Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Вечер стоял теплый, от костров тянуло жаром, а Делагарди похолодел, будто изморозь простегнула спину. Дворцовая тайна  не осталась тайной. И малым числом противника может быть повергнута войсковая армада, если солдаты окажутся как бы без рук. Московское войско изначально мертво в  душе и движется на поляков лишь по инерции, ненавидя и презирая своих воевод. Старика поблагодарил за сказ, пошел от костра в окружении столь же встревоженных сказом офицеров. Шел к шатру Дмитрия Шуйского и остановился. Подозвал к себе Егорку и наказал ему взять коня  и второго заводным и о двуконь гнать в Троицкий монастырь.

– Тебе, пушкарь, ныне там место. Наказываю тебе повестить архимандрита Дионисия, чтоб готовил монастырь к новой обороне!

В шатре у Дмитрия Шуйского шумное пирование. Увидев Делагарди, Дмитрий Шуйский сказал:

– Пренебрег нами свейский генерал, а мы за его здоровье давайте поднимем чашу! Нальем и ему до краев...

Делгарди жестко ответил:

– Перед битвой не пью ни вина, ни пива!

– И нас остужаешь?

– Опоздал я на ваше пирование, а ходил по войскам. И вам надобно поглядеть, как бы не подобрались к нам поляки, а пировать бы после победы, а не на бой идучи!

– Оговорил! Со страха сей голос! Поляки? Откуда бы им взяться? Такого не бывает, чтобы мышь на кота бросилась. Одолевает тебя шведский воевода робость. Теперь мне понятно, почему Михайло Скопин медленно шел к Москве. Если каждого шага опасаться, лучше дома на печи сидеть!

– Из опасения и я, пожалуй, вас оставлю, пойду к своим ратникам поближе...

Делагарди вышел. Дмитрий Шуйский молвил, провожая его недобрым взглядом:

– Каков шведский гусь! Придет время и его ощиплем!

5

Едва начало смеркаться, Жолкевский послал к полковникам гонцов с приказанием, обмотав копыта лошадей травой, быстрым шагом идти в Клушино. Под Царевым-Займищем оставил пехоту и запорожких казаков, наказал разжечь множество костров.

До Клушино два часа хода. До наступления рассвета польское войско остановилось в лесу поблизости от русского лагеря. На перепутьи ночи и рассвета,  с 23-го  на 24-ое июня,  Жолкевский с полковниками, крадучись выехали к опушке леса. Их взгляду открылся лагерь московского войска.

В пути ночными дорогами Жолкевский торопил свое войско, опасаясь не успеть к подъему московского войска. Занимался уже рассвет, а в московском стане царил дремучий сон. Видно было какое-то движение у шведов и французов. Ни звука не долетало до лесной опушки. Не видно было и не слышно какой-либо сторожи.

Жолкевский сказал:

– Настал час, панове, как ножом разрезать этот слоеный пирог. Глупость московских воевод дарит нам победу, которой и гордиться будет стыдно. Во имя блага Речи Посполитой, нам проститься, что избивали мы московкое войско, преданное его воеводами. Я был против похода в  Московию, видит Бог, мог ли я предугадать, что наш извечный противник подставит себя под наши мечи! Панове вводите бой улан, гусар побережем, если придется ломать сопротивление московитов. Шведов, если сами в бой не пойдут – не трогать. С нами Бог и Пресвятая Дева!

Гетман поднял булаву, и из леса в предрассветной дымке, на спящий московский стан устремились польские конники. Изгороди из прутьев повалились под копыта лошадей, польские сабли обрушились на спящих и полусонных русских ратников.

Как только началась сеча, взревели польские трубы, ударили литавры, устрашая и без того метавшихся в панике русских воинов, не успевающих взять в руки оружие. Конные рубили пеших. Кони московского войска еще паслись в ночном за Клушиным.

На шведских бивуаках были готовы ко всему: и к походу и к нападению врага. Конные спали с уздечками в руках. Каждый десятый не спал. Пушки стояли в упряжках. Предчувствие не обмануло Делагарди. Не напрасно он настораживал своих солдат. Будто подземный толчок подбросил их на ноги. И вот они уже на конях, пушкари у пушек, а пешцы построились в каре.

У частокола схватились польские уланы и шведские конники. Делагарди заметил, что уланы уходили из схватки, как бы открывая путь шведам из лагеря. Безмолвное приглашение выйти из боя.

Делагарди навел зрительную трубку на шатер Дмитрия Шуйского. У шатра толчея. Воеводы садились на коней и гнали их из лагеря. Бегство!

Делагарди повел свое воинство вдоль леса мимо поляков. Ему никто не помешал уйти.

В шатре Дмитрия Шуйского и после того, как вышел из него Делагарди, продолжалось пирование. Позвали маркитанок. Пустились в пляс под игру дудочников. Опомнились, когда уже польские драгуны рубили беззащитных русских ратников, и грянули польские трубы. Неслись вополи:

– Ляхи! Ляхи!

Над лагерем крики отчаяния. Кто-то в шатре крикнул:

– На коней!

Кони воевод паслись возле шатра. Некогда их оседлать. Дмитрий Шуйский пустил коня к заболоченному лесу, что начинался за околицей села Клушино. Другие воеводы помчались, кто куда мог.

Жолкевский опустил зрительную трубку, снял шлем и, воздев глаза к небу, молвил:

– Слава Господу и Пресвятой Деве Марии! Дорога на Москву открыта!

Дмитрий Шуйский петлял по болоту. Конь увяз в трясине, остались в трясине сапоги и оружие. Мокрый, оборванный, как бродяга, он едва выбрался на сухое и набрел на починок. Купил лошадку и выбрался на дорогу к Можайску.

Дорога забита бегущими. Князь молил Бога, чтобы никто из ратников не узнал его. Да и как узнать в оборванце царева брата? К ночи добрался до монастыря Николы Можайского. Монахи и Андрей Голицын, прибежавший ранее, ужаснулись его виду. Не ожидая расспросов, Дмитрий Шуйский объявил:

– Просите милосердия у поляков! Войско разгромлено и бежит в Москву!

6

Клушинское поражение московского войска круто изменило ход событий.

Раньше всех засуетились под Смоленском поляки. Все те, кто не надеялся на победу Жолкевского, а иные, как Ян Потоцкий, втайне желавшие ему поражения, оживились и стали теребить короля, чтобы он повелел гетману немедленно двинуться на захват Москвы.

А вот Ян Сапега совершил странный зигзаг. Весной из Дмитрова он прибежал под Смоленск к королю. Когда же пришло известие, что из Москвы движется сорокатысячное войско, Сапеге стало неуютно под Смоленском и он вернулся к мысли о Марине, царицы Московской. Он не верил, что отвержен ею и пошел из под Смоленска в Калугу.

Ян Сапега ушел в Калугу, а Иван Заруцкий в это время под началом Жолкевского принял участие в Клушинском походе.

Ян Сапега приглядывался к возможности Марины сесть на царство, Заруцкий добывал это царство, сокрушая Василия Шуйского.

Ко времени битвы под Клушино в Калуге собрались немалые силы. Как Богданка не жаждал избавиться от поляков, многие прибились к нему из воинства Рожинского, а теперь вот и Сапега. Марина уверяла своего мнимого супруга, что явится к нему и Заруцкий.

24-го июня, к концу дня, все московское войско под Клушино рассеялось по лесам и дорогам, оставив на поле битвы немало своих ратников, что проделали страдный путь со Скопиным от Новгорода до Москвы. Поляки захватили весь обоз, табуны коней и пушки.

25-го июня Жолкевский двинулся на Можайск. Город сдался без сопротивления, открыв дороги полякам к Волоку-Ламскому, к Ржеву и Погорелому-городищу. И эти города сдались на милость гетмана без сопротивления. Путь на Москву – чист!

Польские воеводы уговаривали Жолкевского спешно идти на Москву. Но гетман не спешил встать под Москвой и стоять, как простоял более года Рожинский, или повернуть вспять, как это пришлось сделать Ивану Болотникову. У Москвы еще имелись силы сопротивляться, а приступом брать столь обширный город, он и, вовсе, не собирался. Он понимал, что необходим сложный маневр, чтобы расколоть московский люд, а попытка силой овладеть Москвой только сплотит русских. Жолкевский послал в Москву тех русских, что уже передались на службу королю, сговорить московских людей присягнуть не королю, которого не любили на Руси, а его сыну Владиславу.

В Москве после клушинского поражения с царем Василием уже никто не считался. Письма Жолкевского к московским людям с предложением избрать на царство Владислава, ходили по рукам. Их читали на торжищах, нисколько не опасаясь царского гнева. Особенно бушевали смоленские дворяне и служилые, надеясь, что соглашение с Жолкевским избавит Смоленск от погибели.

Жолкевский стоял в Можайске, из Калуги на Серпухов двинулось войско тушинского Дмитрия. С ним Заруцкий и Ян Сапега.

Прокопий Ляпунов собрал знатных и ратных людей рязанской земли и, поведав о клушинском поражении, говорил:

– Надежду нашу, воеводу Михайлу Скопина извел ядом Василий Шуйский, а брат его, ожиревский вор, растерял войско. Не довольно  ли над нами поцарствовал клятвопреступник и убийца? За его тяжкие грехи нас карает Господь и ждет, когда мы прозреем. Василию Шуйскому очень хочется быть царем, да не рожден он царствовать! Он не хочет слышать и не хочет видеть, что грядет погибель русским людям. Если ныне не сведем его с престола, пропадать всему русскому корню. На московских бояр надежды нет! Заворовались и грызутся меж собой. Надобно взяться утишить Русскую землю нам, рязанцам!

Ляпунова спросили:

– Кого царем будем ставить?

– Царя ставить, то дело всей земли. Прежде надобно прогнать ляхов и изничтожить Вора!

– А кто же это сделает?

– Мы не сделаем , за нас никто этого не сделает!

Послали в Москву дворянина Алексея Пашкова к Захару Ляпунову, чтобы собирали они людей и с теми людьми свели с престола Василия Шуйского.

У Шуйского забота, от кого прежде обороняться: от гетмана Жолкевского, что стоит в трех пеших переходах от Москвы, или от Вора, что пришел в Серпухов и наметился идти на Москву? И придумал сговориться с королем, отдав ему Смоленск, тогда и Вору – конец. На Вора собрал войско из тех служилых, что прибежали в Москву из под Клушино.

Дмитрия Шуйского поопасался ставить во главе войска, чтобы войско от него не разбежалось. Поставил наибольшим воеводой Ивана Михайловича Воротынского.

Воротынский вышел встречать Вора под Серпухов. Но столкнувшись с разъездами Яна Сапеги, он счел за благо вернуться в Москву. Богданка со своими гультящими и поляками вошел в Серпухов. Тут же передалась ему и Коломна. Богданка двинул свои силы на Рязанскую землю, чтобы отсечь житницу Москвы и перетянуть к себе Прокопия Ляпунова.

Польские находники и казаки Заруцкого пошли к Зарайску, чтобы, овладев  крепостью, грозить Ляпунову, имея надежду, что под угрозой рязанский воевода станет уступчивее.

Уже и Кашира целовала крест Вору, в Зарайске против Заруцкого и поляков встал князь Дмитрий Михайлович Пожарский, зарайский воевода. Заперся в зарайском кремле и отбил приступы сапеженцев и казаков.

Ян Сапега воспротивлся дальнейшим поискам по городам. Сказал Богданке:

– Москва в росторопи, от кого ей отбиваться? Или от гетмана или от нас? Самое время налетом взять город, тогда и гетман и король тебя признают царем.

11-го июля войско Богданки и воинство Яна Сапеги вошли в село Коломенское, где когда-то Иван Болотников раздумывал брать ли Москву приступом.

17-го июля Захар Ляпунов по напущению старшего брата собрал известных ему противников Шуйского из дворян и детей боярских и говорил им:

– Московское государство доходит до конечного разорения. Пришли на него поляки и литва, а с другой стороны Вор и Ян Сапега. С обоих сторон стало тесно. Льется христианская кровь. Василий Шуйский не по правде сел на царство. От него и вся беда. Будем бить ему челом, чтобы сошел с престола, а к калужским людям пошлем сказать, пусть они своего Вора оставят и мы сообща выберем нового царя и станем тогда единомысленно на всякого врага.

Порешили прежде отправить посланцев в Коломенское подговорить русских людей оставить Вора, чтобы тот не ворвался бы в Москву.

Посланцы получили ободряющий ответ:

– Сведите с престола Шуйского, а мы в тот же час свяжем и приведем на веревке своего Дмитрия. Веревку возьмем прочную, чтобы на ней его и повесить.

Дворяне, дети боярские, служилые во главе с Захаром Ляпуновым пришли в Кремль и потребовали, чтобы их допустили до царя. Шуйский, не ведая с чем они пришли, вышел к ним на крыльцо в полном царском облачении, с посохом в руке.

Захар вышел вперед. Шуйский воззрился на его богатырскую фигуру. Захар напомнил о себе словами:

– Когда Ирину Годунову на царство просили, я тебя государь боднул в живот, у тебя от того бодания шапка с головы свалилась, а ныне я пришел по твою голову. Упреждал же тогда, чтобы ты не полз змеем на царство! Не послушал, вот и пришла расплата.

– Рязанский крамольник! Зачем ты здесь?

– Тебя с царства свести! Пора настала не за спиной твоей шептаться, а в глаза сказать: долго ли за тебя еще литься христианской крови? Земля наша русская через тебя вконец разорена. Ты  захватил престол не по выбору всей земли, го-сударя нашего и оборонителя Михайлу Скопина отравил отравою. Сойди добром с царства!

Когда Захар начал говорить, Шуйский, по привычке, помаргивал глазами. Нестерпимой оказалась речь рязанца. Глаза у царя налились кровью от гнева, а при упоминании о Скопине  выхватил из ножен боевой нож и замахнулся на Захара.

– Ты! Бляжий сын! Смеешь мне говорить, когда и бояре мне говорить не смеют!

Не богатыря-полевика было устрашить ножом. Захар отбросил руку Шуйского и рассмеялся.

– Бояре нам ныне не указ, а ты нам более не государь! Не бросайся на меня, а не то возьму тебя в руки, тут же изотру до костей.

Шуйский крикнул стрельцов, да не поспешили они к царю. Из-за Кремлевской стены с Пожара, от Фроловских ворот доносился гомон людской громады. Люди Захара Ляпунова успели поднять московский люд.

Захар, услышав народный гул, отступя от царя, молвил:

– Не сойдешь с царства по доброму, сведем по худому.

Оставив Шуйского в онемении, Захар и его люди пошли на Пожар.

Пожар, от собора Василия Блаженного и до Казанского собора уже не мог вместить московского люда. Общим согласием порешили выйти за Серпуховские ворота на луга.

При всем народе дворяне, дети боярские и церковные люди читали  свою крестоцеловальную запись:

«Били мы челом боярам, князю Федору Ивановичу Мстиславскому сотоварищи, чтоб пожаловали прямили Московское государство, докуды нам даст Бог Государя и крест на том целовати, что нам во всем их слушати и суд всякой любити, что они кому за службу и за вину приговорят, и за Московское Государство и за них стояти, и с изменники битись до смерти; а вора, кто называется Царевичем Дмитрием, на Московское Государство не хотети, и межь себя друг над другом и над недругом никакого дурна не хотети, и не дружбы своей никому не мстити, и не убивати и не грабити, и зла никому ни над кем не мыслити, и в измену во всякую никому не хотети. А выбрать Государя на Московское государство им Боярам Федору Ивановичу Мстиславскому со товарищи пожаловати, чтоб им за Московское государство стояти и Государя выбрати с нами со всякими людьми всею землею и сослався с городы, ково даст Бог на Московское государство».

Те, кто помнил избрание на царство Годунова, дивились. Тогда людская громада не захотела боярского синклита вместо царя, ныне насытившись царями, жаждала передать власть боярам.

Тотчас после сборища за Серпуховскими воротами, думные бояре и думные дворяне во главе с Мстиславским двинулись в Думу. На Думе приговорили просить Шуйского оставить престол. Назвали идти к Шуйскому князя Воротынского, но Захар Ляпунов не захотел доверить дело свояку царя. Пошел с ним.

Василий Шуйский метался в царских палатах, чувствуя, как уходит от него  власть. Засылал к стрельцам с посулами, но стрелецкие головы прятались от посыльных. Братья Дмитрий и Иван заперлись в своих подворьях, не чаяли остаться живу.

Воротынский и посланные с ним вошли к царю без спроса. С ними и Захар Ляпунов. Голос Воротынского дрожал и пресекался, когда он начал говорить:

– Вся земля бьет тебе челом, царь Василий Иванович, чтобы оставил ты свое государство ради междуусобной брани, чтобы те, которые тебя, государь, не любят и служить тебе не хотят и боятся твоей опалы, не отстали от Московского Государства, а были бы с нами в соединении и стояли бы за православную веру все за одно.

Воротынский замолк. Наступила тишина. Шуйский стоял перед боярами, опираясь на царский посох. Пот струился по его лицу. Не от жары, а от волнения. Он еще не верил, что его сведут с престола. Ответил:

– От тебя ли мне это слышать, Иван? Зачем ты, а не кто-то другой? На посмех тебя послали Иван!

Захар выступил вперед и вырвал из рук Шуйского посох.

– Посмех для всего людства сидеть тебе, шубник, на царстве! Собирайся! Подводы для тебя стоят у крыльца. Съезжай из царских палат на свое подворье!

Шуйский отступил , взглянул на Воротынского и, укоризненно покачав головой, упрекнул:

– Тебе ли князь Иван, слушать речи изменника и вора? Что с тобой, князь Иван Воротынский?

– Помолчи, шубник! Помолчи, как молчал, когда твоя невестка поднесла отраву Михайле Скопину! Спасет тебя только покорность! Иди за царицей и прочь с царского места!

Шуйский снял с себя знаки царского достоинства и послал за царицей. Вышли они вместе из дворца, их посадили на телегу. Захар с сотоварищи проводили их до подворья.

Утром 18-го июля Захар Ляпунов с сотоварищи поехали к Данилову монастырю и вызвали переговорщиков из стана Вора, с коими сговаривались, что и они прогонят своего царика. Переговорщики приехали. Выслушали рассказ Захара, как сводили с престола Василия Шуйского, посмеиваясь ответили:

– Хвалим ваше дело! Важно свергли вы царя беззаконного. Служите же теперь истинному царю Дмитрию Ивановичу! Ныне и вам он царь, а другого нет!

Захара не так-то легко смутить.

– Вы думаете, что меня обманули? Себя вы обманули! Если бы вы и вправду обманывались, что служите царю Дмитрию, вас еще можно было бы спасти! Вы же знаете, что служите Вору, а еще и нехристю, вы предались обману, потому ждите себе погибели!

Бояре, когда Захар привез ответ воровских людей, разохались, будто бы такой ответ для них явился неожиданностью. Захар удивлялся, с чего бы у боярского синклита страх перед Вором? Захар был полевым богатырем, не в боярских хитростях ему разбираться. Боярам в челе с Мстиславским, разыгранный ими страх перед Вором, всего лишь предлог повернуть дело к приглашению на царство польского королевича.

Отказ воровских людей исполнить свое обещание выдать Вора всколыхнул стрельцов. Они не хотели впускать в Москву ни поляков, ни воровских людей. Пошел между ними подговор вернуть Василия Шуйского на царство. Захар узнал о подговоре и не стал медлить. Он собрал своих сотоварищей, призвал на подмогу князей Засекиных и Турениных, что были у Шуйского в опале, прихватил с собой ненавистника Шуйских Ивана Никитича Салтыкова, монахов Чудова монастря и повел их на подворье Василия Шуйского.

Шуйский встретил их в той же горнице, в которой четыре года тому назад собирал заговорщиков, чтобы убить царя Дмитрия. Возмездие ждало своего часа четыре года.

Молодая супруга Шуйского стояла с ним рядом.

Захар Ляпунов сказал:

– Князь Василий, сведано, что ты подбиваешь стрельцов, чтоб они вернули тебя на царство. Дабы кончить с твоей жадностью к царствованию на погибель русским людям, пришли мы совершать твой постриг в монахи. Монахи – царями не бывают!

Супруга Шуйского, Мария Петровна заголосила:

– О, свете мой супруг прекрасный, самодержец всея Руси, како ты терпишь посрамление от своих рабов? О, милый мой государь и великий княже, останови безумных московских людей!

– Останови ты свои причитания, княгиня, а вовсе уже не царица! – прикрикнул на нее Захар. – Мы открываем твоему супругу путь к спасению! Ему до смертного часа всех своих грехов не замолить. И ты молись!

Царицу подхватили под руки и вывели из горницы.

Шуйский обрел дар речи.

– Люди московские, что худого я вам сделал? Какую учинил обиду? Я оставил царство, как вы того хотели. За что на меня гонения?

– Судить тебя, князь Василий,  ныне нам не досуг! – ответил Захар. – Ты судил неправедно, судить тебя будут праведно. Гоним мы тебя за то, что сел царем не рожденным царствовать. Гоним мы тебя за то, что с твоего волеизъявления твоя невестка Екатерина, Малюты Скуратова дочь, отравила нашу надёжу Михайлу Скопина. Не поднесла бы она ему отравы, не стоял бы ныне Вор под Москвой, и король утекал бы в свое государство, поджав облезлый хвост. Мы тебя гоним, чтоб не погубил до корня русских людей, а, чтоб и в мыслях не держал вернуться на царство, прими постриг!

– Этому не быть! Нет на то моего согласия!

– Видим, что нет! Твоей воли нет, а есть наша воля!

Захар схватил Шуйского за руки, сжал их так, что слезы брызнули из глаз вчерашнего царя. Приблизились иеромонахи свершить постриг. Шуйский отплевывался, рот ему завязали платком.

Постригаемый должен был произнести слова обещания при пострижении в монашеский чин. Произнес за него все нужные слова князь Туренин. Совершили обряд. Содрали с бывшего царя его царские одежды, облачили в иноческое платье, выволокли на крыльцо, усадили в крытый каптаун и отвезли в Чудов монастырь в келью под крепкими засовами.

7

В города разослали грамоты с повещением, что царь Василий Иванович Шуйский сведен с царства, а власть до избрания нового царя вручена общим народным мнением семи боярам: Федору Ивановичу Мстиславскому, Ивану Михайловичу  Воротынскому, Андрею Васильевичу Голицыну, Ивану Никитичу Романову, Федору Ивановичу Шереметеву и Борису Михайловичу Лыкову.

Филарет, потеряв сан тушинского патриарха, остался митрополитом. В числе семи бояр, в «седьмиборящине», у него двое своих: брат Иван Никитич и Федор Иванович Шереметев. Митрополит получил голос в обустройстве царства.

Василий Голицын претендовал на престол. Дабы не связывать себя, в «седьмочисленные» бояре провел своего брата Андрея.

Федор Иванович Мстиславский ни сам не искал царского венца, но и другим такого права дать не хотел. По происхождению Гедеминович, литовского королевского дома, он тянул к полякам и выдвигал претендентом на московский престол Владислава, сына Сигизмунда, но про себя, в тайне держал намерение отдать трон Сигизмунду.

А тут вдруг объявился еще один неожиданный претендент на царский престол. Из Коломенского пришло удивительное известие. Ян-Петр Сапега, переиначив свое имя, назвался царем Иваном Павловичем. Приняли бы это известие за дурную шутку, да подоспело разъяснение, что Сапега высватывает царицу Московскую Марину, чтобы, став ее супругом, сесть на московский трон.

Мстиславский, хотя и был тих, и не честолюбив, но и хитер. Он сразу увидел возможность столкнуть короля с Яном Сапегой и тем обезопасить Москву от Вора.

Жолкевский , получив известие, что царь Василий Шуйский сведен с престола, не медля двинулся к Москве и 23-го июля раскинул лагерь под Москвой на речке Сетунь. До Москвы – рукой подать.

Москва в кольце. С одной стороны Ян Сапега и воровские люди, с другой – королевское войско.

Из двух зол выбирают меньшее. Призвать короля для Мстиславского вовсе не зло, пришлось и его сотоварищам по «седьмибоярщине» склониться к приглашению на царство короля, а не королевича Владислава.

В стане Вора свой разлад. Заруцкий, зная о домогательствах Сапеги сесть на Московское царство, делал вид, что сему не препятствует. Об их отношениях с Мариной пока никто не знал и не брал в догад. Заруцкий считал, что без помощи воинства Яна Сапеги в Москву не войти, но и, очертя голову, не спешил, ибо знал, что нрав польского находника переменчив. От имени казаков выставил условие, что пойдет на приступ вслед за воинством Яна Сапеги.

Москва звала, Москва завораживала, но и внушала польскому находнику необъяснимый страх. Он колебался. Пока пребывал в колебаниях, время ворожило не на него, не на Богданку, не на Марину, ворожило оно гетману Жолкевскому.

5-го августа на Девичьем поле под Девичьем монастырем, последним прибежище Ирины Годуновой, где московский люд в недалеком прошлом умолял Бориса Годунова принять царство, стеклось множество народа и выстроились польские конные хоругви.

В шатре Жолкевского встретились гетман и московские бояре во главе с Мстиславским. Дьяк Василий Телепнев читал подготовленный «седьмибоярщиной» договор о приглашении на царство королевича Владислава.

Жолкевский, вступая в переговоры с московскими боярами о призвании на царство королевича Владислава, превысил свои полномочия. Он все подчинил одной цели: любой ценой войти без боя в Москву. Договор, представленный боярским синклитом требовал уточнений, многое следовало бы оспорить, но на споры и уточнения времени не было.

Московская сторона, при вступлении Владислава на царский престол, требовала его перехода из католической в православную веру. Даже, если бы Сигизмунд согласилися бы передать московский престол сыну, польская сторона и католическая церковь не дали бы согласия на переход королевича в православие. Жолкевский строил свою миссию по законам войны, идти на обман противника, как на поле боя.

На 18-ое августа была назначена присяга московских людей королевичу Владиславу. Мстиславский с сотоварищи торжествовали, как им казалось в по-беде на переговорах. Жолкевский спешил опередить какие-либо действия Вора и Яна Сапеги против Москвы.

И вот накануне хитро придуманной им диверсии, к нему в стан явились два королевских посланника, каждый особе, но с одним и тем же предписанием: немедленно занять Москву, избрать на царство короля и не давать согласия на избрание царем Владислава.

Первым явился Федька Андронов, один из тех русских , что перебежали на службу к королю. Темная личность. У гетмана он вызывал отвращение еще под Смоленском. Оставалось дивиться, чем он заслужил доверие короля? В прошлом кожевник, оказался в приближенных к царю Дмитрию, и вот уполномочен королем настаивать на вторжении в Москву без каких-либо оправдательных предлогов. Но темного человечишко заставить помалкивать не хитра задача. Вслед за ним прибыл велижский староста Александр Гонсевский. Не впервой ему разбираться в московских делах. Являлся послом к царю Дмитрию, пережил пленение Шуйским,  один из тех, кто побудил короля к походу на Московию.

Федьке Андронову гетман приказал молчать и отправил в обоз. С Гонсевским так не обойтись. Жолкевский спросил:

– Неужели, пану старосте, непонятно, что боярское войско в пятнадцать тысяч ратников, да с ним и люд московский встанет на оборону города, если мы попытаемся войти силой?

Гонсевский лукавил.

– От моего понимания мало что зависит. Я привез вам ясно выраженную волю короля – занять Москву.

– Мы не в Вавельском замке. Я не привык лукавить на поле боя. Это не дворец, чтобы плести и расплетать интриги. Или мы, пойдя на приступ Москвы, погубим войско, или лавируя между Сциллой и Харибдой, войдем в город без единого выстрела, а уже оттуда нас никто не выгонит. Имя Владислава откроет нам ворота в город, а далее все в воле короля. Я не хотел бы, чтобы боярам стала известна цель вашей миссии!

Гонсевский вздохнув, сделав вид, что оказывает Жолкевскому любезность, ответил:

– До прибытия короля в Москву, с объявлением его воли можно подождать...

Утром 18-го августа, посреди Девичьего поля, на виду монастыря, московские бояре поставили два просторных шатра. В шатрах установили алтари. Привели насильно патриарха Гермогена. Без насилия пришли высшие церковные иерархи.

Мстиславский уверял патриарха, что договор обязывает Владислава принять православие. Гермоген остерегся довериться Мстиславскому и перед присягой спросил Жолкевского, состоится ли переход королевича в православие. От од-ной лжи к другой дорожка проторенная. Жолкевский подтвердил российскому святителю, что Владислав при венчании на царство примет православную веру. Не очень-то угнетался ложью, ибо знал, что московский трон предназначается  не Владиславу.

В шатры потянулась бесконечная вереница присягающих. Московские люди любили зрелища. Принарядились. В руках луговые цветы. Приходские священники несли образа. У иных слезы умиления.

– Они и королю присягали бы со слезами на глазах! – заметил Гонсевский.

– Но то были бы  горючие слезы, и вызвали бы они не умиление, а гнев! – ответил Жолкевский.

Два дня длилась присяга московских людей на Девичьем поле и в московских храмах и церквях. А в это время гнали коней по дорогам в другие города посланцы «седьмибоярщины» с повелением присягать Владиславу.

Сапега объявил, что вступает в Москву, дабы опередить Жолкевского. Он вышел из Коломенского и встал на виду Донского монастыря. Выдвинул своих казаков и Заруцкий. Опоздал Сапега. Договор с боярским синклитом был под-писан и Жолкевский получил право действовать.

25-го августа войско Жолкевского обошло Москву и встало на пути Сапеги и Заруцкого. Вывел из Москвы московское войско Мстиславский. Жолкевский пригласил Сапегу встретиться с глаза на глаз.

26-го августа гетман и Сапега съехались неподалеку от Донского монастыря.

Жолкевский сожалеюще сказал:

– Вот и встретились на посмешище московитов враждующие меж собой поляки. Ян-Петр Сапега должен признать, что я ничего такого не совершил, что послужило бы во вред приобретенным кровью твоим правам и правам твоего рыцарства.

Конь под Сапегой беспокойно переступал. Сапега натянул поводья и приблизился к гетману.

– Ваша милость, пан гетман, я склоняю голову перед славой вашей милости! Но разве слава полководца потуснеет, если, ваша милость, признает, что у ворот Москвы королевское войско оказалось только благодаря нашим ратным трудам? Не за нами ли право владеть Москвой?

– Сие спор неразрешимый. Никто вам ранее не мешал овладеть Москвой и всем московским царством. Вы не смогли овладеть каким-то монастырем. И царь Шуйский сведен с престола не твоими усилиями и усилиями твоего воинства. Вы рветесь в Москву, так почему бы твоему воинству не встать под знамя короля?

Сапега оглянулся и ответил:

– Я не могу вступать в спор, когда ваше войско сближается с моим. Уже начинаются между ними герцы.

– Это решаемо! – заверил гетман.

Жолкевский поднял булаву и погрозил своим. Его поняли. Королевской войско стало медленно отходить. Сапега подал знак своим, попятились и его люди.

Гетман и Сапега опять съехались стремя к стремени. Жолкевский спросил:

– Неужели мы встретились для того, чтобы на глазах москалей затеять братоубийственную сечу? Оба войска будут обескровлены. Кому же тогда достанется Москва?

– А я спрошу, за какие заслуги Москва должны достаться королю, а не Марине Мнишек – царице Московской?

– Я не знаю царицы Московской, я знаю о претензиях Марины Мнишек, вдовы самозавнного царя, а стало быть, и не царицы!

– Независимо от того, кем был тот человек, которого называли царем Дмитрием, Марина Мнишек венчана на царство, у нее свое право на царство.