Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– Истинно говорю, что в Стародубе объявился  царь Дмитрий. Казачий атаман Заруцкий его перед всем людством признал и поклонился. Чтите царскую грамоту, там все сказано.

Андрей Голицын передал грамоту дьяку. Дьяк встал перед Шуйским и начал читать. Бояре посмеивались, но вскорости смешок пресекся. Голицын заметил:

– Не простой человек писал. И Шаховского при них нет. В Туле сидит в осаде.

Шуйский поманил к себе дьяка и взля у него из рук грамоту. Пробежал ее глазами с начала и до конца, головй покачал.

– Чисто писано. Похоже на грамоты Расстриги, но рука не его. Не рука Расстриги, а знакомая рука. Был у Расстриги человечек, что за него письма и грамоты писал. Дьякам надобно показать, они руку признают.

Грамоту вернул дьяку, чтобы далее читал. Дьяк кончил читать и огласил подпись.

– Император? – воскликнул в удивлении Андрей Голицын. – Кто же об этой подписи знал? Тех кто знал, по пальцам на руке сочтешь!

Шуйский дал знак Андрею Голицыну, чтобы примолк. Обратился к Стародубцу бнз гнева.

– Грамотку, как ты видишь мы прочли. Кто ж тебе ее вручил? Не самолично ли тот, кто царем и императором назвался в этой грамотке?

– Самолично мне в руки вручил.

– И каков же из себя сей человек, что царем Дмитрием и императором себя назвал?

– Каков был, таковым и остался. Нешто вы его не зрили?

– Мы нагляделись на него вдосталь. А вот ты видывал ли Расстригу, что Дмитрием назывался?

– Я в Москве не бывал. Стар я , чтобы в ратных делах во мне нужда нашлась бы.

– То, что ты стар, всякому видно. Потому и в удивление, что перед тем, как вскорости перед Всевышним предстать, на себя великий грех возлагаешь.

Андрей Голицын опять накинулся на Стародубца:

– Что с ним разговоры разговаривать? Расспросить бы с пристрастием!

– Не горячись, князь Андрей! Расскажи нашему гостю, каков из меня был Расстрига, что в Москве на царстве сидел.

– Говорить о нем одна маята. Ростом невелик, рыжеволос, нос грушей, коровьи ноздри, а еще на лице бородавка с горошину.

– Рыжеволос? – ухватился Стародубец. – И наш рыжеволос...

– И нос, как у гриба шляпка?

– Нос? – переспросил Стародубец. – Нос у него горбинкой. Лицо не грубое. Ростом он с тебя князь.

– С меня? – вскинулся Андрей Голицын. – Мне тот Дмитрий, что царствовал по злой воле дьявола, по плечо был. А что же о бородавке не сказывал?

– Не приглядывался я к бородавке.

– Врешь! Стало быть нет у него бородавки. Как на него взглянешь та бородавка сразу в глаза  себя кажет.

Шуйский увещивательно молвил:

– Иные считают, что Расстрига был воистину сыном царя Ивана Васильевича. Бог с ними, но они должны признать, ежели не воруют, что под одним именем два разных человека быть не могут. Не дашь нам веры, сын боярский, из Стародуба, пройди по нашему стану. Сам найдешь тех, кто видел царя Дмитрия. Расскажи о своем. Захочешь покаяться, приходи, не захочешь, путь тебе чист на все четыре стороны.

Стародубец, пошел из шатра, провожали его недоуменные взгляды бояр. Недоумения не к Стародубцу, а к Шуйскому. Шуйский разъяснил:

 – Вижу, что шкуру с него содрали бы живьем, а подумать, чего его шкура стоит? Собрался пострадать за правду, пусть и пострадает. Ныне угадано, что новый Дмитрий никто иной, как толмач, что состоял при Расстриге. Злая за ним стоит сила, с разумением сотворено. Те, кто нам заслал дьякона Григория, новый засыл задумали, а мы топчемся под этим городом

 Тогда встал Михаил Скопин.

– Государь, – обратился он к Шуйскому. – Дозволь слово молвить!

 – Если о приступе, так и слушать не надобно. Останемся без войска, когда Севера поднимется на нас, а за ее спиной польский король и еще незнамо кто!

 – Вот и надобно с вором Ивашкой разделаться, чтобы Тула для нас не оказалась наковальней, когда король молотом на нас обрушится. Приступом крепость нам не взять, а есть розмысел. Приходил ко мне с этим розмыслом муромский хитроделец...

 – Он и ко мне приходил, – перебил Скопина князь Федор Мстиславский. – Пустое предлагал. Слушать глупца, самому глупцом стать!

Скопин пустил слова Мстиславского мимо, продолжал свое:

 – Приходил муромский хитроделец и к Андрею Голицыну. К нему его не допустили. Не допустили и к тебе, государь! А послушать бы его хитрое дело, давно воров из города выбили бы!

 – Молод ты нам указывать! – возмутился Мстиславский.

Но Скопин не сдавался. Дерзко молвил:

 – Вели, государь,  то дело тебе с глаза на глаз поведать. Сумин Кравков, муромский ратник, возле шатра ждет. При боярах испугается слово молвить. Шуйский усмехнулся. Ему нравилось, что племянник  идет поперек бояр.

 – Послушаем юного воеводу, – сказал он. – Ежели хитроделец вправду хитрое дело придумал, позову вас, бояре!

Воеводы расходились, расходясь ворчали что не по чину берет царский племянник. Скопин привел в шатер хитродельца.

 – Что скажешь, Сумин Кравков? – спросил Шуйский.

Сумин Кравков упал на колени.

– Государь! Десяти дней не пройдет, как воры сами сдадут город.

Шуйский недоверчиво покачал головой.

 – Послушаем, как ты это сделаешь? Ворожбой или как? Государева дела опасно касаться. Обманешь – дня не проживешь! Не обманешь, большие милости тебя ожидают

Сумин Кравков перекрестился.

 – Ворожба – дело греховное. Потому, как обман!

 – Ворожбе не веришь? – удивился Шуйский. – А в Бога веруешь?

 – В Бога верую, потому в колдовство не верую. Не допустил бы Господь этакую пакость на земле. Стоит город Тула на реке Упе. Река сквозь город протекает. Ежели реку ниже города перегородить, она зальет город. Воры побегут из города, как крысы из погреба.

Шуйский обратился к Скопину:

 – Что скажешь, воевода?

 – Глядел я на месте, государь! Поставим плотину ниже города, город вода зальет. А чтоб воры не помешали, поставим там туры с пушками, а с Косой Горы будем ядра пускать, чтобы в городе оттуда ждали приступа.

Шуйский перекрестил племянника.

 – С Богом, Михайла, покажи Мстиславскому и Голицыным и всем боярам, что род Шуйских мудрее их всех. На царстве стоять – мудрому, а не льстивым.

Хитроделец указал, как поставить плотину. Срубили плот в ширину реки. К плоту прирубили с двух сторон стены. Переволокли плот через реку. Между прирубленными стенами засыпали землю и камни. Землю возили на возах, на плот  насыпали с носилок. Плот опускался в глубину, стены прирубали выше и выше.

В Туле не сразу догадались, что осаждавшие  строят плотину. Когда река вышла из берегов, догадались. Попытались сделать вылазку, чтобы разрушить плотину. Но Скопин сосредоточил здесь пушки и поставил стрельцов. Отбивали воров. Вода поднималась с каждым часом, подступила к городу и начала разливаться по улицам. Болотников посылал отряд за отрядом на плотину, чтобы ее разрушить. Но не было у него стойких полков. Пушками и огнем из ружей стрельцы отбивали вылазки.

Вода заливала подвалы, кладовые, топила хлебные запасы, по улицам пеши не пройти, а лодок взять негде. Осажденные приступили к князю Шаховскому, требовали указать, где царь Дмитрий. Кричали:

 – Смерть обманщику!

 – Топить его! Топить!

Болотников остудил толпу, но Шаховскому прилюдно сказал:

 – Глас народа, глас Божий! Без суда не дам расправы, а судить будем всем людством!

Приказал заковать Шаховского в цепи и запереть в крепости. Вода прибывала. Остановить ее было нечем. Нарастал бунт. Болотников послал к Шуйскому послов. Посланные говорили:

– Наш воевода сдаст город, если ты, государь, будешь нас миловать и не будешь казнить смертью. Если будешь казнить, утонем, а город не откороем. Вместе с нами и город утопнет.

Шуйский ответил:

 – Я присягнул никого в Туле не миловать. Однако за ваше смирение жалую вас и оставляю при животе. А вы служите мне и будьте верны, как были верны вору. Целуйте мне крест!

 Посланные целовали крест и вернулись в крепость. Донесли Болотникову о царском обещании.

Холоден и непроницаем взгляд наибольшого воеводы. Спокойно, но и с сожалением молвил:

 – Вы крест целовали, а Шуйский креста не целовал...

Помолчал и добавил:

 – А если бы он и целовал крест? Никто не нарушал столько раз крестное целование, как Василий Шуйский. Выбора нет: или в воде захлебнуться или выйти из города на милость цареубийцы. Не Шуйского этот розмысел с водой, кто-то около него великий воевода.

Первыми из города выехали Иван Болотников с царевичем Петрушкой, с Шаховским и атаманами. Болотников во всем вооружении, в бахтерце,  с булавой воеводы в руках.

Шуйский сидел на возведенном для этого случая помосте, в кресле сколоченным, чтобы походило на трон. Возле него рынды в белых одеждах и иноземные телохранители. Болотников спустился с седла. Сделал два шага к помосту, поклонился до земли. Отстегнул саблю, положил ее  и булаву к ногам Шуйского и произнес:

 – Царь, государь! Я верно держал крестное целование тому, кого называли царем Дмитрием. Точно ли он Дмитрий или нет, я не мог знать. Жив ли он или нет, того я не ведаю. Его искали, никто его не нашел.

Шуйский озаботился, чтобы при сдаче города присутствовал Стародубец. Уроки его невестки Екатерины Григорьевны не прошли для него даром. Имел он свою задумку относительно Стародубца и подводил ее к исполнению.

– Говоришь искали царя Дмитрия и не нашли. Плохо искали? А вот в городе Стародубе сказывают, что нашли.

 – Шел я, государь, из дальних краев служить Дмитрию. Не единожды мне сказывали, что нашли его. Да разве надобно было его искать, сам нашелся бы. Не ждал бы, пока нас, как крыс вытопят из города.

 – А вот пришел к нам из Стародуба сын боярский. Говорит, что сыскали Дмитрия в Стародубе.

 – Такого, как они сыскали, мы давно сыскали бы. Не в Стародубе его сыскивать! Сыскать мне его доведется в аду! Царь, государь, я верой и правдой служил царю Дмитрию. Был ли он сыном царя Ивана Васильевича, того не мне не ведать. Если по своему посулу помилуешь, буду служить тебя верно!

 – Будет так, как я посулил. А могу ли я взять тебя воеводой, о том надобно поразмыслить.

Поставили перед Шуйским князя Григория Шаховского. Шаховской взмолился:

– Государь! Смилуйся! Я хотел сдать город, меня в кандалы оковали...

Шуйский гневно ответил:

 – В Каменную пустынь его! На Кубенское озеро! В кандалах!

Поставили перед Шуйским немца Фидлера. Шуйский усмехнулся и приказал:

 – Бить его  кнутом, пока с этого света не изыдет!

Осажденные выходили из города, складывали оружие. Их связывали веревками и разводили под охрану в полках. Шуйский ушел в царский шатер и повелел поставить перед собой Стародубца.

 – Что же ты ныне скажешь о своем Дмитрии? – спросил Шуйский.

Стардубец упал на колени.

 – Помилуй, государь, пребывал я в обмане!

– Голову ты клал ради обмана. Тебя прощаю за раскаяние. А ты обман простишь ли?

 – Дай мне, государь, искупить вину! Прощения у меня для обманщика нет!

Болотникова заковали в цепи и повезли в далекий Каргополь в монастырскую тюрьму. Вслед послал Шуйский повеление выжечь Болотникову глаза и утопить в подземелье.

Осенней дорогой Шуйский вернулся в Москву. По своей скаредности он не любил праздества, боялся больших скоплений людства, но эту победу отпраздновал со всей возможной пышностью. В Москве благовестили все колокола. Въехал он в город в открытой карете, обитой красным сукном. Сопровождали его всадники  из полка Михаила Скопина. Патриарх вышел его встречать к Даниловскому монастырю.Три дня не умокал колокольный звон над Москвой, а во дворце пировали  бояре.

Шуйский до весны распустил ополчение, сам отправился в обитель Святого Сергия. Молился пять дней. После своего молитвенного подвига возвестил о своей скорой свадьбе на Екатерине Буйносовой-Ростовской, объявленной его невестой еще при жизни царя Дмитрия.

 Пленных, что взяли при сдачи Тулы, вопреки его посулу о милости, казнили тысячами. Топили в реках. Течением их прибивало к берегу, ветер наносил на Москву запах разложения.

Глава третья

1

Егорка Шапкин по зимниму первопутку отвез в Ярославль письмо к Марине Мнишек от португальского монаха Николая Мело. Николай Мело с прискорбием сообщал, что воевода царя Дмитрия Иван Болотников разбит царскими войсками и схвачен в Туле. Царь вернулся победителем, в Москве совершаются каждый день казни, царь на старости лет женится на юной боярышне.

Дальнейшее в письме потрясло Мнишков. Николай Мело с уверенностью, исключавшей всякое сомнение, сообщал, что объявился их Дмитрий, что вышел он, как и в прошлый раз из польского королевства, что под его рукой собираются польское панство и те русские ратники, что сохранили ему верность. Уже случились боевые схватки с царскими войсками, из которых Дмитрий вышел победителем.

 – Я знала, я знала, – вскричала Марина. – Такого рыцаря не могли загрызть московские крысы!

 – Лжецы и клеветники наказываются Господом! – промолвил Мнишек. – Дай Бог, чтобы все это оказалось правдой!

 – Неужели ты думаешь, отец, что польское рыцарство признало бы Дмитрием другого человека?

 – Сколь же долго он собирался...

 – Ему нужно было время, чтобы помириться с королем. Не был ли он ранен?  Не могла судьба так жестоко надо мной надсмеяться.

После этого письма, Мнишек более не упрекал дочь за ее решимость остаться московской царицей.

Шуйский торжествовал в Москве, все еще не придавая какого-либо значения появлению нового Дмитрия, приравнивая его к иным самозванным царевичам. Нежился с молодой женой, чем навлек на себя насмешки своей невестки.

– Годунов не напрасно предупреждал тебя, что видит не только то, что вокруг него деется, а и под землей на три аршина. А ты не видишь, на что спотыкаешься. Взял себе молодую жену, а подумал бы на кого детей оставишь, ежели она понесет от тебя старого. Царские дети без отца, это всегда смута у престола. Будто бы у тебя нет наследника, брата своего родного. Или тебе бабьих утех не доставало?

Шуйский, по привычке, помаргивая, ответил с усмешкой:

 – Когда яду подсыпешь, как подсыпала царю Борису?

 – Глядел бы, чтобы тебя новоявленный Дмитрий без яда в гроб не уложил!

До того, как был венчан на царство, Шуйский прислушивался к умозаключениям своей невестки. Тепер же он видел, что ею овладела надежда посадить на трон его брата, ее супруга. Пока не объявился новый Дмитрий в Стародубе, иные, еще могли поверить, что он уцелел, бежав из Москвы. На что же надеялся человек, дерзнувший всклепать на себя это имя? Многие люди видели Расстригу в лицо. Глупость! Даже и не обман. Кто за ним пойдет? А если и пойдут тут же откроют обман. Все сходилось на том, что назвался Дмитрием бывший толмач Богдан. Волосы у того и другого рыжие, на том и кончалось сходство. Пусть и ловок бывший толмач, но сколь не ловок, даже и зная царский обход, никого не обманет. И гультящих ему негде набрать. Много их потоплено после взятия Тулы. Шуйский никак не мог и не хотел понять, что людям не Дмитрий нужен, а ищут они, как бы его, Шуйского, свести с престола. Победа под Тулой вскружила ему голову, а подумать бы, не в битве он вырвал победу, а розмыслом Сумина Кравкова, подхваченным самым молодым воеводой. Но как же отказаться от радости считать себя победителем? Обманывался он и первыми неудачами новоявленного Дмитрия.

Знать бы ему, что Богданка вовсе и не стремился одерживать победы, все еще не теряя надежды сбежать от всклепанного на него царского звания. А тут еще одна для него неожиданность. Стародубец, не пострадав за правду, явился к Богданке. Рассказал, как бояре рвались его растерзать, да спас царь Василий Шуйский, нисколь не поверив, что царь Дмитрий спасся.

 – А ты веришь, что я и есть Дмитрий? – спросил Богданка.

 – Я верую только в Бога, а людям не верю, а гляжу со смыслом они живут или без смысла?

 – Какой же мне смысл называться царем Дмитрием?

 – Если поверят тебе люди, то как же не быть смыслу. Чай царем назвался, а не конюхом!

 – Ты вот поверил, на гибель шел. А ныне вижу – не веришь, что я и есть Дмитрий. Не подослан ли ты ныне ко мне царем Шуйским?

 – Не подослан, а отпущен на свое разумение.

 – В чем же твое разумение?

 – Оставил бы ты своих лятинян и явился бы с повинной к царю Шуйскому. Я готов проводить тебя к царю милостивому и разумному. Царь Шуйский знает кто ты таков, что вовсе ты не Дмитрий, который царствовал, а его толмач.

 У Богданки в мыслях раздвоение. То ли повелеть, чтобы Стародубца тут же повесили, либо приблизив его, вместе с ним бежать от панов в Москву на милость царя Шуйского.

Стародубец продолжал:

 – Шел я с твоей грамотой к Шуйскому на смерть. И смерть принял бы за правду без упрека, а за лжу кому охота умирать? Царь не дал растерзать меня своим боярам за дерзость, посмеялся надо мной и над тобой, и отправил восвояси.

 – Не с его же слов и меня зовешь?

 – Жизнь я прожил не во лжи, потому не скажу, что Шуйский звал тебя. Это я тебя зову покаяться, хотя и молод ты для покаяния. Христос учил, что никогда не поздно и никогда не рано покаяться.

 – Будь при мне! – распорядился Богданка. – Не так-то просто уйти от панов... Уйдем!

Уйти и вправду было не просто. Заруцкий и Меховецкий повели воинство на Карачев, повсюду объявляя, что ведут на Москву царя Дмитрия. Известие о Дмитрии заставило карачевцев опустить руки. Город взяли с налета и разграбили.

На подходе к Козельску произошла первая встреча с московской дружиной, посланной Шуйским изловить новоявленного Дмитрия. Шуйский никак не хотел поверить, что самозванец набирает силу. Меховецкий с поляками и Заруцкий с казаками легко разбили московскую дружину, захватили зипуны. Да заспорили польские паны с казаками при дележе добычи. Польские налеты грозились бросить царя Дмитрия и уйти. Богданка решил, что настала удобная минута бежать от своего воинства. Позвал в побег, как было с ним договрено, Стародубца и пана Кроликовского, опасаясь разбоя на дороге. Кроликовский прихватил с собой нескольких жолнеров. Ушли ночью. Шли скоро, сутками позже пришли в Орел. С Орла на Москву – путь чист. Стародубец уговаривал в Орле не задерживаться, да лошади притомились. Отложили уход из Орла на утро. Стародубец усомнился: взаправду ли Богданка готов бежать к царю. Затаился и решил сделать то, ради чего от Шуйского пришел в Стародуб, своей рукой покарать самозванца

Устроились на ночь в избе. Пан Кроликовский лег в ногах у Богданки,  как лег, так сразу же раздался его храп. Богданка лежал тихо, делал вид, что спит. Тихо лежал на сундуке и Стародубец. Богданка услышал шорох. Скрипнула половица, колыхнулась тьма. То Стародубец поднялся с сундука. Богданка толкнул ногой Кроликовского, сам же положил руку на рукоять пистоля. Кроликовский вскочил и со сна наткнулся на Стародубца.

 – Ей, ей у него в руке нож! – крикнул Кроликовский.

Богданка отскочил в угол и выбил кресалом огонь. Засветилось огниво. Кроликовский держал Стародубца за руку, в руке у Стародуца – нож.

 Кроликовский молод, ратный человек в полной силе. Стародубец старик, где ему бороться с паном.

 – Как им русским верить? – рассудил Кроликовский. – Царь Дмитрий верил, вот его и убили!

 – То был во истину царь. Из меня какой же царь?

 – Куда тебя этот старик вел?

 – Выходит на тот свет вел.

 – А мы его сейчас на мороз вышвырнем! Замерзнет, туда ему путь! А тебе, государь по насильству, один исход: идти в Самбор и просить милости у княгини Мнишек. Я и сам вижу, что царский венец тебе не по силам.

Порешили с утра идти в Самбор. И опять, как рок. Встретили их на дороге посланные на их поиск люди пана Меховецкого. Люди решительные и грубые. Повели Богданку в Карачев. В Карачеве разброд и волнение. Меж польскими людьми и казаками до резни доходит. В ночь Богданка еще раз в побег ударился. Куда  бежать не знал. Лишь бы сбежать от царского звания. Едва рассвело, на дороге его перехватили польские всадники, окружили и повели под конвоем. Привели к пану Валавскому, который вел дружину в тысячу всадников на подмогу явленному Дмитрию. Нашлись в дружине люди из тех, кто прибыл в Московию с паном Меховецким. Они узнали Богданку, о том известили и Валавского.

Пан Валавский подъехал к Богданке и усмешливо молвил:

 – Мы идем тебя искать, государь, а ты нас сам нашел!

Отнекиваться было бесполезно.

 – Бреду сам не знаю куда, – с отчанием в голосе признался Богданка. – Поляки меня бросили, а московиты хотели убить.

 – Это пан Меховецкий все напутал, – согласились меж собой поляки, а пан Валавский объявил:

 – Отныне, царь московский, все иначе будет. Идет к тебя князь Рожинский! Слыхивал о князе Рожинском? Вижу, что не слыхивал, иначе бы вздрогнул от  упоминания его имени. Сигизмунд – король в Кракове, князь Роман Рожинский – король на Днепре.

Пан Валавский привел свое воинство и Богданку в Карачев и сперся с Меховецким. По разному они смотрели на то, как вести дело названного царя Дмитрия. Пока они спорили, у Богданки явилось время подумать о себе. Предстали перед ним все его злоключения и все неудачи с попытками ускользнуть от предначертанной ему роли. Какому Богу молиться, чтобы избавил от злого рока? А задуматься – злой ли это рок, или судьба  начертанная Господом? Нашлась в Карачеве библия на древнегреческом языке. Отыскал он те слова, о которых напомнил ему старик раввин в Пропойске, в подземелье. «Я начну распространять страх и ужас перед тобой на народы под всем небом: те которые услышат о тебе, вострепещут и ужаснутся тебя... И будет Господь, Бог твой, изгонять перед тобою народы сии и предаст их Господь, Бог твой, и приведет их в великое смятение, так, что они погибнут. И предаст царей их в руки твои, и ты истребишь имя их из поднебесной, не устоит никто против тебя доколе не искоренишь их».

Долго он читал о деяниях грозного и столь же жестокого Иеговы. Свеча догорела. Остался в темноте. За другой свечей рука не тянулась. В глазах плавали огни от угасшей свечи, и возникали как бы начертанные ее угасшим пламенем слова: «Господь Сам пойдет пред тобою, Сам будет с тобою, не отступит от тебя и не оставит тебя, не бойся и не ужасайся».

Кто привел его в Кракове к московскому принцу? Кто побудил московского принца увезти его с собой в Москву? Когда же принц стал царем, кто побудил московского царя держать его, нищего воспитанника бернардинцев, возле себя для государевых дел? Кто надоумил его в набатную ночь кинуться к конюшне, кто приготовил для него заседланного коня, кто привел его в дом протопопа  и оборвал тихую жизнь возле протопопицы? Кто вызволил его из подземелья и уберег от ножа безумного старика? Казалось бы все оставил он позади, бежав от поляков и от царского звания? Но кто тот властный, что назначил встречу на дороге с паном Валавским? Случайности? Но чьей же волей эти случайности выстроены? Неужели  и правда, что все в его жизни предопределило Божественное Провидение? Он молился, чтобы сия чаша минула его, но в растерянности уже не знал какому Богу молиться.

Утром возле избы крики, многоголосье, бряцание оружием. Вошел ан Рогозинский и радостно объявил:

 – К нам жалуют князья! Пожаловал князь Адам Вишневецкий. Привел своих юргельтов, чтобы идти на Москву.

Богданка знал кто такие Вишневецкие. Сегодня король не их рода. Но при выборах могли избрать короля из рода Вишневецких. Из родового гнезда князя Адама начал свой путь царь Дмитрий. Ему ли не увидеть подмену?

Богданка вышел на крыльцо, полагая, что вот и конец игре в царя. Князь Адам слез с коня, шапки с головы не снимая, (Вишневецкие не снимали  шапки и перед королем), подошел к крыльцу, поднял глаза на Богданку и произнес:

– Государь, я рад вновь протянуть тебе руку помощи!

Стоял перед Богданкой вельможа с королями равный. Помолчал и с нарастающим гневом сказал:

 – Пришел я и своих воинов привел, чтобы отомстить Шуйскому за измену тебе, государь! Веди нас, государь, добывать тебе московский престол!

Закончил он возгласом «виват», тут же подхваченным всеми польскими ратниками.

Собралось войсковое коло. Избрали походным гетманом пана Меховецкого. Богданке было предложено сказать боярство князю Адаму Вишневецкому в сане конюшего боярина, а пана Валавского назначить канцлером Московского государства.

Верховники затеяли совещаться в избе у Богданки. Меховецкий предложил идти на Брянск, оттуда на Орел, с Орла на Москву. Все еще надеясь ускользнуть из рук панов, Богданка подал свой голос:

 – На Орел царь Дмитрий пошел, когда все царское войско перешло на его сторону.

Адам Вишневецкий, возвысив голос, оборвал его:

 – О ком ты говоришь! Говори, да не заговаривайся! У тебя тогда не было польского войска!

Богданка замолк.

И опять ночные думы в одиночестве. Вера в истины, что вещал Ветхий Завет, вера в иудейского Бога, вера в христианского Бога, в которой был воспитан Богданка, в его сознании укладывались воедино. Разум погружался в мистический туман. Не могло же все, что с ним происходило, свершаться без вмешательства вышних сил. Господь действует через мирские силы. Господь, Бог! Чей Бог? Иудейский или христианский? Какие мирские силы подчинены Господней воле? Не те ли, что объявлены устами папы Григория VII: «вырвать, разрушать и насаждать»? Сколь же несокрушима эта сила, если заставила раввина спуститься в подземелье в Пропойске, польских панов собрала под возведенное на него имя Дмитрия, а гордого князя Адама Вишневецкого признать обман и служить обману.

«Вырывать, разрушать и насаждать...» Сейчас они вырывают и разрушают. Что же они собираются насаждать? Кому же предназначено насаждать? Неужели ему, Богданке, презираемому сильными мира сего?

В отчаянии человек прибегает к Богу. К какому же Богу прибегнуть? В красном углу избы стоят на поставце иконы Бога схизматиков, коего московиты называют Богом православной веры. От этого Бога он отвергнут крещением в апостольскую веру. Крещен, когда был бессмысленным младенцем, когда личная его воля дремала. Что дал ему этот Бог, за что прозелиты этого Бога подвергли его непереносимым испытаниям?

Богданка снял с груди крестик, которым одарили его бернардинцы и растоптал его. Упал на колени молиться неизреченному Богу своего племени, возвращаясь в лоно его власти. Молил дать просветление, не оставлять его и вести в неизведанное для смертных.

Панам не терпелось овладеть каким-либо большим городом. Решили взять Брянск. Богданка помалкивал, отдавшись целиком на волю вновь обретенного Бога.

 Брянские воеводы сожгли посады, затворились в крепости. Гетман Маховецкий полагал, что многолюдьем своего воинства устрашит брянцев. Перед приступом послал в город сказать, что если город не сдадут своему государю, царю Дмитрию, то будут объявлены изменниками и понесут разорение. Брянцы ответили:

 – Если пришел царь Дмитрий, пусть идет в город, а литва и поляки нам не нужны.

Паны расердились на брянцев, но идти на приступ не решались. Не было у них ни одной пушки. Город взяли в осаду, грабили окрестности.

Между тем, Шуйский, обеспокоенный вестями, приходившими из-под Брянска, послал в подмогу брянцам князя Ивана Семеновича Куракина во главе полка собранного из московских стрельцов и конной дружины.

Поляки видели, как подошло московское войско и расположилось на противоположном берегу Десны. Польские всадники гарцевали на берегу и поносили пришедших, сколь хватало выдумки на ругательства и вызывали охотников на поединки. Они чувствовали уверенность, ибо полагали, что московитам не переправиться через реку, поскольку лед на ней еще не встал, течением гнало шугу.

Князь Куракин оценил истоки польской дерзости. Проистекала она из убежденности, что московское войско не решится переправляться через замерзающую реку. Куракин был достаточно опытным воеводой и знал первейший закон ратного дела: «сделай то, что противник от тебя не ожидает». Не убоявшись численного превосходства поляков за счет гультящих, к ратному делу непривычных, он приказал перправляться в брод и вплавь. Польские гарцовщики не ожидали, что московиты вступят в ледяную воду. Кинулись от берега, чтобы предупредить  своих. С бору да с сосенки собранные гультящие вообразили, что поляки ударились в бегство, кинулись кто куда мог с воплями:

 – Спасайтесь! Ляхи разбиты!

Брянцы, увидев со стен, расстройство среди осаждавших, и, завидя московские полки, сделали вылазку. Не разобравшись, что происходит, польские воеводы, а за ними и все их воинство, кинулись в бегство.

Прибежали в Карачев. Собрали военный совет и набросились на Богданку, чтобы свалить на него вину за свой позор. Ругали его, что не собрал для взятия Брянска войско из московитов, какое сумел собрать Иван Болотников, что не остановил бегство гультящих. Богданка терпеливо  выслушав панов, про себя решил, что настал час или расстаться с царским званием, или окоротить польский гонор. Польские паны никак не ожидали, что он даст отпор. Богданка мрачно молвил:

 – Войско сильно своим воеводой, а когда много воевод – сильное войско бессильно.

Паны удивились, а затем рассмеялись.Посыпались язвительные насмешки.

 – Панове, что мы слышим? – воскликнул пан Хруслинский, прибывший с воинством пана Валавского. – Не пропустить бы мимо ушей поучение великого стратега!

Пан Меховецкий подхватил насмешку.

 – Из каких же выигранных тобой сражений, вывел ты столь великую премудрость?

Пану Хруслинскому по душе пришлось насмешничать.

– Государь что-то сказал о войске? О каком войске? Разве мужики и холопы – это войско?

Паны потешались, а у Богданки перед его мысленным взором, будто огнем выжжены слова: «Господь, Бог твой, идет пред тобой, как огонь поядающий!». Богданка дерзнул ответить:

 – Не вам надо мной насмехаться, а мне над вашим мужеством! Не вы ли звали меня идти на Москву, а споткнулись о Брянск.

Кто то из рыцарей вскричал:

 – Ты, пся крев, смеешь говорить против рыцарей?

Богданка встал, и, не взглянув на панов, вышел из избы, хлопнув дверью. Паны всполошились.

 – Зарубить его! Не знает, как разговаривать с рыцарством!

Некий пан Хмелевский вскочил с лавки и выхватил саблю, опережая его кинулся к двери с обнаженной саблей пан Хруслинский.

 – Остановитесь! – возвысил голос пан Валавский. – Чему так огорчились, панове? Нам радоваться бы, что Валаамова ослица заговорила. Полюбаваться надо, какая царственная уверенность появилась у нашего царика! А  подумать бы, панове, что мы собой являем без его царского величества?

 – Кто он таков, чтобы с нами так разговаривать? Король не смеет нам так говорить!

 – То король! А наш Дмитрий – царь! А если он – никто, то кто мы такие?

Пан Хруслинский, не замедлил с ответом:

 – Мы граждане Речи Посполитой! Разве пану Валавскому это неизвестно?

 – Ваша попытка уколоть меня не состоятельна, пан Хруслинский. Именно потому, что мы граждане Речи Посполитой, надобно спросить, что мы здесь делаем в то время, как король ведет переговоры с Московией о перемирии и о возвращении пленных своих граждан? Мы здесь по приглашению московского царя Дмитрия, в этом оправдание нашего здесь присутствия.