Текст книги "Твой час настал!"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Сапега не выразил даже обычной приветливости.

– Словом, Скопина вы не остановили. Где он сейчас?

– По срокам в Твери! – ответил Зборовский.

– От Твери до Москвы для конницы три перехода, для пеших неделя. Это как же вас понимать? Через неделю Скопин будет у ворот Москвы?

– Потому мы к тебе и прискакали, а не в Тушино. Он пойдет в Тушино, а мы ему на спину руки наложим. А монастырь надобно взять!

Зборовский взял со стола зрительную трубу и вышел из шатра. За ним вышли Сапега и Шаховской. Зборовский навел зрительную трубу на монастырь. Некоторое время молча разглядывал стены, а затем, разыгрывая удивление спросил:

– И это лукошко, ваше воинство пан Ян не могло взять?

Шаховской в душе ликовал. Сначала Сапега уязвил Зборовского, а теперь Зборовский уязвил Сапегу. Зборовский не отказал себе в удовольствии потоптать Сапегу и продолжал:

– Это, пан Ян, не по радению. Не узнаю польское рыцарство. Как же нам встречать Скопина, когда мы не можем взять это лукошко?

Сапега не был настроен к насмешничеству.

– Пан Александр, – сказал он строго. – Я мог бы вам предложить взять это лукошко. Да ты явился один, без войска. А один не только в поле не воин, но и не воин под стенами крепости. Ныне не до шуток и не до хвастовства. По твоим словам, Скопин будто бы под Тверью, а у нас известия, что он в Городне переправился через Волгу и идет на Калязин, если уже не в Калязине. С Калязина ему путь не на Москву, а к нам под монастырь, на выручку этому лукошку. А навстречу ему, как идти, сняв осаду с монастыря?

Зборовский потерял задорность и молвил:

– Иного не дано, как брать монастырь приступом.

– В том тебе случай, пан Александр, поправить свою неудачу под Тверью.

Под Троицей случился в те дни неудачливый тушинский воевода Михаил Салтыков, умчавшийся из Орешка при приближении шведов. Искал он, где спастись, Тушино ему показалось ненадежным убежищем, потому перебрался к Сапегае.

Зборовский призвал его к себе и поручил склонить монастырь к сдаче.

Салтыков выехал под стены монастыря с белым флажком на пике. Его узнал Долгорукий. Из заборала на стене кринул:

– Что занадобилось орешскому воеводе?

Салтыков отвечал:

– Не беседовать же, надрывая глотки. Я один и без оружия. Впустите, обскажу вам, что сегодня происходит на русской земле, а там сами решайте, как вам далее пребывать за своими стенами.

Салтыкова в монастырь впустили. Приняли его архимандрит, Долгорукий и Голохвастов.

– Сказывай, Салтыков, с чем пришел? – обратился к нему архимандрит. Салтыков напустил на себя вид сочувствующего. Горестно вздохнул и молвил:

– Открывайте ворота на милость ясновельможного пана Сапеги. Ваш монастырь остался малым островком. Царь Василий с его боярами в руках истинного царя Дмитрия. Их пособники все схвачены. Вот-вот придет гетман Рожинский со всей своей силой и тогда монастырю и дня не устоять. Все московские люди узнали царя Дмитрия. Воистину он царь дарованный Богом. Царь Дмитрий послал меня и повелел вам сказать, если не покоритесь, то патриарх Филарет отлучит вас от церкви, Рожинский со своей силой возьмет монастырь и будет на вас его немилость. А еще вам надобно знать, что и Михайло Скопин уже с нами.

Не весело и вовсе не до смеха слушать изменника, но слушая его россказни смеялись.

Отвечал Долгорукий:

– Мы тебя впустили, как русского человека, думая, что расскажешь, что делается за нашими стенами, а ты пришел  сказывать небылицу. Вовсе ты уже не русский воевода, а польский прихвостень. Вот если бы ты сказал, что Михаил Скопин под Тверью берега Волги поровнял телами супостатов, а птицы и звери насыщаются их телами, мы поверили бы. Ну, скажи, как на духу, пред тобой отче архимандрите, что тебя побудило придти сюда с таким обманом? Много полегло в земле польских людей, а с ними и изменников, и остальным место найдется и тебя кара постигнет. Мы тебя приняли, как русского человека, проводим, как супостата. Иди!

Салыткова вывели к воротам. Выводили к воротам, накинув мешок на голову. Так с мешком на голове и за ворота выпихнули. А один из стражей, ухитрился выплеснуть на него котел с нечистотами.

Сапега и тот  поднял его на смех

– Шел петухом, а вернулся обосранной курицей.

В ночь на 31-го июля Сапега назначил приступ. В монастыре осталось не так-то много ратников. Уже и Егорке Шапкину пришлось оставить свой топор и обучиться пушкарскому делу. Взяли оружие в руки и женщины. Не стало троицкого богатыря Селявина. Но не иссяк запас пороха, ядер и дроба. Не иссякли и духовные силы у защитников монастыря. Вдохновляла их надежда на Михаила Скопина.

Повторяя устрашающие повадки, поляки и гультящие начали приступ с шумовством. Гремела боевая музыка, истошно вопили приступающие. Стреляли из пушек, пищалей и пистолей. Ни боевая музыка ляхов, ни вопли, ни выстрелы, давно уже не устрашали защитников Сергиевой обители. Они спокойно ждали, когда приступающие подойдут на верный выстрел из крепостных пушек.

Ближе, ближе накатывается к стенам пламя факелов. Пушки подошвенного боя грянули залпом. С верхних боев осажденные открыли огонь из пищалей. Беззвучно опустилась на ляхов туча стрел. Осаждающие остановились и отпрянули от  стен. Зборовский попытался вновь повести поляков на стены. Подошли к стенам. Полились им на головы кипяток и горящая смола.

Крика хватило до утра. Рассвет рассеял тьму, выстрелы со стен стали язвительнее.

Зборовский и Шаховской пришли в шатер Сапеги. Мрачны польские воеводы. Сапега объявил:

– Лукошко с вороньем постоит. Скопин перешел Волгу и подошел к Калязину. Идем на Калязин, а лукошко, чтоб воронье не разлетелось, посторожат казаки.

15

Младость звала к быстрым действиям, разум подсказывал Скопину, что надежда на прекращение лихолетья на русской земле в его руках. Один неосторожный шаг, одно поражение в битве с польским и воровским войском могут отозваться падением Москвы.

В Калязине у Скопина собрались значительные силы. Действовали его послания по городам еще из Новгорода, а его победа под Торжком и Тверью подтолкнула колеблющихся. Русские люди увидели в нем воеводу, коему можно доверить свою судьбу. Войско увеличивалось с каждым днем, но он понимал, что не в численности его сила, а в выучке, тех, кто приходили.Их надобно было учить, вооружить, накормить. Времени учить не было. Скопин видел успех в «гуляй-городах». Всякий крестьянин умеет рубить срубы. Леса на срубы зватало. Здесь и шведу Христиану Зоме, которого прислал Делгарди на скорую допомогу, было чему поучиться. Движущихся крепостей он никогда не видел, но сразу оценил  боевую силу небольших волнорезов и против конной атаки и при столкновении с пешим строем. Скопин пересылался с Делагарди, но тот никак не мог повернуть с Валдая взбунтовавшихся наемников, требующих уплаты жалования.

Звездный час полководца подстерег Скопина в Калязине. Доброхоты принесли ему верное известие, что Ян Сапега , а с ним Лисовский со своим налетами, усиленные гусарами, присланными гетманом Рожинским, вышли из-под Сергиевой обители и движутся к Калязину, имея до десяти тысяч ратных.

Перед Скопиным выбор. Уходить берегом Волги в Ярославль и затвориться в городе или принять сражение? Скопин стоял в монастыре местного чудотворца святого Макария. На решение оставалась одна ночь. Он отстоял вечерю, истово молил Господа  просветить и надоумить. Потом уединился в келье, понимая, что советчиков в столь судьбоносном деле быть не может.

С первых своих битв под Москвой с Болотниковым, Скопин понял, что главная опасность для воеводы это пренебрежение к противнику. Десять тысяч польского воинства, хотя и разбавленного отчасти воровскими людьми, сила грозная. Осторожность подводила к решению уйти от сражения, оттянуть его сроки, а необъяснимое чувство противилось этому решению.

За грубо сколоченным столом, сидел он в келье в глубоком раздумье. В дверь постучали. Вошли смольняне, ярославцы и иных городов люди, что прибились к нему уже в Калязине. Говорили:

 – Наслышаны мы, воевода, что собрался ты в отступ к Ярославлю, а перед нами враг наш неминуючий. Не миновать его, сколько бы не уходили от встреч с ним. Не малые мы дети. Знамо, как лихи поляки в бою, сколь искусны они рубиться на саблях. А ты положись на нашу ненависть к чужеедам. Господь благословит спасти наши души. Нам смерть краше в битве, а не на колу или на виселице. Ты пойдешь в отступ, так мы без тебя здесь останемся, хотя бы и на погибель!

Вот оно выражение того же чувства, что и его останавливало. Оно неслышно передавалось  ему в подсознании. Он приказал готовиться к битве.

Дозорные донесли, что польское войско стало в Рябовой пустыни, не доходя четырех верст до реки Жабны. Полякам или обходить изгиб реки по бездорожью и болотам, или переправляться через Жабну. Скопин выслал дозорных, и отряд конных под началом князя Борятинского следить за тем, где поляки наметятся переправляться.

Поляки сошли с дороги, обошли переправу под Никольским монастырем и вышли на берег неподалеку от впадения Жабны в Волгу.

В ночь с 17-го на 18-ое августа они встали на берегу у большого села Пирогово. Утром начали переправляться, в ночь с 18-го на 19-ое закрепились на правом берегу Жабны, готовя переправу всего войска. Начать переправу не успели. Утром поляки увидели перед собой все ополчение Скопина и шведов. Пришлось отступить на левый берег. Вслед за отступающими начал переправу Скопин.

 Зборовский перекрестился.

 – Слава Богу! Хвалили юного воеводу, пугали нас его ратной премудростью, а он сам в петлю лезет.

 – Того не разумею, почему он сам голову под меч кладет? – добавил Сапега.

 Польское войско не препятствовало переправе. На то и расчитывал Скопин. По его разумению поляки возрадуются возможности сбросить его войско в реку.

Поляки не трогались. Сапега со Зборовским ждали, когда двинутся скопинцы, чтобы, как бы в поединке, отрубить руку на замахе. Скопин двинул конные крылья своего войска на польский строй.

Ударили бубны, взревели трубы в польском войске. Навстречу коннице Скопина устремились уланские хоругви. Расчет прост. В сабельном бою русским не устоять против польских рубак. С гиканьем, с посвистом мчались уланы, в ответ в русских рядах раздавались возгласы:

 – Святой Макарий! Молись за нас!

Сшиблись уланы с русскими конниками. Сапега и Зборовский отсчитывали минуты, отпущенные по их расчетам, на недолгое сопротивление русских, чтобы пустить вслед за уланами гусар. Минуты истекали, завязалась жестокая сеча. Что же случилось? Такого ранее не бывало, чтобы русские устояли перед поляками в сабельном бою. Ни Сапега, ни Лисовский, ни Зборовский не могли понять природы этого чуда. Искусные фехтовальщики, они знали, что как бы ни был яростен и смел противник, мастерство всегда возьмет верх. Не дано было им измерить ярость русских. На эту ярость и рассчитывал Скопин, зачиная столь сложную битву.

Битва растягивалась вширь, открыв пешие ряды русского войска. И хотя он увидел в центре пешего строя шведов, он послал на них гусар. Гусары наклонили копья, рысью надвигались на пеший строй. Не было пехоты, которая устояла бы под ударом длинных гусарских копий. Приняли поляки приманку. На это Скопин и расчитывал. Ах, как бы было хорошо, одним ударом тяжелой конницы смести и шведов и русских пеших. Опасались лишь шведского залпа. Залпа не последовала. И шведы и русские пехотинцы попятились, открывая один за другим «гуляй-города». Избушки на катках, ощетинились пищальным огнем и длинными копьями. Гусары сломали строй, обтекая  движущиеся избушки, а из избушек разили залпами и длинными копьями. Сбоку в спину, в лицо. Гусары заворачивали коней, а избушки медленно и неумолимо наползали на польский стан. За первым рядом «гуляй-городов» второй ряд, третий. Ползли, как черепахи. В этой медлительности таилась неотразимая угроза.

Настала пора и уланам отрываться от русских конных, да не выпускали их из боя, нагоняя на «гуляй-города».

Минул полдень. Жаркое солнце опускалось за зубчатый частокол елового леса.

«Гуляй-города» сдвинули с места польскую пехоту, а гультящие Лисовского побежали первыми. Польское войско смешалось и побежало. Спасла его от полного разгрома наступавшая ночь. Бежали по знакомой дороге. Остановились в разоренной до тла Рябовой пустыни.

Сапега, Лисовский, Зборовский и Шаховской забились в келью без окон и дверей. Пахолоки принесли пеньки, чтобы было на что присесть польским воеводам. Нашлась согреться и горилка. Сапега заговорил первым.

 – Плохо, панове, дело. Что-то в этой Богом проклятой стране переменилось. Или мы переменились? Или мы разучились воевать? Привыкли, что перед нами разбегались без боя. Но сегодня это не главное. Получил я, когда мы тронулись в этот проклятый поход, известие, что король двинулся в поход на Московию. Молчал, чтобы у вас не опустились руки. Мы сегодня проиграли битву не московитам, а королю.

Пан Лисовский выругался, Шаховской мгновенно понял, что пришел его час, что не надо теперь гадать, как избавить Богданку от поляков. Сами его бросят, а вторжение короля объединит всех русских вокруг имени Дмитрия.

 – Вот оно и избавление от Скопинна и шведов, – молвил Лисовский. – Пусть король берет Смоленск, а в Москву мы его не пустим. Шуйскому – конец, нашему Дмитрию – престол.

Шаховской ушел спать в палатку, Зборовский и Лисовский  задремали  в келье. Сапеге не спалось. Он вышел из кельи.

Ночи в августе темные. Звезды сверкали, как омытые от небесной пыли. Мысли Сапеги возвратились к Марине Мнишек. Все о том же думы: не промахнулся ли, когда Марина предложила ему разделить с ней судьбу? Но всегда наготове у колеблющихся утешение: в то время такой союз был невозможен. Сила Богданки была на взлете, еще многие верили, что он и есть царь Дмитрий. Ныне  самозванный Дмитрий становится никому не нужным. Королю – Смоленск, а ему, Сапеге, с Мариной вся русская земля?

Глава вторая

1

Известия из Московии приходили в Вавельский замок к Сигизмунду с большим опозданием и выглядели одно утешительнее другого. Что осталось у царя Шуйского? Москва, Смоленск, да Новгород. Гонсевский и Олесницкий составили для короля чертеж Московии и отметили в нем города, покорившиеся тушинскому Дмитрию, как считалось, само собой, польскому воинству.

 – Да, что же осталось у царя Шуйского? – с удивлением спросил король. – Рожинский, Лисовский и Ян Сапега завоевали Московию? Нет ли здесь преувеличения?

 – Ваше величество, – ответил Гонсевский, – дуб могучее дерево. Растет тысячу лет. Вырастает  не в обхват и никакие бури ему не страшны. А заведется в нем червь, в труху превратит его сердцевину. Еще долго ему стоять, если не толкнуть. Тогда рухнет...

Сравнение Московии с трухлявым дубом возбудило короля. Сигизмунд не отличался ни прозорливостью, ни умом способным понять, что движет чувствами его вельмож. И если мог разгадать грубую лесть, то движущие силы их интересов, оставались для него недоступны.

Попытки получить субсидии у папского престола не давали результатов. Оставалось одно, пользуясь конституционным правом, использовать своей властью армию, не касаясь расходов  бюджетных средств, предпринять поход на свои средства.

Королева Констанция подталкивала короля на вторжение в Московию.

 – Не надо ожидать поддержки Симонетте. Симонетте не Рангони, он не имеет своего мнения. Оставь всех позади: и нунция, и Рим, и Орден. Они сами придут делить с тобой лавры победителя. Никогда еще Польша не имела такой возможности повергнуть своего векового врага.

28-го мая 1609 года Сигизмунд с королевой и сыном Владиславом выехали из Кракова в Вильно, ближе к театру будущих военных действий. Подражая Юлию Цезарю, он в кругу ближних изрек:

– Рубикон перейден!

 Сенаторы, узнав о намерениях короля открыть военные действия на свой счет, приветствовали его решение.

Не дал согласия гетман Станислав Жолкевский. С присущими ему независимостью и откровеностью высказался против похода в Московию, считая, что он приведет к тяжким последствиям для Речи Посполитой. Король отверг его мнение, опираясь на Гонсевского и Олесницкого, которые утверждали, что как только королевские войска окажутся у стен Смоленска, город откроет ворота, а московские бояре, изнуренные смутой, изъявят покорность королю. Король настоял на своем и Жолкевский вынужден был принять участие в походе. Шуйскому были посланы складные грамоты, что означало объявление войны. В Смоленск король послал универсал воеводе Шеину, в котором излагались цели его похода, предпринятого будто бы для спасения Московского государства от смуты и лиходейства. В универсале король утверждал, что люди Московского государства били ему челом, чтобы он ближайший приятель Русского государства, сжалился над разорением и истреблением христианских церквей и семей, и не допустил их до конечной гибели.

Не обошлось в универсале и без угрозы. В его заключительных словах говорилось: «если же пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жен ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему».

Пасмурным и дождливым сентябрьским днем польские войско подошло к границе. Несколько русских всадников появились на холме и умчались прочь. В тот час ветер раздвинул низко проплывающие тучи и открыл просвет для солнца. Тут же появились прорицатели, которые истолковали это короткое появление солнца, как предзнаменование удачи похода.

И вот он – Смоленск. Вожделенный город. Войско остановилось на виду города, поджидая, когда подтянутся все силы. Король и его ближние Лев Сапега, Жолкевский, литовский гетман Ходкевич и Ян Потоцкий остановились на взгорке. Стены города затянуло дымом, по оврагам расползался чад от пожаров. Горели посады. Предполье безлюдно. В сумрачный день стены выглядили мрачными. Они возносились на горы и спускались в распадки. На стенах – никого. Затаились за заборалами.

Окружность стены давно измеряна. Насчитывала она 8000 локтей. Без малого – польская миля. Над стенами высилось 38 башен. Стены из огромных камней, будто бы уложенных неземной силой.

Король и его ближние ждали депутации из города. Депутация не явилась.

Войска начали обкладывать город. Уланы гарцовали под стенами. Несколько дней ушло на рытье рвов, на сооружение насыпей и установку пушек на валах и турах.

30 го сентября Жолкевский нашел монаха в Спасском монастыре и послал его в город к воеводе и архиепископу с письмом, в котором призывал к «благоразумию» и спасти город от черной гибели. Минули сутки. Из Смоленска ответа не пришло, так же, как не было ответа и на королевский универсал. Жолкевский послал русского из тушинцев, что успел прибиться к королевскому войску. Письма с ним не отправил, надеясь, что без письма он скорее уговорит смольнян к сдаче.

Прошло несколько часов. Король и его ближние доглядели, что на стене, обращенной к королевскому шатру, началось какое-то движение. Пригляделись. Осажденные соорудили виселицу и повесили тушинского изменника.

Король приказал открыть огонь из пушек. Ядра отскакивали от стен, а когда подтащили пушки ближе к стенам, город ответил пушечным огнем. Пришлось отодвинуть королевский шатер подальше от стен. Жолкевский с обычной своей жесткостью сказал:

 – В крепости пушки сильнее наших. Что это означает, ваше велитчество, не мне вам пояснять

Потоцкий тут же поспешил заглушить голос разума.

 – Пушки стреляют не стены разрушать, а дух сопротивления.

14-го октября король и гетман Жолкевский отправили к смоленским купцам известного смольнянам купца Богдана Величанина. Его приняли, человек он в Смоленске известный. С ним издавна вели торговые дела. Усадили за стол, поинтересовались с каким, на этот раз, прибыл товаром.

 – Товар красный. Каленые ядра. От них все горит: и в домах, и в клетях. Разорение! Что мыслите, торговые люди? Ратным, кроме жизни терять нечего, а вам и жизни лишиться и товаров. Ради чего? Ради нелюбого царя Шуйского?

Смольняне отвечали:

 – Когда до горячего доходит, ядра летят и в ту и другую стороны. Мы дома, король незваный гость на чужой земле. Расходы на чужой земле, то всякий торговый человек знает, куда разорительнее, чем дома.

 – Смоленские люди звали короля, а когда пришел, чем встречают? Король удивляется вашей грубости, а встречать бы вам его с благодарностью. В Московском государстве не прекращается кровопролитие, торговых людей грабят, король по своей христианской вере пришел остановить кровопролитие и пожаловать вам спокойствие. Будьте же достойны его милости!

 – Богдан, – остановили его речь смольняне, – знаем мы тебя не первый день, как человека рассудительного. Посуди, сам! Зачем нам в нашу овчарню пускать волков? А ежели король хотел бы с нами поступать по христиански, если и вправду в Смоленске имеются люди, что завлекли его, пусть пришел бы с миром и гостем. Тогда мы посоветовались бы между собой, как его почтить? Пусть король поразмыслит, каковым он к нам пришел, а мы поразмыслим с нашими воеводами как встречать его войско?

Богдану Величанину очень хотелось услужить королю. Королю он доложил, что смоленские торговые люди обещали поразмыслить, как принять короля, опустив иронический смысл ответа. На другой день он опять поехал в город, надеясь все же склонить торговых людей на свою сторону. В город его не впустили. Вельчанинов вернулся в расстройстве, к королю идти испугался. Его призвали к себе Ходкевич и Ян Потоцкий. На прямой спрос, что ему ответили смоленские купцы, сокрушенно ответил:

 – То грубый народ, с ними нельзя разговаривать, на каждом слове обман.

Потоцкий доложил королю, что смольняне открывать ворота не хотят. На приступ было решено идти ночью. Исходили из того, что столь скорого приступа в Смоленске не ожидают.

В октябре ночи темные. Беспрестанно накрапывал дождь, гасил все звуки. Приступали к Большим Туловским воротам. Около ворот смольняне воздвигли деревянные срубы и присыпали их землей, чтобы прикрыть ворота от ядер.

Пан Новодворский, за подвиги в войне с турками возведенный папой в кавалеры Мальтийского ордена, взялся взломать ворота петардой. В полной тьме он подполз со своими смельчаками к срубам и, петляя между ними, приблизился к воротам на бросок петарды. Вырвался сноп пламени и петарда ударила в ворота. Ворота рухнули. Тут же в польских рядах взревели трубы, туры ощерились пушечными залпами. Новодворский со своим отрядом ворвался в город. У ворот оказался небольшой караул. Поляки изрубили караульных и расчистили вход для венгерской пехоты, которая вваливалась в ворота, освещая себе путь факелами. За первыми ее рядами, вошли польские пешие. К стенам устремились и конные уланы. Но уже опоясались стены пушечным огнем. Били дробом по штурмующим почти в упор. Пушечный огонь отсек и улан и польских пешцев. За воротами внутри города началась сеча.

Смоленские пушкари успели из подошвенных бойниц выкатить пушки и в упор расстреливали отряд Новодворского и венгерских пехотинцев. Пушки со стен били по живой и плотной массе подступивших к воротам. Приступ был отбит.

Сигизмунд впал в ярость. В неудаче обвинял венгерскую пехоту и дал войску два дня для подготовки общего приступа. Два дня палили из пушек по Большим Туловским воротам, чтобы не дать осажденным их обновить.

Ворота подправить не удавалось. Тогда смольняне спешно возвели вместо ворот стену. Опять же ночью, после беспрестанного обстрела, на приступ двинулась венгерская пехота. Венгерскую пехоту остановил пушечный огонь. Ее дважды  отбрасывали назад. Жолкеский своей властью остановил приступ и прискакал к королю.

– Государь! – воскликнул он в возбуждении. – Мы зашли в чужую страну. Мы даже не вступили в бой, нас расстреливают, как кроликов. Налетами эту крепость не взять, а войско погубить не долго!

 – Уходить? – вскинулся Потоцкий.

Жолкевский резко его оборвал.

 – Я не сказал – уходить! Я сказал, что налетами эту крепость не взять. Потребуется серьезная и длительная осада. Разумнее было бы и вовсе неразумное: оставить крепость и идти на Москву.

 – Подсказка сумасшедшего! – воскликнул Потоцкий.

 – Не большее сумасшествие, чем начинать войну с Московией безнадежными штурмами этой крепости. Меня уже не Смоленск и не Москва беспокоят, а шведы, что близко подошли к Москве.

2

Скопин со свои ополчением и шведы неумолимо приближались к Москве. Скопин овладел Переславлем. Собрал жалование шведам. В Переславль пришел со своим воинством Делагарди. Из Переславля соединенное русско-шведское войско двинулось к Александровской слободе и овладело бывшим пристанищем Ивана Грозного.

Из Владимира в Александровскую слободу шел на соединение со Скопиным воевода Шереметев, вел понизовских ратников.

 От Александровской слободы до обители святого Сергия два пеших перехода.

У Сапеги выбор: уходить в Тушино, сняв осаду с монастыря или ждать Скопина у стен монастыря и быть раздавленным между молотом и наковальней. Уйти никогда не поздно, Сапега нашел третье решение, дерзунуть со свои рыцарством на битву с молодым русским воеводой. Он поднял свое войско, и, оставив у стен монастыря самое малое охранение из гультящих, повел свое воинство к Александровской слободе. Вдохновила его медлительность Скопина. Медлит, стало быть, не уверен в своих силах.

В селе Каринском польские разъезды натолкнулись на разезды скопинцев. Сапега решил, что свершит в одиночку, что не удалось сделать в соединении с отрядами Рожинского,  Лисовского и Зборовского.

У страха глаза велики. Польским дозорным привиделось, что в селе стоит все войско Скопина. Полагая, что перед ним главные силы Скопина, Сапега напал на село и обратил  в паническое бегство всего лишь передовой отряд скопинцев. Гнал их, не заня, что гонит всего лишь передовой отряд и чуть было не потерял все свое воинство. У Александровской слободы Сапегу встретила шведская конница, а затем предстали перед ним и русские полки Скопина. Сапега вовремя успел дать отбой и побежал со своим рыцарством к Троице.

Оставить Троицу и перейти в Тушино? Все то же проклятое сомнение. Из Тушино и Рожинский и «царик» слали гонцов, призывая Сапегу и его воинство решать, как быть с королем. Вот этого-то Сапега и не хотел, оставляя себе развязанными руки в отношениях с королем.

Не дождавшись прихода Сапеги и, получив известие о его неудаче под Александровской слободой, Рожинскитй созвал коло.

Вышел в круг. Он умел держать в руках свое буйное воинство. Умел и внятно сказать, чтобы каждый понял его.

 – Панове и товариство свободных граждан Речи Посполитой, не мы ли с вами дали клятву возвратить царю Дмитрию царство? Не будет ли ныне вероломством перед самими собой, все нами завоеванное, отдать королю? Король, требуя себе верности и повиновения, придерживаясь закону чести, не вправе осудить нас. Мы пришли сюда не с войной, а восстановить попранную справедливость. Нас привела сюда печальная судьба сына царя Иоанна. Кознями врагов, его пытались зарезать, когда он только входил в отроческие лета. Когда он с помощью нашего христолюбивого народа вернул себе престол, коварный цареубийца Шуйский, преступив крестоцелование, пришел его убить и перебил многих наших соотечественников и оставался неотмщенным. Не наш ли долг отмстить изменнику. Мы пришли к воротам Москвы, приняв неисчислимые ратные труды. И нам уйти? Отдать все завоеванное? Кто же тогда не назовет нас глупцами, которые, не зная для чего, не зная куда, пришли отдать свои жизни? Все мы, приняв ратные труды, должны дать обещание друг-другу клятвой.

 Коло приняло клятву, завершалась она правом требовать награды всем  вместе и не расходится без удовлетворения требования.

Крики одобрения заглушили голос Рожинского. Когда умолкли, Рожинсмкий породолжал:

 – Нас пугают Скопином и шведами. Когда мы не били русских лапотников? И шведов мы били. Проявим же усердие в своих делах!

Богданка и Марина не были приглашены в коло, хотя и ожидали приглашения. Им принесли известие о том, что коло единодушно встало за права  царя Дмитрия.

Марина заплакала от радости, хотя о ней и не было сказано ни слова.Как бы само собой разумелось, что выступая за права Дмитрия, защищали и ее право на трон. Она заплакала от умиления:

 – Вот оно польское рыцарство, вот его благородный голос!

Богданка нисколько не умилился. Ему ли не знать переменчивости в настроении польского рыцарства, но разрыв с поляками, который он готовил в своих думах, решил отложить.

Рожинский пришел  к Богданке и к Марине с радостными известиями и прочитал грамоту польского рыцарства к королю, принятую  коло.

«Ваше величество, все знали, и единственно нам предоставляли кончить войну за Дмитрия, еще более для Республики, чем для нас выгодную; но вдруг, неожиданно , вы являетесь с полками, отнимаете у нас землю Северскую, волнуете, смущаете Россиян, усиливаете Шуйского и вредите делу уже почти свершенному нами! Сия земля нашей кровью увлажнена, нашею славой блистает. В сих могилах, от Днепра до Волги, лежат кости наших храбрых сподвижников. Уступим ли другому Московию? Скорее все мы, остальные, положим так же свои головы и враг Дмитрия, кто бы он ни был, есть наш неприятель!»

Марина плакала от умиления. Рожинский перевл взгляд на Богданку. В который уже раз предоставлялась ему возможность убедиться, что не прост и вовсе не наивен им же выдуманный царик. Ни умиления, ни восторга он не увидел в его глазах.

– Государь имеет, что либо возразить? – спросил Рожинкий.

Богданка ответил:

 – Смело написано это письмо. Но как бы не писать, чтобы не говорить, король не откажется от своей цели. А цель у него взять под себя московский престол, а не отдавать его ни царице Марине, ни мне безродному. Как бы так не повернулось, чтоб нам заодно с Шуйским останавливать короля.

 – Ври, да не завирайся! – воскликнул Рожинский.

 – Криком делу не поможешь, пан гетман. Мы будто бы вместе сидим в Тушино, ан не вместе. Со мной русские люди, с тобой пришельцы. А для русских людей, что король со его войском, что ты, пан гетман со своим – равно чужие. Русские так говорят: двое дерутся – третий не лезь. Двое меж собой дрались, а ну как вместе вдвоем на третьего ополчатся?

 – Ты сам русским становишься, – не без иронии, но уже и не гневно, заключил Рожигнский.

3

Рожинский и его воинство, а с ними и Марина предполагали, как будут развиваться события, Богданка угадывал, а король располгал возможностью влиять на их развитие. Остудив свою горячность под Смоленском, Сигизмунд обратил свой взгляд на тушинских поляков. Он объявил амнистию всем, кто был осужден за участие в мятеже. Не доверяя более Гонсевскому и Олесницкому из-за их уверений, что польское войско не встретит сопротивления в Московии, король направил посольство во главе с Станиславом Стадницким. В посольство вошли князь Збаражский и пан Тишкевич. Посольство имело как бы одну цель – обратить Рожинского и Сапегу на службу королю. Но опасаясь успехов Скопина и шведов, король на худой оборот дел, вручил послам грамоту к Василию Шуйскому. Он писал: «Как христианский монарх, желанием с помощью Бога, Присноблаженные Девы Богородицы и всех святых, положить конец бедствию и разорению великого Московского царства, остановить пролитие крови христианской, возвратить народам мир и тишину. Для сего отправляем польским и литовским войскам, стоящим близ Московской столицы, и о том тебя извещаем, дабы и ты прислал своих бояр в стан их, для совокупного совещания с нашими Послами: во-первых, об удовлетворении нас, в чем следует, потом о заключении вожделенного мира».