Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Хлопковцам и казакам, как самым надежным, Болотников определил идти через Симонов монастырь на Воронцово поле, а оттуда прорываться к Фроловским воротам. Наказал своим жечь город нещадно, чтобы огнем и дымом выкурить Шуйского, стрельцов и дворянские полки из Кремля без приступа, ибо приступать к кремлевским стенам было не с чем. Дозорные принесли известие, что лед на реке крепок, не обломится. Еще не рассвело, Болотников начал сводить полки с Серпуховской дороги на Коломенскую.

В Москве в тронной палате с вечера сидели с царем все его воеводы.Они получили известие от Истомы Пашкова, что утром назначен приступ. Знали и роспись Болотникова, кому и куда идти. Знали что биться придется с многочисленным воинством на Серпуховской и Рязанской дорогах. Сидели в размышлении с царем князь Федор Мстиславский, князь Иван Воротынчкий, князья Василий и Андрей Голицины, царевы братья Дмитрий и Иван. На удивление князьям и воеводам был призван на сей совет Михаил Скопин-Шуйский.

Дозорные принесли известие, что войско Болотникова тронулось. Стоял морозный  26-ой день ноября.

Шуйский объявил:

– Волки вылезли из затайки! Обкладывают город, как овчарню. Как мыслите, воеводы, оборонять город?

Не очень-то рвались высшие ратные чины со своими розмыслами. Никто не спешил подставить себя под поражение.

Шуйский дал помолчать и молвил:

– Тут мы поглядели кому судьба сулит удачу, и увидели удачу на челе Михаила Скопина. Хоть и молод и не искушен в битвах, как вы воеводы, но перстом Господа отмечен. Отдадим ему полки, коим держать оборону от Серпуховских ворот и до Симонова монастыря, куда идут воры, а на Ярославской и на Смоленской дорогах пусть сойдутся старейшие воеводы, что бы не обидно было тулякам и рязанцам стать под руку именитым.

Федор Иванович Мстиславский возблагодарил про себя Бога, что минула  чаша его неминуючего поражения от воров. Иван Воротынский  не менее возрадовался отвести от себя еще одну беду. Василий Голицын первым подал голос одобрения.

– Младость не имет позора! Ратное счастье приходит не по нашему выбору, а от Бога. Быть Михайле Скопину первым воеводой без мест

– С Богом! – благословил Шуйский племянника.

Не теряя времени Скопин покинул думцев. Уже с вечера его ждали полки. С ними он уже громил воров. Из встречи с воровским воинством на Пахре, он заключил, что с Болотниковым идут люди дерзкие, в бой бросаются очертя голову, но строя не блюдут, один другому в строю не помощник, действуют в разброд. Если остановить их первый натиск, тут же теряются, а если надавить, то тут же и рассеиваются. Переняли казачий обычай, да только потом собраться, как казаки, не научились.

Московскую дружину Скопин пополнил подошедшими с князем Куракиным смолянами, людьми в битвах бывалыми не только с татарами, а и с польскими рубаками. Строю послушны, о царе Дмитрии добром не поминали, ибо были наслышаны, что он готов был передать их польскому королю. Московские стрельцы в воскрешение  царя Дмитрия не верили, на их глазах и при их участии его убивали, сожгли, а пеплом выстрелили из пушки.

От дозорных явились известия, что болотниковцы продвигаются к Серпуховским воротам. Скопин вывел полки за Данилов монастырь, его полки  оперлись о стены монастыря. На стены Скопин повелел возвести пушки. Полк Правой руки отдал под начало Андрея Голицына, полк Левой руки – под начало Бориса Татева.

Едва рассвело, завидели воров. Шли они с Коломенского, испятнав черными полосами снег. Шли медленным шагом. На всех московских звонницах звонили колокола, бередя душу, неумолчным звоном.

К Скопину прибегали гонцы, с оповещением, что в этот час происходит на западных и восточных подступах к городу. Из Дарогомилова на Арбат двигалось рязанское ополчение в челе с Ляпуновым и Сумбуловым. В город его вводили воеводы Иван Воротынский и Иван Шуйский. Проведя городом должны были вывести рязанцев на подмогу Скопину. В Красном селе стоял Истома Пашков, на случай если воры прорвутся на Ярославской дороге. Сретенские ворота оберегали стрельцы под началом Петра Шереметева.

Надежная защита со спины, но Скопин не очень-то полагался на ополчения рязанцев и туляков. Единожды изменив, удержатся ли от измены, когда утяжелится сражение? Воров надо было поразить, не рассчитывая на подмогу.

Воровское войско, в челе со своим наибольшим воеводой Болотниковым, надвигалось на Данилов монастырь. Скопин дал сигнал к встречному бою. Взревели трубы, и конная царская дружина двинулась на грунях навстречу наступавшим. Перешли на рысь и конные болотниковцы. Столкновение, казалось, неизбежным. Болотников скинул с плеч паволоку в руки стремянного, надвинул прилбицу, обнажил саблю и вырвался впереди конной лавы.

Но что же происходит в московских рядах? Их кони замедляют бег. Рассыпается строй. Они повернули вспять. Бегут...

Не случилось бы такого же бегства при стычке с войском Мстиславского и Воротынского, Болотников угадал бы смысл этого маневра. Понадеялся, что обезручило московские полки имя царя Дмитрия. У Болотникова одна мысль: не упустить бы сего часа и вслед за бегущими ворваться бы в город. Вся его конная рать мчалась к монастырским стенам. Проглядел вгорячах, как рассыпался конный полк Скопина, а, достигнув монастыря, раскололся надвое, открыв плотный строй стрелецкой пехоты. Ему ли искушенному в сшибках с татарами не знать этого заманного действия? И вот наткнулся на ближний огонь из пищалей и подвел свою конницу под гибельный бой дробом из пушек с монастырских стен.

Монастырь окутался пороховым дымом, заволокло дымом стрельцов, поле огласилось предсмертным ржанием коней, свинцовый дроб осыпал наступающих. По знаку Болотникова трубы трубили отбой, но и без призыва к отходу, пятились его полки.

Попробовав прочность обороны у Серпуховских ворот, Болотников, как и было им задумано, двинул свое войско вдоль Москвы-реки, чтобы переправиться по разведанному льду под Симоновым монастырем.

Болотников полагал, что имеет дело с воеводами тугодумами, не любившими маневра во время боя. Никак он не мог предположить, что московские воеводы решатся переводить свое войско от Серпуховских ворот к Симонову монастырю. А у Симонова монстыря откуда бы взяться царской дружине и стрелецким полкам? О юном воеводе Михаиле Скопине он и слыхом не слыхал.

Воинство Болотникова шло дальним охватом, Скопин провел свои полки короткой дорогой. К Симонову монастырю пришел ранее, чем Болотников собрал своих конных и пешцев у переправы.

День переломился на полдень Болотников двинул пешцев на лед, на их обережение послал по флангам конных. Поднялись на крутой берег. На полпути на крутизне встретил их огонь из пищалей, а по льду ударили ядрами пушки. Первые ряды пешцев откатились назад, но их подкрепили новые волны наступивших. Их осыпали ядрами, били огнем из пищалей. Схватывались в рукопашную со стрельцами, но вот ударила на них царская дружина.

Болотников слал гонцов к Истоме Пашкову, а в ответ получил известие, что Пашков охватывает его войско с тыла.

Измена!

Изменил Пашков, стало быть, изменили и Ляпунов и Сумбулов. Болотников спешно выводил по свои полки из боя, слал по полкам вестовщиков, чтобы отходили к Коломенскому.

В Москве не умолкали колокола.

4

В Колменском, в остроге собрались казачьи атаманы и воеводы. Болотников говорил:

– За измену холопа боярину, боярин был волен в жизни холопа, за измену боярина холопу, мы боярина казнить будем без жалости и ближних его, чтобы и семени не оставалось. Измена бояр и дворян остановила нас. Они спасли изменника Шуйского. Правду я говорил вам: бейте бояр, женами их пользуйтесь, истребляйте их детей, бейте дворян, детей боярских, торговых гостей – нашим будет царство. Веры им отныне нет! А ныне надобно рассудить, как нам с градом Москвой обойтись?

Атаманы и воеводы помалкивали. Ждали, когда Болотников свою думу выскажет. Болотников знал, что мятежное войско сильно удачей, что при первой же неудаче начнет разбегаться. Разбоем на дорогах перебыть легче, чем в бою на поле.

– Вижу, колебнула вас измена. А я думаю, надобно послать в город зажигальщиков, чтоб зажгли город со всех концов. Выкурим, побегут в поле, тут мы их и встретим.

– Нет воевода, – возразил казачий атаман. – Я привел свои станицы с Дона не жечь город и добро жечь. Мы пришли разжиться зипунами. Не ляхи мы, чтоб свое изничтожать. Сядем вокруг города, обозы в Москву не пустим. Пересидим и царя и бояр. Впереди холодная и голодная зима. Сами ворота откроют, когда и последнюю падаль сожрут.

О том же без сговора говорили другие. Порешили сидеть в Коломенском, перехватывать дороги и сноситься с городами, что объявили себя за царем Дмитрием.

Утром дал знать о себе Скопин. Дозорные прибежали с известием, что из Москвы вышло войско и движется к Коломенскому. Не ожидал Болотников такой дерзости.

Казаки сели в остроге, спустились в отрытые земляные норы. Острог с хода не взять. Болотников вывел в урочище Котлы конных, испытать сильно ли в наступлении московское войско. Жестоко схватились в конной сече. И бывшие хлопковцы, и казаки, которых придал им в усиление Болотников, и гультящие не устояли перед ратными царской дружины. Болотников двинул на подмогу пеших. На пеших вышли стрелецкие полки. По всем урочищу развернулось сражение. Из Москвы подходило подкрепление. Не трудно было узнать, что идут на подмогу московскому войску тульское и рязанское ополчения. И конные и пешие болотниковцы отступили в острог под защиту валов и стен. Московские полки начали со всех сторон обкладывать острог.

Утром с башни открылась неутешительная картина. Из Москвы подтягивались к острогу новые полки, в зрительную трубу Болотников увидел, что везут к острогу пушки.

День прошел тихо. Атаманы утешали Болотникова, дескать, отсидимся. Но он не утешался. Не хотел он искать Дмитрия, понял, что час удачи упущен, что без Дмитрия, кем бы он ни был, не обойтись.

Московские воеводы подвезли пушки С утра начался обстрел острога. Болотниковцы пошли на прорыв. Протаранили обклад , каждый спасался, как мог.

Шуйский спешил торжествовать победу. Михаилу Скопину было сказано боярство. Скакали в ближние и дальние города гонцы объявить, что воры побиты.

Поспешил царь. Воровские люди не оказали стойкости в бою, но бегать они умели. Отбежали в Серпухов, да город беден. Ушли в Калугу и засели в городе, благо хлебных запасов там хватало.

Шуйский рассылал грамоты, что с ворами  покончено, а Болотников созывал  гультящих идти с боем на бояр, на князей, на царя...

5

Егорке Шапкину пришлось расстаться с лошадкой. На дорогах завозно. Едут и идут разные люди, куда не попадя. Отнимут лошадку, да еще и убьют и за нее. Пустил он ее на волю, на Божье изволение. Попрощался:

– Оставайся, Ночка на воле, мне с тобой – неволя.

Расспросил в Ростове, как добраться до Борисоглебского монастыря. За поясом топор, за голенищем нож. Дорога лесная, ежели что не так, с дороги свернуть в лес возможно. А в лесу нет труда затеряться.

Вот и монастырь во имя святых великомученников Бориса и Глеба, князей невинно убиенных Святополком Окаянным. Если бы не дума об Екатерине и о дочках Настасьи и Марьи, не здесь ли найти успокоение в столь нескладной жизни? Монастырю нужны рабочие руки, а он ни от какой работы не отказчик.

У монастырских врат – людно. Толкутся убогие, ходоки по святым местам и всякий иной люд. Крестьяне подвозят снедь.

Отзвонили к утрени. Из ворот потянулись пришлые богомольцы. Егорка дождался, когда поубавилась толпа, подошел к привратнику. Поинтересовался нужны ли монастырю искусники по плотницкой части?Топор за синим кушаком. Привратник угадал:

– А ты откуда здесь взялся, Рязань-косопузая?

Егорка нашелся с ответом:

– Ныне ветрено, а ветер, куда хошь загонит!

– На язык ты востер! По плотницкой части, ежели искусен, работа всегда найдется. Иди к келарю, а если доищется, что  всклепал на себя плотницкое умение, не печалься получить батоги!

Егорка знал, что если врать, то лучше ближе к правде держаться. Врать особой нужды не было. Одна утайка – письмо царицы Марины к латинскому монаху. Кому же о нем в догад войдет? Рассказал, как струги делал по царскому повелению, как в посоху попал, как вез из Москвы польских гостей. Приврал в одном, что с посохи отпустили, а лошадь отняли.

Келарь не очень-то поверил, да монастырю рабочие руки нужны. Объявил:

– Поглядим, каков ты плотник. Коли взаправду с топором в родне – на харчи поставим.

Никогда Егорка не жил так легко и без забот. Работы он никогда не страшился. Какой бы ни был урок – глаза боятся, а руки делают.Дома – думай о хозяйстве, чтобы печь было чем топить, чтобы крыша не текла, когда ветер солому заломит, чтобы корова и лошадь были кормлены, чтобы хлеба с осени до новины хватило, чтобы лихие люди не разорили. Тут поднялся на зорьке, вместе с братией – в трапезную. Утречать. Братия на молитву, а он топор в руки и на разлюбезное дело, к коему с мальства навык. Где келью подправить, где стропила под крышей укрепить, или келью срубить для нового затворника. В колокол ударили – обед. Не разъешься, но и голодным из трапезной не уйдешь. После обеда можно недолго сомлеть, а потом до вечери топором махать. Все ко времени, без суеты.

А тут и чудо явилось. Вызвал его келарь и спросил:

– Лошадку твою, говорил, отняли? Пойди за ворота, погляди, не твоя ли пришла к воротам?

Не затерялась Ночка, прибрела по его следам к монастырю. Встретил, как иной и родню не встречает. И монастырю прибыток. Лошади в то неспокойное время, были нарасхват.

Осталось исподволь исполнить поручение царицы Марины. Угадывал, что дело это тайное и опасное. Окольно узнал, что в монастыре действительно проживает ссыльный из Москвы гишпанской земли монах, а возле него неведомый человек. И чуден же! С лица желт, глазки узкие, как щелки, да не татарин. Росточком не велик, но шустер. Из какой он земли изошел – не выговорить.

В трапезной их не видывал, потому, как были они латинской веры, кормились отдельно от братии. Видел их на прогулках, когда ходили по саду, а с ними монах – затворник Иринарх, коего в монастыре чтили чуть ли не за святого.

Егорка Шапкин, мещерский плотник, житель лесной глухомани, сам того не ведая, вплотную приблизился к европейской политике. Оставалось сделать шаг, чтобы прикоснуться к ней вплотную.

Московия глухо была закрыта для иноземцев. Редко кто проникал свозь плотную завесу. Требовалось для этого много совпадений.

Испанский монах Николай Мело родился в Португалии в городе Кавилхио. Мало кто в Московии слыхивал об этом королевстве, а о городе Кавилхио, никто не слыхивал. Все те, кто общался с Николаем Мело, кто распоряжался его судьбой в Московии, всего лишь несколько человек, называли его гишпанским монахом. Родители его состояли в родстве с королевским домом Португалии. Николая ожидала карьера знатного сеньёра, он избрал служение Богу. Явилось ему чудное видение. Он плывет на корабле, раскинуты все паруса, ветер несет корабль по сине-зеленым волнам к острову. На острове высятся храмы, а над храмами восторгнут ввысь крест с распятым на нем Спасителем. И звучит с того острова голос:

– Николай сооруди храм в душе своей и неси его отверженным от Христовой веры!

С той пора, ложась спать, он перед сном вызывал в своем воображении это видение. Оно неизменно являлось и звучал все тот же голос. Он рассказал о своем видении на пасхальной исповеди. То было время, когда Игнатий Лойола  создавал Орден Иисуса Христа во имя торжества католической церкви. Иезуиты везде искали молодых людей способных стать прозелитами Ордена. Николаю Мело растолковали его видение: он призван обращать в католическую веру те народы, которые бродят во тьме неверия в Христа. Николай учился в иезуитской семинарии, был замечен генералом ордена, по его повелению был принят в орден святого Августина и в 1578 году воочию увидел сине-зеленые волны океана, распущенные паруса и остров  на Филиппинах. Скромный монах при жизни становился святым, что не дается иным служением и во всю жизнь на благо церкви.

В традициях Ордена установилось, что в его деятельности нет мелких дел. То, что сегдня видится мелким, со временем может оказаться великим деянием. Азия далекое и необъятное поле. Когда еще на нем придется собирать урожай? Через сто, через триста лет? Церковь вечна. В вечности и тысяча лет всего лишь мгновение.

В 1599 году Николай Мело отплыл с Филиппин в Индию, чтобы оттуда добираться сухим путем через Персию и Московию в Рим, везде сея семена веры в апостольскую церковь, проведывая по пути, как живут народы, чьими землями придется ему проходить. Вез он с собой удивить Рим обращенного в католичество японца, получившего христианское имя Николай.

В Индии возглавлял католическую миссию архиепископ Алексей Менезий. Приобщение туземного населения к христианству шло трудно. Архиепископу ничего не оставалось, как заноситься в мечтах послужить католической церкви. Прибытие Николая Мело родило у него грандиозный замысел остановить наступление турецкого султана на европейские католические государства. Николаю Мело он поручил идти в Персию и склонить персидского шаха Аббаса II к войне против турок в союзе с римской церковью и европейскими королевствами. Архиепископу казалось, что через шаха Аббаса можно вовлечь в антитурецкий союз и московского государя. Воспламеняющий воображение замысел крестового похода.

Шах Аббас принял Николая Мело радушно. Он понимал значение церковной дипломатии и склонен был видеть в лице миссионера полномочного представителя римской церкви, а за ней и европейских государей. Аббас был готов к любому союзу против турецкого султана. Мело успел отправить с купеческим караваном сообщение в Рим, в котором восторженно объявлял, что «на востоке восходит светило, которое порадует христианство».

Сообщение Николая Мело стало известно генуезским и венецианским купцам. Они торжествовали. Воинство персидского шаха и московские войска виделись им той силой, которая уберет их конкурентов из Средиземного моря. В римской курии рождались надежды, что, наконец-то, над Константинополем воссияет католичество.

Шах Аббас давно собирался отправить посольство в Европу для заключения союза против Османской империи. С появлением Николая Мело нашелся и посланник. Но сам же он и обезоружил вдохновенного сторонника своих замыслов. Не разумея расстановку сил в Европе, он заложил неудачу в миссию португальского монаха. Аббас ввел в посольство двух английских негоциантов Антония и Роберта Ширлей, которые заслужили его доверие обещанием расширения торговли с Англией. Английским ли купцам защищать интересы генуезских и венецианских купцов?

Из Персии путь в Европу на Астрахань. С Астрахани по Волге в Ярославль, а из Ярославля и до Москвы рукой подать.

Шах Аббас надеялся, что его посланники сумеют склонить московского царя к союзу против турецкого султана. Он и предположить не мог, что братья Ширлей все сделают для того, чтобы такого союза не состоялось. Не знал шах Аббас, что посылает послов к государю, которого английская королева Елизавета называла «своим приятелем», а английские купцы при дворе Годунова имели огромное влияние. Не знал об этом и Николай Мело, оторванный от европейской политики. Наслышан он был от шаха Аббаса, что крымские татары, присяженники турецкого султана, совершают грабительские набеги на Московию. Не резон ли московскому царю покончить с застарелым врагом?

Дорога дальняя и трудная. Вверх по Волге лодия с посольством шла на веслах, в иных местах приходилось ее тянуть на канатах. В пути о многом довелось переговорить Николаю Мело с английскими спутниками. Они прояснили ему с откровенной насмешкой, что не собираются стараться в Москве о союзе против султана,  предлагали монаху обмануть шаха и говорить только об английской торговле через Москву с Персией.

В Москве Николай Мело совершил ошибку, ибо не имел опыта в придворных интригах. Он заявил московским властям, что не хочет идти на постой вместе с братьями Ширлей, а попросился к своему единоверцу, к итальянскому придворному медику Павлу Читадину.

Годунов не принял Николая Мело, а призвал на государевы очи Антония Ширлей. Антоний Ширлей изобразил миссию Николая Мело, как попытку шаха Аббаса втянуть Московию в изнурительную войну с турецким султаном. Борис Годунов не собирался воевать ни с султаном, ни с крымским ханом, ибо понимал, что Московии такая война не по силам. «Приятель» королевы Елизаветы произвел обыск в доме Читадина. У Николая Мело нашли письма шаха Аббаса в Рим и к европейским королям. Письма забрали, а Николая Мело, вместе с его японским крестником,  отправили в ссылку в Соловецкий монастырь.

Так и пропасть бы гишпанскому монаху, но иная ему была предназначена судьба, предстояло ему предстать утешителем  другой несчастной судьбы...

Годунова не стало. В Москве воцарился царь Дмитрий. Получив из Рима запрос о Николае Мело, он незамедлительно произвел розыск и оправил в Соловки приставов, чтобы доставили к нему ссыльного. Не на российских просторах выполнить что-либо «незамедлительно». Пока приставы добирались до Соловков, а потом Николай Мело со своим крестником добирались до Москвы, не стало царя Дмитрия, а Шуйский, не зная , как ему обойтись с гишпанским монахом, заточил его в Борисоглебском монастыре.

Всего этого Егорка, подбираясь к гишпанскому монаху, не знал. Не знал и того, к чему может привести передача письма Марины. Не о Марине он старался, а хотел услужить любезному его сердцу царю Дмитрию, хотя бы уже и покойнику, в память о ласке, что имел от него. Чутье ему, однако, подсказывало, что прикасается он к делу опасному, к государеву делу, да не очень-то он берегся, потеряв и дом, и близких, не зная найдет ли их когда-нибудь в оставшейся жизни.

Егорка выбрал час, когда ему назначили в урок подправить баню для латинского монаха. Мимо проходили монах и его косоглазый послушник. Егорка оглянулся. Поблизости ни души. Извлек изрядно помятый свиток с грамотой царицы и уронил его под ноги монаху, а сам отступил в сторонку. Косоглазый живо поднял свиток и передал монаху. Монах спрятал его под рясу. И монах и косоглазый то ж, как и Егорка оглянулись по сторонам.

Весточка для Николая Мело оказалась полной надежд. Марина не жаловалась на судьбу, а сообщала, что царь Дмитрий жив, что не в его характере долго скрываться, что он собирает болшое войско и скоро двинет его на Москву. Просила монаха поискать пересылку к царю Дмитрию, как только он объявится. Подпись под письмом: « Царица Московская и всея Руси – Марина».

Слух о том, что царь Дмитрий жив доходил до Николая Мело и ранее. Сложилась у него дружба со старцем Иринархом. К Иринарху шли за утешением из окрестных и северных городов, приносили на его рассуждение свое горе и свои радости, шли за советом, шли благословиться. В тихой беседе он расспрашивал приходящих и о мирских делах. По рассказам бывалых людей Иринарх воссоздавал происходящее на русской земле. Когда объявился на престоле царь Дмитрий, уверовал, что он и есть углицкий царевич, и от своей веры не отступал, а грамоты, изменой взошедшего на престол Шуйского, считал ложью.

Архимандрит монастыря, не зная, как ему обходиться с монахом папистской веры, поручил его заботам Иринарха. С гишпанским монахом никто слова сказать не умел. Иринарх знал латынь. Он один и мог объясняться с Николаем Мело. Николай Мело и Иринарх любили говорить о вере. Оба были терпимы, разница исповеданий не приводила к яростным спорам, оба признавали, что божественная истина превыше людских исканий и сомнений. Оба сошлись на том, что царь Дмитрий явился светочем для Московии и мог привести к братскому единению польский и русский народы, во имя обережения христианства от ислама.

Письмо Марины взволновало Иринарха. Николай Мело спросил у него:

– Может ли быть, что убили кого-то другого, а царь Дмитрий спасся? Или, быть может, в это хотят верить из ненависти к нынешнему царю?

– Могу ответить лишь одно: если царь Дмитрий жив, он вернет себе трон. А жив ли он, как нам узнать, сидючи в нашей обители?

Николай Мело заметил:

– Странно у вас с царицей. Она венчана на царство, а ее заточили. У нас королева наследовала бы престол...

– То у вас! Мы не жили под царицами.

– Она ко мне взывает, мой долг смягчить ее заточение. Я хотел бы ей ответить.

Иринарх взялся помочь своему иноземному другу. Конечно же, переслать письмо решили с тем, кто его привез. Власть монаха в иных случаях превышала власть архимандрита. Отправить Егорку в Ярославль было во власти Иринарха, не объясняя архимандриту по какой нужде. Дело было опасным не для Иринарха, а для Егорки и Николая Мело. Иринарх напутствовал Егорку:

– Кому ты, Егор, служил, перевозя письмо царицы Марины? Царице?

Егорке не было нужды лукавить.

– Отслужил я царю Дмитрию за его ласку ко мне!

Егорка рассказал, как явился с челобитной о стругах в Москву, как встретился с царем на Варварке, а затем был принят им на Красном крыльце в Кремле.

Иринарх умел увидеть, когда человек говорит правду и не лукавит. Выслушав Егоркин рассказ, сказал:

– Отслужи же в память царя Дмитрия и еще службу. Быть может, и не в память. Сказывают, что жив он и скоро объявится. Отнеси грамоту к царице Марине в Ярославль.Егрка не отказался.

Подумал, не запрячь ли Ночку, но пожалел ее гнать в дальнюю и опасную дорогу, хотя и имел охранную грамоту от архимандрита.

В Ярославль он въехал в полдень. Лошадь поставил на постой на ярославское подворье монастыря и пошел к «Мнишковой избе», как называли дом, где располагались отец и дочь Мнишки. Побродил неподалеку от избы. Вышла за водой знакомая бабенка, сообразила опять попросить донести бадейку с водой. Грамотку за воротами выхватила из его рук и наказала придти утром к колодцу.

Мнишек вбежал в горницу к дочери и восторженно прошептал:

– Вот! Пришел ответ от Николая Мело! Как дивно! В тот час, когда мы с тобой молили Превятую Деву о помощи! Это чудо! Это знамение свыше! Я не верил, что русский мужик передаст письмо, что мы писали монаху. Верь, дочь моя, что в нашей судьбе наступают перемены.

Он принялся читать, впадая в восторг после каждой прочитанной строчки.

– Ты только послушай, что пишет просвещенный человек! Он подтверждает,что никто не может отвергнуть твое право на московский престол. Это каноническое право, ибо ты венчана на царство.

– Об этом праве я и без его подсказки знаю.

– Важно, чтобы этом и другие знали. Николай Мело влиятельный человек у папского престола.

– Он в таком же заточении, как и мы...

– Не прочно и не вечно это заточение, иначе твое письмо до него не дошло бы, и ты не получила бы ответа. Николай Мело удивительный человек. Где только он не побывал. Мексика! Дикие острова в океане. Индия, Персия. Ныне он доверенное лицо персидского шаха.

И уже совсем Мнишек пришел в восторг, когда вычитал, что царь Дмитрий,по мнению Николая Мело, жив и его войска осаждают Москву.

– А нам тут говорили, что взбунтовалась чернь.

– Но никто не сказал нам, отец, что во главе этого войска стоит царь Дмитрий.

– Дмитрий умен и хитер, стало быть, не настал час его появления. Он и орден Иисуса Христа поднимают большие силы, а это скоро не делается.

– Надо, чтобы и король Смигизмунд простил обиды, что ему нанес наш Дмитрий.

– Царю простится!

– Царю? – выразила Марина притворное удивление. – Со мной, отец, не надо лукавить.

– В чем лукавство?

– Не будешь же ты уверять меня, что наш Дмитрий действительно царский сын?

– Об этом многие ныне говорят, а я не желаю слушать. Генерал ордена Клавдио Аквавива указал мне на него, как на царского сына.

– Наш Дмитрий со мной не лукавил. Мне он сказал, что кровь у него красная, как и у царских детей. Он не царский сын, он правда расстрига, имеет свое имя, и тебе оно известно. Пусть он избавился от убийц, захочет ли король вновь покровительствовать ему?

– Воистину рассудила, как премудрая царица Савская! Нам добраться бы до Самбора, а не погибать в этом Богом забытом городе.

– Самбор... Я уже не вернусь туда. Я – царица Московская, на царство венчаная, ею и останусь. Прочти еще раз последние строки письма монаха.

Мнишек недоуменно пожал плечами и прочитал:

– «Благословляю царицу Московскую на великое терпение и подвиг во имя Христовой веры и нашей матери Апостольской церкви».

– Вот мой долг, и я его исполню, жив ли наш Дмитрий или не жив. Я – царица, венчанная на царство перед Богом, и только Бог властен в моей судьбе!

6

Царь Василий Шуйский праздновал изгнание Ивашки Болотникова из Коломенского. Гудели над Москвой колокола. В церквях возносили благодарственные молебны за явление Божьей благодати на царя. Из Москвы скакали вестовщики с царскими грамотами повелевающими благодарить царя Василия Ивановича Шуйского за спасение от воров.

– Грамотами хочешь одолеть крамолу? – язвила Шуйскому в глаза его невестка Екатерина.

Шуйский отвечал невестке поучением:

– Саблю отведет сабля, от копья оборонит щит, стрела от доспеха отскочит, слово сквозь стены пройдет, до души пронзит, от греха отведет.

– Или введет во грех!

– А это по слову: от греховного – грех, от заповедного – осиянная благодать.

Лукавил Шуйский. Не на слова возлагал он надежду, грамотами спешил себя возвеличить, чтобы ни дня не проходило без поминания его имени, чтобы у всех оно было на слуху. Не любят, так привыкнут, а, привыкнув – смирятся, смирившись – полюбят.

Пока Иван Шуйский собирал дворянское ополчение, уряжал его в поход, Иван Болотников успел подготовить Калугу, чтобы отбиться от приступа и в осаде пересидеть. Потерял он казаков под Коломенском, но обрел гультящих с Северы и с украин вдесятеро. В поле в бою им с казаками не сравняться, а вот землю рыть и остроги ставить, в осаде отбиваться они крепче казаков.

Земляной вал вокруг города рос на глазах. Облитый водой превращался он в крепостную стену, прочнее, чем из накатанных бревен. По казачьему обычаю рыли в земляном валу норы, пробивали из нор стрельницы для пищалей. За валом ставили деревянные стены. Рубили в лапу две стены, а между стен сыпали землю и опять же поливали ее водой, чтобы лед схватил ее прочнее. Отступая, Болотников потерял пушки, но восполнил их потерю в Серпухове и в Коломне.

К приходу войска под началом Ивана Шуйского, город оброс ледяными валами, и крепостными стенами. Не было у Болотникова казаков, иначе встретил бы царева брата в поле.

Конные полки под началом Ивана Шуйского подошли к городу со стороны Малого Ярославца. Местность ровная. Мелкие речушки замерзли. Овраги не глубоки. Взять город Иван Шуйский попытался с хода. Выставил пушки и велел обстреливать земляной вал. Пустая затея. Ядра скользили по льду, а где и пробивали, так тонули в мерзлой земле. Палил долго. Пороха не жалел. Над валом поднимался пар от тающего льда. Не посылать же конницу на ледяной вал. Дождался пеших, и послал их на приступ.