Текст книги "Примула. Виктория"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

ВРЕМЯ РОЖДЕНИЙ

Она отослала камеристку и остановилась пред большим зеркалом в золочёной раме. В руках она держала тёмно-зелёную мериносовую шаль с изумрудно-зелёной шёлковой бахромой. Она никак не решалась отложить эту шаль, выпустить из рук. Завтра утром, когда эта шаль окутает её плечи, она уже совершенно изменится, она будет женщиной.

Она будет женщиной. И теперь она длила миг прощания перед зеркалом с собою прежней. Она задумчиво поднесла шаль к лицу и прижалась щекой к мягкой и тонкой ткани, и отвернулась от зеркала, и посмотрела на приготовленную, сделанную постель, необъятное королевское брачное ложе под балдахином. Королева – чисто женским движением – приложила к зелёной шали длинную волнистую прядь густых светлых волос. Затем она резким размашистым жестом встряхнула шаль и накинула на плечи. Она снова обернулась к зеркалу, постояла, вглядываясь...

Волосы её были распущены по плечам...

* * *

Разумеется, она была девственницей. Он и не ожидал, и не мог ожидать ничего иного! То есть чего иного он мог ожидать?..

Из-за двери доносились приглушённые звуки – в умывальнике плескалась вода, звякнула фаянсовая мыльница...

Ванны ещё едва входили в моду. Она приняла ванну. Затем дневная сорочка, нижние юбки... Он ждал её в столовой. Она вышла в бледно-розовом утреннем платье с плиссированными рукавами, расходившимися от узкой проймы воздушной пеной и плотно охватывавшими запястье. На плечи была накинута зелёная шаль, та самая! Светлые волосы распущены по плечам...

На какое-то, очень-очень краткое мгновение, ему почудилось, будто он провёл ночь с простенькой немецкой mägdelein[60]60
  ...magdelein... – девчонка (нем.).


[Закрыть], что, разумеется, и прежде бывало в его молодой мужской жизни. Ощущение радостного мужского веселья шумнуло крылом и пропало тотчас. Он был женат на королеве. Он разделял трапезу с королевой. Он был мужем королевы.

За завтраком они пили белое рейнское вино.

* * *

Они были молоды, им было хорошо. Однако медовый месяц продлился всего лишь две недели. Королеве необходимо было приступать к её обязанностям королевы.

«Для меня абсолютно невозможно не быть в Лондоне; два или три дня – это уже долгое отсутствие. Заседает парламент, что-нибудь случается каждый день. Ты забыл, дорогая моя любовь, что я – монарх!»

О! Если бы он попытался об этом забыть. Каждая английская газета упорно стремилась ему об этом напомнить...

Надо сказать, что монархия по самой своей природе – институт интернациональный. Монарх должен вступать в брак с титулованной особой, принадлежащей к определённому династическому гнезду. Браки с подданными, свойственные, к примеру, византийским императорам и первым Романовым, отнюдь не укрепляют, но разрушают монархию, разлагают её, приводя к подножию трона феодальные кланы, отличающиеся в высшей степени жадностью и беспринципностью.

Виктория и Альберт по рождению принадлежали к солидным династическим гнёздам – Ганноверы и Сакс-Кобурги. Но им обоим несколько не повезло. Их брак пришёлся на вторую половину девятнадцатого века, когда национальная доктрина, окончательно пробуждённая к деятельной жизни Великой французской революцией, уже бродила по государствам Европы не в качестве призрака, но вполне ясно скаля свои вампирические клыки, готовая высосать последнюю кровь из монархических семейств. Ибо согласно зловещей национальной доктрине, нация представляет собой предельно замкнутую общность, которая должна воспроизводить себя исключительно в своём, замкнутом брачном ареале. В принципе столь неестественный способ размножения вскоре привёл бы к естественному вырождению, вращая в замкнутом кругу «своих» всевозможные наследственные недуги. Впрочем, в расширении брачных ареалов нуждаются и династические гнезда, и в двадцатом веке это активно происходит. Общности, в том числе и общности национальные должны на самом деле со временем распадаться. Должны образовываться некие новые общности. Но какое было дело Виктории и Альберту до всех этих процессов! Английская нация уже третировала их как «немцев». И если Виктория всё же могла рассчитывать на признание, ведь она родилась в Англии, она выросла в Англии, она всё же являлась потомком нескольких английских монархов; и уже по всему тому могла рассчитывать на признание своего народа; и, стало быть, если она могла на это признание рассчитывать, то принцу Альберту, её мужу, рассчитывать было решительно не на что. В глазах замкнутой общности, зловеще именуемой «нацией», он всегда оставался только лишь «иностранцем», «немцем», «чужаком», которого следует подозревать во всевозможных злоумышлениях против принявшей его страны. Вся его дальнейшая недолгая жизнь пройдёт под этим клеймом роковой «чуждости». И мы можем считать, что ему ещё повезло! Несчастных его внучек, Елизавету Фёдоровну и Александру Фёдоровну, связанных брачными узами с домом всё тех же роковых Романовых, национальная доктрина русского патриотизма просто-напросто швырнёт на произвол судьбы, и весьма жестокой судьбы. И никто за них не заступится. И тщетно Александра Фёдоровна станет уверять, что она – англичанка! В тогдашней Европе национальную принадлежность определяли не по воспитанию, не по языку и культурным приоритетам и пристрастиям, но по крови!

Англичане так и не простят Альберту его «немецкого» происхождения.

Но королева, несмотря ни на что, была счастлива. Рядом с ней теперь всегда находился человек, которому она безоговорочно доверяла; человек серьёзный и образованный, добрый и внимательный советчик, уже начинавший вникать в государственные дела страны, будущей родины его потомков, его детей и внуков. В кабинете королевы появился второй письменный стол. Молодые супруги работали, что называется, в четыре руки; это веселило их, в этом было нечто от детской игры...

«Я читаю и подписываю бумаги, а Альберт промокает их...»

Она полюбила радовать его маленькими подарками-сюрпризами. Он разместил в Букингеме свою библиотеку, прибывшую из Кобурга, и постоянно пополнял её, выписывая всё новые и новые книги. Она поспешила подарить ему изящный разрезной нож с перламутровыми инкрустациями; ведь книги ещё долго будут издаваться таким образом, что при чтении придётся разделять страницы особым ножом. Она собственноручно вышила для его любимых карманных часов синий бархатный футляр, на откидном клапане белым шёлком вышила она сердце, а по обеим сторонам – золотыми нитями – инициалы: «А» и «К» – Альберт Кобургский. И как же было приятно видеть, как он перед сном аккуратно кладёт часы в этот футляр, вышитый её руками, и вешает над прикроватным ночным столиком.

Но помимо их общего теперь кабинета, он устроил и свой собственный кабинет, рабочую комнату, обставленную чрезвычайно просто. Кровать, узкая, наподобие тех, походных, что ставились в палатках полководцев. Деревянные полки с книгами, преимущественно техническими. Кресло рядом с кроватью. Простой плетёный стул, рабочий стол...

Конечно же, Альберт годился отнюдь не только на то, чтобы промокать деловые королевские бумаги! Он получил отличное образование, с упором на математику и прочие точные науки. Принц обладал острым умом и отличной памятью. Вскоре он сделался для молодой жены поистине ходячей энциклопедией. А ведь кроме того он любил и понимал музыку, разбирался в живописи, ездил верхом, как и полагалось титулованному аристократу, и очень ловко фехтовал.

Своё место в государстве Альберт определил тактично и весьма разумно, объявив публично, что его долг – растворить собственное «я» в личности королевы.

На практике, однако же, личность супруга оказывала сильное влияние на личность королевы. И в политике, и в частной жизни. Вошли в обыкновение вечера в музыкальном салоне Букингемского дворца. Альберт приобщил королеву к музыке Вагнера.

На рождество залы Букингема украсились еловой хвоей. В рождественский пудинг запекли монету, сулящую богатство. Монета досталась Альберту. Он взял серебряный маленький диск двумя пальцами и произнёс, что главное достояние его жизни – служба Её Величеству!

Происходили перемены и в политике. Ещё совсем недавно Виктория не выносила сэра Роберта Пиля, его манеру держаться с этой спокойной важностью. То ли дело был очаровательный лорд Мельбурн, всегда такой остроумный, даже немного таинственный. Однако Альберт совершенно иначе отнёсся к сэру Роберту, выказывая ему всяческое уважение. Королева и сама не заметила, как стала разделять многие пристрастия супруга, соглашаться с большей частью его мнений и восхищаться его вкусами. И вот она впервые любезно приняла лидера тори. Это произошло 30 августа 1844 года.

* * *

С 1841 года стал выходить юмористический (впрочем, даже скорее сатирический) еженедельник, названный по имени марионетки, изображавшей весёлого шута, – «Панч». В английской прессе появился ещё один печатный орган насмешки над королевой и её супругом. Но всё равно ведь это была Её пресса. Её пресса, её оппозиция, её народ, её страна...

* * *

По проекту Альберта был выстроен их новый дом, домашний дом. Альберт сам заказывал мебель. Здесь они отдыхали от придворных, от парламента. Здесь муж читал у камина, а жена вышивала. Осборн. Их домашний дом.

* * *

У королевы появились некоторые bouderies[61]61
  Капризы (франц.).


[Закрыть]. Она ожидала ребёнка. Первенец. Страна также пребывала теперь в ожидании. Страна ждала появления наследного принца, принца Уэлльского. Страна жаждала возвращения к мужскому правлению.

Между тем, дитя, ещё не рождённое, уже познало печальную участь монархов – быть убитыми посредством террористических актов. Разумеется, большинство монархов умирает своей, не насильственной, а естественной смертью, от болезней, а то и от старости. Но каждому монарху, всегда и везде, грозит смерть от руки политического террориста (впрочем, это может быть и обыкновенный психопат, маньяк; но такое случается совсем редко!).

Виктория и Альберт ехали из Букингема в Кенсингтон – навестить заболевшую герцогиню Кентскую. Внезапно принц заметил в сумеречном вечернем свете человека, направившего в сторону королевской кареты поблескивающий предмет. Этот предмет был пистолетом! Прогремел выстрел. Форейторы растерялись. Террорист швырнул наземь один пистолет и тотчас поднял другой. Принц прикрывал королеву, не помышляя о спасении, о защите собственной жизни. Террориста окружили прохожие. Вскоре мужчины уже размахивали кулаками, в воздух неровно поднялись, вскинулись трости. Карета снова тронулась с места.

Произошёл ужасный акт расправы. Неизвестный был забит кулаками, камнями и палками. Та часть общества, которую он не презентировал, которую презентировал не он, приветствовала появление королевы в ложе Друри-Лейн. Неизвестный остался неизвестным.

Виктория записала в дневнике по поводу своей первой беременности:

«...ужасно, что первый год счастливой супружеской жизни испорчен и омрачён такими противными неудобствами...»

Мужчины и ханжествующие женщины никогда не прощали королеве этой записи! И до сих пор не прощают. Она осмелилась доверить бумаге именно то, о чём думают все без исключения молодые будущие матери! Думают, но сказать, высказать так или иначе, всё же не решаются ни за что. Цивилизация, управляемая мужчинами, заставила женщин затвердить крепко-накрепко, что беременность – суть наивысшее благо для существа женского пола. Жаловаться на ужас родов, на тяжесть нелепо выступающего живота, женщинам запрещено. И когда одна из них, королева, осмелилась сказать правду, её обвинили и продолжают обвинять в холодности, в бесчувствии, в нелюбви к собственным детям. Королева отнюдь не была феминисткой, она отнюдь не боролась за права женщин. Она просто осмелилась высказать правду...

Каждая феминистка – в определённом смысле королева. Каждая королева уже самим фактом своего существования – феминистка!..

* * *

При дворе водворились экономия и скромность. Альберт начинал сознавать, что он и его жена составляют некое единство. И чем далее, тем более он сознавал, что в этом единстве нет и не может быть места кому бы то ни было третьему. Но покамест этот третий существовал, то есть не третий, а третья.

В сущности, её вернее было бы называть не «третьей», а «первой». Ведь она появилась в жизни Виктории задолго до появления Альберта, она была в жизни Виктории с самого начала, ещё до рождении Виктории она была в жизни Виктории.

Она была баронессой Луизой фон Литцен. Конечно же, она вовсе не претендовала на вмешательство в дела внешней и внутренней политики Англии. Конечно, и при Альберте состоял барон Штокмар. Но и принц и барон были мужчинами. Барон не намеревался сидеть по утрам на краю принцевой постели и дружески с принцем перешёптываться. А верная Луиза была одинока, у неё никого не было, кроме королевы. И она невольно, совсем невольно обкрадывала Альберта, крала у него Викторию, его жену.

Через эту борьбу проходят многие мужчины. Многим из них приходится насильственно освобождать своих жён от чересчур сильного влияния близких этим жёнам женщин. Чаще всего разворачивается отчаянная битва зятя с тёщей. Но Альберту совершенно не было необходимости бороться с вдовствующей герцогиней Кентской, которая никак не влияла на дочь. Бороться с герцогиней было бы труднее, учитывая её официальный статус матери. Но и с верной Луизой также оказывалось трудновато сражаться. Она действительно любила свою воспитанницу, её воспитанница действительно была к ней привязана, привязана, в сущности, так, как бывают привязаны дочери к матерям.

Верная Луиза чувствовала, что Альберт не любит её. Верная Луиза была личностью достаточно заурядной, простой, так сказать. Поэтому она и поступила неразумно, вступив в неравный бой с мужем Виктории. Она всего лишь повторяла ошибку, которую совершали, совершают и будут совершать многие и многие матери дочерей.

Она стремилась окружить беременную королеву суетливой опекой. Она то и дело ухитрялась находить в характере и поведении принца нечто дурное. Она улучала минуту и шептала королеве, что муж нисколько не заботится ни о своей жене, ни тем более о будущем младенце.

Луиза стремительно утрачивала своё влияние на королеву. Двор курсировал между Виндзором и Букингемом. Королева всё чаще и чаще забывала взять с собой верную Луизу. Виктория не гнала бывшую гувернантку, не делала ей замечаний, не упрекала. Напротив, королева благодарила милостиво за проявляемую заботу, улыбалась. Улыбалась, как улыбаются чужому человеку; благодарила, как благодарят чужого человека за услугу.

Затем был подписан соответствующий указ. Верная Луиза была удалена из штата королевы. Ей назначена была почётная пенсия. Бедняжка проливала невидимые миру слёзы, но это никого не интересовало. Верная Луиза выпала из английской истории, словно плохо закреплённый камешек – из колечка.

Парламент утвердил принца Альберта регентом при младенце, долженствующем родиться. Таким образом, в случае благополучного появления на свет наследника английского престола, но смерти королевы от родов, Альберт фактически должен был занимать место короля Англии; во всяком случае до совершеннолетия сына (или дочери). Но все ждали рождения именно королевского сына.

Альберт не желал смерти своей жены. Он любил её, он был привязан к ней. И так далее, и все прочие слова, которые говорятся о любви и привязанности.

* * *

Виктория в гостиной Осборна вязала крохотный чепчик. Она услышала шаги Альберта и, ещё не видя мужа, заулыбалась. Он вошёл, домашний, совершенно домашний, каким он бывал только в их домашнем доме. Она, впрочем, удивилась, потому что он широко взмахивал руками и полы его шлафрока, бархатного, цвета бордо, вдруг резко взвились.

Альберт с размаха сел на канапе. Виктория отложила на колени вязанье и глядела.

   – Что ты наделала, Вики?! Что ты наделала?!

Растопыренными пальцами обеих рук он охватил голову, красивую тёмноволосую голову. Казалось, вот-вот вцепится ногтями, чистыми ухоженными ногтями, в кожу головы... Бросил руки вдоль тела, кисти свесились... Меланхолическое лицо выразило смесь выражений: тревогу, ужас, даже и лёгкое отвращение...

   – О чём ты говоришь, Але? Что я сделала? – Её вовсе не испугал его отчаянный вид. Она смотрела с интересом, она любопытствовала.

   – Ты предоставила пятнадцать тысяч фунтов вигам...

   – Да, конечно... – Она была спокойна.

   – Я не узнаю тебя! Во что ты хочешь превратить избирательную кампанию?

   – Я симпатизирую вигам, я никогда этого не скрывала от тебя.

   – Но ты всегда понимала, что я – не совсем обычный твой подданный. Я – твой муж. Твои симпатии могут быть известны мне, но не всей Англии. Прежде ты это сознавала, ты это понимала...

   – Я устала понимать! Я больше ничего не хочу понимать. Я не хочу, чтобы тори пришли к власти! – Она повысила голос.

   – Ты не права. Раньше ты понимала, что монарх не имеет права становиться на сторону какой бы то ни было политической партии. Только будучи нейтральной, монархия может выступать в качестве авторитетной силы.

   – Как мне всё это надоело! Как я устала от всего этого! Почему я не родилась в России, где монарх является монархом, а не марионеткой в руках парламента!

Альберт посмотрел на неё пристально и меланхолически:

   – Ты, вероятно, сожалеешь о том, что не вышла замуж за наследника русского императора, – он говорил тихо и голову склонил немного набок.

Она почувствовала, как забилось сердце, болезненно, часто.

   – Да, я сожалею! Я обо всём сожалею! Я больше всего сожалею о том, что не родилась в семье какого-нибудь рабочего из Ливерпуля! Тогда я была бы свободна; свободна от политики, от парламента, от избирательной кампании...

   – И от меня... – Он не договорил.

   – Да, да, да! И от тебя...

Виктория скорыми мелкими шажками вышла из гостиной и запёрлась в своём кабинете.

Потом он стучал в дверь, просил прощения, умолял... Потом ей стало неприятно его унижение. Она вышла к нему, она распахнула дверь. Он вошёл к ней. Он снова и снова просил прощения. Она тоже просила прощения. Оба, перебивая друг друга, говорили о будущем ребёнке, напоминали друг другу о нём...

Они помирились. Она снова добросовестно старалась держать при себе свои политические симпатии и пристрастия.

* * *

Принцесса Виктория Адельгейда родилась 21 ноября 1840 года. Впрочем, полный набор её имён звучал как: Виктория-Адельгейда Мария-Луиза. У неё были прелестные светлые волосики. Крестины первенца были обставлены торжественно. Малютка получила множество дорогих подарков, покамест ещё совершенно ей не нужных. Между молодыми родителями произошёл знаменательный разговор.

Они стояли у колыбели, украшенной белым лёгким пологом. Молодая мать была в белом батистовом платье, в кружевном чепце. Он и она обратили друг к другу счастливые лица и улыбнулись.

   – Ты доволен мною? – спросила она тихо.

Он поколебался мгновение, затем с любовью посмотрел на неё и отвечал искренне, честно:

   – Я – да! Но боюсь, народ будет разочарован, узнав, что родилась девочка...

Она всё поняла и отозвалась без обиды:

   – Обещаю тебе: в следующий раз будет сын.

Роды явились тяжёлым испытанием, но, как это бывает фактически со всеми женщинами, теперь Вики радовалась и невольно гордилась своим материнством.

Светловолосая улыбчивая девочка, прелестное дитя, обожаемая принцесса. Страницы дневника молодой матери заполнились описаниями крохотной Пусси – внешность малютки, улыбка малютки, некие чёрточки, уже свидетельствующие о будущем характере...

В следующем, 1841-ом, году появился на свет истинный наследник престола, принц Уэлльский, Альберт Эдуард, будущий король Англии, преемник Виктории, Эдуард VII. Имя «Эдуард» и ему самому, и всем англичанам представлялось более английским, нежели «Альберт»...

 
Баюшки, на ели мальчик засыпает,
А подует ветер – люльку раскачает,
Ветка обломилась, полетела колыбель –
Падает и люлька, и дитя, и ель...
 

В 1843 году родилась принцесса Алиса, впоследствии мать императрицы всероссийской Александры Фёдоровны.

Королеву мучило неопределённое положение мужа в государстве, в Её государстве. Она вновь и вновь обращалась к правительству, настоятельно требуя определить положение принца законодательно, однако вопрос всё ещё никак не решался...

* * *

Рабочее движение набирало силу. Принятый закон о бедных учреждал работные дома, где неимущих кормили и одевали, но при этой государственной благотворительности царствовал жестокий тюремный режим, разлучавший мужей с жёнами, родителей с детьми. Многие бедняки предпочитали погибать от голода и холода в своих лачугах, предпочитали, чтобы их дети шатались по улицам Лондона, прося милостыню и пробавляясь мелким воровством. Девушки шли на панель... Всё, что угодно, лишь бы не работный дом, подобный тюрьме!..

Рабочие депутаты, чартисты, представили в парламент петицию, под которой стоял один миллион двести тысяч подписей! Ответом было обвинение и суд. Один лишь Бенджамин Дизраэли, внук итальянского еврея, сын английского писателя и историка, страстного поклонника стихов Байрона, Исаака д’Израэли, выступил в защиту чартистов.

Он не полагал всеобщее избирательное право панацеей от всех социальных зол, но он вступился за чартистов, когда против них резко выступил лорд Джон Рассел...

Рабочее движение тесно связано было с проблемой так называемых хлебных законов. Согласно хлебным законам, ввоз пшеницы в Англию облагался высокими пошлинами и допускался лишь тогда, когда цены на внутреннем рынке достигали определённого высокого уровня. Но 1845 год принёс в Англию сельскохозяйственный кризис, в Ирландии вспыхнули голодные волнения.

Сэр Роберт Пиль, член парламента от Оксфордского университета, член нескольких консервативных кабинетов, дважды (в 1834-1835-ом годах и в 1841-1846-ом годах) премьер-министр, долго выступал в защиту хлебных законов. Но в 1846 году, в самом его начале, Пиль уже говорил иначе:

– ...быть может, я не прав, но я полагаю, что мой долг перед родиной, которой угрожает голод, требует прибегнуть к средству, какое обычно используется при подобных обстоятельствах, а именно – открыть людям свободный доступ к продовольствию, откуда бы оно ни шло... Вы можете завтра же отнять у меня мой пост, но вы никогда не отнимете у меня сознания, что я воспользовался властью, мне вверенной, из побуждений честных и бескорыстных, а не из желания удовлетворить своё честолюбие и не из стремления к личной выгоде...

Дизраэли возражал, отмечая, что с падением цен на хлеб снизится и заработная плата, начнётся разорение фермеров, будет снижаться продуктивность сельского хозяйства...

И всё же хлебные законы, принятые в 1815 году, были в 1846 году отменены. Англия окончательно вступила на путь интенсивного развития промышленности. Роковой вопрос: промышленность или земледелие – решён был в пользу промышленности. Но кажется, Англии уже никогда не суждено было проигрывать!..

* * *

Европа слегка потрясалась польскими и венгерскими волнениями[62]62
  ...польскими и венгерскими волнениями... – имеются в виду вспыхнувшее в 1830 году в Варшаве восстание против власти над польскими территориями Российской империи, а также восстание венгров, вспыхнувшее в 1848 году и направленное на свержение власти над венгерскими территориями Австро-Венгерской монархии. Польское восстание было подавлено в 1831 году, а венгерское – в 1849 году. Оба восстания были подавлены при активном участии русских военных соединений, посланных Николаем I, заслужившим в европейских либеральных кругах прозвище «жандарма Европы».


[Закрыть]. Фрейлина Анна Тютчева писала о Николае I, императоре всероссийском: «Николай I был Дон Кихотом самодержавия. Дон Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века».

В Англии также сердились на королеву. Одни утверждали, что она слишком мало работает на благо государства, хотя в течение года она просматривала и визировала около шестидесяти тысяч документов! Другие требовали провозглашения Английской республики. Третьи нападали на известный цивильный лист и настаивали на его пересмотре. Здесь, впрочем, стоит объяснить, что представлял собой этот самый цивильный лист; а представлял он собой соглашение между монархом и парламентом, на основе которого королю дозволялось управлять своими «унаследованными владениями и доходами», а парламент обязывался курировать расходы государства и выплачивать королю и членам королевской семьи определённую сумму «на прожитие и представительство». Парламент также платил королю за содержание двора.

Королева объявила, что будет платить налоги, как и другие англичане.

Особое недовольство королевой выказывала католическая Ирландия, буйственная, как подросток-хулиган. Виктория уже махнула на Ирландию рукой: «Посещать Ирландию – это всё равно, что тратить попусту время!» Антимонархическое движение проявлялось в нескольких покушениях на жизнь королевы. В 1849 году в неё выстрелил столяр Джэк Фрэнсис. Суд приговорил его к смертной казни, которую, впрочем, заменили пожизненным заключением. Тем не менее движение внутриполитической жизни в Англии заключалось именно в том, что страна всё более и более принимала свою монархию, монархию королевы Виктории, а монархия, в свою очередь, всё более и более гибко приспосабливалась к своей стране. Собственно, в этом и заключается наиболее важное отличие британской монархии от династии Романовых, к примеру. И по сей день Ирландия капризничает, Англия живёт и побеждает, а праправнучка Виктории, Елизавета II, королевствует!..

* * *

О рабочем движении в Англии давно уже не слыхать, но в первой половине девятнадцатого века дела обстояли совершенно иначе. И отнюдь не случайно Маркс и Энгельс полагали рабочих значительной политической силой.

Английское слово «митинг» означает всего-навсего «встречу», но благодаря рабочему движению в Англии оно приобрело значение новое: митинг – собрание, на котором обсуждаются неотложные политические вопросы.

На митингах выбирали рабочих делегатов, эти доверенные лица несли в парламент весть о нуждах и требованиях большой части английского народа.

А слово «чартер» означает «хартия». С конца тридцатых годов девятнадцатого века чартисты пытались добиться от парламента принятия «Народной хартии», требовавшей всеобщего избирательного права, тайного голосования, отмены имущественного ценза для парламентских депутатов. Первую хартию, отклонённую парламентом в 1839 году, подписали более миллиона человек. Последующие хартии собирали всё более и более подписей, до пяти миллионов. Ленин называл чартизм «первым широким, действительно массовым, политически оформленным, пролетарски-революционным движением». И с этим не поспоришь! И тем не менее чартистское движение не только не привело к революции, но даже и постепенно сошло на нет. Почему? Оно медленно, но верно заменялось движением профсоюзным; отношения рабочих и работодателей уже давно регулируются профсоюзами, которые давно уже не допускают бесконтрольной эксплуатации рабочих. Но и становление профсоюзного движения происходило постепенно. Формально профсоюзы были разрешены законом в 1824 году, но организация стачек и создание межпрофессиональных объединений запрещались. Активное участие рабочих в профсоюзном движении было во времена чартизма отнюдь не безопасно. Фабриканты находили поводы для обвинения рабочих активистов в нарушении законодательных ограничений профсоюзной деятельности; активных членов профсоюзов увольняли, ссылали, сажали в тюрьму...

Но ежегодно в Мартынов день, 11 ноября, когда батракам разрешалось переходить от одного хозяина к другому, многие и многие из них предпочитали вовсе покинуть деревню и уйти в город, на фабрику.

В 1833 году был принят закон о детском труде. Детям моложе тринадцати лет разрешалось работать восемь часов, но и платили им соответственно меньше. Подростки от тринадцати до восемнадцати лет работали двенадцать часов в сутки.

С 1837 года издавалась газета чартистов «Северная звезда».

Главными центрами рабочего движения были Лондон, Манчестер, Ливерпуль.

В тридцатые-сороковые годы по всей Англии основывались рабочие институты, в которых могли получить образование промышленные и сельскохозяйственные рабочие.

Разумеется, жилища рабочих представляли собой достаточно печальное зрелище... В небольшом висячем шкафу, сбитом из старых досок, хранится нехитрое имущество. Глиняная посуда умещается на каминной полке, там же стоит подсвечник и лежат рядом спички. В нижнем отделении маленького кухонного стола хранится уголь, а наверху – миска с овсяной крупой, хлеб, сковородка, чайник и жестяная кастрюлька... Посреди немощёного переулка проходит сточная канава, и во всех ямах и выбоинах, которыми улица изобилует, стоят грязные лужи. Двери то и дело открываются, и хозяйки выливают в канавы всевозможные помои, грязная вода стекает в ближайшую выбоину и там гниёт, наполняя воздух зловонием. Несколько ступенек ведут к небольшой площадке, расположенной на такой глубине, что голова человека, стоящего на ней, находится на фут ниже уровня улицы, и такой узкой, что он может, не делая ни одного шага, дотронуться до окошка подвала и до грязной серой стены. Но из этого колодца надо спуститься ещё на ступеньку, чтобы попасть в подвал, где живёт семья. Внутри царит мрак. Большая часть стёкол в оконных переплётах разбита. Дыры заткнуты тряпьём, так что свет не проникает сюда даже днём. В подвале пахнет так дурно, что вступающему сюда стороннему человеку впору задохнуться. Когда глаз привыкнет к темноте, возможно разглядеть трёх или четырёх детишек, возящихся на сыром – нет, просто на мокром – кирпичном полу, мокром от проникающей с улицы вонючей жижи. А пустой очаг чёрен и холоден, а жена сидит в ногах постели больного мужа и тоскливо всхлипывает. Тиф – следствие нищеты, грязи, телесных и душевных мук. Опасная, коварная болезнь, очень заразная...

Женщины имеют право работать, и... более никаких прав. Впрочем, помимо фабрики или швейной мастерской существует для женщины и ещё один путь... Вы выходите на улицу. Льёт дождь, фонари тускло светят сквозь мокрые стёкла, освещая лишь крошечное пространство вокруг. Нет ни души, но то тут, то там маячит фигура промокшего полицейского в клеёнчатом плаще. В полумраке плохо освещённой улицы тянется к рукаву припозднившегося прохожего худая женская рука. На женщине полинялый наряд, отнюдь не пригодный для разыгравшейся непогоды: тюлевый чепец, некогда розовый, а теперь грязно-белый, мокрое муслиновое платье, до колен забрызганное грязью. Грудь и плечи женщины закутаны в пёструю барежевую шаль. Женщину трясёт озноб, дрожь голода и чахотки. Прохожий, спешащий домой, коротко бранится и гонит несчастную прочь...

Но люди тянутся к чистоте, к свету, к свободе, к образованию...

 
Как тяжко без просвета
Трудиться целый день,
Когда душистым полднем
Манит деревьев сень.
Вот Ричард с Мэри вместе
Ведут гулять детей
И будут с ними долго
Бродить среди полей... —
 

поют ткачи манчестерских фабрик...

В Манчестере, в промышленных районах Ланкашира, в окрестностях Олдхема обычные ткачи, работающие вручную, целыми днями пробрасывающие челнок между петлями основы, заглядывают порою в книгу сочинений Ньютона, лежащую на станке, а в часы, отведённые для еды и для сна, уже не отрываются от неё. Многие простые рабочие, ничем не примечательные с виду и не умеющие даже правильно говорить, интересуются математическими проблемами и с головой погружаются в их изучение. Поэтому не так уж удивительно, что более доступные отрасли естественной науки находят горячих и преданных сторонников из этой категории людей. Среди них есть ботаники, знакомые как с классификацией Линнея, так и с естественной системой, которые знают названия всех растений и места, где эти растения растут, в пределах одного дня ходьбы от их дома; которые, когда то или иное растение должно расцвести, урывают день или два от работы и, завязав в носовой платок скромную еду, отправляются на поиски – с единственной целью принести домой какой-нибудь невзрачный сорняк. Есть и энтомологи, гоняющиеся с самодельным сачком за каким-нибудь красивым насекомым или исследующие с помощью нехитрой драги илистые пруды. Всё это практичные бережливые труженики, которые, однако, с восторгом подлинных учёных могут часами разглядывать каждый новый экземпляр...