисовский ограбил город и двинулся на Ростов.

Ростов не имел поновленных укреплений. Стрельцов и служилых годных для ратного дела Шуйский забрал, когда еще шел на Болотникова. В городе шатание. Кто хотел обороняться от поляков и разбоя сил на то не имели, горожане готовы были бы  присягнуть тушинскому Дмитрию, да митрополит Филарет грозил отлучением, Тех, кто начинал убеждать, что тушинский Дмитрий и есть настоящий царь, поднимал на смех с амвона.

Когда прибежали селяне с известием, что войска царя Дмитрия на подходе, значение митрополита упало, перевесил страх. Филарет облачился в святительские одежды, отворил двери соборной церкви, встал на паперти, чтобы крестом встретить  находников. К церкви подскакали верхоконные. Во главе польский ротмистр.Филарет воздел крест и возгласил :

 – Православные, остужайте свои головы! Остановите братоубийства. Войдите в храм, помолитесь о спасении своих душ!

В храм ворвались казаки и польские находники, но не ради спасения своих душ. Срывали с икон серебряные и золотые оклады, срывали бархаты, хватали священные сосуды.  С Филарета содрали святительские одежды. Хорошо, что он замолк, потому не учинили над ним расправы до смерти. Обрядили его в драную серемягу, на голову надвинули татарскую шапку. Усадили в телегу рядом с гулящей женкой с разрисованными сажей бровями. При этом приговаривали:

 – Вот тебе, отче, на утешение живое мясо, а не мощи убиенного отрока.

Кто то уже дорывался до его бороды, остановил их ротмистр.

 – Велю его в Тушино пред царевы очи доставить!

Лисовский похвалялся пед своими:

– Город за городом беру, а Ян Сапега глядит на воронье гнездо, наглядеться не может.

4

Тушино отстраивалось на зиму. Богданка окончательно уверовал в то, что ведет его воля иудейского Бога. Уже вся Северная Русь признала его царем. Он приобрел ранее не свойственную ему уверенность. Оставалась одна заноза – Троицкий монастырь. Его имя открывало ворота одного за другим города. И только обитель Святого Сергия стояла камнем преткновения. Его бросало в дрожь от мысли – не схватка ли это Богов, иудейского и христианского у стен этого монастыря ?

Москва его уже мало волновала. Что ни день, перебегали к нему вышеначальные московские люди: князья, бояре. Правда, иные тут же убегали обратно, но прибегали опять. Перелетывали. Не говорило ли это о том, что положение царя Василия Шуйского с каждым днем становилось все более непрочным. Брать приступом столь обширный деревянный город – это утопить войско в огне. Вслед за Рожинским, Богданка терпеливо ждал, когда плод созрев, упадет в руки. Папский нунций Симоннета прислал ему из Кракова грамоту, из которой следовало, что папский престол готов признать его московским царем. Что значила горстка гонористых панов, когда почти все русские города признали его государем? Когда донесли, что в Тушино привезен плененный митрополлит Филарет, Богданка счел, что в его руках недостающее звено той цепи, коими скрепляются царства. Прибегали к нему и архимандриты и епископы, готовы были присягнуть иные митрополиты, но Филарет не им чета. Глава православной церкви – патриарх. Патриарх Гермоген пребывает у Шуйского в Москве, стало быть, должен быть патриарх и в Тушине. Богданка не раз слыхивал от царя Дмитрия, как он досадовал, что сей Филарет так долго добирается из Сийского монастыря в Москву. Тогда еще Филарет – монах. Тогда же Богданка слыхивал, что Филарет в родстве с царем Иваном Васильевичем, пострижен Годуновым насильно, а был в Московии первейшим боярином.  Его род с незапамятных времен служил московским государям. Царь Дмитрий и Филарет так и не встретились. Богданка не знал, что этой встречи не пожелал Филарет. Но князья Черкасский и Сицкий, перебежавшие от Шуйского в Тушино, когда узнали, что привезли Филарета, поспешили прояснить Богданке, что он не признал царя Дмитрия сыном Ивана Васильевича.

Богданка распорядился привести Филарета. Важности на себя решил не напускать. Какая важность устоит перед первейшим московским боярином, а к тому же и митрополитом. Ввели Филарета. Голубые, отнюдь не старческие, глаза смотрели с насмешкой. Не сломили его ни поругания, ни унизительное соседство в дороге с гулящей девкой. Готов принять мученический венец. А вот готов ли, вместо мучиничества к патриаршему венцу? Богданка почтительно молвил:

 – Святый отче, нам с тобой не чиниться и тайн между нами нет. Иным здесь сидеть не по чину. Садись, отче! Беседа у нас долгая, а в дороге тебя примучили, но зрит Господь, не по моей воле, а по дерзостному своеволию.

Богданка подвинул кресло Филарету, уговаривая:

 – Прошу, отче, не таи на меня гнева! Садись.

 – Больно ты суетлив, хотя и прикидываешься царем.

 – Вовсе перед тобой не прикидываюсь. Никакой я не царь, а твоя покорная овечка в твоем пастырском стаде. Сам знаешь, каков из меня царь. Паны меня цариком называют. Мое место здесь на грубом подобии трона, а твое – на троне в Кремле. Годунов был мудрецом, потому и постриг тебя, ибо не мог перенести унижения своего рода перед твоим  над ним превосходством.