Текст книги "Иван Петрович Павлов (1849 —1936 гг.)"

Автор книги: Эзрас Асратян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Учение Павлова и другие науки

Являясь системой наиболее точных, полных, глубоких и достоверных знаний о функциях мозга, физиологическое учение Павлова о мозге представляет интерес для обширного круга наук и многих областей практической деятельности человека – для медицины, биологии, психологии, философии, педагогики, лингвистики, рациональной организации процесса труда и отдыха, кибернетики, животноводства и т. п.

О значении своих исследований для многих из этих отраслей знаний сам Павлов ничего не говорил и не писал. О связи же и взаимоотношениях своих экспериментальных фактов и теоретических положений с материалистическим Мировоззрением, с некоторыми биологическими науками и с психологией он довольно часто высказывал глубокие и оригинальные мысли в докладах, лекциях и статьях, а также в выступлениях на лабораторных научных собраниях. Его высказывания мировоззренческого характера ввиду их принципиальной важности обстоятельно излагаются и освещаются в специальной главе. Здесь же мы коснемся высказываний Павлова о тесной, органической связи его учения с эволюционным учением Дарвина, с психологией и особенно с медициной.

Павлов был убежденным и последовательным сторонником эволюционного учения Дарвина, и его учение проникнуто идеей эволюции. Он неоднократно подчеркивал, что вся жизнь – от простейших до сложных организмов, включая и человека,– есть длинный ряд развивающихся и усложняющихся приспособлений к условиям существования, уравновешиваний с внешней средой. По Павлову, уравновешивание является универсальной реакцией развивающегося материального мира на внешние воздействия. «Для последовательного натуралиста,– писал он,– и в высших животных существует только одно: та или иная внешняя реакция животного на явления внешнего мира. Пусть эта реакция чрезвычайно сложна по сравнению с реакцией любого мертвого предмета, но суть дела остается все той же. Строгое естествознание обязано только установить точную зависимость между данными явлениями природы и ответными деятельностями, реакциями организма на них: иначе сказать, исследовать уравновешивание данного живого объекта с окружающей природой» [¹²² Там же, стр. 58.].

Павлов считал, что не только высокоразвитые представители животного мира, но даже самые примитивные из них наделены двумя принципиально различными, но взаимосвязанными формами приспособления: прирожденной, являющейся как бы концентратом наследственно закрепленного опыта многочисленных поколений предков на долгом пути их исторического развития, и приобретенной в индивидуальной жизни каждой особи в результате ее личного опыта. В полном согласии с учением Дарвина он представлял эти универсальные для всего животного мира формы приспособления в огромном диапазоне их развития, начиная с самых элементарных проявлений и кончая такими, как чрезвычайно сложные и замысловатые инстинктивные реакции на вершине эволюции прирожденной формы приспособления и как высшие психические функции человека на вершине индивидуально приобретенной формы приспособления.

Рассматривая нервную, систему, образовавшуюся в процессе длительной эволюции животного мира в качестве основного носителя функции регулирования взаимоотношений организма с внешней средой и главного регулятора его внутренней среды, Павлов считал, что рефлекс является универсальным принципом деятельности этой системы, лежащим в основе как прирожденной, так и приобретенной форм приспособления. Придавая исключительно важное значение прирожденной или безусловно-рефлекторной деятельности нервной системы и неоднократно подчеркивая необходимость систематического и обстоятельного изучения сложных специализированных безусловных рефлексов мозга как первой инстанции высшей нервной деятельности, он сам их изучением занимался мимоходом и почти всю свою исследовательскую работу по физиологии мозга посвятил изучению индивидуально приобретенной, или условно-рефлекторной, его деятельности.

И именно в этих блестящих исследованиях особенно рельефно и наглядно выступила органическая, внутренняя связь и родство его учения с эволюционной теорией Дарвина.

Результатами многолетних экспериментальных исследований он показал, что процесс образования и формирования условного рефлекса как способа приобретения личного опыта и формы индивидуальной адаптации к условиям существования имеет много общих черт с процессом формирования адаптивных морфофункциональных свойств живых существ к условиям их существования на долгом пути истории их развития посредством естественного отбора. При выработке условного рефлекса организмом вначале порождается масса разнообразных рефлексов, из которых впоследствии «выживают», т. е. сохраняются, закрепляются и специализируются, только те, которые имеют адаптивное значение для него в данных конкретных условиях, одновременно с этим беспощадно упраздняются или затормаживаются те, которые в этих условиях не имеют адаптивного значения для него.

Павлов имел солидное основание для предположения, что открытые им закономерности становления условных рефлексов создают благоприятные предпосылки для понимания механизма формирования безусловных рефлексов в процессе видовой и возрастной эволюции животных. И действительно, проведенные в последующем многими учеными исследования динамики формирования безусловных рефлексов в процессе эмбрионального периода развития животных подтвердили правильность высказанной Павловым мысли.

Открытием условного рефлекса Павлов вложил в понятие рефлекса принципиально новое содержание, поднял общую теорию рефлекторной деятельности на неизмеримо более высокий и качественно новый уровень.

Из всех особых физиологических свойств условных рефлексов, отличающих их от безусловных, отметим важное биологическое значение двух – сигнальности и временности. Любой из жизненно важных сложных врожденных рефлексов после выработки на его основе условных рефлексов может быть вызван не только ограниченным числом соответствующих ему безусловных раздражителей, к тому же в большинстве случаев при непосредственном контакте организма с ними, но и огромным множеством ставших сигналами раздражителей разных модальностей, к тому же заблаговременно, со значительного расстояния во времени и пространстве. «Вы видите, что безусловный рефлекс – до известной степени слепой – становится как бы зрячим благодаря тому, что он сигнализируется массой внешних раздражений, не имевших раньше к нему никакого отношения» [¹²³ И. П. Павлов. Физиология и патология..., стр. 8.]. Далее, вырабатываясь заново, в индивидуальной жизни организма, и являясь достаточно стойким явлением в деятельности мозга, условный рефлекс адаптивно изменяется по силе и характеру в весьма широком диапазоне, вплоть до полного исчезновения и восстановления заново, в зависимости от множества внешних и внутренних условий и обстоятельств, в особенности от степени достижения посредством их биологического эффекта, наличия или отсутствия подкрепления, его силы, рода, времени и т. д.

Основываясь на богатом фактическом материале своих лабораторий, Павлов развил важное положение об эволюции временной связи. В процессе развития животного мира формы индивидуального приспособления претерпевают большие изменения как до, так и после появления и развития нервной системы. На определенном этапе развития этой системы появляются также и условные рефлексы как достаточно устойчивые формы приобретенных рефлексов. На путях же дальнейшего развития условного рефлекса появляется огромное многообразие новых его форм, отличающихся друг от друга не только по роду, знаку, типу, структуре, степени сложности, характеру усложнения, прочности, силе, временной характеристике, модальности условного раздражителя, эффекторному проявлению и т. п., но и по таким прямым показателям развития, как степень совершенства, порядковый уровень, ранг или характер сигнализации и т. п.

Диапазон развития приобретенных в индивидуальной жизни рефлексов поистине грандиозен: начинается с родственных условному рефлексу элементарных феноменов кратковременного характера и кончается реакциями рефлекторного генеза и природы, принципиально отличающимися от обычных условных рефлексов качественно специфическими свойствами, представляющими новые классы индивидуально приобретенных рефлексов. К ним Павлов относил, в частности, присущую только человеку форму деятельности мозга, названную второй сигнальной системой действительности, для которой стимулами являются не конкретные предметы и явления окружающей среды, сигнализирующие о тех или иных событиях непосредственно, а речь, слово в качестве стимулов, сигнализирующих о подобных событиях опосредованно, вторично, в обобщенном и абстрактном виде. К ним Павлов относил также особую форму деятельности мозга у антропоидов, специфической особенностью которой он считал улавливание животным в процессе своей практической деятельности природно существующей причинной связи между предметами и явлениями окружающей среды.

Но, по Павлову, как бы ни отличались условные рефлексы друг от друга по уровню развития, по степени сложности и совершенства, по структуре и принципу сигнализации и по другим показателям,– принципиальная их сущность и биологическое значение при всем этом остаются одними и теми же. Они являются индивидуально приобретенными формами нервной деятельности, детерминированными условиями существования организма, обеспечивающими наиболее совершенное динамическое его приспособление к непрерывно изменяющейся внешней среде, к условиям существования.

В заключение отметим, что мозг представлялся Павлову, убежденному стороннику учения Дарвина, не только высшим продуктом творческой силы эволюционного процесса, но и «специальным органом для беспрерывного дальнейшего развития животного организма» [¹²⁴ И. П. Павлов. Физиология и патология..., стр. 217.]. Примечательно, что в последние годы жизни Павлов задумал обширный и интересный план многолетней систематической экспериментальной работы по вопросам врожденных и приобретенных особенностей нервной системы, а также по проблемам эволюции физиологии высших отделов центральной нервной системы,– работы, охватывающей высшую нервную деятельность всех основных звеньев длинной эволюционной цепи животного мира во главе с человеком. Для успешного осуществления этих замыслов быстрыми темпами строился целый научный городок в с. Колтуши. И. П. Павлов приступил к реализации своих планов с присущей ему энергией. Выполнить он успел, к сожалению, лишь небольшую часть задуманного, но часть весьма существенную – изучение высшей нервной деятельности антропоидов, о чем кратко говорилось выше.

Отношение Павлова к психологии как к науке было сложным, оно претерпевало известные изменения и вызывало немало кривотолков. Об этом мы бегло упоминали при описании раннего периода становления учения об условных рефлексах. В определенном разрезе об этом вопросе речь будет также в главе о мировоззрении Павлова. Здесь мы ограничимся лишь некоторыми замечаниями.

Истинное отношение Павлова к психологии можно правильно понять, лишь имея в виду его враждебность к идеализму, к его разновидностям и проявлениям. В различные периоды научной деятельности он неоднократно обрушивался на психологию за ее идеалистическую сущность, индетерминизм, за отрыв психики от материи. Именно из-за этих качеств он и называл психологию фантастичной и бесплодной. В течение многих лет психология была для него олицетворением идеализма, а естествознание – олицетворением материализма. Резко отрицательное отношение к психологии в начальном периоде его исследований в области высшей нервной деятельности после известного смягчения в последующие годы вновь достигло большой остроты в завершающий период его творческой жизни. Он резко критиковал ряд психологов того времени за идеалистическое понимание психической деятельности, «замаскированное утверждением о своеобразности психических явлений, под которым чувствуется, несмотря на все научно приличные оговорки, все тот же дуализм с анимизмом» [¹²⁵ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 437.].

Вообще говоря, считая высшую нервную деятельность и психическую деятельность синонимичными понятиями, Павлов не отрицал существование субъективного мира – традиционного объекта исследования психологов – не только у человека, но даже у животных. Однако, изучать субъективные проявления психической деятельности у животных, сопоставляя их с психикой человека, Павлов считал абсурдным, ибо подобная зоопсихология ничего общего с истинной наукой иметь не может. Изучение же психологами субъективного мира человека – дело совершенно правомерное и необходимое, в особенности после того, как Павлов и его сотрудники при помощи строго научного и объективного метода исследований внешних проявлений психической деятельности выявили и изучили основные закономерности этой деятельности и тем самым создали «возможность накладывать явления нашего субъективного мира на физиологические нервные отношения, иначе сказать, сливать те и другие» [¹²⁶ Там же, стр. 426.]. Напоминая о неутешительном состоянии психологии как науки в недалеком прошлом, когда «психология не могла даже выработать общего языка для обозначения явлений изучаемого материала», Павлов выразил уверенность, что на достигнутом уровне изучения высшей нервной, или психической, деятельности перед физиологами открывается необозримый горизонт наблюдений и опытов, опытов без числа. «Психологи же получат наконец общую прочную почву, естественную систему изучаемых ими основных явлений, в Которой легче будет им разместить бесконечный хаос человеческих переживаний. Наступает и наступит, осуществится естественное и неизбежное сближение и, наконец, слитие психологического с физиологическим, субъективного с объективным – решится фактически вопрос, так долго тревоживший человеческую мысль. И всякое дальнейшее способствование этому слитию есть большая задача ближайшего будущего науки» [¹²⁷ Там же, стр. 426—427.].

Мысль Павлова особенно занимал вопрос' об отношении его исследований к медицине, о значении его фактов и теоретических положений для тех или иных разделов медицинской науки. Гениальный физиолог посвятил этой теме много ярких страниц в трудах по физиологии и патофизиологии кровообращения, пищеварения, трофики тканей и высшей нервной деятельности, а также ряд специальных докладов.

Важное значение точных фактических данных и проверенных теоретических положений физиологии о закономерностях работы отдельных органов, систем органов и организма в целом очевидна. Отсюда и необходимость непосредственных контактов между физиологией и медициной. Одним из самых убежденных и страстных борцов за такой союз и был Павлов. В этом отношении, пожалуй, только имя Клода Бернара может быть поставлено рядом с именем Павлова. «Понимаемые в глубоком смысле,– писал Павлов,– физиология и медицина неотделимы. Если врач в действительности, и тем более в идеале, есть механик человеческого организма, то всякое новое физиологическое приобретение рано или поздно непременным образом увеличивает власть врача над его чрезвычайным механизмом, власть – сохранять и чинить этот механизм» [¹²⁸ Там же, стр. 70.].

Убежденный и горячий сторонник принципа, согласно которому наука служит могучим средством решения важнейших практических задач, Павлов отводил физиологии чрезвычайно действенную роль. Он считал, в частности, что одной из главнейших задач физиологии является экспериментальное исследование и теоретическое освещение возникновения и течения, природы и лечения различных болезненных состояний организма: «И только какой-нибудь неисправимый схоласт мог бы сказать,– писал он,– что это не наше дело. Напротив, физиолог с его компетенцией – в методических и логических приемах исследования жизни —является здесь самым законным работником» [¹²⁹ И. П. Павлов. Полн. собр. Трудов, т. II, стр. 348.]. Эту мысль он выражал неоднократно и по разным поводам, нередко прибегая к образным сравнениям. «Механик кончает свое изучение той или другой машины тем, что подвергается экзамену, состоящему в сборе разобранной и спутанной машины. То же самое должно быть с физиологом. Только тот может сказать, что он изучил жизнь, кто сумеет вернуть нарушенный ход ее к норме. Еще раз экспериментальная терапия в своей сущности есть проверка физиологии» [¹³⁰ Там же, стр. 354.].

Более чем шестидесятилетняя кипучая и исключительно плодотворная научно-творческая деятельность Павлова насквозь проникнута этим стремлением.

Такое резкое расширение традиционных рамок приложения физиологических исследований Павловым имело в своей основе его глубокое убеждение в том, что, «только пройдя через огонь эксперимента, вся медицина станет тем, чем быть должна, т. е. сознательной, а следовательно, всегда и вполне целесообразно действующей» [¹³¹ Там же, стр. 360.]. Это свое убеждение Павлов аргументировал тем, что медицина тех времен в познании процессов в больном человеческом организме пользовалась почти исключительно приемом наблюдения, т. е. по существу пассивным и сравнительно примитивным приемом познания, достаточным разве только для изучения простых явлений, но отнюдь не для глубокого познания возникающих в организме сложных и запутанных процессов. Медицина, имея дело с человеком, по вполне понятным причинам не в состоянии в этих целях и в требуемой форме использовать активное, действенное, могучее и неизмеримо более результативное орудие эксперимента. Поэтому медицина должна возможно шире и смелее опираться на физиологию с ее безграничными возможностями экспериментирования. «Наблюдение,– писал он,– собирает то, что ему предлагает природа, опыт же берет у природы то, что он хочет. И сила биологического опыта поистине колоссальна» [¹³² Там же, стр. 357.].

В заключение следует подчеркнуть, что Павлов был противником механического перенесения на человека экспериментальных данных и сведений, полученных на животных, относительно деятельности различных органов и систем, особенно относительно деятельности большого мозга, которая, по его словам, «так поражающе резко выделяет человека из ряда животных».

Отношения между физиологией и медициной Павлов рассматривал не в виде односторонней связи, а как союзнические взаимоотношения, полезные не только для медицины, но и для физиологии.

В чем же видел он пользу от этого союза для физиологии? «Мир патологических явлений,– писал он,– представляет собой бесконечный ряд всевозможных особенных, т. е. не имеющих места в нормальном течении жизни, комбинаций физиологических явлений. Это, бесспорно, как бы ряд физиологических опытов, делаемых природой и жизнью, это часто такие сочетания явлений, которые бы долго не пришли в голову физиологам и которые иногда даже не могли бы быть нарочно воспроизведены техническими средствами современной физиологии. Отсюда клиническая казуистика останется навсегда богатым источником новых физиологических мыслей и неожиданных физиологических фактов. Потому-то физиологу естественно желать более тесного союза физиологии с медициной» [¹³³ Там же, стр. 57.].

Таким образом, верный своему девизу о единстве физиологии и медицины, великий ученый уделял в своей работе много внимания разработке вопросов экспериментальной патологии и терапии. Эта черта Павлова-исследователя, как и многие другие черты его научного творчества, наиболее ярко проявилась в период разработки им проблем высшей нервной деятельности. Не только в исследованиях этого завершающего этапа научного пути Павлова, но и во всем его беспримерном по богатству и значимости творчестве особое место занимают ценнейшие результаты его и сотрудников многолетней экспериментальной и теоретической работы по исследованию патологической деятельности больших полушарий головного мозга и по разработке новых принципов лечения болезненных состояний нервной системы. Метод условных рефлексов оказался непревзойденным и здесь.

Хотя Павлов постоянно предостерегал от механического переноса на человека экспериментальных данных, полученных на животных, тем не менее он был глубоко убежден в полезности и необходимости осторожного и критического использования данных лабораторного эксперимента для понимания сложнейших закономерностей длительности человеческого организма в условиях нормы и патологии, и притом в отношении всех систем организма, не исключая и высшие отделы нервной системы, ибо, говорил он,/«самые общие основы высшей нервной деятельности, приуроченной к большим полушариям, одни и те же как у высших животных, так и у людей, а потому и элементарные явления этой деятельности должны быть одинаковы у тех и у других как в норме, так и в патологических случаях» [¹³⁴ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. IV, стр. 326.]. Павлов по скромности считал, что он как физиолог не знаком со специальными вопросами нервных и психических заболеваний человека, тем не менее был убежден в том, что эти разделы медицинской науки могут извлечь большую пользу из экспериментального изучения на высших животных актуальных вопросов патологии и терапии высшей нервной деятельности. Характерны следующие его слова: «Серьезно аналогировать невротические состояния наших собак с различными неврозами людей нам, физиологам, не знакомым основательно с человеческой невропатологией, является задачей едва ли доступной. Но я убежден, однако, что разрешение или существенное благоприятствование разрешению многих важных вопросов об этиологии, естественной систематизации, механизме и, наконец, лечении неврозов у людей находится в руках экспериментатора на животных» [¹³⁵ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 457—458.].

Невозможно даже в самых общих чертах изложить здесь результаты всей этой долголетней и обширной экспериментальной и клинической работы великого физиолога-врача над изучением болезненных изменений и лечением высшей нервной деятельности, работы, столь характерной для творческого облика Павлова, в частности для его взглядов на единство теории и практики. Однако, чтобы создать хотя бы общее представление об этих исследованиях, мы расскажем о наиболее важных выводах Павлова относительно факторов, вызывающих болезненные состояния мозга, и относительно условий, способствующих этому, а затем вкратце изложим суть его экспериментальных данных и общих воззрений на центральный вопрос в его работе в этой области – вопрос о все той же охранительно-восстановительной роли торможения в возникновении болезненных состояний больших полушарий и в борьбе с этими состояниями.

Павлов установил, что болезненные состояния головного мозга могут быть вызваны у собак не только грубым, механическим повреждением материальной организации мозга, но и влиянием таких воздействий, которые не нарушают ни целостности мозга, ни целостности организма вообще. Такими болезнетворными факторами являются чрезмерные воздействия в виде сильных звуков, боли и т. п., особенно если они действуют на организм более или менее продолжительно. Болезненные состояния мозга возникают и при остром столкновении процессов возбуждения и торможения в больших полушариях, а также при иного рода неблагоприятных воздействиях на организм и при конфликтных ситуациях для него, чрезмерно перенапрягающих работу больших полушарий и представляющих для коры непосильное бремя.

Павлов установил также, что наиболее податливы к воздействию этих болезнетворных факторов собаки со слабой нервной системой и собаки возбудимого типа. Собаки же с сильной нервной системой и с уравновешенными процессами возбуждения и торможения обладают неизмеримо большей стойкостью против этих болезнетворных факторов. Из факторов и условий, благоприятствующих развитию болезненных состояний больших полушарий мозга, могут быть названы голод, истощение, инфекционные болезни, нарушение функций желез внутренней секреции и т. п. В зависимости от состояния организма, от характера, силы и продолжительности действия болезнетворной причины, а также от других условий иногда могут заболеть клетки только определенных районов и даже отдельных локальных пунктов коры больших полушарий мозга. Но болезнь может охватить и основную массу ее клеток. Наконец, исключительную ценность представляет установленный Павловым факт, что типологические особенности нервной системы животного сильно сказываются на характере возникшего болезненного состояния мозга. Один и тот же болезнетворный фактор может вызвать разные по характеру и природе болезненные состояния нервной системы у собак в зависимости от типологических особенностей их нервной системы. Хотя ненормальность состояния пострадавших нервных клеток может быть различной, но чаще встречаются два типа отклонений от нормы, соответственно двум крайним типам нервной системы – слабого (тормозного) и неуравновешенного (возбудимого). У собак со слабой нервной системой патологическое состояние коры больших полушарий мозга характеризуется, как правило, исчезновением или резким ослаблением положительных условных рефлексов, угнетением всей высшей нервной деятельности и вообще общим угнетением функций организма. У собак же возбудимого типа патологическое состояние коры больших полушарий характеризуется преимущественно крайним ослаблением или полным исчезновением отрицательных, или тормозных, условных рефлексов, чрезмерной общей возбудимостью животного, доходящей порой до агрессивности. Как у одних, так и у других собак, в зависимости от тяжести заболевания и от ряда других причин такая ненормальная деятельность больших полушарий может длиться неделями, месяцами, а то и годами.

Детальное изучение природы экспериментальных патологических состояний больших полушарий головного мозга у собак привело Павлова не только к выявлению охранительной роли процесса торможения в более ярком виде, чем это бывает при периодическом суточном сне, но и к вскрытию совершенно новой, исключительно важной его роли – целебной.

При нормальной жизни здорового животного или человека охранительное торможение основной массы клеток больших полушарий мозга (иными словами, общий сон) обычно возникает своевременно; тем самым устраняется опасность глубокого истощения нервных клеток. Такой сон достаточно длителен и глубок, чтобы обеспечить полное восстановление сил. Однако нормальные условия жизни иногда нарушаются. Не всегда организм живет в благополучии и может избегать действия вредных факторов.

Мы уже видели, что хрупкие и нежные по природе клетки больших полушарий мозга остро реагируют на всевозможные изменения внутри организма и вне его; особенно же чувствительны они к сильным переменам, к резким болезнетворным действиям механического, химического, температурного характера. Действует ли на организм какое-нибудь сильное травмирующее раздражение (при транспортных катастрофах, пожарах, бомбежках, обстрелах и т. д.), перегревается ли он под солнцем, теряет ли организм много крови, попадают ли в него ядовитые вещества или начинается заразная болезнь – почти всегда одними из первых страдают клетки мозга, особенно коры больших полушарий.

Организм имеет на такие случаи много защитных средств, в том числе и охранительное торможение. Эти средства часто с успехом спасают его от катастрофы, но нередко борьба между защитными силами и болезнетворными причинами принимает тяжелый для организма оборот. Охранительное торможение не при всех условиях успевает возникнуть своевременно, не всегда оно развивается быстро и бывает достаточно сильно, чтобы предотвратить опасность глубокого истощения нервных клеток мозга. Но после возникновения оно удерживается довольно долго и крепко, в особенности у животных и человека со слабой нервной системой.

Какое биологическое значение имеет развитие стойкого и длительного торможения для нервных клеток, по той или иной причине уже пораженных и больных?

Во-первых, как об этом уже было сказано, торможение охраняет их от еще более глубокого повреждения, которое могло бы произойти, если бы клетки продолжали работать. Во-вторых, торможение оказывает восстановительное и, в случае серьезного повреждения, целебное действие на больные клетки, выступает в роли терапевтического средства, лечит их. «Эта стремительная функциональная разрушаемость,– писал Павлов,– является главным толчком к появлению в клетке особенного процесса торможения, экономического процесса, который не только ограничивает дальнейшее функциональное разрушение, но и способствует восстановлению истраченного раздражимого вещества» [¹³⁶ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 357.]. Торможение выступает здесь не только как самозащита организма, как нормальный прйем физиологической борьбы против болезнетворного агента, но и как своеобразное целебное средство.

Но нередки случаи, когда развивающееся в больных клетках охранительное и целебное торможение недостаточно сильно, чтобы излечить их. Более того, иногда больные клетки по той или иной причине чрезмерно возбуждаются. Возникает вопрос: если торможение является важным естественным лечебным средством, нельзя ли усилить его, когда оно недостаточно сильно, и вызвать, когда оно отсутствует или выражено очень слабо?

Положительный и научно обоснованный ответ дали Павлов и его сотрудники. Они показали, что умелое применение некоторых снотворных средств, в частности препаратов брома, для углубления или развития торможения – сна —действительно оказывает целебное действие при многих экспериментально вызванных болезнях нервной системы животных. Говоря, например, о действии препаратов брома при болезненных состояниях больших полушарий мозга, вызванных действием сверхсильного раздражителя и перенапряжением тормозного процесса, Павлов писал: «В качестве целительного момента в обоих случаях резко подчеркивается существенное значение восстановления и усиливания тормозного процесса, так как на основании многих других наших опытов, помимо только что описанных, брому должно быть приписано непосредственное отношение к тормозному процессу, именно как восстанавливающему и усиливающему его агенту» [¹³⁷ И. П. Павлов. Полн. собр. соч., т. III, стр. 495 (курсив мой.– Э. А.).].

Павлов и его сотрудники установили также, что на улучшение состояния нарушенной нервной деятельности положительно влияют и такие мероприятия, как отдых в нервной деятельности в виде длительного перерыва в постановке опытов с больными собаками, как изменение характера опытов, отмена трудных нервных задач в опытах, улучшение условий содержания подопытных животных и т. п.

Как бы подытоживая свои многолетние исследования по экспериментальной патологии и терапии, Павлов писал: «Конечно, наша власть знания над нервной системой должна выявиться в еще большей степени, если мы будем уметь не только портить нервную систему, но потом и поправлять по желанию. Тогда уже дополнительно будет доказано, что мы овладели процессами и ими командуем. Это так и есть; во многих случаях мы не только производим заболевание, но устраняем его, так сказать, по заказу, совершенно точно» [¹³⁸ И. П. Павлов. Полн. собр. трудов, т. III, стр. 545.].