Текст книги "Примула. Виктория"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

...росс

Больной, расслабленный колосс?..

Впрочем, поэт спешил ответить: нет, мол, не больной и не расслабленный, хотя и колосс!..

* * *

Дизраэли в юности совершил путешествие в пределы Османской империи. В отличие от газетных хроникёров «турецких зверств» он действительно видел турок, общался с ними. Конечно, он не намеревался их идеализировать, но во все эти сказки о посаженных на кол младенцах он не верил!

Но всё же пресса делала своё дело (достаточно дурное!), лоббируя любимый европейский миф: «христиане, страдающие в руках нечестивых мусульман». Не дремал и Гладстон. Желая ослабить позиции своего извечного соперника, он создавал писания, под которыми мог бы подписаться и Достоевский:

«...Варварская и сатанинская оргия... Турки – бесчеловечные представители человечества... ни один преступник в нашей тюрьме, ни один каннибал с южного моря не сможет без возмущения слушать этот рассказ... Какой выход? Заставить турок покончить со злодеяниями единственным надёжным способом – прикончив их!..»

Сочинение Гладстона имело успех. В Англии росли антитурецкие настроения. Лорд Биконсфилд насмешливо заметил, что сочинение его политического противника плохо написано и, пожалуй, является «самым ужасным из всех болгарских ужасов». Дизраэли называет Гладстона «Тартюфом»[107]107
  ...«Тартюфом»... – по имени главного героя комедии Жана Батиста Мольера, французского драматурга, «Тартюф, или Обманщик» (1664). Тартюф – лицемер, терроризирующий своих близких.


[Закрыть]. Дизраэли пишет уже всерьёз лорду Дерби (тому самому, учредителю знаменитых скачек): «Потомство оценит по заслугам этого беспринципного маньяка, это исчадие зависти, злобы, лицемерия и суеверий. Гладстон и как первый министр, и как лидер оппозиции всегда, что бы он ни делал – проповедует ли он, молится ли, говорит ли речь или марает бумагу, – сохраняет одну черту: он никогда не бывает джентльменом».

Лорд Биконсфилд твёрдо решил не идти на поводу у так называемого общественного мнения. Англия не будет воевать с империей османов!

Дизраэли писал лорду Дерби:

«Мне хочется, чтобы Вы поняли, что не надо действовать так, как будто бы Вы под контролем общественного мнения. А то Вы, может быть, и сделаете всё, что от Вас требуют, но они сами же перестанут уважать Вас». И далее:

«Как бы Вы ни были тверды, этого не будет достаточно. То, чего требуют все эти митинги – безумие, а не политика. Всё это пустое теоретизирование, туман, всё это далеко от реальной жизни. Хотя политика Англии – мирная политика, но ни одна нация так не готова к войне, как мы. Если мы и примем участие в каком-нибудь конфликте, в борьбе за дело, действительно правое, если в этой борьбе будут поставлены на карту наша свобода, наша независимость и наша империя, ресурсы страны, я чувствую это, будут неиссякаемы. Англия не такое государство, чтобы, начиная войну, спрашивать себя, можно ли выдержать вторую и третью кампанию. Она начнёт борьбу и не закончит её, пока справедливость не восторжествует».

Однако лорд Биконсфилд вовсе не являлся сторонником военных действий. Оно и понятно в принципе. В распоряжении русского царя были тысячи бессловесных солдат, недавних рабов. Жизни этих недавних рабов, крепостных, ничего не значили. Этих солдат возможно было отправлять в бой тысячами, нисколько не заботясь о том, чтобы они сохранили жизнь или хотя бы здоровье. Люди, подвластные английской королеве, были вовсе не таковы. Они могли воевать, но их нельзя было гнать на бойню, как скот!

* * *

Европа и Россия пристально следили за действиями лорда Биконсфилда. Собственно, это ведь и не были действия, это были речи, заявления. Журнал «Русская мысль» писал в 1877 году:

«В своих речах в Айлесбери и в Гольдголле лорд Биконсфилд обращался с едва скрытыми угрозами к России, а по отношению к Турции употреблял язык, который мог вполне внушить правительству султана уверенность, что рано или поздно Англия придёт на помощь Порте». В свою очередь, газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Англичане твердят о своих интересах, которым будто бы угрожают русские победы, как будто в самом деле британские интересы должны исключительно служить нормою международной политики. Это уже болезненная мания измерять мировые события английским аршином, определять требования культуры фунтами стерлингов, смотреть на международные дела исключительно с точки зрения промышленности и торговли Англии, – это явление в высшей степени странное, достойное психического анализа».

Короче, Россия находилась в ситуации достаточно странной. Её завоевательные, экспансионистские планы были совершенно ясны; но при этом её политикам постоянно надо было доказывать, что Россия этих планов не лелеет.

* * *

Россия вела войну.

Граф Николай Павлович Игнатьев, дипломат, один из инициаторов так называемой русско-турецкой войны 1877-1878 годов, переписывался в 1877 году со своей супругой, матерью семерых детей, Екатериной Леонидовной Игнатьевой. Писал он ей с Балканского театра военных действий. Русский аристократ, близкий к особе императора, большой вследствие лысины лоб, усы тоже большие, эполеты мундира и много орденов на мундирной груди, много звёзд и крестов. Прежде Игнатьев был директором известного Азиатского департамента. Он полагал, что целью России на Балканах должно стать создание нескольких славянских государств, которые находились бы, собственно, под протекторатом Российской империи. Не то чтобы новость! Он так прямо и писал, что славянские земли на Балканах «должны служить полным обеспечением для наших оборонительных или наступательных продвижений на юге». Сами понимаете, «русские победы» ничьим интересам не угрожают!

Разумеется, никакой молниеносной войны не получилось. Но солдат было много, солдаты были покорны и бесправны, бесправны и покорны. Потом они превращались в мёртвые тела, в черепа. Художник Верещагин изобразил их судьбу на знаменитой картине: «На Шипке всё спокойно»...

«9 июня. Плоешти.

...Сведения из Англии нехороши. Как и надо было предвидеть, сообщение Шувалова, упомянувшего, что мы хотим создать Большую Болгарию и идти к Константинополю, даст лишь случай Биконсфильду стать на почву мнимых английских интересов...»

(Граф Игнатьев так и думал, что создание Россией «Большой Болгарии» не имеет никакого отношения к политическим интересам Англии. В самом деле, граф Игнатьев знает лучше, чем лорд Биконсфилд, какие интересы у Англии настоящие, а какие – «мнимые»!).

«12-13 июля. Бивак на р. Янтре в с. Бела.

...Дизраэли с королевою вместе стараются возбудить против нас общественное мнение в Англии...

10 августа. Бивак у Горного Студеня.

...королева до того сделалась воинственна и нам враждебна, что точно помешалась. По её требованию Дизраэли собрался было адресовать нам ультиматум, но Дерби удержал, предложив свою отставку. Он, однако же, соглашается заявить Шувалову, что если мы подойдём к Константинополю, то флот английский вступит в Босфор для ограждения английских подданных и интересов ввиду ожидаемых неистовств мусульман. Помнишь, я был всегда того же мнения, что вопрос о проливах должен быть решён в нашем смысле не продолжительною войною, а нахрапом... Спасибо ещё туркам, что они требуют от Лайярда – чтобы дозволить проход через Дарданеллы английского флота – предварительного заключения союзного договора с Турциею. Неужели Англия согласится на подобное унижение? Сомневаюсь, чтобы оппозиция вигов допустила сие. Бедная Мария Александровна! Что должно терпеть её русское сердце при сознании, что брачный союз её не принёс ни малейшей пользы России, а, скорее, напротив, причинил нам новый вред ложными надеждами, расчётами и тем фальшивым положением, в которое поставил нас в отношении к Англии...»

(Пояснение: Мария Александровна, великая княжна, дочь Александра II, супруга герцога Эдинбургского, одного из младших сыновей Виктории).

«15 июня.

...Болгары выбили окна в мечетях, разбросали листки Корана и разграбили лавки мусульман, оставивших поголовно город...

20 июня. Зимница, бивак на берегу Дуная.

...Мы долго бродили по опустелым улицам города. В мечетях и домах турецких все окна были выбиты, листки Корана размётаны по улицам, а вещи растасканы болгарами тотчас после бегства мусульманского населения. Это – радикальное разрешение вопроса о Болгарии...

22 июня. Зимница (бивак).

...По полученным мною сведениям (чрез болгар), панический страх овладел турками после молодецкой переправы и занятия Систова. Мусульмане бегут в Шумлу и Варну, забирая по возможности скот, и хотят удалиться в Константинополь или даже Азию. Вот радикальное и естественное разрешение болгарского вопроса, непредвиденное дипломатиею...

1 июля. Бивак у Зимницы.

...Продовольствие армии также не обеспечено, и в Главной квартире армии лошади три дня были без сена и овса.

Мусульманское население поголовно дерётся в селениях с нашими разъездами, что доказывает, что оно ещё нафанатазировано и что сообщения наши не обеспечены по взволнованному краю, в особенности там, где больше мусульман. С другой стороны, Порта пользуется нашею медлительностью (отчасти вынужденною естественными затруднениями), чтобы сосредоточить все свои силы...»

(Взгляд европейцев и России на мусульман не изменился в течение многих веков. Считается, что если мусульмане сопротивляются агрессии, то они это делают... из фанатизма!)

«9 июля. Бивак на р. Янтре в с. Бела.

...То же самое можно сказать и о болгарах. Старик С. заметил намедни, что никогда в прежние войны они пальцем не шевелили, чтобы нам помочь, и стакана воды не давали. Теперь иное. Откуда подъём народного духа, самосознания, убеждения в солидарности с нами, желание избавиться от турок и идти с нами? Медленная, чёрная работа продолжалась долго. Экзархат послужил к объединению болгар и сознанию их славянства. Тяжёлая борьба, мною выдержанная из-за них с турками, европейцами и греками, приносит плоды. Если их поведут разумно, то окончательные плоды могут быть хороши...

...Уже и теперь проявляются безобразия своевольства. Первые эшелоны войск наших встречаются везде как избавители. С каждым новым эшелоном болгары заметно охлаждаются: у них отнимают коров, волов, птицу, продукты (недавно казак отрубил в Систове руку болгарину, защищавшему своего вола), врываются в дома, ухаживают за дочками и жёнами и т. п. Болгары жалуются, расправы не находят. Того и смотри, будут молить Бога, чтобы поскорее избавил от избавителей...

12-13 июля. Бивак на р. Янтре в с. Бела.

...Турки и англичане агитируют, чтобы доказать фальшивыми корреспонденциями, что наши собственные войска совершают жестокости над мирными жителями...

13 июля.

...У моего хозяина-болгарина отняли неделю тому назад серую кобылу, говорит, что солдаты, и я очень доволен, что отыскал и заставил возвратить похищенную лошадку. Оказалось, что кучер какого-то чиновника (интенданта или продовольственного комиссара) запряг лошадку в свою повозку и хотел уверить, что купил. Много людей хватают во время войны, что попадёт под руку. Понятия о собственности извращаются...

15 июля. Бивак на р. Янтре у с. Бела.

...Наши, сбив турок с позиции и овладев ложементами, ворвались в город, и придя на площадь, вообразили со свойственною нам беспечностью, что всё кончено. А тут-то резня и началась. Турки, скрытые в садах и домах, открыли убийственно меткий и скорый огонь по ошалевшим пехотинцам, которым пришлось отступать поспешно, чтобы выбраться из этого ада и тесных незнакомых улиц...

16-го.

... У нас во всём аномалия. Издали манифест к болгарам (Бог весть зачем за подписью государя). Мусульмане на основании царского изречения начинают возвращаться из лесов со своим имуществом и скотом. Их берут под караул, кормят, в жилища не пускают и отправляют в Россию пленными! Провоза не стоят, и против обещания царского! Говорят, что спокойнее будет в крае и Черкасскому легче управлять. Видно тоже бюрократическая система, что на Кавказе, когда черкесов выпроваживали. Во всяком случае не следовало компрометировать в глазах населения царского слова. Сюда вызвали Сорокина... и Крылова, чтобы разобрать дела с туземным населением. Если такая безалаберщина, как теперь, будет продолжаться, то не мудрено, что лет через десять Болгария нам будет враждебна...

19 июля. Бивак на р. Янтре. Бела.

...15-го были мы у обедни в болгарской церкви. Сорокин разобрал болгар, выпустил священника, неправильно арестованного, и водворил мусульманские семейства в их деревне, лежащей отсюда в 5 или 6 вёрстах и наполовину уже выжженной. Турки – люди простые и спокойные, ругают своё собственное правительство, но просят не пускать к ним казаков и солдатиков, занимающихся вытаскиванием балок, дверей и пр. из строений на дрова...

. . . . . . . .

...Порта и туркофильская печать бессовестно обвиняют наши войска в совершении неслыханных у нас злодейств над женщинами, детьми и мёртвыми мусульманами. В Шумле, в Главной квартире турецкой армии показали девятнадцати корреспондентам европейских журналов различных национальностей каких-то несчастных, потерпевших, вероятно, от черкес, а, может быть, и от болгар, и убедили их подписать обвинительный против России протокол. Мусульманское население бежит со скотом и скарбом от наших войск гораздо ранее прихода наших передовых отрядов. Могут быть, конечно, частные случаи злодейства или нанесения ран в общей свалке, но русский человек мёртвого, беззащитного, а тем менее женщину или ребёнка бить и резать не станет. Ни один народ в мире с большим уважением не относится к телу мёртвого, как наш. Русский человек перекрестится, глядя на мертвеца, а уродовать его не станет ни в каком случае. Всякая ложь, всякое нахальство против России позволительно. Как ни привык я к этому в Константинополе, но всё ещё возмущаюсь изредка бесстыдству турок и европейцев западных.

Надо сказать правду, что болгары нас часто компрометируют: за Балканами отряды Гурко ходили в разных направлениях для порчи дорог железных, для открытия турецких сил и т. п. Как только появлялись на горизонте наши казаки или драгуны, так тотчас болгары бросались на местных турок и зажигали их дома. Пылающие деревни мусульман означали путь, пройденный нашею кавалериею. Когда она удалялась, турки тотчас возвращались и отмщали на болгарах своё унижение и разорение, перерезывая всё христианское население. Дело в том, что болгары становились храбрыми и кровожадными в надежде, что они обеспечены нашими войсками, не рассчитывая на временное лишь появление последних. При враждебности двух сожительствующих элементов населения нам не следовало бы иначе входить в болгарское селение как окончательно для ввода управления и охранения населения. Беда та, что в войне нынешней преследуется столько же военная цель, как политическая, а таланта не хватает у исполнителей совместить одну с другою. Для военной нужно заботиться лишь о том, чтобы найти и разбить турецкую армию, а для политических видов желательно охватить как можно быстрее наибольшее пространство края, населённого болгарами. Я доложил о случившемся государю, подав мысль, что главнокомандующему необходимо на основании царской прокламации напомнить болгарам их обязанности и призвать их к мирному сожительству с мирными мусульманами. Опасаюсь, что наша остановка на Балканах, неудачи на Кавказе, в Плевно и болгарские жестокости разожгут народную фанатическую войну между турками против нас, и тогда будет только плохо. Быстрый поход на Константинополь всё бы потушил сразу, но время проходит безвозвратно...»

Далее – 7 августа 1877 года – Игнатьев рассказывает супруге откровенно о планах России относительно Балканского полуострова:

«...Для нас дело чести и прозорливости привязать к себе княжества так, чтобы они не попали в чужие руки и бесповоротно вошли в нашу колею. Иначе разрешение Восточного вопроса будет для нас вредно, и Болгария для нас будет недосягаема материально, ибо между ею и нами вошла камнем Румыния. Моё мнение (о котором я уже докладывал государю), что следует оградить и себя, и княжества от случайностей заключения оборонительного (а не наступательного – для избежания придирок Европы) союза с нами, торговых, почтовых, железнодорожных и телеграфных конвенций...»

Тогда же – 7 августа.

«Церетелев отправился сегодня в сопровождении Полуботко и казначейского чиновника. Ему поручено передать словесно некоторые вещи князю Милану и полмиллиона руб. золотом для продовольствия сербских войск, имеющих выступить теперь за границу. Оригинальная судьба! Он там снова встретится с Хитрово, который несколько дней тому назад отправился туда для сформирования (по собственному вызову) албанских и болгарских чет (шаек) и направления их в горы...»

Впрочем, сербские политические авантюристы, получив деньги, отнюдь не спешили выступать против Османской империи...

«10 августа. Бивак у Горного Студеня.

Пехотный солдат у нас так нагружен, что не может двигаться и уравнять свои силы с противником иначе, как побросав всё своё имущество. Огромный недостаток, что наш солдат лишён лопаты, средства укрыться от выстрелов на занятой позиции...

16/30/ августа. Горный Студень.

Что меня более всего смущает, это несостоятельность нашей администрации. Везде воровство, неумелость, грубость, необразованность и стремление выслуживаться, угождать начальникам и лишь на глазах высших показываться. Уполномоченные Красного Креста (Муравьев и др.) убедились, что госпиталь в Павлово был образцовым, точно так же, как и другой госпиталь в Беле, пока лишь государь там был и навещал больных! Как мы уехали, – уход за больными изменился, и их почти не кормили, а деньги Красного Креста оставляли в своих карманах, когда их выдавали в помощь к средствам госпитальным...

20 августа. Горный Студень

Я тебе писал о парламентёре, присланном от Мегмета Али. Он прибыл поздно вечером 18-го, но оказалось, что, кроме бумаг относительно применений положений о Красном Кресте и жалобы на мнимые зверства болгар, у него ничего не было...»

Письма Игнатьева рисуют достаточно яркую картину так называемой русско-турецкой войны. Перед нами хищническая попытка России ввести Балканский полуостров в сферу непременного русского, или, скажем вернее, русифицирующего влияния. Русская армия, выступающая под знаменем воинствующего антиисламизма, третирует исламское население Балкан, провоцирует тех же болгар на гнусное мародёрство. Русские политические деятели проявляют полнейшую беспринципность, неуклюже пытаются скрыть от Англии свои захватнические замыслы; подкупают сербских и болгарских авантюристов, стимулируя их выступления против Османской империи. Русская армия – снова! – в который раз! – не готова к военным действиям. Русские солдаты плохо вооружены и дурно экипированы. Но и русских политиков весьма мало волнует возможность сохранения жизни бывших крепостных, одетых в солдатские мундиры. Уже давно принято, что победы русской армии обеспечиваются не наличием хорошего, современного оружия и хорошего обмундирования, и хорошего снабжения армии; но обеспечиваются наличием большого числа солдат, совершенно бесправных, которых спокойно можно употреблять в военных действиях в качестве того самого, пресловутого «пушечного мяса»...

* * *

Но, может быть, письма графа Игнатьева не показывают всё же должной картины? Что ж, попробуем обратиться к другому тексту, к другим, опять же, письмам. На этот раз пусть говорят с нами «Письма из Болгарии », написанные в 1877 году известным русским медиком Сергеем Петровичем Боткиным...

«10-го июля

...Наконец встретили и нашу роту солдат, и наших конвойных, которых утром отправили на розыски турок, показавшихся будто бы вёрстах в восьми от Белой. Оказалось, что это была турецкая семья, бежавшая отсюда же; она скрывалась в лесу, сколько от русских, столько же от болгар; семью эту привели, и я её сегодня видел – это два старика и две женщины с ребёнком; их держат под караулом, чтобы оберегать от болгар. Не знаю, что будет дальше, но до сих пор болгары не выдерживают моей симпатии: что за глупые физиономии с черепами редькой кверху!..

12-го июля

...после завтрака явилась у некоторых мысль сделать прогулку верхом; предложили и мне; меня соблазнило предложение потому, что собирались ехать смотреть турецкий табор, который на днях подъехал к нашим аванпостам в Белой с прокламацией русского царя в руках на турецком языке; в прокламации давалось обещание не трогать мирных жителей и давался им совет не покидать их жилищ; сорок семейств, обитавших одну из соседних деревень, оставили своё место и ушли вместе с турецким войском, взяв весь свой скарб и свой скот; теперь же приходит и почти проходит время уборки хлеба. Болгары, пользуясь отсутствием турок, начали убирать хлеб и с их полей, и, конечно, с тем, чтобы воспользоваться чужим добром, а теперь и явились настоящие хозяева. Пока разбирается дело, весь этот табор поместили за мостом под караулом; турки отлично разместили свой обоз, из которого образовали нечто вроде стены. Около большого круга посредством циновок и соломы закрыли бока нижних частей своих повозок и поместились там вместе с своими жёнами в покрывалах, детьми, собаками; скот их пасётся поблизости. Когда мы приехали, то все мужчины, обитатели табора, высыпали к нам, и я любовался их типами. Насколько болгары имеют вид тупой, заспанный, настолько турки имеют вид интеллигентный, бодрый, гордый; лица их чрезвычайно живописны, особенно у стариков, с седыми бородами, в белах чалмах. Меня особенно удивило встретить у турок синие глаза, что очень красиво при чёрных волосах...

16-го июля

...– Что лошадей-то, чай, у турок взял? – спрашиваю я; не понимает: – Турецкие лошади? – А не, не – мои! – Я же уверен, что краденые лошади. Во время разговора болгарин торопился закрыть свои ворота, вероятно, думал, что братья-славяне у него что-нибудь оттягают. Какие физиономии у болгарских крестьян, с восточной апатичностью, с рабской тупостью выплывающие подле своих огромных возов хлеба на телеге, которую с трудом тащит пара волов!.. «Здравствуй, добрый вечер!» – говорят они, прикладывая руку к шляпе и не изменяя при этом своей физиономии. А попроси у него солдатик вина или хлеба, так один ответ: – «нема!» Нет, не за этих людей проливаем мы кровь, а за будущих, за правнуков теперешних. Мы трудимся за идею христианства. Посмотрю, что будет дальше; своими же глазами я мог видеть только то, что турки угнетали культуру этих несчастных полудиких людей, мозги которых, очевидно, целые века не всеми своими частями работали равномерно. Восторг, с которым якобы встречают болгары русских, существует больше на бумаге корреспондентов; я не вижу нисколько этого восторга; мне даже кажется, что эти якобы восторженные встречи при наших въездах – искусственно подготовлены. Идя как-то по большой улице селения, мы завернули раз в маленький переулок, думая выбраться из деревни на гору; навстречу – девочка лет 13-ти, с вёдрами на плечах, очень хорошенькая собой, тоже с голубыми глазами, черноволосая, с тонкими перехватами в сочленениях рук и ступней; увидев нас, она что-то залепетала и побежала назад. Оказалось, что это был не переулок, а улица непроходная, оканчивавшаяся забором и воротами болгарского домика; девочка встала у ворот; лицо её было испуганно, озлоблено; она, как собака, начала на нас лаять, и мы с трудом могли только понять, что матери дома нет и чтобы мы убирались. Доверия, как видно, нет. Не нужно думать, чтобы наши солдатики держали себя очень распущенно; конечно, они стянут какого-нибудь гуся, курицу, баранишка, но это все одиночные случаи, да и живность-то эта здесь ни почём – очень её много: значит, не много воровали, несмотря на то, что сотни тысяч войск здесь прошли. Нет, народ не симпатичный!..

1-го сентября

Л. вздумал было забраться на левый фланг к Скобелеву и вздумал поучать, не зная совсем местности целой части левого фланга; тогда Скобелев предложил ему съездить вместе на позицию и крикнул подать лошадей генералу и свой значок. Л. отказался под предлогом, что ему надо спешить на правый фланг. Кровь русского солдата не дорога этим легкомысленным героям; один их расстреливает и увечит, другой морит их голодом, и все вместе очевидно морочат...

3-го сентября

Сегодня я прошёлся по деревне, которая буквально запружена скирдами хлеба. Замечательно, что этот факт повторялся во все наши многочисленные турецкие войны; русские ни разу не сумели воспользоваться богатствами Болгарии; скот, сено, хлеб обыкновенно для нас пропадали; нынешний раз мы были, кажется, счастливее относительно скота: его редко не хватает и нередко он даже в избытке, конечно, по временам, когда отобьют какой-нибудь скот у турок, и когда одна рота делает подарок другой в виде нескольких волов или баранов. Без сомнения, не одному турецкому скоту достаётся от наших солдатиков, – очевидно, и болгарский скот обзывается иногда турецким и таскается. Нам раз пришлось видеть презабавную картину, как под вечер целая масса болгар, женщин и мужчин, опрометью бежала по полю; мы долго не понимали причину этого проявления жизни в этом мало подвижном народе – и что же видим: вдали – пара овец, а в сторонке трое солдатиков, пробирающихся к стаду...

4-го ноября

...Эти славяне нас совсем не понимают, так же как и мы их; без всякого сомнения, их симпатии должны быть гораздо сильнее к туркам, которых они понимают, с которыми могут говорить. Через братушек турки всё знают о нас; а нам ничего не известно о турках. Какое абсолютное было незнание той страны, в которой мы теперь гноимся! И. говорил на той стороне Дуная: «Дайте нам только перейти Дунай, и все болгары подымутся!» Вот, мы перешли Дунай – болгары грабили турок, но не поднялись за нас; болгарская дружина, сформированная ещё в Кишинёве, росла не блистательно в своём количестве; на этой стороне Дуная, кажется, их всего 12 тысяч, между которыми, кажется, все кадры русские; да если бы она исключительно была болгарская – неужели же только 12 тысяч и может дать эта страна? Ничего в жизни не видел менее приветливого в манере себя держать, как держат себя эти люди; никогда улыбки, всегда смотрят волком...»

Собственно, к письмам Игнатьева письма Боткина мало что прибавляют. Даже русские интеллектуалы не имеют понятия о болгарах, об их языке и культуре. Мародёрство и туркофобия являются нормой. Идеология русской армии – средневековая идеология крестового похода на ислам. И, наконец, реальные очевидцы и участники войны не находят ни малейших реальных следов угнетения болгар турками; нет ни бедности, ни притеснений, ни казней, ни детоубийства, ни насилия над женщинами. Ничего подобного нет! И – самое, пожалуй, важное! – ни Игнатьев, ни Боткин не находятся в оппозиции официальной политике царского правительства по так называемому Восточному вопросу. И Игнатьев, и Боткин изначально настроены туркофобски и антиисламски. Вероятно, именно поэтому их мнение о войне особенно любопытно!.. И, разумеется, любопытно, что всякая попытка «иноверных», будь то балканские турки или население Кавказа, защитить себя от разбойного натиска русской армии, воспринимается почти автоматически как проявление пресловутого «исламского фанатизма»...

Достоевский в уже известном нам «Дневнике писателя» не мог не отреагировать на доходившие всё-таки реальные известия с театра военных действий...

«...Ещё до объявления войны я, помню, читал в самых серьёзнейших из наших газет, при расчёте о шансах войны и необходимо предстоящих издержек, что, конечно, «вступив в Болгарию, нам придётся кормить не только нашу армию, но и болгарское население, умирающее с голоду». Я это сам читал и могу указать, где читал, и вот, после такого-то понятия о болгарах, об этих угнетённых, измученных, за которых мы пришли с берегов Финского залива и всех русских рек отдавать свою кровь, – вдруг мы увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды, скот, обработанную землю, родящую чуть ли не сторицею, и, в довершение всего, по три православных церкви на одну мечеть, – это за веру-то угнетённых! «Да как они смеют!» – загорелось мгновенно в обиженных сердцах иных освободителей, и кровь обиды залила их щёки. «И к тому же мы их спасать пришли, стало быть, они бы должны почти на коленках встречать. Но они не стоят на коленках, они косятся, даже как будто и не рады нам! Это нам-то! Хлеб-соль выносят, это правда, но косятся, косятся!..»

И поднялись голоса... «У нас, дескать, и зажиточный мужик так не питается, как этот угнетённый болгарин». А другие так вывели потом, что русские-то и причиной всех несчастий болгарских: что не грозили бы мы прежде, не зная дела, за угнетённого болгарина турке и не пришли бы потом освобождать этих «ограбленных» богачей, так жил бы болгарин до сих пор, как у Христа за пазухой. Это и теперь ещё утверждают...»

На некоторые, более или менее трезвые, голоса Достоевский отвечал обыкновенной своей сублимацией собственных садистских комплексов:

«...Не десятками и не сотнями, а тысячами и десятками тысяч истреблялись болгары огнём и мечом, дети их разрывались на части и умирали в муках, обесчещенные жёны и дочери были или избиты после позора, или уведены в плен на продажу, а мужья – вот те самые, которые встречали русских, да сверх того и те самые, которые никогда не встречали русских, да сверх того и те самые, которые никогда не встречали русских, но к которым могли когда-нибудь прийти русские, – все они поплатились за русских на виселицах и на кострах. Их прибивали мучившие их скоты на ночь за уши гвоздями к забору, а наутро вешали всех до единого, заставляя одного из них вешать прочих, и он, повесив десятка два виновных, кончал тем, что сам обязан был повеситься в заключение при общем смехе мучивших их, сладострастных к мучениям скотов, называемых турецкою нацией...»

* * *

Может возникнуть вопрос: а надо ли уделять столь пристальное внимание этому «Восточному вопросу», рассказывая о королеве Виктории и о викторианской Англии? Но ответ будет однозначным: да, конечно, надо! Почему? А потому, что именно этот самый «Восточный вопрос», Балканский полуостров, Османская империя явились неким пространством, определённой сферой, в которой столкнулись резко не одни лишь политические интересы Великобритании и Российской империи, но и начала будущего гуманизма и демократии двадцатого века с принципами застарелого феодально-средневекового сознания. Следует, однако, сказать, и о трезвых голосах, раздававшихся в русском обществе. Наиболее ярким выразителем сомнений русского общества в необходимости вмешательства России в дела Османской империи был, конечно же, человек, писатель, которого Достоевский особенно ненавидел, Лев Толстой!..

«...И такого непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть.