Текст книги "Примула. Виктория"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Виктория писала Леопольду Бельгийскому: «Я очень молода, но если не во всех, то во многих делах я отнюдь не могу считать себя несведущей. Однако я совершенно уверена, что реально у очень немногих людей найдётся больше доброй воли и желания достойно и с пользой служить своей стране, чем у меня».

До коронации Виктория продолжала жить в Кенсингтонском дворце, хотя официальной резиденцией английских королей уже полтора века являлся Сент-Джеймс. Но ей не очень нравилось там бывать. Сент-Джеймский дворец отчего-то наводил на неё грусть, отчего-то казался ей каким-то средневековым. Какие-то смутные тени незадачливых королей и, соответственно, незадачливых правлений чудились юной Вики в залах и комнатах Сент-Джеймса. В Кенсингтоне она приказала устроить отдельные королевские покои. Теперь её спальню отделяла от помещений, занимаемых вдовствующей герцогиней, вереница разнообразных гостиных и коридоров и галерей, а не один лишь арочный проем. Классную заменил кабинет.

Но тёплые отношения с гувернанткой, баронессой фон Литцен, оставались неизменными. Бедняжка Луиза всегда чувствовала себя чужой в Англии. Она по своему происхождению была всего лишь дочерью полунищего прусского дворянина. Титул она не унаследовала, титул ей пожаловали за её верную дружбу и службу. Служила герцогине, была подругой Виктории Кентской, урождённой Лейнингенской. Затем воспитывала принцессу, внушала девочке добрые правила. А теперь... Теперь воспитанница Луизы – уже королева! Но Виктория, королева Англии, продолжала относиться к баронессе внимательно и с теплотой.

Вики продолжала вести дневник. Она вела дневник всю свою жизнь. Она – королева – жила на виду у всех. Тысячи и тысячи людей знали о её действиях, обсуждали каждый её жест, пытались истолковать каждое её слово, каждую улыбку. Газетчики бдительно следили за ней, изредка хвалили, чаще – осуждали. Она была на виду у всех. Пройдёт время, и её современник Оскар Уайльд[50]50
  ...Оскар Уайльд... – Оскар Уайльд (1854—1900) – известный английский писатель; наиболее выдающееся произведение – роман «Портрет Дориана Грея» (1891).


[Закрыть] напишет рассказ – «Сфинкс без загадки»; о женщине, которая вдруг – ни с того ни с сего – наняла квартиру и ездит туда, покидая периодически особняк мужа. Но ездит просто так, а вовсе не потому, что у неё есть любовник; вовсе не потому, что ей нужно с кем-то встречаться тайно. И джентльмен, безответно влюблённый в неё и установивший за ней фактическую слежку, ничего не понимает и называет её сфинксом без загадки.

Королева Виктория являлась, в сущности, таким вот сфинксом без загадки. Мысли и чувства, выраженные, высказанные ею в дневнике, были просты, ясны, откровенны, показывали натуру чистую, честную и прямую... А множество следящих за ней исподтишка джентльменов и леди искали – где же загадка? Где же загадка, которую возможно с упоением разгадывать? А загадки не было. Загадка заключалась в том, что никакой загадки не было. Но разве можно поверить в отсутствие загадки? Раздражённые леди и джентльмены не верили простым словам и упрекали королеву в лицемерии, двуличии, ханжестве... А она всего лишь оставалась честным и прямым человеком.

За упрёками и подозрениями, объявляя её то и дело «скучной», «малоспособной», «двуличной», «неинтересной», совершенно позабыли заметить её явную литературную одарённость, так прекрасно проявившуюся в её переписке и дневниках.

В эти первые месяцы своего королевствования она сдержанно радовалась началу истинной деятельной своей жизни; она намеревалась добросовестно исполнять свои обязанности. Она писала, что неопытность в государственных делах не помешает ей проявлять твёрдость в принятии необходимых решений...

«У меня каждый день столько бумаг от министров, а от меня им. Очень довольна такими занятиями».

Она доверяла белым страницам всю себя, заполняя их искренними признаниями. Ужасно не любила вставать рано, мыться холодной водой. Ей было только восемнадцать лет! Теперь она впервые примеряла бальные платья. Тугая шнуровка мешала дышать. Как тысячам девушек до и после неё, ей казалось, будто она отличается излишней полнотой. Она сердито давала себе зарок: никаких булочек с маслом, никакого мороженого!..

Прежде она только и делала, что училась и читала; училась и читала, да ещё вышивала в пяльцах по канве, шила broderie anglaise[51]51
  Английская гладь (франц.). – в сущности, разновидность вышивки.


[Закрыть], прорезывая маленькими ножницами круглые дырочки. А теперь один за другим следовали приёмы и балы. А ей было только восемнадцать лет! И отчего-то после каждого бала она записывала утром в дневник очередные сожалительные слова о потерянном времени. Но на следующий день опять назначался приём. И лорд Мельбург уверял её, что именно так надо! И она не могла, не имела права отказаться!

Надо было отдаваться в руки камеристки, которая зашнуровывала талию юной королевы; надо было облачаться в бархатное светло-жёлтое платье с воротником из брюссельских кружев. Ей убирали волосы в пышную причёску, укрепляли в причёске бриллианты. Ей подавали шкатулку. Она выбирала браслет, украшенный (если здесь уместно подобное определение!) миниатюрным портретом покойного короля Вильгельма, и сама застёгивала браслет на своей тонкой руке повыше запястья.

На королевские приёмы являлись grosbonnets[52]52
  Важные персоны (франц.).


[Закрыть]: министры в орденах и лентах – прямиком из парламента, светские красавицы в изящнейших туалетах, рядом с ними она казалась себе настолько maladroit[53]53
  Неуклюжая (франц.).


[Закрыть]! Всеобщая ирония направлялась обычно на какую-нибудь провинциальную немецкую принцессу или владетельную герцогиню из какого-нибудь захолустного немецкого княжества, грузную, в роскошных изумрудах, так не шедших к маленьким глазкам на скуластом татарском лице. Подобные принцессы или герцогини, все приходились Виктории дальними родственницами, все говорили слишком громко и на очень плохом французском, все хохотали раскатисто. Все выглядели ужасающе рядом с английскими дамами, наклонявшими белые точёные шеи, сиявшими золотом волос и незабудковой синевой глаз...

Закончился срок траура по королю Вильгельму. Виктории напомнили о необходимости наряжаться, одеваться в красивую парадную одежду. В её распоряжении очутились ларцы и сундуки, полные драгоценными украшениями. Прекрасные подвески – жемчуга, оправленные в золото, – казалось, ещё хранили это слабое ощущение тепла тонких, с нарочно заострёнными ногтями, пальцев Елизаветы Тюдор. Жемчужные подвески в виде каравелл и лебедей; жемчуга, поднесённые великой королеве её блистательными пиратами, такими, как Френсис Дрейк!..

Гардероб Виктории теперь составляли новые платья, чепцы, шляпки со страусовыми перьями...

Она танцевала на балах и ездила верхом в парке Виндзорского дворца.

Первоначальное безоговорочное восхищение королевой, её милой юностью, уже сходило на нет. Уже газеты начинали побранивать её, уже начинали забывать, что ей всего лишь восемнадцать лет! Она ещё не успела толком натанцеваться на дворцовых балах, а её уже упрекали в пренебрежении государственными делами. Она ещё не успела толком обновить нарядные платьица, а ей уже пеняли, уже упрекали её в суетности. Ей каждый день напоминали о её народе, о её подданных, о тех её, очень многочисленных, подданных, которые бедствовали, теряя последние силы на фабриках, батрача на полях дворян-землевладельцев. Что было делать? Что возможно было изменить?

Она принимала лорда Мельбурна за чаем. Сверкали два массивных серебряных чайника – большой – для кипятка, поменьше – для заварки; бликовали фиалкового свечения чашки из тончайшего фарфора. Королева брала с подноса газету.

   – Что же вы скажете? – спрашивала она.

Он взглядывал на неё и отвечал с некоторой любезностью:

   – Многое!..

И он говорил ей, что она должна быть хорошей королевой. Она взмахивала газетой и спрашивала, что же всё-таки делать со всеми этими, очень бедными людьми!

Он улыбался – тонкой улыбкой в душистых сединах. Он спрашивал, готова ли она расстаться, к примеру, с некоторыми из своих придворных дам. Она не понимала.

   – Но почему?..

Не то, чтобы она была так привязана к своим придворным дамам, но ведь так было положено! Ведь она всё-таки королева!

   – Нет! – отвечала она. И прибавляла: – Какое это имеет значение?

   – Ровным счётом никакого, то есть ни малейшего! Но поймите, Ваше Величество, никто не желает расставаться со своими привилегиями и льготами. Именно поэтому положение народа отнюдь не улучшается.

Она хмурилась; и это было забавно, при таком-то полудетском личике.

   – Должен быть какой-то выход, – говорила она. – Должен быть какой-то выход. Просто... Просто вы не понимаете, как этот выход найти!..

И в конце концов действительно был найден даже и не один выход, а целый ряд выходов! И всякий, кто сегодня посетит Английское королевство, не найдёт там ни батраков, гнущих спину на полях лендлордов, ни работных домов, ни скитающихся по улицам беспризорных мальчишек. Но всё это – как вы и сами понимаете – сделалось, то есть уладилось, уже без участия лорда Мельбурна!..

Лорду Мельбурну порою казалось, что её naiveté[54]54
  Наивность, простодушие (франц.).


[Закрыть] переходит все дозволенные границы. Конечно, их – её и его – связывали исключительно отношения так называемой романтической дружбы, но он, пожалуй, рискнул бы сделать эти отношения более прочными. Однако для подобного упрочения отношений необходимо, чтобы королева вышла замуж! Впрочем, маленькая Вики и не подозревала о смутных планах своего седовласого друга. Она и вправду маленькая была. И сама о себе говорила тонким голоском:

– Для королевы Мы невысоки ростом!

Но лорд Мельбурн полагал её всё-таки послушной, в сущности, девчоночкой, хотя и признавал, что она может быть необыкновенно изводящей!

Он переводил разговор на музыку. Он уже тогда уверял её, что Вагнер – это в высшей степени... А она потом предпочла вагнеровским операм «Кармен» и выучила музыку Бизе наизусть! Возможно, в произведении Бизе просматривался некий выход (ещё один выход!) из сложившегося уже давно, отчаянного положения трудящихся людей. Выход этот заключался в том, чтобы с завидным постоянством говорить, писать и петь, варьируя основополагающую мысль: «Трудящиеся – тоже люди!» А также: «Трудящиеся даже лучше, нежели аристократы и буржуа!» И постепенно количество речей, книг и пения переходило в качество действий, хороших, последовательных, можно сказать, действий. И положение трудящихся улучшается на глазах, отвращая их от идеи революции. Ложи, партер, галёрка – все непрерывно следят за жизнью фабричной работницы Кармен и солдата Хозе. Все напевают и наигрывают. Королева Англии тоже напевает прекрасную музыку. Положение трудящихся улучшается...

* * *

В шкафу, в кабинетном шкафу лорда Мельбурна, в отличном чиппендэйловском шкафу красного дерева, содержались некие скелеты, то есть память о некоторых несчастьях, постигших его в его жизни.

Всё началось с матери, урождённой Элизабет Милбэнк, супруги Пэнистона Лэма, барона Мельбурна. Элизабет происходила из хорошего Йоркширского рода. Барон Мельбурн был богат. Он содержал постоянную любовницу, он был пристрастен к охоте, он пил портвейн – бутылку за бутылкой, он играл в фараон. Он просидел в парламенте сорок лет кряду и за всё это время произнёс только одну речь. Он не интересовался политикой.

Леди Элизабет интересовалась всем! В Лондоне она завела прекрасный дом и открыла блестящий светский салон. Она была привлекательной, занимательной, умной, восхитительной, страстной и податливой. Она была любовницей также и короля Георга IV. Благодаря этой связи её супруг был произведён из баронов в виконты, а затем назначен лордом королевской опочивальни. И вот над этим назначением лондонский свет хорошо посмеялся. Во времена «Георгианского каре» безнравственность не возмущала, но веселила!

Происхождение шестерых детей Элизабет оказалось весьма неясным. Уильям был сыном лорда Эгремонта, Джордж – отпрыском Георга IV, отца Эмилии невозможно было определить!

В салоне Элизабет блистали Шеридан и Байрон. Джордж Гордон писал о ней: «Это самый лучший друг, которого я имел в своей жизни, и умнейшая из женщин. Если бы я был на несколько лет моложе, какого дурака она могла бы из меня сделать, если бы пожелала, – но тогда я потерял бы приятнейшего и драгоценного друга».

К сожалению, леди Мельбурн скончалась задолго до того, как её сын Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, занял пост премьер-министра. Случалось, лорд Уильям бормотал, склоняясь к её портрету:

– Удивительная женщина, заботливая мать, превосходная жена, но не строгих нравов, нет, не строгих.

Но в сравнении с женой Уильяма, его мать могла показаться идеалом добродетели!

Премьер-министр Мельбурн был женат на женщине, вошедшей в историю английской литературы в качестве «леди Каролины Лэм». Байрон, любивший писать стихи, прозу и письма, писал о ней: «Если есть на свете человек, к которому я питаю чрезвычайно сильное отвращение и ненависть, то это она...» Письмо это он адресовал её свекрови, леди Элизабет Мельбурн. Он обвинял Каролину в бесстыдстве и утверждал, что «гораздо предпочтительнее очутиться с мертвецами в аду, чем с ней, Каролиной... на земле...»

Но незадолго до этого Джордж Гордон писал самой Каролине совсем другие слова: «Я ещё не встречал женщины, одарённой большими или более приятными талантами... ты знаешь, что я всегда считал тебя самым умным, обаятельным, сумасбродным, милым, непонятным, опасным и неотразимым созданием из всех, кто живёт сейчас на земле или должен бы жить две тысячи лет назад. О красоте я говорить не стану, я не судья. Но рядом с тобой наши красавицы перестают казаться такими; значит, у тебя есть красота или нечто лучшее. Ну вот, Каро, эта чепуха будет первым и последним комплиментом (если его можно принять за таковой), который ты от меня услышишь».

Каролине Понсонби исполнилось пятнадцать лет, когда её увидел Уильям Лэм, лорд Мельбурн, только что завершивший своё образование в Кембридже и готовившийся получить право на адвокатскую практику.

Юноша принял решение: «Из всех девушек Девоншир-Хауза она одна предназначена мне!»

Однако на ухаживание пришлось потратить три года. Они были очень разные. Каролина – блестящая, живая, с лицом бесстыдного ангела, копной коротко стриженных вьющихся светлых волос и большими глазами газели. Худенькая, словно мальчишка-сорванец, она говорила нарочито шепеляво и растягивала слова. Так было модно. Многочисленные друзья называли её Белкой, Ариэлем, Эльфом, Юной Дикаркой. И рядом с ней – Уильям Лэм, лорд Мельбурн, со своей насмешливой улыбкой и отточенной манерой скучающего нарочитого безразличия. Он был изысканным денди, замкнутым, умным, беспечным. Он любил наблюдать жизнь. Каролина и Уильям, они были такие разные, но оба они являлись людьми своего времени, характерными героем и героиней эпохи Георгианского каре!

Они поженились в самом начале лета. Каро прервала обряд бракосочетания, разорвав свадебное платье на груди. Затем она упала в обморок. Её на руках вынесли к приготовленной для свадебного путешествия карете. Молодые супруги отправились в Италию.

Первые четыре года возможно было (конечно, с учётом георгианских нравов) назвать даже и счастливыми. Супруги поселились в элегантном Мельбурн-Хаусе в Лондоне. Один из этажей занимала мать Уильяма. Приём следовал за приёмом. Уильям и Каролина обсуждали политические новости и читали новинки литературы. Двое детей умерли в детстве. Старший, Огастес, родился слабоумным и умер, не дожив до тридцати лет.

Каро устала от собственной супружеской верности, хотя по-своему любила мужа. Она, разумеется, проводила почти всё своё время в салоне Мельбурн-Хауса, где расхаживала среди эксцентрических лордов и леди, баловавшихся литературой и любовью. Вскоре она и сама завела любовника, весельчака, сэра Годфри Уэбстера. Но это уж было слишком даже для георгианцев. Леди Каро нимало не скрывала своих отношений с Уэбстером. Напротив, она всячески выставляла свою связь с Уэбстером напоказ. Лорд Мельбурн терпел. Этот роман жены казался ему прежде всего безвкусным. Лорд Мельбурн был истинным последователем Браммела!

Но в самом недалёком будущем лорда Мельбурна ожидало действительно мучительное испытание.

В марте 1812 года лорд Джордж Гордон Байрон, считавшийся второстепенным поэтом, произнёс свою первую речь в парламенте. Это чрезвычайно эффектное выступление было направлено против решения о смертной казни для ноттингемских ткачей-луддитов, ломавших механические ткацкие станки, использование которых лишало многих ткачей работы. Теперь во всех гостиных Лондона только и говорили, что о лорде Байроне.

Каролина страстно пожелала видеть его. Его представили молодой леди Мельбурн. Она пристально посмотрела ему в глаза; театрально, безмолвно повернулась на каблучках и вышла из комнаты. Она также вела дневник и записала в нём две сакраментальные фразы: «Сумасшествие, несчастье, опасность!» и «Это прекрасное бледное лицо – моя судьба».

Лорд Байрон сдался не сразу. Он не любил худых женщин; он говорил о Каролине: «Меня преследует скелет! » Но в конце концов он склонился к ногам леди Каро. Её ум, высокое положение в обществе, нервическая страстность и то, с какой готовностью она стала его любовницей, интриговали Байрона. Он дал волю чувствам. Целые дни он проводил в Мельбурн-Хаусе. Она слушала его рассказы, она слушала его стихи. Она обожала его.

Байрон уважал её мужа. Байрон говорил о лорде Мельбурне: «Лэм настолько выше меня, насколько Гиперион[55]55
  ...Гиперион выше Сатира... – Гиперион – титан, отец бога солнца Гелиоса в древнегреческой мифологии, а также и прозвание самого Гелиоса – «сияющий». Сатир – в древнегреческой мифологии – одно из божеств леса, изображался в виде козлоногого, уродливого существа.


[Закрыть] выше сатира». Лорд Мельбурн был о нём не столь высокого мнения, то есть признавал талант Байрона, но считал его позёром. Он открыто высмеивал романтическую поэзию Байрона, вызывая бешенство Каролины.

Между тем Каролина следовала за своим возлюбленным, подобно тени. Она даже переодевалась в одежду пажа, натягивала узкие панталоны и ожидала Байрона среди факельщиков и кучеров, покамест он проводил время на каком-нибудь приёме, куда она не была приглашена.

Байрон просил её не принимать гостей, она согласилась. Байрон ненавидел новомодный танец вальс, она вовсе перестала танцевать. Она грозилась, что убежит с Байроном. Однажды она вдруг сбежала из дома, но Байрон вернул её, а Мельбурн – простил.

Наконец Байрон бросил её, сойдясь с её подругой, леди Оксфорд. Каро впала в состояние безумного отчаяния. Она жгла книги Байрона. Но он более не объединял себя с нею. Он объединял себя с её мужем:

 
Тебя забыть? Не сдержит стон
И муж твой, вспомянув тебя,
И не простим ни я, ни он:
Он – ложь твою, и злобу – я!
 

5 июля 1813 года, на великолепном балу, устроенном леди Хискот, Каролина столкнулась лицом к лицу с бывшим любовником. Она бегом бросилась в столовую, где был сервирован ужин, схватила фруктовый нож и принялась полосовать себе руки. Вскоре Байрон женился, затем покинул Англию и жену.

Леди Каролина меняла любовников. Связи её становились всё более скандальными и унизительными. Узнав о смерти Байрона, Каролина стала глушить своё горе наркотиками и неумеренным потреблением бренди. Она била посуду, бранилась, напивалась и рыдала пьяная перед портретом Байрона.

В 1825 году муж разошёлся с ней. А через два года она умирала, умоляя привести к ней бывшего мужа.

– Он – единственный человек, не изменивший мне...

И он приехал, сел у её постели и ласково заговорил с ней. Теперь она знала, что он был её единственным другом, самым добрым, самым терпеливым, самым понимающим и внимательным. На следующий день она умерла. Сэр Уильям заметил по поводу своей семейной жизни:

«Ни мужчина, ни женщина не могут чего-нибудь стоить, пока они не откроют, что глупы. Это первый шаг либо к уважению, либо к согласию; и пока этого нет, нет и надежды».

Вот такой «скелет» (учитывая худобу леди Каролины!) сохранялся в шкафу лорда Мельбурна. Впрочем, лорд Мельбурн оставался георгианцем и не вполне сознавал, что наступает новое, совершенно другое время, время суровой нравственности, борьбы за справедливость и осуждения дендизма. Время, когда так называемые «низшие» будут всё громче и громче заявлять о своих человеческих правах. Время, когда нельзя будет добиваться своего, нисколько не помышляя о соблюдении хотя бы некоторых правил и принципов...

Лорд Мельбурн помышлял о самых странных предметах. О браке с королевой, к примеру. Будучи лидером вигов, он окружил молодую королеву жёнами лордов-вигов. Обстоятельства не очень медленно, но верно подвигались к внутриполитическому скандалу.

* * *

День коронации наступил. На престол Англии впервые после долгого правления череды королей вступала королева. Любопытно, что происходило это в стране, где женщины ещё только начинали заявлять о своих человеческих правах. Право голосовать они получат лишь в 1918 году после принятия «Акта о народном представительстве».

Но покамест очерки «О свободе» и «Подчинённое положение женщины» экономиста и философа Джона Стюарта Милля ещё не появились.

Коронация состоялась 28 июня 1838 года.

В четыре часа утра выпалила пушка в парке, заиграли оркестры в городе. В течение шести часов Виктория готовилась. Затем её проводили к старинной карете, украшенной золотыми украшениями. Старинная карета не имела рессор и ехать в ней было очень тряско. На пути в Вестминстерское аббатство королеву в карете приветствовали толпы народа. Многие нарочно приехали в Лондон, чтобы видеть коронацию. Царило общее приподнятое настроение. Коронация нового монарха словно бы означала продолжение бытия Англии! Сейчас никого не интересовало, кто она, королева, что она за человек. По сути, почти каждый ощущал себя частицей Англии! И жизнь Англии означала и его собственную жизнь. Надо, однако, заметить, что подобные настроения длиться долго никак не могут. И оно, возможно, и к лучшему...

Карета приближалась к Вестминстерскому аббатству. Первым правителем Англии, коронованным здесь, явился норманн Вильгельм Завоеватель. За ним последовала длинная вереница королей (и королев).

Вот показались высокие прямые формы Вестминстерского аббатства. Остроконечные башни и стрельчатые окна летят вверх.

В алтаре на плечи Виктории накидывают королевскую мантию, отороченную белым дорогим мехом. Коронационное кресло, опирающееся на спины четырёх львов. Жёсткое сиденье, высокая заострённая башенно спинка. Под сиденьем тот самый камень из Скона, на котором короновались древние правители этой земли.

Тяжёлая корона – бархат, бриллианты, золотой крест венчает изогнутую золотую полосу над шапочкой бордового бархата. В коронационном зале собрались знатные лорды и леди, здесь же и вдовствующая герцогиня, лорд-чемберлен, премьер-министр Мельбурн.

Архиепископ Кентерберийский провозглашает Александрину Викторию королевой Британии. Как светский глава англиканской церкви королева, сидя на древнем троне, принимает присягу епископов. Затем присягают лорды и пэры. Последним приносит клятву верности лорд Мельбурн.

Архиепископ лихорадочно ищет глазами орб – державу– золотой шар, который так же, как и корона, увенчан крестом. Орб, заранее приготовленный, сияюще круглится на маленьком столе рядом с троном. Наконец-то архиепископ видит его, королева видела орб с самого начала церемонии. Но она молчит, она просто-напросто забыла, как ей себя вести, что делать. Архиепископ берёт наконец-то орб-державу и подаёт королеве в левую руку. В правую руку он подаёт ей золотой скипетр. Шар, увенчанный крестом, очень тяжёл, его трудно удерживать одной рукой. Но что же дальше? Королева шепчет, обращаясь к епископу Кентерберийскому, который находится ближе всех к ней:

   – Умоляю вас, скажите, что мне теперь делать!

   – Теперь вы должны удалиться, Ваше Величество! – тихо отвечает архиепископ...

Она поднимается... Только бы не уронить державу... Коронационное кольцо больно сжимает палец. Потом Виктория с трудом снимет его, потому что архиепископ ошибся и надел кольцо не на тот палец...

Вечером на праздничном обеде премьер-министр поздравляет королеву. Она счастлива. Никогда ещё она не ощущала свою жизнь такой наполненной смыслом.

Но так полагают отнюдь не все. Представители знатных английских семейств подметили во время церемонии коронации множество погрешностей и небрежностей. На следующий день эти погрешности и небрежности уже известны всей столице, затем – всей стране. Спустя какое-то время коронацию уже определяют как «грошовую». Распространяется слух, будто в самый час церемонии пролетел над Вестминстерским аббатством чёрный лебедь. Это весьма маловероятное событие трактуется в качестве очень дурной приметы.

Что, собственно, произошло? На трон английских королей взошла какая-то девчонка. Такое ведь уже было, ведь уже короновали официально Джоанну Грэй! И чем это кончилось?! Разумеется, теперь-то никто не собирается отрубать голову молодой королеве. Но всё более проясняется роковой вопрос: а нужна ли стране монархия? Быть может, английская монархия сойдёт с подмостков истории вместе с этой голубоглазой девочкой?

И как будто нарочно, молодая королева заболевает тифом и врачам едва удаётся спасти её жизнь.

* * *

Своей постоянной резиденцией, своим фактически жилым домом королева Виктория избирает Букингемский дворец. Сент-Джеймс ей не по душе. В роскошном Виндзоре ей тоскливо, потому что в дворцовом склепе погребены британские короли. Поэтому королева избирает для жилья Букингемский дворец. Но прежде Букингемский дворец не считался официальной королевской резиденцией. Король Георг III купил это строение у герцога Букингемского и преподнёс как свадебный подарок своей невесте Шарлотте. Но официальной королевской резиденцией дворец становится впервые.

Целый год ушёл на перестройку и отделку залов и комнат. Во дворце были устроены и благоустроены и тронный зал, и залы для приёмов, и многочисленные жилые покои. Теперь это был дом королевы. В будущем ему предстояло сделаться главной столичной резиденцией потомков Виктории.

Когда она впервые приехала в Букингемский дворец уже королевой Англии, уже для того, чтобы осмотреть его помещения и распорядиться соответственно о его новом устройстве, дворец показался ей большим, неуклюжим, тёмным. Ей вдруг страстно захотелось каким-то образом вдохнуть жизнь в это строение, которое она выбрала – сама выбрала! – в качестве своего дома. Она приказала посадить на куртинах перед дворцом герань. Ведь цветущая герань – такая живая, такая ярко-пунцовая!..

Ярко-пунцовую герань и сейчас можно увидеть перед дворцом. Прошло много-много лет. Не один потомок Виктории уже занимал в свой черёд английский трон. Букингемский дворец, смутно напоминающий своими колоннами какой-нибудь храм Древнего Рима, выглядит также и каким-то приземистым, крепким, очень жилым. Дом королей!..

* * *

Вскоре после коронации в придворном кругу, наиболее близком королеве, произошёл чрезвычайно неприятный случай. С лёгкой руки лорда Мельбурна вокруг королевы группировались жёны его сподвижников-вигов. Вдовствующая герцогиня Кентская вдруг осознала, что её совершенно отдалили от дочери. А тут ещё этот ужасный случай, так отразившийся на репутации королевы и в определённом смысле способствовавший падению премьер-министра.

Тридцатидвухлетняя леди Флора Гастингс[56]56
  ...Тридцатидвухлетняя леди Флора Гастингс... — пожалуй, ей было лет на десять больше.


[Закрыть], придворная дама, обратилась к врачу с жалобами на желудочные боли. Казалось бы, ничего необычайного не произошло, но обстановка женского соперничества, воцарившаяся среди придворных дам, привела к весьма неприятному обороту. Леди Флора принадлежала к придворному окружению вдовствующей герцогини, враждебному дамам, окружавшим теперь королеву. Вскоре в дворцовых гостиных распространился слушок о вероятной беременности леди Гастингс. Фактически речь могла идти не просто о женских сплетнях, но о репутации двора молодой королевы. Что за люди окружают юную, незамужнюю девицу? Кто такие – женщины из окружения её матери? Тотчас припомнились истории смутные о любовных интригах герцогини Кентской...

При всей своей юной девической ещё наивности королева знала, откуда, что называется, берутся дети. И в данном конкретном случае можно считать, что она не проявила себя ханжой. Впрочем, и вникать в перипетии интимной жизни леди Флоры Виктория также не стала. Леди Гастингс должна была подвергнуться серьёзному медицинскому осмотру, который должен был, в свою очередь, опровергнуть или подтвердить наличие беременности. Осмотр показал, что придворная дама герцогини Кентской никогда не знала мужской близости.

Виктория представила себе, как выглядят теперь со стороны её приказания! Она сделала то, что только и возможно было сделать: посетила больную леди Флору, милостиво беседовала с ней и объявила всем, что сразу после выздоровления леди Флора вернётся к своим обязанностям придворной дамы.

Но леди Флора Гастингс уже никогда не вернулась к обязанностям придворной дамы, равно как и к другим каким-нибудь житейским обязанностям она тоже никогда больше не вернулась. Потому что умерла!..

И вот когда Виктория поняла, что такое английская пресса! О «бессердечной королеве» писали все, едва ли не хором. Не писала разве что «Лондонская газета», та самая «Газетт», основанная в восемнадцатом веке для публикации распоряжений правительства, судебных постановлений и сообщений о назначении чиновников и о банкротствах. Все остальные писали.

Писала «Манчестер Гардиан», крупная газета, выходившая с 1821 года. Писала «Таймс», существовавшая с 1785 года на улице «Патерностер».

И самое забавное: всё это, конечно, было её, королевино, и газеты, которые её ругали, и правящая партия вигов, и оппозиционная партия тори, – всё это было её, Её Величества!

Но на самом деле она не знала, что делать, что предпринять. Лорда Мельбурна винили во всём происходящем. Гастингсы, родственники леди Флоры, винили его в унижении своей родственницы. Но это было ещё что, женские сплетни, одиозные дрязги. В стране происходило кое-что поважнее!

Вместе с промышленностью развивалось и рабочее движение. Чартизм охватил население городов. Возможно было ожидать рабочих выступлений, каких угодно волнений. На страницах английских газет замелькало новое слово: «социализм».

Пресса упрекала лорда Мельбурна прежде всего в том, что он приобрёл неограниченное влияние на королеву. Уже все полагали, что он дурно влияет на девочку, старый повеса!

В мае 1839 года правительство Мельбурна пало.

Виктория не ожидала ничего подобного. Она ведь была ещё так молода, так неопытна в делах правления. Она привыкла доверять Мельбурну, как доверяла бы отцу, любимому отцу (если бы он у неё был!). Она не хотела расставаться с Мельбурном, она не хотела терять его, доброго друга, советчика, который так много знал, так интересно говорил о музыке...

Теперь она вела себя, словно капризный ребёнок. Лидер тори, сэр Роберт Пиль, пытался объяснить ей, что следует удалить из её королевского окружения жён вигов, сподвижников Мельбурна. Виктория сердито отказывалась подписывать приказы об увольнении этих дам... Она внезапно припомнила давний уже и почти шутливый разговор с бывшим премьер-министром о возможности уменьшения её придворного штата. И вот теперь она невпопад отвечала сэру Пилю, напоминала ему о том, что должна, обязана иметь подобающий английской королеве штат! И совершенно напрасно сэр Роберт Пиль пытался объяснить, что никто и не собирается лишать королеву положенного штата; ей всего лишь предлагается заменить дам, назначенных по совету лорда Мельбурна, дамами-тори!