Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Мы пришли к вам, как к друзьям, а вы поступили, как не поступают разбойники. Сколько теперь в Польше вдов и сирот? Денно и нощно будут они  взвывать к отмщению. Вы положили меч меж польским королевством и Московией. Есть Бог на небесах, он все видит. Он праведен и ревнив. Он не оставит без наказания убийц и взыщет на вас и на детях ваших.

Мстиславский  погрозил пальцем.

– Не об том ты речь заводишь, не для того ты позван, чтобы тут пустые речи говорить. Мы с тебя хотим взыскать все, что твой зять пересылал тебе и твоей дщери. Сколь передано жемчугу, камней и всякого узорочья, сколь потрачено на тебя, – все возвернешь! А еще дашь слово и крестное целование, что дщерь твоя и никто из ее рода не станет претендовать на царство, и вы с дщерью будуте стараться примирить с нами короля. Или положишь на сем крестоцелование, или остаться тебе навеки в заточении.

Оробел бы Мнишек, по нраву своему взмолился бы перед русскими боярами, да умел увидеть, что ничего у них не вымолить. Со смешком отвечал:

– Знать бы, вашим милостям, бояре: каждый может отдать только то, что у него есть, а чего нету, как отдать? Где жемчуга, где камни, где узорочье? Все это вы уже отняли у моей дочери, прихватили и то, что имелось у ее боярынь и прислуги. Осталась она в ночном платье, а по вашему в одной срачице. Я и польские гости  знаем, что отнятые у нас драгоценности и платья не в казну пошли, а оказались на боярских женах.

– Ты еще смеешь нас упрекать! – вскричал Татищев и, поднявшись с лавки, замахнулся на Мнишка.

– Остудись! – остановил его Мстиславский. – Посидит бобр на хлебе и воде, вспомнит, что еще не вернул в казну. На то тебе наш боярский приговор, Мнишек: ты остаешься здесь, пока мы не узнаем, как можно будет сойтись с королем, а ты уплатишь, что тебе передано из царской казны.

4

Перед Шаховским и его спутниками – город Путивль. Но не поспешал воевода в свой город. Остановился в лесочке. Расседлали коней, пустили на свежую траву. И самим нашлось, что поснедать. Костер не развели, чтобы не привлечь внимания городской стражи.

– В город пойдем? – спросил Молчанов.

Шаховской усмехнулся.

– Куда же нам мимо?

К рассвету посвежело. Шаховской проснулся. В лесу еще держался сумрак. Молчанов спал, закутав голову от комаров полами кафтана. Богданки рядом не было. Ни седла его, ни конской сбруи. Шаховской поспешил к коням. И коня Богданки – нет. Утек жидовин. Шаховской не очень-то о нем пожалел. У каждого своя дорога. И в диком воображении не представилось бы, какая предопределена с ним встреча.

Побудил Молчанова.

– Богданка ушел.

– Ну и сатана с ним. Чего его брал?

– Из жалости...

– И жалости не стоит. Чего делать будем?

– Приведем себя в божеский вид, а там повиднеет...

Искупались в речке, почистились, не княжеский въезд в город, да с дороги, каков спрос?

Когда Шаховской явился в воеводской избе перед городовым приказчиком, тот онемел от страха. Еле выдавил из себя:

Откуда явился, воевода?

– Не боись! Не с того света. А вот тебе царский указ, быть мне воеводой в Путивле.

Шаховской протянул приказчику свиток. Приказчик руку отдернул и попятился.

– Какого царя указ?

Шаховской усмехнулся. Любил насмешничать над угодливыми душонками.

– У нас один царь в Москве.

– Ежели от царя Дмитрия...

Шаховской перебил:

– А царь Дмитрий, чем тебе не царь, червь ты дождевой?

– Ныне... – едва вымолвил приказчик, но Шаховской опять его перебил:

– Ныне царствует в Москве царь всея Руси Василий Иванович Шуйский. От него и указ!

Приказчик на шаг придвинулся к Шаховскому, протянул руку за указом. Развернул свиток и глянул на подпись. Подпись Шуйского и к ней царская печать. Повеселел.

– Отлегло, князь! Опасался, что вышел ты из Москвы при одном царе, а прибыл сюда при другом. Пришлось бы тебя схватить и в съезжей избе держать до царского повеления.

Шаховской рассмеялся.

– Ха! Меня схватить? Кабы я вас тут всех не схватил! Почему не спрашиваешь, что в Москве подеялось?

– Потому не спрашиваю, что ты ближним был к царю Дмитрию. Не чаяли не токмо воеводой, а живым тебя увидеть.

Шаховской построжел  и приказал:

– Скликай моим именем людей городских и посадских, детей боярских, дворян, служилых. Я им изустно поговорю!

Приказчик ушел распорядиться. Молчанов спросил вполголоса:

– Гляди, князь, кабы нас не побили!

– В Путивле нет на меня битков, и каменьев на меня не сыщется!

Народ собрался. Толпа разрасталась. Бегом сбегались послушать своего воеводу. О том, что царя Дмитрия объявили Расстригой наслышаны. А в толк никто взять не мог, как это царствовал дьякон, коего всякая московская собака в лицо знала.

Шаховской неспеша поднимался на паперть собора, с каждым шагом приближая свою судьбу к крутому порогу: или службой, пресмыкаясь перед Шуйским заслужить прощение, либо возмутить на нелюбого царя всех, кому он не люб.

Поднимался по ступенькам под ропот толпы, словно бы ее дыхание подталкивало его. Поднялся, глянул на путивлян, говор опал. Притихли. Голос у Шаховского  звонкий, говорить начал весело.

– Наслышаны в Путивле, что подеялось в Москве? Знаю! Наслышаны. Грамоты царя Шуйского читают повсюду. А теперь спрошу: вы меня знаете?

Толпа выдохнула:

– Знаем!

Еще раз спросил:

– Путивляне! Вы меня знаете?

Приложил к уху руку и наклонился к толпе.

В ответ толпа заревела:

– Зна-е-е-е-ем!

Никто не учил Шаховского, как говорить  на площадях с людством. По наитию угадывал, что короткой должна быть речь.

– Так вот я вам говорю! Василий Шуйский сговорился с изменниками и пошел убивать царя Дмитрия.

Шаховской снял шапку и поклонился.

– Поклон всму людству от царя Дмитрия Ивановича! Неужли кто-либо из вас мог поверить, что старый ворон мог убить ясного сокола? Убили того, кто под руку попал, а объявили ложно, что убит царь Дмитрий Иванович. Так вот, я вам говорю: царь Дмитрий Иванович здравствут и собирает воинство, чтобы покарать изменников! Говорю вам верно, а чтоб веру имели, царь Дмитрий вручил мне царскую печать. Вот она!

Шаховской поднял руку с царской печатью, подержал ее на виду, положил в кашель и воскликнул:

– Постоим же, братие, за нашего прирожденного государя!

Ответили:

– Стоять будем до смерти!

Шаховской торжествовал. Угадал свою минуту.

– Сотворим же отмщение злодеям! Что мне довести царю Дмитрию Ивановичу?

В толпе прошелестело, как урчание грома: «Поднимемся»

Вечером Шаховской пировал в воеводской избе со своими сотоварищами по походу Дмитрия на Москву. Когда гости разошлись, молвил Молчанову:

– Оять ты не угадал, Михайло. Боялся, что каменьями закидают, а тут ишь, как повернулось!

– Любовался я, князь, на тебя! Сам чуть было не поверил, что улетел наш сокол от старого ворона. Где же нам ныне сокола ловить?

– Имелся бы трон, а задница, что б на троне рассесться, всегда отыщется, не затеряется в нетях.

5

С утра колокола разнесли благовест над Угличем.

Архимандриты Спасского и Андроньевского монастырей помалкивали всю дорогу. Воротынский и Шереметев любопытствовали у Филарета, можно ли будет по скелету и костям установить сам ли царевич заклался или был зарезан. Филарет уходил от ответа, а когда очень насели с расспросом, упрекнул:

– В тот час, когда вы крест целовали царю Дмитрию, знато было ли – самозаклался царевич или был зарезан?

– На чудо надеялись...

– А о том, не подумали, не сатана ли вам подставил его для крестного целования?

Ночью, перед сном, посетил Филарета протоирей Спасской церкви, что стояла возле палат, где проживала семья Нагих с царицей. Филарету не стоило труда догагадаться, что Шуйский озаботился упредить духовных и городские власти в Угличе о приезде своих посыльных. Стало быть, подготовлено действо для обретения  мощей.

– Могилу нашли? – сросил Филарет.

Протоирей пытливо взглянул на Филарета, перекрестился и ответил:

– Сама себя оказала могилка! Чудо явилось. Как пришло повеление от царя Василия Ивановича сыскать могилку, кинулись искать. Где же ее сыскать, коли из прежних угличан, кои знали, где хоронили самозаклавшегося никого в городе не осталось. По велению Годунова, его, как самоубийцу на кладбище не понесли.

Филарет поправил протоирея:

– На то повеления Годунова не было, а хоронить вне ограды повелел митрополит Геласий.

Поправлять протоирея было бесполезно. Говорил, как читал по заученному:

– Не заклался отрок. Иные видели, что лежал во гробе в церкви, а горло у него  ножом рассечено, а не поколото. Ныне пристал час правде, что Годунов своей властью прикрывал. Зарезан был царевич людьми Годунова.

Филарет разглядывал протоирея, дивясь его громадности, тучности при изрядной силе. Стоял перед митрополитом могучий человечище без какой-либо почтительности к святительскому чину. Голос, как труба иерихонская при конце света, всякого из могилы поднимет.

– Как могилка себя оказала? – спросил Филарет.

Протоирей огладил густую бороду и ответил, придерживая громоподобный голос:

– Ходили мы всем священством по чертополоху и лядине... И явилось чудо!

Кладбище наше на взгорке. Место сухое, песок вглубь на три аршина, видим незабудки цветут. Мы – ближе. Из-под земли светлый родник бьет. Рядом могилка вся в незабудках... Завтра поутру сам узришь.

В церковных делах Филарет не был просвещен, чурался их и после пострига по неволе, но в интригах кое-что смыслил. Не по наитию говорил Шуйский о нетленных мощах, и протоирей – не прост, тверд, как жернов. От всего отпрется. Он продолжал :

– С той поры над могилкой благоухает, и вся она как бы светится. Приходят на нее хворые и убогие. Как изопьют из родника, так всякую хворь, как рукой сымет. Завтра, угличане молить тебя станут, чтоб могилку не разорял, а оставил бы мощи невинно убиенного царевича городу.

Утром, отстояв утреню в церкви святого Спаса, шествием вполгорода направились к могилке.

Родничек бил из-под земли, голубели незабудки. Могильный холмик ухожен. Следов множество, стало  быть, не без умысла открыли сюда паломничество, дабы скрыть следы тех, кто готовил чудо. Филарет оглянулся на своих сотоварищей. Князь Воротынский и Петр Шереметев крестились. У Воротынского на глазах слезы умиления. Епископ и архимандриты читали молитвы. Угличане пали на колени и просили, чтоб оставили могилку неприкосновенной. Монастырские служки развели кадила и окуривали могилку. Заступы легко вошли в песок. Застучало железо о дерево, обнажился гроб. Дубовые доски, словно вчера строганы. Монахи встретили гроб песнопениями, они же и извлекли его из могилки. Обретаются мощи в церкви. Гроб несли в церковь в сопровождении угличан. В толпе плакали. Убогие встречали гроб, падая перед ним на колени.

Гроб поставили в церкви. Монахи зажгли свечи. Проторией прочитал молитву. В полной тишине монастырские служки извлекли из крышки гвозди. К изголовью гроба подошел Филарет. Служки взялись за четыре угла крышки. Филарет перекрестил гроб и воззвал :

– Откройте!

Ожидал он увидеть истлевшее одеяние и голые кости. Сильно дохнуло ладаном.

Пятнадцать лет тому назад, соляным столбом, замер над телом неведомого отрока в этой церкви Андрей Клешнин. Так же замер, пронзенный холодом, Филарет. Если бы ему надо было бы говорить, слова застыли бы горле. Судорожно крестились Шереметев и Воротынский. Архиепископ Феодосий и архимандриты пали на колени.

На алом атласе, с обшивкой по бортам гроба голубым бархатом, в камчатом кафтане, прикрытым белым саваном, лежал отрок. На руках и на лице едва приметные пятна тления. На шее у отрока жемчужное ожерелье, в левой руке шитая золотом ширинка, в правой руке горсть орешков, запачканных кровью. Зияла, охватывая все горло, ножевая рана. Об этой ране сказывал Василий Шуйский, вернувшись  из Углича пятнадцать лет тому назад. И песок не сохранил бы в неприкосновенности ни тело, ни одежду, ни внутреннюю обшивку гроба, ни самый гроб.

Вот только здесь, в сей час, Филарета осенило, что напрасно он поддался уговорам Шуйского. Перестарался  в своем обмане царь Василий Иванович Шуйский.

6

Шуйский торопил венчание на царство, дабы возвращение Филарета с мощами невинно убиенного царевича Дмитория не оказалось бы помехой. Не стал ждать поставления патриарха, дело то нескорое. Блюстителем патриаршего престола назвал новгородского митрополита Исидора, сятителя покорного всякой власти. Шуйский был скуп на траты. Венчание на царство пришлось на 1-ое июня. Филарета ждали из Углича на третий день июня.

Столь хитра и лукава была царева невестка Екатерина, что сама себя перехитрила. Мощи невинно убиенного царевича должны были творить чудеса исцеления. Поэтому в канун прибытия шествия с мощами, она готовила чудеса. Ее молчаливые слуги, у иных языки сызмальства были отрезаны, приводили к ней на подворье нищих, что притворялись убогими и обычно толпились на церковных папертях. Приводили и взаправду убогих. И они годились. Не всяк же достоин исцеления, а угодный Богу, на самом деле угодный Екатерине. Не каждого притворщика удавалось легко уговорить исцелиться. Угрозы мало действенны, приходилось платить, чтобы после исцеления убирались из города. Иных брала на заметку,чтобы позже тайно побили бы ее слуги до смерти.

Шуйскому забота – себя уберечь при людском скопище и уговорить царицу Марфу признать сыном отрока в гробу убиенного Годуновым. Не очень-то надеясь на стрельцов, Шуйский призвал капитана Маржерета, французского наемника, командовавшего иноземцами. У Маржерета и у его искусных воинов рука не дрогнет, если понадобиться поднять ее на московских людей.

Марфу призвал он к себе накануне прибытия Филарета. Вошла согбенная старуха, а рано бы. Не такой он ее увидел в церкви в Угличе у гроба с телом зарезанного отрока, не такой ее встречал Расстрига в Тайнинском, когда доставили ее в Москву. Что же ее тогда удержало от изобличения Расстриги ? Страх за своих близких или желание отомстить Годунову и всем обидчикам своего рода? Когда Годунов ее призвал на спрос о ее сыне, не дрогнула ни перед ним, ни перед его супругой, дщерью Малюты Скуратова. Как же ныне с ней обойтись ? Пугать или уговаривать? Премудрая Екатерина Григорьевна присоветовала пугать. Куда больший испуг мог быть у нее в Угличе, а не испугалась, и крест, благословение царя Ивана Васильевича, не отдала. Тем крестом вооруженный и явился Расстрига. Нет, угрозами ее не удержать, потому встретил он ее ласково. Усадил в польское кресло, что привезли поляки царю Дмитрию, и спросил :

– Известно ли тебе, государыня, что завтра митрополит Филарет войдет в Москву с мощами невинно убиенного царевича Дмитрия?

– Почему же не добавляешь – сына моего?

– Лукав твой спрос, Марфа, а нам ли с тобой лукавить ? Не ты ли первая винила Годунова, что по его велению зарезали царевича? В церкви святого Спаса стояла у гроба с телом убитого поповского сына!

– А не ты ли, Василий, крест целовал, что царевич Дмитрий сам ножом порезал себя?

– Гибельное то было дело, опасное. На том не только нам с тобой головы лишиться бы, царство на том деле рушилось. Попомни слова, что выговорила тогда над гробом невинно убиенного отрока. То твои слова : молю Бога, чтоб сие было началом и концом всем бедам! Начало оно оказало, а конца до се не видно. Думать бы, как положить конец тому делу, чтоб не гремел над Русской землей углицкий набат, что гремит с того дня. Пятнадцать лет все гремит и гремит...

– Ты-государь, тебе и думать. Не ты ли крест целовал, что царевич по моему недогляду сам на нож набрушился? Не ты ли крест целовал, что царствовал сын мой Дмитрий? Ныне же крест целовал, что сын мой убит по наущению Годунова.

– Не пеняй на то, что твоему разумению невступно. Ты принародно признала в Гришке Отрепьеве сына!

– В горе моем не чужды мне гнев и обида. От обиды и во гневе, что лишили меня сына, я признала сына в Расстриге.

– При живом сыне?

– Я уже знала, что он не живой, знала, кто меня в Москве встретит.

– Я не знал, а ты знала?

– Юшка Отрепьев с моим сынком вместе росли.А весть, что моего сына погубили в латинских землях, принес мне Тимоха-черкес, что служил оберегателем моего сына.

– В монастырь на Шексну принес?

– В монастырь на Шексну. До того, как в Литву уйти, он ко мне сына приводил. Дорога ему известная.

Шуйский с удивлением глядел на Марфу. По виду тихоня, глаза потуплены долу, а вспомнил он ее взгляд, коим окинула его в церкви святого Спаса у гроба отрока. Взгляд  – медведицы. Оказывается и лисья повадка ей не чужда. Плохой совет дала своячница. Медведицу не запугать, а лисицу не перехитрить.

– Удивительные я слышу речи. А известно ли тебе, где похоронен твой сын?

– Не ведаю предан ли он земле или скормлен лютым зверям.

– Ныне я имею известие, что уже готовят нового Дмитрия. Те же люди готовят, что подставили вместо твоего сына Гришку Отрепьева. Еще одного вора своим сыном признаешь?

– Нет, не признаю! Сына моего прикрыла мать Юшки Отрепьева, и он был последним, кто видел моего сына живым. Тем он мне был и дорог.

Вот как приходит озарение. Никакими угрозами к такому признанию не пришла бы. Осталось за малым.

– Сыну царя Ивана Васильевича лежать бы в усыпальнице московских государей в Успенском соборе. Мечется его бездомная душа. Памятью о царевиче станет место захоронения невинного отрока под его именем. Тогда его ангелы слетятся сюда, дабы принести его матери утешение. Затевали мы вместе с тобой углицкое дело, нам его и завершать. Я велю подать тебе возок, чтоб и ты выехала навстречу Филарету...

– Говорил бы прямо! Не Филарета встречать, а опять  ложь привечать! Воля твоя, Василий, братьев своих жалеючи выйду, но ко гробу не подойду.

– И не надобно! Не надобно! – возрадовался Шуйский. – Ко гробу пойдут жаждущие исцеления.

3-го июня, с рассвета потянулись толпы на Троицкую дорогу к селу Тайнинскому, где назначена была встреча  мощей невинно убиенного царевича Дмитрия. Стечение народа не меньшее, чем при встрече Расстриги с царицей Марфой. Иные говорили :

– Царица встречала сперва живого сына, а ныне встречает мощи умершего...

Язык развязывался не у каждого. Шли молча. В молчании толпы таилась угроза.

Маржерет со своими иноземцами посмеивался.

– Что паписты, что православные равно обманом повязаны. Своей волей подменяют Божью волю. Москалей мы, конечно, разгоним ежели взбунтуются, а вот царь их нынешний на том веру к себе потеряет.

До ворот из Китай-города Шуйский ехал в возке, за Сретенскими воротами его ожидало духовенство во главе с новгородским владыкой Исидором. Шуйский пересел на коня, духовенство шествовало за ним пеши. Конь шел шагом в плотном окружении наемников. Стрельцы стояли на обочинах дороги. Толпы встречающих шли как бы в живой ограде. Шествие провожал неумолчный звон колоколов на всех московских звонницах. К полудню дошли до Тайнинского. Не многое время спустя прискакали вестовщики.

– Идут! Идут!

Открылись хоругви, за ними и шествие. У подводы с гробом, не спеша шли Филарет, Воротынский, Шереметев, архимандриты, архиепископ, с ними и келарь Троицкой обители Авраамий Палицын.

Сошлись встречавшие и прибывшие. За спиной Шуйского и бояр теснились увечные, жаждущие исцеления. Многие взобрались на ограды, на крыши изб, на деревья, как когда-то здесь же, при встрече царицы Марфы с царем Дмитрием.

Тогда – обман, а ныне?

Монахи сняли крышку с гроба. Ждали чуда. В полной тишине люди затаили дыхание.Ни шороха, ни вздоха. Вдруг не так –то громко, но далеко слышно, раздался голос Марфы :

– А орешки-то откуда взялись?

Она тут же умолкла, но уже помчалось по толпе :

– Орешки-то откуда?

Эти слова перекатывались из конца в конец по толпам, а уже начались исцеления тех увечных, что поротиснулись к подводе с гробом. Один за другим увечные, коснувшись гроба, восклицали :

– Исцелен! Исцелен!

Во славу постаралась Екатерина Григорьевна.

Хромой, что приковылял на костылях, коснулся гроба, сделал шаг, еще шаг и возопил :

– Исцелен! Исцелен!

Тут его и окликнули из толпы :

– Крапива, а ну попляши! Ох, и плясать он горазд!

И еще возглас :

– А ну, Крапива, пройдись колесом!

Исцеленный, коего окликали Крапивой, попятился, попытался ускользнуть в толпу, но ему преградили дорогу.

– Братцы, – раздался возглас. – Так это ж наш скоморох! Люди, так то ж обман!

По толпе прокатился стон, переходящий в рев. Из толпы взметнулись камни. Воротынский успел пригнуться, Филарета камень сбил с ног. Разбегались увечные, получившее исцеление. Да, куда же убежишь ? Их избивали, топтали ногами, Камни летели и в царя.

Маржерет обнажил шпагу. Сделал ею знак, и иноземцы в доспехах, окружили царя и подводу с гробом. Алебарды опустились перед толпой сверкающей опояской. Послужили и стрельцы. Громыхнул залп из пищалей. Толпа попятилась, давя друг друга, люди побежали кто куда мог.

Поезд с мощами вошел на опустевшие московские улицы, и под охраной иноземных наемников прошествовал в Архангельский собор.

Шуйский ловил на себе насмешливые взгляды царицы Марфы. С Филаретом пришлось объясняться. Начал Шуйский :

– Вижу, спешишь мне сказать! Не спешил бы!

Филарет отвечал:

– Одуматься бы мне ранее! Не ходить бы в Углич. Ты стоял в церкви святого Спаса у гроба отрока. Разве ты видел, Василий, у него в руках орешки?

Шуйский нахмурился. Пора было оказать себя государем.

– Ныне оставим говорить о том, что было, надобно говорить о том, что будет. Нетленные мощи царевича Дмитрия будут совершать чудеса исцеления, а тебе бы, ростовский митрополит, пребывать в Ростове, а не в Москве. Ты привез в Москву нетленные мощи, а не я, сие уйдет навеки с твоим именем и твоим родом.

7

Молчанов добрался до Самбора. Пока раздумывал, как ему пробраться в королевский дворец, который занимало семейство Мнишек, Ядвига Тарло сама его призвала, узнав, что в Самбор явился какой-то москаль.

Посылая Молчанова в Самбор, Шаховской наказывал говорить, что царь Дмитрий остался жив и скрывается, никому не признаваться,что сие выдумка. И добавил:

– Гляди, коли признаешь, что царь Дмитрий убит, сам себя тем убьешь!

И без поучений Молчанов знал, раз солгавши, отступать от лжи гибельно. Первый спрос у Ядвиги Тарло не о царе Дмитрии, а о князе Юрии Мнишек и о падчерице Марине. Здесь ложь не надобна, но и сказать нечего. Молчанов ничего не знал о том, что произошло с польскими гостями. Расспрашивала Ядвига Тарло в присутсмтвии нескольких панов и ксендзов. Наступил и последний спрос:

– А теперь расскажи нам о царе Дмитрии,– предложила Ядвига. – Одни говорят убит, другие уверяют, что спасся. Ты сказал, что бежал вместе с ним. Почему ты, а не кто–либо другой?

– Кто выскользнул от убийц, те и бежали. С нами князь Шаховской, да еще и толмач жидовин Богданка. Он от нас в дороге отбился. Шаховской в Путивле собирает войско для царя Дмитрия.

– Почему же царь Дмитрий не явился в Самбор?

– Про Самбор не поминал, потому, как у царя с королем неурядица.

– Где же ныне царь Дмитрий?

Настала пора Молчанову усмехнуться.

– Плохо у вас думают о царе Дмитрии. Коли из-под ножа ушел, от убийц спасся, так не для того, чтобы каждый знал, где спасается. Царь Дмитрий знает, где ему искать Шаховского, знает и как меня найти, а мы с Шаховским того не ведаем.

Кто-то из панов одобрительно заметил:

– Он с молоду умел скрываться.

Молчанова понесло:

– В дороге, когда мы шли к Путивлю, царь Дмитрий говаривал, что объявится, когда люди сами позовут его на царство, изгнав Шуйского

Все тот же пан спросил:

– Думаешь ли ты, что это когда – нибудь случится?

– Не миновать тому случиться! – с уверенностью ответил Молчанов.

Ядвига Тарло отвела Молчанову комнату в людской. Молчанов расположился отдохнуть, беззвучно отворилась дверь, не постучавшись, вошел монах, что присутствовал  при расспросе у Ядвиги Тарло. Молчанов вскочил с изложницы. Своим чутьем уловил, что сейчас только и начнется серьезный расспрос. Монах сделал знак Молчанову, чтобы тот садился. Сам сел на лавку.

– Не благословляю тебя, московит, потому как мы разной веры, – молвил он тихим голосом, но с заметной властностью. И продолжал: – Апостольская церковь печалуется о заблудших в греческой ереси, и радеет о том, как бы вернуть московитов к свету  истинной веры. Я пришел к тебе не спорить о вере, я пришел услышать от тебя правду, дабы знать, что предстоит свершить апостольской церкви в Московии. Ты назвался Михайлой Молчановым. Известен ты нам, если не всклепал на себя чужое имя.

Ни тон строгий, ни взгляд пронзительный не испугали Молчанова. Изворотливости московскому ведуну не учиться, других мог поучить.Ответил спокойно:

– Мне чужого не надобно, своего про все хватает.

– Знаем мы, что ты Михайло Молчанов колдовством занимался при царе Дмитрии. У нас колдунов жгут на кострах. Теперь скажи, почему изо всех верных ему людей взял тебя царь Дмитрий?

– По случаю взял. С ним уходил князь Шаховской, а я из страха прибег на конюшню. Третий конь для Басманова был приготовлен, да Басманова успели убить.

Монах одобрительно усмехнулся.

– Себя ты не преувеличил. Сие похвально. Скажу тебе не в обиду, а чтобы ты знал истинную себе цену. Ты мелкий человечишка, Михайло. Попал ты, как малое зерно меж мельничных жерновов, меж Московией и польским королевством. Двинутся жернова, и останется от тебя пыль. Но в наших силах вытащить тебя из-под жерновов. Московит, Михайло, знать бы тебе, что нам не лгут. Ложь не будет тебе во спасение. Я спрошу тебя, ты должен ответить правду. Не спеши лгать! Первый спрос: жив ли царь Дмитрий, и если жив, где он?

Молчанов изготовился ответить, но монах остановил его жестом руки.

– Я слышал, что ты говорил княгине, то твое дело говорить, а ее слушать. Мое дело – знать правду! Повторяю: не спеши с ответами, не спеши, ради правды. Ты сказывал, что из Москвы ушли трое: ты, князь Шаховской и... – монах, помедлив добавил: – ... и царь Дмитрий. Если третий не царь Дмитрий, то кто он – третий?

И последнее: нас известили, что князь Шаховской поднял мятеж в Путивле. Что его побудило поднять мятеж?

Монах поднялся.

– Михайло, я уйду, а ты подумай, как отвечать? Не зови никого. На твой зов никто не придет. Я сам вернусь, дав тебе подумать.

Мужеством Молчанов не отличался, потому не пошел в ратные. В колдовство свое сам не верил, зная на каком обмане оно держится. Страх придавил его. Спокойный голос монаха испугал его не менее, если бы увидел у него в руках пыточные клещи. Михайло научился распознавать власть, почуял он огромную власть в монахе. Угадать бы, что этот монах хочет от него услышать, да для догадки намека не дано. Только теперь вступило в понимание, в какое дело вовлек его князь. И решил про себя: пусть князь тешится царем Дмитрием, а здесь – не потеха.

Монах вернулся, дав Молчанову вдоволь помучиться страхом. Присел на лавку и повелел:

– Отвечай на первый спрос!

– Того не видел – убит ли царь Дмитрий или жив остался. Ушли мы – убийства еще не свершилось С того часа, как ударили в набат, не видел его ни живым, ни мертвым.

– Спрос второй: кто же из вас третий?

Молчанов усмехнулся:

– О третьем при вашей милости непотребно. Жидовин Богданка, что при царе Дмитрии был толмачем. Ради жалости с собой прихватили.

– Где же этот Богданка?

– Мы в Путивль шли. Под городом на ночеве сбежал от нас.

– Куда сбежал?

– Нам об том не сказался.

– Спрос третий. Когда Шаховской мятеж ставил в Путивле, не собирался ли он объявить себя царем Дмитрием?

– Князь Григорий – дерзок. Он и Богу поклонится и с Сатаной обнимется. Да как объявить себя Дмитрием, коли вся Москва его в лицо знает.

– Именем царя Дмитрия мятеж ставит, а Дмитрия нет! Где он его искать собрался?

– Говорил – сам найдется. Людское мнение укажет!

– Не думал я, что среди московитов есть люди столь дерзкие. Жернова провернутся, все, что здесь ты говорил, в муку перемелется, а вот хлебов из этой муки не испечешь. Тебя, малое зернышко, мы из под жерновов вынем. О том, что ты мне здесь отвечал на мой спрос, помалкивай накрепко. Замкни уста – цел будешь, разомкнешь уста – погибнешь. Как отвечал во дворце Ядвиге Тарло, на том и стой. К чему сие придет, Господь укажет!

8

Далеко не все прояснилось в Польше о московских событиях, еще менее того знали в Риме. Польские люди, что сумели убежать из Москвы в ночь погрома, разносили известия противоречивые. Одни утверждали, что царь Дмитрий спасся, другие говорили, что спастись ему никак было нельзя.

Генерал  ордена иезуитов Аквавива ждал донесений от своих прозелитов из Польши и не склонялся ни к одному мнению о судьбе царя Дмитрия.

Особо волновала судьба царя Дмитрия венецианских купцов, которых вытесняли из Средиземного моря корабли султана. Рушилась торговля, венецианские купцы весьма интересовались событиями в далекой Московии. Они убеждали папу Павла У поддержать царя Дмитрия, связать Московию и Польшу союзом против турецкого султана, даже ценой возведения на королевский трон московского царя.

Так сошлось, что в те дни, когда в Польшу начали приходить известия о свержении царя Дмитрия и избиении поляков, в Кракове находился венецианский посланник Фоскарини. Он проведывал о возможности совместного выступления Речи Посполитой и Московии против султана. Известия из Москвы разрушали надежды венецианских купцов. Фоскарини испросил аудиенцию у короля. Ему важно было установить возможен ли после московских событий какой—либо союз с Московией?

Фоскарини, сразу же после приветствий, приступил к делу.

– Ваше величество, – спросил он, – подтверждаются ли известия, что московский  царь Дмитрий убит своими подданными? Достоверны ли рассказы прибежавших из Московии, что царю Дмитрию удалось спастись?

Сигизмунд понимал, что все, что он скажет венецианскому посланнику вскоре станет известно папе Павлу У. Узнав, что Дмитрий сошелся с рокошанами и готовил поход за польской короной при попустительстве Римской курии, Сигизмунд затаил обиду на папу и генерала ордена Аквавиву. Разговор с Фоскарини требовал крайней осторожности.

– Во всем, что сегодня говорят о московских событиях есть доля правды, – ответил Сигизмунд, взвешивая каждое слово.

– Стало быть, есть правда в том, что царь убит, и в том, что он спасся и жив?

Король ответил неопределенным жестом.

– Тот, кто имел дело с моковитами, не имеет представления, как они умеют лгать. Меня ничто не удивит: и то, что царь Дмитрий жив, и то, что он спасся, и то, что он вовсе не царский сын. Не удивит даже и новое его появление под другой личиной. Меня не очень волнует, что они сделали со своим царем. Там всегда что-нибудь случается с их царями. Я озабочен судьбой моих подданных, тех, что отправились гостями на царскую свадьбу. У меня слагаетя впечатление, что новый царь оставляет в заложниках не только гостей, но и моих послов. Мой долг отомстить за предательство, но как я могу начать военные действия, если этот шаг приведет к гибели тех, кто уцелел после резни?