Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Книга  третья
Поляки  в  Москве

Глава первая

1

Когда в Сергиеву обитель пришло известие о разгроме по Дмитровом Сапеги и его отходе к Волоку Ламскому, Скопин и Делагарди рассудили, что угроза флангового удара отпала и пришло время идти в Москву. Не сторожась, не выдвигая вперед «гуляй-города». С распущенными знаменами русские и шведские полки вышли на Троицкую дорогу. До Москвы шестьдесят верст. Шли не поспешая. К вечеру 11-го марта остановились в селе Тайнинское. Отслужили молебен. Скопин и Делагарди разместились в избе священника.

– Будь моя воля, – сказал Делагарди, – я не заходил на твоем месте в Москву, а разместил бы войско поблизости от города. А мы с тобой ограничились бы встречей с царем и ушли бы к войску.

– Что тебя беспокоит? – спросил Скопин.

– Михайло, ты очень добрый человек и молодой к тому же. И я не старик, а тебя получаю: Слава полководцев вызывает ревность у государей. Меня беспокоит, что мы не нашли в печке даже золы от обрывков письма к тебе из Рязани. Если даже оно сгорело, нельзя быть уверенным, что его содержание осталось тайной для царя. Пока не завершено изгнание поляков тебе надобно остерегаться царского двора.

– У меня нет опасений, Царь, мой дядя, знает, что я не претендую на царство.

– Что значит в интригах у трона племянник ? И сыновья иной раз становятся жертвой царственных отцов. Мне горько тебе говорить, но у меня нет уважения к царю, хотя бы он твой дядя. Я боюсь за тебя, Михайло, ты становишься опасным для царя. Твое место до изгнания поляков среди войска. В древности в Риме полководцы спасались от императоров среди войск.

Скопин не верил, что царь Василий взревнует к его славе.

Утром 12-го марта, Скопин со своим воеводами и Делагарди со своими генералами, Передовой полк и шведские полки вышли из Тайнинского в Москву.

Скопину предоставилась возможность сравнить шествие из Тайнинского царя Дмитрия при его встрече с царицей Марфой. То было в жаркий летний день. Ничто не мешало московскому люду выйти навстречу царю Дмитрию и его матери. Ныне морозный день, мартовский день. Вдоль дороги намело сугробы. Иные дома завалило снегом под застрехи. Москва только что избавилась от голода. Московский люд от мала и до велика, вышел навстречу своему освободителю несметными толпами. Войска шли стесненные живыми стенами. Люди, прорываясь сквозь ряды ратников, целовали полу шубы у Скопина. Рыдали от восторга и умиления. Называли Скопина «отцом Отечества». Чем более возрастало ликование, тем более мрачнел Делагарди. И неспроста.

У Сретенских ворот войско встречали бояре, думные чины, духовенство и знатные люди. Здесь уже не было слез радости, не падали на колени. В высшем  синклите уже начали разрушительную работу разрушительную работу ревность и зависть. Шептали между собой :

– Так и царя не встречали, когда избавил нас от Болотникова.

– Ныне у нас царь не Василий Шуйский, а Михаил Шуйский...

У Фроловских ворот Кремля, Скопина встретил патриарх Гермоген и, воздев перед собой крест, повел шествие в Успенский Собор. На паперти Скопина и Делагарди встретил царь.

Тысячи глаз ревностно следили за тем, как встретит царь освободителя, уже нареченного вслух «отцом Отечества». В Кремль еще с ночи, когда шли туда московские люди, чтобы видеть встречу царя и героя, пробился Захар Ляпунов с рязанцами. Прокопий наказал брату, чтоб глядел в оба, как царь обойдется со Скопиным, как Скопин подойдет к царю. Прокопию хотелось знать, вошло ли молодому воеводе в разум, что ныне он уже царь, хотя и не венчан на царство?

Да разве угадаешь, от души обнимал Василий Шуйский своего спасителя, не замышлял ли он уже против него, страшась его славы.

Скопин подошел к царю, низко поклонился. Царь обнял его и на глазах собравшихся троекратно поцеловал. Но царские поцелци могли быть иудиными поцелуями. Шуйский и Скопин вошли в собор, Захару и рязанцам туда невступно.

После молебна у царя пир в честь героя и шведских союзников. Сидеть за царским столом почтены Скопин и Делагарди. Даже своих братьев Дмитрия и Ивана на этот раз не посадил за свой стол.

Люди в городе не расходились по домам до поздней вечери. Многие зазывали и русских и шведских ратников к себе на постой. Дымились печи, московские люди из последних запасов пекли пироги для дорогих сердцу постояльцев.

И пошли день за днем пиры в боярских домах. Делагарди, явно обеспокоенный пришел к Скопину.

– Не о жаловании говорить я к тебе пришел, Михайло. Ныне царь рядом, о жаловании с ним разговор. Генералы мои и офицеры думают не столь уж хитрую думу. Мы, говорят они, зашли в глубину чужой и незнаемой земли. Мы прошли по многим королевствам, но таких непроходимых дорог и болот никогда не видывали. Михайло, пока снег не потек, надо  идти на Смоленск и гнать оттуда короля. Прогоним короля, жалование нам поляки оплатят. Откупом возьмем. Не могу я поверить, Михайло, что тебя утешает поклонение московских людей. Нет для тебя ничего опаснее такого поклонения. Можно забыть о письме рязанцев, но и московские люди во всеуслышание между собой говорят, вот он наш царья явленный Богом по нашим молитвам за наши страдания.

– Что же, по твоему разумению, я должен сделать? Не я себя объявляю явленным Богом царем, о царстве не думал и не думаю, а хочу тишины на русской земле.

– Михайло, в который раз говорю тебе, что ты не искушен в дворцовых интригах. Царь тебя разлучил с войском, а полководец разлученный с войском становится добычей придворных интриг. Иди к царю и уговори его, что время выступать против короля. Царь беспрестанно задерживает жалование моим воинам. Мои воины возлюбили тебя. Они пойдут ныне за тобой, не требуя жалования. Их приз под Смоленском. Остались до разлива рек считанные дни. Не медли!

Скопин последовал совету Делагарди. Но не юному полководцу разгадать лукавство Василия Шуйского, сумевшего выжить при царе Иване Васильевиче, устоявшего при Борисе Годунове, вырвавшего царство у царя Дмитрия. Помаргивая красными веками, глядя на племянника слезящимися глазами, он озабоченно и будто бы доброжелательно ответил:

– Не спеши, Михайло! В опаске я, как бы ты, вознесенный славой, не потерял бы ее в битве с королем. Король и его гетманы – это не Рожинский и не Ян Сапега. За королем королевство и римский престол. Наше войско с каждым днем возрастает, а на шведов малая надежда. По суху, по суху пойдешь и покроешь себя неувядаемой славой! А мне старику уходить на покой, отдав тебе царский венец.

– Государь, и в мыслях не держу садиться на царство. Прямо и честно служу тебе, и мысли мои только о ратных делах.

– Отказываешься? По совести или душой кривишь? Я тебе предлагаю прямой путь, пойдешь окольным, не попади волкам на зубы. От волков еще можно отбиться, а от укуса ядовитой змеи и Вещий Олег не уклонился.

– Крест целую, Государь, в мыслях того не держу, чтобы сесть на престол.

– А я держу! Не одарил меня Господь сыном. Кто же наследует? Только тебя вижу своим наследником!

– Государь, в царстве волен только Бог, а я молю Бога, чтобы сия чаша меня минула.

Скопин вернулся от царя просветленным. Делагарди ожидал его. Скопин говорил, не скрывая радости:

– Напрасны твои тревоги, Яков! Царь ждет, когда просохнут дороги, да когда соберется побольше войска. Царь уговаривал меня принять в наследство царство...

– И ты?..

– Отказался! Крест целовал, что на царство не претендую.

– Странные ты известия принес, Михайло! Не сухих дорог ждет царь и не людей необученных ратному делу. Не думаешь ли ты, что царь поверил твоему крестоцелованию, сам не единожды его порушив? Сжигали  не мы письмо рязанцев, не соженным ты отдал его чужим людям в руки, его и порванное могли склеить. Мой совет: если не можешь уйти из Москвы к войску, так скажись больным и не выходи из дома до того часа, как объявят поход.

Больным Скопин не сказался, а тут его, вдруг, призвали в Думу.

В думе Дмитрий Шуйский должен был говорить о Кореле, отданной по договору шведам за их помощь. Дмитрий вышел обличать Михаила Скопина за самоуправство в раздаче русских земель шведам. Царь не дал закончить  эти обличения.

– Цыц, оглашенный!

Редко видывали в таком гневе Василия Шуйского. Даже на казнь посылал с улыбочкой. Здесь же вскочил со своего царского места, трусцой подбежал к брату, вскинул посох и принялся охаживать  им почём попадя.

– Вон! Вон оглашенный!

Дмитрий выбежал из думной палаты, царь вернулся на свое место, усмехнулся и молвил:

– Вот, как старшему приходиться учить младшего. Затянули мы дело с передачей Корелы шведам. Вы приговорите, бояре, а я укажу! Надо платить королю Карлусу, без шведов нам никак не одолеть Сигизмунда.

Скопин рассказал Делагарди об извете Дмитрия Шуйского и, как царь его защитил. Делагарди еще более обеспокоился.

– Не брата царь бил, а тебе, Михайла, палку показывал. Не хочет он тебя к войску отпустить, а как не пустить не знает. Ищет...

2

Екатерина встретила супруга удивленным восклицанием:

– Откуда ты, царев брат? Из какого явился кружала? Где это тебя так украсили? На лбу синяк, шея – красная, будто по ней молотили палкой?

– А еще и руки отбиты... – пожаловался Дмитрий.

– Схватили тех, кто осмелился бить царева брата?

– Бил меня саморучно Василий при все думцах. Осрамил!

– Невелик срам получить от царя дубиной, то не топор царя Ивана Васиьевича! Пошто бил-то?

– За извет на Михайлу Скопина, что Корелу шведам без нужды отдал. Аки пес цепной с цепи сорвался...

– За извет? Так я тебя убила бы! Московские люди следы Михайлы Скопина на снегу целуют, а ты... извет!

– Василий сам на извет научал.

– Вот оно как! Хитер твой брат, но и я хитра. Прямо не говорит, а иносказанием. Сам угадывай! Умывает руки, как Пилат, когда отдавал Христа на распятие.

Екатерина задумалась, а затем молвила:

– Князь Воротынский не крестил еще сына. Напроси меня на крещение кумой, а кумом пусть назовет Михайлу Скопина. Михайла не откажет князю Воротынскому.

23-го апреля у князя Воротынского Ивана Михайловича крестины сына княжича Алексея. Соблаговолил придти на крестины и царь Василий. Екатерину объявили кумой, кумом – Михаила Скопина. Провожая боевого друга на крестины, Делагарди уговаривал:

– Отказаться, то обида князю Воротынскому, а на пиру прими мой тебе  наказ и не пей ни хмельного, не иного питья, а чтоб не было никому в обиду, скажись больным.

Окрестили княжича в домашней церкви, пошло пирование. Наибольший воевода Михаил Скопин, а по европейским понятиям маршал, по родовитости  – принц крови, не пил ни вина, ни медов, что разносили слуги. Царь Васлий обратился к куме.

– Еще князь Владимир киевский Ясное Солнышко сказывал, что в питие есть веселие, а кто весел, у того и душа весела. Ах, кума, что же ты не почтишь своего кума чарой вина, а еще краше было бы, чтобы почтила ты его медом. Да взойдет в его душу веселие! От одного  его имени, Вор сбежал из Тушина, а пан Рожинский, что грозил нам, издох от страха, как затравленный заяц. Нарекли московские люди нашего Михайлу, скопу из орлиной семьи – «Отцом Отечества». Как же не почтить, тебе кума такого славного кума?

Екатерина поднялась из-за стола, взяла в руки серебряный кубок, сама нацедила в него хмельного меда, и подошла с поклоном  к Скопину. Скопин встал ей навстречу.

– Ты, кума, – продолжал царь, – отведай прежде сама из кубка, потому как наш Михайло не пил ни вина, ни меда, опасаясь отравы.

Екатерина поклонилась царю и отпила несколько глотков из кубка. Гости глаз с нее не сводили, да где углядеть, как упало малое зернышко из-под ее ногтя в кубок и утонуло в непрозрачном меде. Кубок в одно дыхание не осушить. Выпил  Скопин его до дна в несколько глотков. Екатерина поклонилась, поцеловала кума, приняла из его рук кубок. Шуйский одобрительно молвил:

– И тебе повеселело, Михайло, и нам посветлело, видим, что ты не мыслишь на нас!

Скопин сел на место. Воротынский поднял за его здравие чашу. Уж коли царь возвестил его «Отцом Отечества», так же почтил его и Воротынский.

– Никого уже нас на свете не будет, а княжич Алексей, мой сын, будет вспоминать, что в лихолетье был он крещен Михаилом Скопиным – «Отцом Отечества».

Скопин поднялся для ответного тоста, да не услышали его голоса. Рот открыл, хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Прикрыл рот рукавом и бегом кинулся из трапезной. Князь Воротынский одичало взглянул на царя и устремился за Скопиным. Царь проводил их насмешливым взглядом.

– Не обвык наш племянник меды пить. Застеснялся, что назвал его князь «Отцом Отечества»...

Повелел Дмитрию Шуйскому:

– Поглядел бы ты, братец, что там у них приключилось?

В переходе княжеских хором стоял Скопин, прислонясь к расписным птицам на бревнах. Изо рта у него хлестала кровь. Воротынский оглянулся на Дмитрия Шуйского. Страшен был его взгляд. Дмитрий попятился, а Воротынский в гневе, не думая на кого он поднимается, крикнул:

– Осквернила  твоя супруга, мой дом и крестины опоганила! Отравительница!

– Тю, князь! Охолонись, коли жизнь тебе не опостылела! Ради сына ныне крещеного!

Гости у Воротынского люди одного круга, все те, кто поспособствовал Василию Шуйскому в убийстве царя Дмитрия. Одним миром помазаны, одной жаждой томимы: властвовать, а других в свой круг не допускать. Никто из них не радовался славе Скопина, всяк завидовал. Не по себе было только Воротынскому, ибо беда случилась в его доме. Разбирались бы меж собой Шуйские у себя в палатах, в чужие с такими делами не лезли бы. Пир продолжался. Царь не терял благодушия.

Скопина привезли домой. Ноги его не держали. Матери сказали что у ее сына идет кровь горлом, супруга Михайлы пояснила, что поднесла ему чашу с отравой Екатерина, дочь Малюты Скуратова.

– Господи! – взмолилась мать. – Спаси и помилуй! Лютовна так же вот сгубила царя Бориса!

А уже гнал коня по кривым московским улочкам шведский офицер, что был приставлен Делагарди к дому Скопина, якобы для пересылок, а на самом деле, имел он наказ оберегать воеводу. Делагарди выслушал офицера о том, в каком виде привезли Скопина с пира у князя Воротынского и в ярости воскликнул:

– Свершилось! Бог задумает наказать – разум отнимет! Не Михайлу безгрешного наказывал, а проклятого московского царя!

Распорядился, чтобы везли к Скопину шведского лекаря, сам вскочил на коня, не ожидая когда его оседлают, и с конвоем поспешил к Скопину. Конвойным наказал никого в дом к князю не впускать, прошел в дом и встал у изголовья своего друга.

Возле Скопина суетился священник со святыми дарами, готовясь его соборовать, мать рыдала, супруга впала в беспамятство. Никто не мог рассказать, что случилось. Мать догадалась показать чашу и изобразила, как ее поднесли Скопину на пиру у князя Воротынского. Имена Дмитрия Шуйского и Екатерины, Делагарди уловил по слуху.

Явился лекарь. Омочил платок в крови, что шла изо – рта Скопина и на вопрошающий взгляд Делагарди ответил:

– Отравлен!

– Спасти можно?

Лекарь опустил голову и едва слышно выговорил:

– От такой дозы яда нет спасения.

К царю Василию Делагарди испытывал брезгливость. Ныне поднялась к нему обжигающая ненависть. Провожая Делагарди в Московию, король Карл наставлял: «Когда увидишь, что царь не хочет расплачиваться за помощь, бери Новгород и Псков». При жизни Скопина об этом наказе короля не вспоминалось...

До рассвета Скопин боролся со смертью, до рассвета Делагарди стоял у его изголовья, надеясь, хотя лекарь надежды не подавал. Утром вошел шведский офицер и доложил с порога:

– К больному прибыл государь!

Делагарди резко ответил:

– Я приказал никого не впускать!

– И царя? – удивился офицер.

– И царя не пускать! А если пойдет, стреляй в царя! Приказываю тебе именем короля!

Стрелять не пришлось. Царь Василий узнал все, что хотел узнать.

3

Москва пробуждалась, начинала новое утро, не зная, что герой ее освобождения умер в агонии от отравы. Мало кто обратил внимание на то, что к хоромам Дмитрия Шуйского проследовали стрелецкие полки и взяли их в охранение.

В час обедни похоронным звоном заголосили колокола. Их голоса печально разбрелись по городу. Потекла по Москве, вызывающая оторопь весть, что скончался Михаил Скопин. Умер внезапно в молодых летах при полном здравии. Не в битве сражен стрелой или пулей, не вражеским мечом, а на царском пиру, у царского свояка на крестинах. Обгоняя колокольный звон растекалась по Москве весть, что на том пиру поднесла «Отцу Отечества» отраву супруга князя Дмитрия Шуйского, проклятая Богом и людьми Екатерина, Малюты Скуратова дочь.

Толпа потекла ко двору Дмитрия Шуйского. И первым же, кто добрался до его двора, пришлось убедиться, что стрельцов поставили для обережения царского брата.

Неслась стоустная молва о том, как на пиру у князя Воротынского Екатерина Отравительница поднесла Скопину чашу с отравой, как тут же хлынула у него кровь из горла и не стало «Отца Отечества».

Толпа у хором Дмитрия Шуйского накапливалась. На стрельцов угрожающе напирали, в руках у московских людей появилось оружие. Стрельцы отступили во двор. Из Стрелецкой слободы подтягивались новые стрелецкие полки. Толпа рассеялась, но гнев на царя убийцу не погас. Придет время ему выплеснуться.

Царь своим притворством изумлял даже Екатерину. Рыдал, присутулился. Распорядился похоронить героя в усыпальнице русских царей, в Архангельском соборе. Хоронили «Отца Отечества» все московские люди несметным числом. К собору пришел Делагарди с генералами и полковниками. Московское священство не знало впустить ли иноверцев в православный собор.

Делагарди сказал:

– Я пришел проститься с другом, а веруем мы все в единого Бога. Мы вместе освобождали Москву, как же вы ныне хотите нас разлучить?

Пошли спросить царя, царь разрешил шведам войти в храм. Делагарди подошел к гробу, поцеловал друга и произнес:

– Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях не видывал и не видеть мне такого человека!

Делагарди плакал. Лил слезы и царь Василий.

Король Сигизмунд, имея известия, что царь удерживает Скопина в Москве, что интригует против своего освободителя от польской осады, спешил воспользоваться передышкой, что даровала ему смута в Москве. Не удавалось овладеть Смоленском, король разослал отряды пустошить малые города и села.

Шведский генерал Горн вел новое подкрепление в Москву. Не заходя в Тайнинское, где располагались русские войска, предпринял несколько демаршей против поляков. С хода занял Зубцов, выбив оттуда польский гарнизон. Французский генерал Пьер де Лавиль, командующий французскими наемниками, выгнал поляков из Погорелого Городища и двинулся на помощь московским войскам, осадившим поляков в Иосифо-Волоколамском монастыре. В монастыре, после смерти Рожинского, засели две тысячи его «рыцарей». Сидели в монастыре силой уведенные из Тушино патриарх Филарет и некоторые из московских бояр, перебежавших к тушинскому Дмитрию.

Поляков выбили из монастыря. От двух тысяч едва осталось триста ратников. Филарета и других русских отпустили. На волю вышел еще один опасный человек для Шуйского.

Не прошло и недели после смерти Скопина, царь Василий поставил над войском наибольшим воеводой своего брата Дмитрия.

С требованием жалования Делагарди не давил на Скопина, ныне не стеснялся. Дмитрию Шуйскому объявил, что покуда не будут уплачены царские долги шведскому войску и всем иным наемникам, они не двинутся с места.

Успехи генерала Горна под Зубцовым и Погорелым Городищем обеспокоили Сигизмунда, но вскоре пришло удивительное известие, что царь Василий Шуйский отравил на пиру своего грозного воеводу Михаила Скопина.

– Бесспорно, они созрели, чтобы Господь вручил судьбу московских людей новому пастырю! – сказал король, полагая пастырем самого себя.

Гибель Скопина и смута у московского престола звали к действиям. Король объявил своим ближним, что настал час, не оставляя осады Смоленска, двинуться на Москву. Возглавить поход он возложил на своего любимца Яна Потоцкого. Ян Потоцкий ужаснулся. С малым войском идти на Москву, когда Шуйский имел сорокатысячное войско? Отказаться Ян Потоцкий  стыдился, но в поход не поспешал. Когда передовые русские полки появились под Царевом-Займищем, тянуть  более было нельзя. Имея за спиной Смоленск, как наковальню, молотом сорокатысячного войска русские могли вдребезги размозжить всю польскую армию. Король, видя, что без гетмана Жолкевского не обойтись, призвал его, скрепя сердце,  и объявил:

– Ян Потоцкий требует у меня чуть ли не все войско, что стоит под Смоленском. Снять осаду и идти навстречу московитам? Невозможно оставлять за спиной столь могучую крепость.

Жолкевский, спасая короля от изречения  очередной  глупости, поспешил с ответом:

– Ваше величество! Я все сделал  для того, чтобы отговорить вас от вторжения в Московию. Вы остались глухи! Мы стояли на краю гибели, лишь ныне обнаружилась надежда на спасение после убийства царем Шуйским  в Москве Скопина. Устранен воевода, который сплотил силы московитов, а ныне в московском войске раздор.Еще и со шведами и иными для Шуйского  забота.

– Я не могу дать много войска!

– Ваше величество, всего нашего войска не хватило бы, чтобы остановить сорок тысяч московитов и десять тысяч наемников, если бы Скопин не был отравлен царем Шуйским. Если слух верен и он действительно отравлен.

Король ответил с усмешкой:

– То уже не слух! Верные нам московиты поспешили об этом донести. Но я не думал, что смерть воеводы, пусть и искусного, может снять огромное превосходство протитвника.

– Не забывайте, ваше величество, что князь Рожинский не только дошел до Москвы, но более года держал ее в осаде.

– С ним шли во имя царя Дмитрия.

– Не столько во имя ложного Дмитрия, сколько из ненависти к Шуйскому. Ненависть народа к государю чревата неожиданными последствиями. Нас никто не захотел бы видеть в Московии, но, ненавидя Шуйского, не будут против нас.

– Меня давно московские бояре звали на царство.

– Ваше величество, такова моя горькая участь, говорить правду своему государю. Русская церковь не агрессивна, но упорна в неприятии римской церкви. Церковь общается со всеми людьми, а бояре, которые вас призывают, кого они представляют? Только надеясь на смуту у московитов, я пойду настречу московскому войску.

Король отдал Жолкевскому гусарские хоругви, ибо они не нужны были при осаде, отдал  несколько пехотных рот. Войска под Смоленском, по польским обычаям, делились на королевские и  отряды волонтеров, собранных польскими вельможами на свои средства. Как только стало известно, что Жолкевский собирает войско для похода на Москву, к нему стали переходить отряды волонтеров. Встал под начало Жолкевского полковник Николай Струсь со своими известными на всю Польшу рубаками. За Струсем потянулись и другие удальцы, и, конечно же, те, кто успел придти к королю из воинства Рожинского. Набралось под рукой гетмана до десяти тысяч ратных. Невелика сила против сорокатысячного московского войска.

Между тем, московское войско медленно приближалось к Можайску. Жолкевский шел быстрыми переходами, чтобы успеть до того, как царь Шуйский уплатит жалование наемникам. Он рассчитывал, что выведет наемников из битвы. Впереди воинства Жолкевского шли лазутчики из русских изменников и польские подстрекали развала московского войска. И уже налаживалась связь с католиком Пьером Делавилем, а через него и с теми, кто не видел смысла слагать голову за коварного убийцу Скопина.

Делагарди сделал последнюю попытку пробудить у Василия Шуйского хотя бы чувство самосохранения. Он обратился к нему с посланием: «Государь! Если будет прислано жалование, которое могло бы удовлетворить солдат моих, то я надеюсь еще раз повести храброе войско под неприятельские мечи и с Божьей помощью победить. Если – нет, пусть тогда царь самому себе припишет несчастный исход войны, и на меня, да не падет конечная гибель и разрушение Московского государства.»

Шуйский усмехнулся над угрозой в письме. Ратных людей под началом его брата Дмитрия – сорок тысяч. Что значила  при таком войске горстка наемников? А жалование платить, ох, как не хотелось!

Шуйскому доносили, что король не стронул из-под Смоленска всего войска. Да и все его войско не достигало числа ратных у московских воевод.

В Цареве-Займище укрепился Сторожевой полк под началом Валуева, человека верного, а еще и повязанного убийством царя Дмитрия. Брату повелел до сражения придержать жалование шведам и иным наемникам, а самому идти на Царево-Займище и встретить в поле тех, кого пошлет король. В поле против сорокатысячного войска выставить некого. Проиграют поле – побегут из-под Смоленска.

Дмитрий Шуйский, получив от брата наставления, собрал воевод: Андрея Голицына, Якова Барятинского, Даниила Мезенского, Василия Бутурлина и Делагарди. С важностью достойной великому полководцу древности, Дмитрий Шуйский поучал:

– Король не пошел на нас всеми силами, послал малую горстку с гетманом Жолкевским. Не похотел король быть разбитым нами, а подставил под разгром нелюбого им гетмана. В Цареве-Займище в нашем Сторожевом полку ратных не меньше, чем у Жолкевского. Завяжутся они меж собой, тут мы и явимся во всей силе. Ляжет для короля путь чист в его королевство прочь с нашей земли.

Делагарди не стал оспаривать глупца, для него дело царя Василия Шуйского стало чужим. Опасался он за свое воинство, не желая подставлять его под польские сабли. Не о Дмитрии Шуйском он заботился, оспаривая его заключение:

– Есть ли у князя Дмитрия уверенность, что гетман Жолкевский ввяжется в сражение под Царевым-Займищем? А если пройдет мимо и ударит на на нас?

– Дай то Бог! – воскликнул Дмитрий Шуйский. – Валуев ударит ему в спину из Царева-Займища, а мы в лицо!

Делагарди все же попытался подсказать, как избежать разгрома:

– Не надо ловить удачу в облаках, надо окопать лагерь, поставить рогатки и выставить «гуляй-города». Жолкевский умный воин, он повернет назад. А нам идти бы, не поспешая, давить его «гуляй городами», как давил польские войска Михаил Скопин.

Упоминание имени Скопина взъярило Дмитрия Шуйского.

– Скопину спешить было некуда, а нам надобно скорее гнать короля с нашей земли!

4

Жолкевский разослал письма к французам и шотландцам, оставляя в стороне шведов. Он писал: « Между нашими народами не было вражды. Короли наши жили и до сих пор живут в дружбе. Хорошо ли это, что вы, не будучи от нас ни-чем оскорблены, помогаете прирожденным нашим врагам московитам? Хотите быть нашими друзьями или врагами? Выбирайте! Мы же и на то и другое готовы. Прщайте!»

– А и правда, – говорили французы, – ради чего мы здесь должны пропадать под польскими саблями? Жалование не платят, а хотят, чтобы мы сражались за чуждых нам московитов!

Роптали и шведы:

– Мы в московские дела не мешались. А выходит, что защищаем отравителя и обманщика. Платить должен золотом, а платит мехами. Как нам эти меха возить за собой и ждать, когда их черви источат?

Шотландцы не получая жалования, не могли понять зачем они пришли в суровые края и начальствует над ними негодный к делу воевода.

Между наемниками и Жолкевским шла пересылка об условиях перехода на его сторону.

Дмитрий Шуйский продвигался к Клушину, Жолкевский подошле к Цареву-Займищу.

Валуев его ждал. Подход к городу преграждала речка, дорога пролегала через плотину. Валуев поставил оборону возле плотины, дабы не дать полякам пере-правиться. Устроил засаду. Но не с Жолкевским играть в наивные военные игры.

В предмостье перед плотиной Жолкевский расположил пехотинцев и приказал возводить укрепления, будто бы собирался расположиться здесь лагерем. Валуев решил, что гетман готовится к длительной осаде и предвкушал, как поляков разгромит московское войско, подойдя из Клушино. Между тем, Жолкевский отправил в далекий обход конные хоругви нанести удар по Сторожевому полку с тыла.

Польская пехота окапывалась, а конные хоругви, обойдя дальним путем плотину, переправились через речку. Когда они внезапно атаковали Сторожевой полк, его ратники разбежались, немногие успели уйти за городские валы. Жолкевский не собирался брать приступом Царево-Займище. Его цель – создать видимость осады, чтобы придержать Сторожевой полк на месте, а в это время, казалось бы, рассудку вопреки, атаковать все московское войско, сосредоточившееся под Клушино и с пятитысячным войском нанести поражение сорокатысячному московскому войску. Из донесений лазутчиков ему стало известно, что московское войско готовилось выступить утром из своего лагеря.

Жолкевский приказал своим полковникам быть готовыми к выступлению, а куда не объявил, опасаясь переметчиков. Коней не расседлывали, подкрепились в сухомятку. Разожгли костры, чтобы в Цареве-Займище полагали, что поляки не собираются трогаться с места.

Дмитрий Шуйский и его воеводы пребывали в восторженном настроении. Лазутчики донесли, что поляки взяли в осаду Царево-Займище, стало быть, остается их прижать к городским земляным валам и раздавить. По такому случаю, в шатре Дмитрия Шуйского собрали пирование, дабы отпраздновать скорую и верную победу. Пригласили и Делагарди, чтобы обласкать его перед битвой и еще раз пообещать скорую выплату жалования шведам. Делагарди запаздывал, пирование  начали без него, досадуя на его неуважительность.

Делагарди уже имел случай оценить военное искусство Жолкевского во время  войны с Польшей, был им пленен, потому и опасался не приберег ли старый лис какой-либо хитрости. Имел он к тому же известия, что французы и шотландцы пересылаются с поляками и готовят измену. Не о них забота, а о своих, о шведах. Шведам пощады от полякам не ждать. Потому на пирование к Дмитрию Шуйскому не спешил, предупредил ротмистров, чтобы стереглись от внезапного нападения и пошел посмотреть, что делается в московских полках.

Место расположение войска – поле на краю леса. Валами  окопать лагерь по-ленились,обнесли редким частоколом и хворстом. Не защита, а всего лишь обо-значение границ лагеря. Русские полки перемешались. Полная неподготовленность к внезапному нападению. Кто пьянствовал, кто играл в зернь, вспыхивали пьяные ссоры.

Делагарди подошел к костру русских ратников.Сидел в кругу ратников старик с седой бородой до пояса и что-то напевал речитативом. Мелькнуло и знакомое лицо пушкаря из Троицы, которого выпросил у архимандрита Дионисия.

В свете костра узнали шведского генерала. Делгарди поманил к себе Егорку и, положив ему на плечо руку, повелел идти с ним. Присел у костра и попросил толмача переводить сказ старика. Присели у костра и сопровождавшие его офицеры. Старик сказывал, толмач переводил:

 
У того ли было князя Воротынского,
Крестили молодого княжевича,
А Скопин князь Михайло кумом был,
А кума была дочь Малюты Скуратова.
А и не пил он зелена вина,
Только одно пиво пил и сладкий мед.
Как теперь-то на честном пиру
До – сыта все наедалися,
До – пьяна все напивалися,
Похвальбами похвалялися.
Иной хвастает добрым конем,
Иной силою – удачей великою,
Иной славным отечеством,
А иной – удалым молодечеством.
Умный хвастает отцом да матушкой,
А безумный – молодой женой.
А Михайла Скопин,
С небольшого хмелю похвастается:
«А и гой еси вы, князья и бояре!
Иной хвастает у вас былицею,
А иной и небылицею.
Чем-то будет, мне похвастати?
Все вы похваляетесь безделицей!
Я Скопин Михайло Васильевич,
Могу ныне похвалитися,
Что очистил царство Московское
От вора злого заморского,
Еще мне славу поют до веку
От старого до малого!»
А и тут куме его крестовой,
Малютиной дочери Скуратовой
Слова Михайлы не показалися,
Высоко, дескать, сокол поднялся
И о сыру – матеру землю ушибся.
В та – поры она дело сделала,
Наливала чару зелена – вина,
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила чару куму крестовому.
А князь от вина отказывался,
Он сам не пил, а куму почтил.
Думал князь – она выпила,
А она в рукав вылила,
Брала же она чару меда сладкого,
Подсыпала в чару зелья лютого,
Подносила куму крестовому.
От меду кум не отказывается,
Выпивает чару меду сладкого.
Как его резвы ноженьки подоломилися,
Его белы рученьки опустилися.
Уж как брали его тут слуги верные,
Подхватили под белы руки,
Увозили князя к себе домой.
Мать встречет его в удивлении.
– Дитя ты мое, чадо милое!
Сколько по пирам не езживал,
А таков пьян не бывал.
Сын ей на то отвечает:
– Ой, ты, гой еси, матушка моя родимая!
Сколько по пирам я не езживал,
А таков пьян еще не бывал;
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова!»
К вечеру Скопин и преставился.
А расплачутся свейские немцы,
Что не стало у нас воеводы
Васильевича князя Михаила!
 

Сказитель замолк. Толмач досказывал сказ для Делагарди и шведских офицеров. Ратники сидели у костра, не молвя слова.