Текст книги "Примула. Виктория"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Но роскошь была принята и в обыденной жизни:

«На дальние поездки у нас имелся частный вагон, где устраивались мы с большим комфортом, нежели даже в собственных домах, не всегда готовых принять нас. Входили мы в вагон через тамбур-прихожую, каковую летом преображали в веранду и уставляли птичьими клетками. Птичье пение заглушало монотонный перестук колёс. В салоне-столовой стены обшиты были панелями акажу, сиденья обтянуты выкрашенной в нежно-зелёный цвет кожей, окна затянуты жёлтыми шёлковыми шторками. За столовой – спальня родителей, за ней – наша с братом. Оба спальных помещения – обиты весёлым ситцем. Имелась и ванная комната. Далее были устроены несколько купе для друзей, которых мы часто приглашали. В конце вагона находились помещения для прислуги, всегда многочисленной у нас. Последним помещением была кухня. Ещё один вагон, устроенный таким же образом, находился на русско-германской границе, на случай наших заграничных поездок, однако мы никогда им не пользовались».

Стоит привести ещё несколько примерных картин повседневной жизни так называемых «сливок» российского общества:

«...Картины, миниатюры, фарфор, бронза, табакерки и проч. В ту пору я не разбирался в достоинствах произведений искусства, но любовь к драгоценным камням передалась мне, видимо, по наследству. А в одной из горок стояли статуэтки, которые любил я более всего: Венера, выточенная из цельного сапфира, рубиновый Будда, бронзовый арап с корзиною бриллиантов.

Рядом с отцовым кабинетом находилась большая зала, которую мы называли «мавританскою». Из этой залы возможно было пройти прямо в сад. Мозаика, украшавшая стены, была точной копией мозаичных стен одного из парадных покоев Альгамбры[117]117
  ...из парадных покоев Альгамбры... – Альгамбра – дворцовый комплекс близ Гранады в Испании, этот яркий образец мавританской архитектуры построен в середине XIII—конце XIV века.


[Закрыть]. Посреди нашего зала журчал фонтан, вокруг высились мраморные колонны. Вдоль стен помещались низкие диваны, обтянутые штофной персидской материей. Всё дышало восточной негой. Частенько приходил я сюда помечтать. Когда отца не было дома, я устраивал здесь живые картины. Я собирал наших слуг-мусульман, а сам наряжался султаном. Нацеплял матушкины украшения, усаживался на диван и воображал, будто я – восточный тиран, а вокруг – мои рабы... Однажды я придумал сцену наказания провинившегося невольника. Невольника изображал наш лакей-араб по имени Али. Я велел ему пасть ниц и просить пощады. Только я замахнулся кинжалом, как открылась дверь и вошёл отец. Не оценив моих режиссёрских талантов, он рассердился. «Все – вон отсюда!» – закричал он. «Восточный тиран» и его «рабы» бежали в панике. С тех пор меня не пускали одного, без гувернёра, в эту залу».

Феодальные капризы пронизывали быт:

«Была у отца ещё одна прихоть. Заключалась она в том, что он то и дело приказывал накрывать в различных столовых покоях. Чуть не каждый день мы обедали в новом месте, что прибавляло слугам хлопот. Мы с братом Николаем бегали по всему дому, отыскивая, где сегодня накрыто. И нам очень нравилось опаздывать к обеду».

Феодальное воспитание порою приводило к таким эксцессам, которые невольно возмущали даже родителей, воспитывавших детей, впрочем, именно в таком духе. Но рискованные шалости юных аристократов зачастую вызывали раболепный восторг «обслуживающего» персонала» и всяческих «подчинённых»:

«Каждую зиму в Петербурге у нас гостила моя тётка Лазарева. Привозила она с собою детей, Мишу, Иру, Володю, моего сверстника. Обычно мы с ним отчаянно шалили. Но последняя, предпринятая нами шалость разлучила нас надолго.

Тогда нам было лет по двенадцать-тринадцать. Как-то вечером, когда отец с матерью отсутствовали, мы решили прогуляться, переодевшись в женское платье. В матушкином шкафу отыскалось всё необходимое для переодевания. Мы нарядились в пышные платья, нарумянили щёки, нацепили украшения, закутались в подбитые бархатом шубы, слишком широкие для нас, спустились по чёрной лестнице и разбудили матушкиного парикмахера. Мы объявили ему, что отправляемся на маскарад и потребовали парики, которые он нам и выдал.

Замаскировавшись подобным образом, мы вышли в город. На Невском мы влились в толпу проституток. Мы были тотчас замечены охотниками до подобных дам! Отделываясь от кавалеров, мы с важностью отвечали по-французски: «Мы заняты» и торжественно следовали далее. От нас отстали только, когда мы вошли в шикарный ресторан «Медведь». Не снимая шуб, мы прошли в зал и заказали ужин. Сидеть в шубах было жарко и душно. На нас с любопытством посматривали.

Офицеры с соседнего столика прислали нам записку – приглашение поужинать в отдельном кабинете. Я выпил слишком много шампанского и хмель ударил мне в голову. Сняв жемчужные бусы, я принялся размахивать ожерельем, закидывая его на головы сидящих за соседним столиком. Плотная нить, удерживавшая жемчужины, всё же лопнула, жемчужины раскатились по полу. Ресторанная публика хохотала. Все в зале оглядывались на нас. Мы решили бежать, кое-как собрали жемчужины и бросились к выходу. Метрдотель со счётом в руке догнал нас. Но мы не взяли с собой деньги. Метрдотель потащил нас к директору ресторана. Тот, однако, лишь посмеялся нашей проделке и даже дал нам денег на извозчика. Когда мы возвратились на Мойку, все двери огромного дома были уже заперты. Я остановился против одного из окон и принялся звать моего камердинера. Он вышел и весело смеялся нашему виду. Наутро, впрочем, нам уже сделалось не до смеха. Директор «Медведя» прислал моему отцу весь жемчуг, не собранный нами, а также и счёт за обильный ужин.

В течение десяти дней Володя и я были заперты – каждый – в своих комнатах. Выходить на улицу без сопровождения нам было запрещено. Вскоре тётка Лазарева уехала и увезла детей. Несколько лет я не встречался с Володей».

Феликс Юсупов обронил в своих воспоминаниях одну, весьма значимую фразу:

«А жить усреднённо-обывательски в нашей-то обстановке – бессмыслица и безвкусица!»

Но воспитанная бабушкой в атмосфере викторианства, новая императрица Александра Фёдоровна, урождённая Алиса Гессенская, пожелала совершить именно то самое, что по мнению «сливок» русской аристократии, так ясно выраженному Феликсом Юсуповым, являлось «бессмыслицей и безвкусицей». Александра Фёдоровна пожелала устроить домашнюю, повседневную жизнь своей семьи, мужа и детей, на началах скромности и экономии. В итоге домашняя жизнь Николая Александровича, Александры Фёдоровны и их детей: Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии и Алексея, имела характер чрезвычайной замкнутости. Возможно сказать, что Александра Фёдоровна внедряла в жизнь своей семьи известный английский принцип: «Мой дом – моя крепость». Но последствия подобного жизнеустройства оказались печальными. Русская аристократия не поняла и не приняла принципов новой императрицы, никто не намеревался подражать ей в кругах так называемого высшего общества. И ещё менее могли её понять и подражать ей в огромной Российской империи с её сословно-иерархическим устройством. Домашняя жизнь Виктории, Альберта и их детей служила примером для подражания всей стране. Но Англия была совсем иной, нежели Россия, страной. Англия богатела и в то же время принимала законы, защищающие права рабочих и крестьян. В Англии подражать жизнеустройству королевской семьи, семьи Виктории, могли решительно все, даже мелкие чиновники, даже фермеры и фабричные рабочие. В России слухи о скромной жизни императорской семьи вызывали недоумение и даже и презрение. В России рабовладение было отменено только ещё при деде Николая II, и аристократия жила феодальными нравами. Так называемый «простой народ» также во многом понимал лишь феодальную идеологию, согласно которой император, живущий в безмерной роскоши, – это понятно и приемлемо, и даже вызывает восхищение; но императрица, собственноручно обучающая детей штопке, – это должно вызывать и вызывает одно лишь презрение!

* * *

Но лучше начать по порядку. Разумеется, после замужества Алисы Гессенской, внучки Виктории, возможно было сказать, что принцесса сделала блестящую карьеру. Впрочем, возможно также сказать, что принцесса сделала характерную карьеру, потому что и до неё преобразилось из принцесс немецких княжеств в императриц всероссийских немало юных девиц. Но в том-то и дело, что Алиса Гессенская фактически с шести лет являлась не немецкой, а английской принцессой. Она по воспитанию своему являлась, в сущности, англичанкой, викторианкой. Но убедить в этом своих новых подданных она никак не могла. Она им всё твердила: «Я не немка, я англичанка!», а они ей не верили! Наверное, они просто-напросто привыкли к тому, что императрицы всероссийские делаются именно из немецких принцесс!..

В сущности, Александра Фёдоровна и её старшая сестра Елизавета Фёдоровна, более чем кто бы то ни было, являлись жертвами крепнущей русской национально-патриотической доктрины. Согласно принципам и постулатам этой доктрины, известная война четырнадцатого года представлялась войной двух наций – русской и немецкой. И в подобной расстановке сил императрица напрасно объявляла себя «англичанкой» и «русской». Национально-патриотическая доктрина – вещь в достаточной степени беспощадная.

* * *

Что, собственно, могли говорить об Александре Фёдоровне её современники? Обратимся снова к воспоминаниям Сергея Юльевича Витте. Это весьма почтительные по отношению к императору и императрице мемуары. Автор не обвиняет их, но, напротив, пытается защитить от обвинений. Витте говорит об Их величествах со всею возможною деликатностью:

«...перед самой своей смертью император Александр III женил наследника престола.

Нынешняя императрица Александра Фёдоровна, дармштадтская Великая княгиня Алиса, несколько лет ранее приезжала в Россию как одна из Великих княжон, которая может быть невестой будущего русского императора. Но, как кажется, она тогда успеха не имела; будущему же императору Николаю II она, по-видимому, нравилась, и поэтому через несколько лет, перед самой смертью императора Александра III, женитьба эта состоялась».

Далее:

«Цесаревич Николай поехал за своей невестой, так как император, предчувствуя свою смерть, желал, чтобы наследник женился скорее.

Цесаревич Николай привёз свою невесту из Дармштадта (!) прямо в Ялту; привёз он её туда дней за 10, если не менее, до смерти императора.

Хотя император прежде, когда Дармштадтская принцесса Алиса в первый раз была в России, отнёсся к ней не с особенной симпатией, вследствие чего и не состоялась свадьба, но на этот раз он с болезненным нетерпением ждал приезда своего сына с невестой, считал даже всё время дни, оставшиеся до его приезда, и, как мне рассказывали, был чрезвычайно рад, когда он приехал в Ялту».

Телеграмму, вызывающую её срочно в Россию, принцесса Алиса действительно получила во время своего пребывания в Дармштадте. Ехала она в Россию через Берлин, где встречалась и беседовала перед отъездом со своим двоюродным братом, кайзером Вильгельмом.

Но далее.

«Затем последовала присяга новому императору – Николаю II и перевоз тела императора Александра III из Ялты в Петербург.

Эта печальная церемония была произведена с соблюдением установленных на этот случай правил, но с простотою, которая была внедрена в царствование усопшего императора.

Тело его в Москве было выставлено (кажется, на 1 день) в Успенском соборе. Министры и высшие чины встречали траурный поезд на Николаевском вокзале.

Я помню, как теперь, как подошёл поезд; на вокзале была масса людей; весь Невский проспект и путь к Петропавловскому собору были переполнены народом.

Я был на перроне, к которому подошёл поезд; из поезда вышел молодой император, а затем две особы женского пола, обе белокурые. Естественно, мне было интересно видеть нашу будущую императрицу, и так как я раньше её никогда не видел, то, увидев одну очень красивую, с совершенно молодым телосложением даму, я был уверен, что это именно и есть принцесса Дармштадтская – будущая императрица Александра Фёдоровна, и был очень изумлён, когда мне сказали, что это не она, а что та, которую я принял за будущую императрицу, – это королева Англии Александра (ныне уже вдова). Меня поразила её моложавость, так что, когда я сейчас же после неё увидел нашу будущую императрицу, она мне показалась менее красивой и менее симпатичной, нежели тётка императора – королева Англии. Но тем не менее и новая императрица была красива – и до сих пор красива, хотя у неё всегда было и до настоящего времени есть нечто сердитое в складе губ».

Александра Датская – супруга будущего Эдуарда VII, того самого Берти, старшего сына Виктории. Но в 1894 году, когда умер Александр III, Виктория была жива и – соответственно – Эдуард ещё не мог быть королём, а его супруга – королевой.

В России принцесса Алиса, кажется, сразу пришлась, что называется, не ко двору. Мемуары, дневники, письма – не говорят о ней ничего доброго. Самое занятное – внучка Виктории внушает неприязнь уже одним своим внешним видом. Получается, что Россия изначально дурно воздействует на будущую императрицу, придавая её внешности непонятным образом почти отталкивающие черты. Но ведь в своём дармштадтском и английском детстве она виделась окружающим достаточно обаятельной девочкой, малюткой, затем подростком. Возможно, в том, что в России её воспринимают сразу как некрасивую, злую, глупую, сыграло свою роль негативное мнение о ней Александра III. Откуда это мнение взялось, каким образом сложилось? Вряд ли императора особенно интересовала девочка-подросток.

Вернее всего, он просто переносил на её заурядную личность своё раздражение, вызванное необходимостью установления союза с Англией. В сущности, Александра III более устраивала политика изоляционизма. Конечно, в 1881 году был заключён тройственный императорский союз – России, Германии и Австрии; но в 1887 году этот союз не был возобновлён, и ясно было, что никакой союз с усиливающейся Германией уже невозможен. На Балканах Россию не признают, с Болгарией Александр III рвёт отношения официально. Но всё же оставаться в одиночестве, с князем Черногорским в качестве единственного союзника нельзя. В 1889 году Александр заключает союз с Францией. Англия, Франция и Россия должны противопоставить своё единство союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии...

Но всё равно император России не любит Англию, неприязненно относится к Виктории, и «английские браки» ему не симпатичны, хотя он и сознаёт их необходимость для его империи. Поэтому юная Алиса изначально обречена встречать в своём новом отечестве неприязнь, злобу, досаду... Её старшая сестра отвечала на подобное отношение безграничным обаянием; сначала обаянием великосветской красавицы, затем обаянием монашеского смирения. Но характер Алисы, судя по всему, иной. На каждое двусмысленное слово, исполненное неприязни, на каждый косой взгляд, в котором сквозит пренебрежение, она отвечает резкими словами, щетинится недобрыми глазами. И «нечто сердитое в складе губ» навсегда сделается основной чертой её внешности в её новом отечестве.

Но, кажется, один человек в России всё же любит её. Это её муж. Однако... И его ведь не любят в России! Пройдёт совсем немного времени и о нём станут рассказывать анекдоты наподобие следующего:

По улице идёт пьяный и кричит: «Дурак!» Его забирают в полицию. За что? Он недоумевает. Ему объясняют, что «за оскорбление Величества».

   – Но я же просто кричал: «Дурак!»..

   – Знаем, кто у нас дурак!..

Вся Российская империя скоро узнала, кто у неё дурак! Не любят императора, не любят императрицу. Даже детей не любят, предполагая, что императрица воспитывает их не так, как следует, подозревая их в разнообразных пороках. Даже болезнь Алексея, наследника, не вызывает сочувствия в народе, а воспринимается как справедливое наказание Дому Романовых!

Но Алиса, молодая девушка, ещё не знает, что её милого жениха, которому она, кажется, искренне симпатизирует, не любят даже министры его отца, даже близкие родственники, те же Романовы.

Снова говорит Витте:

«Говоря о министре внутренних дел Иване Николаевиче Дурново и рассказывая о первых днях после смерти императора Александра III, я всегда вспоминаю следующее.

Когда получили известие о кончине императора, я поехал к Ивану Николаевичу договориться по некоторым вопросам. Он знал, как я был привязан к императору, точно так же как и я знал, что Иван Николаевич очень его любил. Мы были, конечно, в довольно тяжёлом и грустном расположении духа.

Вот Иван Николаевич обратился ко мне и говорит:

   – Что же вы, Сергей Юльевич, думаете относительно нашего нового императора?

Я ответил, что о делах говорил с ним мало, знаю, что он совсем неопытный, но и неглупый, и он на меня производил всегда впечатление хорошего и весьма воспитанного молодого человека. Действительно, я редко встречал так хорошо воспитанного человека, как Николай II, таким он и остался. Воспитание это скрывает все его недостатки. На это И. Н. Дурново мне заметил: «Ошибаетесь вы, Сергей Юльевич, вспомяните меня – это будет нечто вроде копии Павла Петровича, но в настоящей современности». Я затем часто вспоминал этот разговор. Конечно, император Николай II не Павел Петрович, но в его характере немало черт последнего и даже Александра I (мистицизм, хитрость и даже коварство), но, конечно, нет образования Александра I. Александр I по своему времени был одним из образованнейших русских людей, а император Николай II по нашему времени обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства».

Так говорили люди, которые «очень любили» этого человека. А те, которые не любили?.. Впрочем, все имели основания не любить его. Он был нелюбимый правитель. Он постоянно делал гадости, порою сам того не желая. Он был, судя по всему, неумён. И жесток он был, оттого что глуп...

Пожалуй, мало кто сознает степень трагизма несчастного брака Алисы Гессенской, самой несчастной внучки королевы Виктории. Из безопасной Англии, где королевская власть окрепла настолько, что уже и не могла быть свергнута, потому что никто и не хотел свергать; и вот, из этой безопасной королевской Англии Алиса переселяется в опаснейшую Российскую империю. В итоге этот несчастный брак не принёс пользы ни Англии, ни России.

Ещё предстоят все грядущие несчастья, но покамест Алиса находится не только во враждебном окружении русского двора. Железные дороги и пароходы объединяют города и страны. Родственникам легко встречаться друг с другом; особенно если родственники – особы королевской крови!

Витте продолжает:

«Во время первых месяцев царствования императора Николая II в Петербург приезжал принц Уэлльский. Как известно, будущий король Эдуард VII был дядей принцессы Алисы Дармштадтской, нашей нынешней императрицы, а потому в обращении был с нею очень интимен. И вот, когда он был в Петербурге, то во время одного из первых завтраков с императором и императрицей, когда они были втроём, он вдруг обращаясь к императрице довольно недипломатично сказал: «Как профиль твоего мужа похож на профиль императора Павла», что очень не понравилось, как императору, так и императрице.

Я слыхал об этом от приближённых принца Уэлльского (будущего короля Эдуарда). Рассказывая об этом, он заметил, что сделал «гаф» (неловкость).

Тем не менее принц Уэлльский в первые месяцы после смерти императора Александра III оказал сердечную родственную дружбу вдовствующей императрице и императору не только с формальной стороны, как это сделали все царствующие дома, но и со стороны интимной».

Вот теперь Сергей Юльевич ничего не путает: Эдуард действительно всё ещё принц Уэлльский, а не король. Определения «интимность», «интимный» означают всего лишь – «теплота», «родственность», «тёплый», « родственный ».

Юная императрица была сердита, но доверчива. Оказалось, что в России вполне возможно такое, что в Англии представлялось бы невероятным. Множество людей погибло во время давки на Ходынском поле, где должно было происходить народное гулянье по случаю коронации Николая И. Но несмотря на происшедшую катастрофу, коронационные торжества продолжались. В Англии газеты и парламент подняли бы страшный шум, но в России... коронационные торжества продолжались! Она решила, что так и надо, и впоследствии даже пеняла мужу, когда он казался ей слишком мягок в делах правления.

Витте снова продолжает: «В день Ходынской катастрофы, 18 мая, по церемониалу был назначен бал у французского посла, графа (впоследствии – маркиза) Монтебелло; французский посол по жене был весьма богатый человек; как по этой причине, так и по своим личным качествам, а в особенности по качествам своей жены он был очень любим в высшем обществе.

Бал должен был быть весьма роскошным, и, конечно, на балу должен был присутствовать государь император с императрицей. В течение дня мы не знали, будет ли отменен по случаю происшедшей катастрофы этот бал или нет; оказалось, что бал не отменен. Тогда предполагали, что хотя бал будет, но, вероятно, их величества не приедут.

В назначенный час я приехал на этот бал, а вместе со мною приехал Дмитрий Сергеевич Сипягин, главноуправляющий комиссией прошений, будущий министр внутренних дел, и Великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор. Как только мы встретились, естественно, заговорили об этой катастрофе, причём Великий князь нам сказал, что многие советовали государю просить посла отменить этот бал, и во всяком случае, не приезжать на этот бал, но государь с этим мнением совершенно не согласен; по его мнению, эта катастрофа есть величайшее несчастье, но несчастье, которое не должно омрачить праздник коронации; ходынскую катастрофу надлежит в этом смысле игнорировать.

. . . . . . . .

Через некоторое время приехали государь и императрица, открылся бал, причём первый контрданс государь танцевал с графиней Монтебелло, а государыня – с графом Монтебелло. Впрочем, государь вскоре с этого бала удалился.

Государь был скучен, и, видимо, катастрофа произвела на него сильное впечатление. И если бы он был предоставлен, как во многих других случаях, самому себе, т. е. если бы он слушал своё сердце, то в отношении этой катастрофы и всех этих празднеств, я уверен, он поступил бы иначе».

В Англии покамест всё просто и ясно с престолонаследием. Никто не оспаривает власть великой бабушки, королевы Виктории. Немолодой сын Берти проявляет терпение. После смерти королевы трон Альбиона достанется, разумеется, ему без всяких споров. В России не так. Императрица Александра Фёдоровна узнаёт всё новые и новые сведения о шаткости прав своего мужа на корону Российской империи. Никто, никто не любит Ники! Никому нельзя доверять! И постепенно жизнь семьи императора становится всё более и более замкнутой. В эту жизнь на правах близких людей допускаются сомнительные личности наподобие Распутина и Анны Вырубовой. Никто не любит императора, императрицу, их детей, но, может быть, какие-нибудь совсем новые при дворе лица полюбят их, потому что будут всем обязаны их милостям?.. Но появление одиозных «новых лиц» вызывает в придворных кругах волну неприязни...

Витте продолжает и продолжает:

«... через много лет, а именно в прошлом 1910 г., как-то раз в Биаррице я зашёл к известной в обществе даме – Александре Николаевне Нарышкиной. Дама эта, главным образом, известна тем, что была замужем за Эммануилом Дмитриевичем Нарышкиным, обер-гофмаршалом императора Александра III и сыном незаконного сожития императора Александра I с известной Нарышкиной, по происхождению полькой (см. изданные по этому поводу несколько лет тому назад мемуары Великого князя Николая Михайловича).

Этого Нарышкина я лично знал; это был честнейший, благороднейший дворянин и царедворец. Он умер в глубочайшей старости восемь лет тому назад.

Когда я разговаривал с Нарышкиной, она вдруг обратилась ко мне с вопросом:

   – Сергей Юльевич, знаете вы или нет, почему императрица к вам относится так, если не сказать враждебно, то, во всяком случае, несимпатично?

Я ответил, что понятия об этом не имею и даже вообще не имею понятия о том, чтобы императрица ко мне так относилась; видел я её очень мало и говорил с нею в жизни только несколько раз.

На это Нарышкина мне сказала:

   – Мне известно, что такое чувство её происходит оттого, что вы в Ялте, когда император был болен, в предположении, что император может умереть, настаивали на том, чтобы на престол вступил Великий князь Михаил Александрович.

Я сказал, что это совершенно правильно, но я ни на чём не настаивал, а только открыто в совещании высказал своё мнение, и к этому мнению пристали все члены совещания, в том числе и Великий князь Михаил Николаевич, сын императора Николая I, которого, кажется, никто уж не может заподозрить ни в нелояльности, ни в недостатке безусловной преданности государю императору. Вообще, я высказал не своё мнение, а только объяснил точный смысл существующих законов.

Я тогда понял, что, вероятно, благороднейший и честнейший барон Фредерикс, но не обладающий гениальным умом, что-либо сбрякнул императрице, и с тех пор, вероятно, получила основание легенда, которая многим была на руку, а потому весьма распространилась, а именно, что я ненавижу императора Николая II. Этой легендой, муссированной во всех случаях, когда я был не нужен, легендой, которая могла приниматься всерьёз только такими прекрасными, но с болезненною волею или ненормальной психикой людьми, как император Николай II и императрица Александра Фёдоровна, и объясняются мои отношения к Его величеству и моя государственная деятельность».

Положение в России Александры Фёдоровны на самом деле крайне проблематично. Единственный сын тяжело болен. В случае смерти Николая II престол переходит к его младшему брату, Михаилу Александровичу. Павел I разработал правила престолонаследования, а женщин он не любил. Но Александра Фёдоровна уже усвоила, что в России нет никаких законов и правил! Она во что бы то ни стало пытается добиться передачи престола старшей дочери, Ольге. Но Николай тогда не умер.

То, что несчастную внучку Виктории окружили весьма сомнительные личности, явилось, в сущности, закономерностью.

Витте продолжает вновь и вновь:

«...две дочери князя Николая Черногорского. Он их девочками отдал в Смольный институт, там на них очень мало обращали внимания. Они кончили курс, как раз когда император Александр III разорвал традиционные узы с Германией и союз с Францией был в зародыше. Тогда он за обедом, данным в честь князя Николая Черногорского, провозгласил знаменитый тост: «За моего единственного друга, князя Николая Черногорского». Тост этот, конечно, был провозглашён не столько по любви к князю Николаю, как для того, чтобы сказать всему свету: «У меня нет союзников, и я в них не нуждаюсь». С своей стороны князь Николай делал всё от него зависящее, чтобы заслужить расположение императора. Это расположение, впрочем, совершенно естественно вытекало из того, что князь Николай был князь рыцарского народа – черногорцев, из всех славян всегда заявлявших свою наибольшую привязанность к нам, русским. При таком положении вещей естественно, что император Александр III оказывал внимание кончившим в Смольном институте черногорским княжнам. Этого было достаточно, чтобы явились из царской семьи женихи.

Ведь в это время у нас всяких Великих князей размножилось целое стадо. Слабогрудый Пётр Николаевич, младший сын Великого князя Николая Николаевича (главнокомандующего в последнюю турецкую войну), женился на черногорке № 1, а принц Юрий Лейхтенбергский, третий сын Великой княгини Марии Николаевны, женился на черногорке № 2. Но последний, женившись на черногорке № 2 (вторым браком), продолжал свою связь с куртизанкой за границей, где большею частью и проживал. Такое его поведение, конечно, не могло нравиться такому в высшей степени нравственному человеку, как Александр III, и, я помню, как-то раз на общем приёме представляющихся он спросил одного из представлявшихся, приехавшего из Биаррица, много ли там русских. Он ответил и указал, что там, между прочим, находится принц Юрий Максимилианович, на что государь заметил: «А, и он там полоскал своё поганое тело в волнах океана». Впрочем, должен сказать, что Юрий Максимилианович был, в сущности, безобидный человек и совсем недурной, это тип Великих князей последних формаций. Итак, благодаря Александру III черногорки были пристроены за второстепенных Великих князей, и этим бы при Александре III всё бы и кончилось, но вступает на престол Николай II и женится на Alix.

Молодая императрица встретила со стороны императрицы-матери и русских Великих княгинь самый радушный приём и сердечное отношение, но не такое отношение, как к императрице. А ведь она – императрица. Только черногорки не только гнулись перед нею как перед императрицей, но начали проявлять к ней бесконечную любовь и преданность.

Как раз императрица заболела какою-то желудочною болезнью; черногорки тут как тут, её не покидают, устраняют горничных и сами добровольно принимают на себя эту неприятную в подобных болезнях обязанность. Таким образом они втираются в её фавор и делаются её первыми подругами. Покуда государь не разошёлся, это было не особенно заметно, но, по мере того, как он начал расходиться и императрица-мать начала терять своё влияние, влияние черногорок всё усиливалось и усиливалось.

Конечно, прежде всего явилось у них желание раздобыть побольше денег...»

Много говорилось о влиянии, о дурном влиянии императрицы на русскую политику. Но возможно также говорить, что это ничем не ограниченное русское самодержавие сформировало характер императрицы и закономерно толкало её на поддержку самых крайних и реакционных политических тенденций.

Витте продолжает снова и снова:

«Может быть, далее мне придётся говорить о черносотенном движении, которое сыграло уже громадную роль в нашей революции и анархии, но теперь должен оговориться тем, что партия эта сыграет ещё громадную роль в дальнейшем развитии анархии в России, так как в душе она пользуется полной симпатией государя, а в особенности несчастной для России императрицы и имеет свои положительные и симпатичные стороны. Эта партия в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична. Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство её вожаков – политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, тёмной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет собою дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из тёмной, дикой массы, вожаков – политических негодяев, тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, все благополучие которых связано с бесправием и лозунг которых – «не мы для народа, а народ для нашего чрева». К чести дворян, эти тайные черносотенники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дворянства. Это – дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов. И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный государь... И это главным образом результат влияния императрицы».