Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Тарталья также описывал банкет, который состоялся 22 апреля в ресторане отеля «Москва» в честь, как он пишет, прошедших переговоров. Банкет устраивал Апис. На самом деле банкет был дан в честь прибытия в Белград молодежной делегации, но, по словам Тартальи, на нем присутствовали многие члены руководства «Черной руки» – Любомир Йованович-Чупа, секретарь «Народной обороны» Милан Васич и др. По правую руку от Аписа сидел сам Тарталья, а по левую – Лука Юкич.

«Начитанный и культурный Апис производил своими барскими манерами впечатление светского господина, но вместе с тем в нем проявлялись спартанские привычки народного революционера, – отмечал Тарталья. Тот, по его словам, «не требовал для себя ни почестей, ни похвал». Он – «первый среди всех. Он и солдат, и политик, он – Гарибальди и Мадзини югославской войны за освобождение».

А 27 апреля, сообщал Тарталья, его торжественно приняли в «Черную руку». При этом объяснили, что это – знаменательное событие в жизни этого общества, ведь в него вступил первый хорват и католик, который будет представлять в Верховной центральной управе Далмацию. Обряд посвящения проходил в редакции газеты «Пьемонт».

В этот же период, по словам Тартальи, в «Черную руку» были приняты Юкич, Гачинович, Принцип и др.

Таким образом, если верить Тарталье, нити от покушения на комиссара Цувая и более поздних покушений на хорватских чиновников вели к «Черной руке», в Белград[23]23
  Югославский историк Владимир Дедиер отмечал: «Насколько осторожно нужно относиться к мемуарной литературе, показывает свидетельство Крешемира Ковачича, другого очевидца этих событий, который делил [в Белграде] одну комнату с Юкичем. В отличие от Тартальи Ковачич утверждает, что полковник Апис… Люба Йованович-Чупа, редактор «Пьемонта», решительно выступали против покушения. Только Танкосич был за то, чтобы дать оружие Юкичу, а полковник Апис сказал ему: «Берегитесь его, он сумасшедший. Он думает, что Австрия – это Турция, а она только и ждет, чтобы объявить нам войну, прежде чем мы разделаемся с Турцией». Ковачич далее утверждает, что Божович, один из редакторов «Пьемонта», запретил Юкичу приходить в газету».


[Закрыть].

Но можно ли верить этим мемуарам? Можно было бы, если бы не деталь о приеме в тайное общество Гачиновича и Принципа. Гачинович стал участником «Черной руки» гораздо раньше – в сентябре 1911 года. Что же касается Принципа, то в то время, о котором пишет Тарталья, его вообще еще не было в Белграде. Другими словами, обряд посвящения он пройти никак не мог. Возможно, Тарталья этого не знал или написал с чьих-то слов, а возможно, выражением «в этот же период» обозначил довольно длинный промежуток времени – в несколько месяцев. Ведь если Гаврилу Принципа и могли принять в члены «Черной руки» или других сербских организаций, то никак не раньше лета 1912 года.

Но принимали ли его в это тайное общество?

«Всё нам казалось в Белграде прекрасным…»

Когда Гачинович рассказывал Троцкому, что Данило Илич побывал в Женеве и что после поездки они «слушали его, как мусульмане слушают паломника, который вернулся из Мекки», то в этом всё-таки была некоторая неточность. «Меккой» для боснийских сербов и многих других славян была, конечно же, не Женева, а Белград.

Рассказывали, что даже простые сербские крестьяне из Боснии совершали на последние деньги долгое и трудное путешествие в Белград (действительно, почти как мусульмане – хадж в Мекку) только для того, чтобы увидеть «своего короля» и «будущего освободителя» от австрийцев.

А о студентах и выпускниках гимназий и говорить не приходится. Была бы возможность – они всегда охотно ехали в Сербию, чтобы учиться либо работать – или же заниматься тайными делами, связанными с борьбой против Австро-Венгрии.

Гаврило Принцип не был исключением.

В Белград он отправился в мае 1912 года. Вероятно, это была не самая легкая полоса в его жизни. После «боснийской весны» и его активного участия в демонстрациях молодежи он вряд ли мог по-прежнему спокойно жить в Сараеве. На суде Принципа спросили, зачем он поехал в Белград. «Это мое личное дело», – ответил он.

Возможно, так и было. Принцип объяснял, что в Сараеве он так и не окончил пятый класс гимназии, потому что боялся провалиться на экзаменах, поэтому и уехал в Белград, чтобы продолжить там учебу в пятом и шестом классах и сдать экзамены в Сербии.

Впрочем, «поехал» – не совсем точно. По одной из версий, он отправился в Сербию чуть ли не пешком, так как денег на поезд не было. Он никого не предупредил, даже родителей. А когда перешел границу между Боснией и Сербией, то встал на колени и поцеловал сербскую землю.

О том, как Принцип добирался до Белграда, не сохранилось никаких сведений. Но вряд ли у него на пути появлялись какие-либо серьезные препятствия вроде полицейских погонь, засад и т. п. Сербы вообще переходили из Боснии в Сербию довольно свободно. Как это происходило, описал, например, гимназист из Мостара Ратко Парежанин (1898–1981), ставший впоследствии известным югославским писателем, публицистом и оставивший о жизни Принципа весьма интересные воспоминания. Так же как и наш герой, он решил фактически бежать из Боснии, не ставя никого в известность: «Ни одной живой душе я не говорил, на что я решился. Труднее всего было не сообщать об этом родителям. Я боялся, что они бы мне сказали не делать этого. И я решил – скажу им всё тогда, когда буду в свободной Сербии. Для них это оказалось полной неожиданностью, но они были вынуждены с этими смириться».

Так же, наверное, почти всё было и у Принципа.

Парежанин добрался до пограничного городка, где жил некий сапожник, который совершенно бескорыстно помогал боснийцам перебираться через границу. Рано утром они осторожно направились в сторону границы, обошли австрийский жандармский пост. Затем Парежанин прямо в одежде зашел в реку и вскоре выбрался на другой берег. Там его задержали сербские пограничники. Обогревшись и отдохнув у них, он двинулся дальше. Было еще, впрочем, небольшое «собеседование» – его спрашивали, кто он и куда собирается ехать дальше. Видимо, «беглые» боснийские студенты и школьники к тому времени уже стали для сербов привычным делом, поэтому Парежанина быстро отпустили. Он, однако, вспоминал, что рядом с офицером, который вел с ним разговор, стоял какой-то человек в штатском, который не произнес ни слова, но внимательно и оценивающе осматривал его, однако, видимо, ничего подозрительного не увидел.

«Путешествие до Белграда прошло как во сне», – вспоминал Парежанин. Все пассажиры в поезде казались ему свободными, приятными и открытыми людьми. «Я чувствовал себя по-настоящему счастливым», – писал он. В Белграде Парежанин нашел нескольких знакомых из Боснии и Герцеговины. Вместе с ними он поселился в квартире, которую снимали студенты и гимназисты из Боснии. А вскоре в другую комнату той же квартиры вселился Гаврило Принцип.

Появившись в Белграде, Принцип в один из самых первых дней пошел на какой-то политический митинг и там впервые в жизни смог громко, во весь голос прокричать: «Долой Австрию!»

Его переполняли радостные чувства – он наконец-то оказался на «свободной родине – Сербии». Мать Принципа вспоминала, что когда после возвращения из Белграда он приезжал к родным в Обляй, то много и восторженно рассказывал «о сербской демократии, о равноправии, о короле Петре, о парламенте, о том, что земля принадлежит крестьянам, о сербских победах и т. д.». Именно Сербию, а не Боснию он называл «родиной». Конечно, в этих рассказах была изрядная доля преувеличения – жизнь простых людей в королевской Сербии тоже была не сахар, но Принцип и другие молодые люди из Боснии сначала видели ее сквозь розовые очки.

«Всё нам казалось в Белграде прекрасным, ясным, радостным, – вспоминал Ратко Парежанин. – По улицам шли люди с поднятыми головами, в кафанах громко разговаривали и смеялись. Это был совсем другой мир, он не был похож на тот, к которому мы привыкли. В гостиницах и кафанах мы видели, как за одним столом сидели офицеры с обычными гражданами, крестьяне в народной одежде и лаптях с господами, с высокопоставленными чиновниками, народными депутатами и даже министрами. Это нам казалось странным, но очень нравилось – такое было невозможно представить в Мостаре, Сараеве и в других местах Австро-Венгрии».

Между тем жилось Принципу в Белграде не так уж и сладко. Его старший брат Йово был сильно сердит на него – за то, что он уехал без разрешения и вообще ничего никому не сказав, – поэтому и деньги ему не посылал. Так что Гаврило вместе с такими же, как он, «беглецами» иногда отправлялся в какой-нибудь монастырь, чтобы пожить там, помогая монахам за еду и ночлег.

В Белграде Принцип сошелся с другими гимназистами и студентами из Боснии. Некоторых он знал и раньше – Доброслава Евджевича, Драго Любибратича, Трифко Грабежа и др. Многие из них получали стипендии сербского правительства и различных организаций. Стипендию рассчитывал получить и Принцип.

В Сербии скопилось немало эмигрантов из Боснии. Среди них были разные люди. Кто-то хотел получить образование и стипендию, кто-то – работу. Для этого они выдавали себя за «боснийских революционеров», хотя на самом деле таковыми не являлись. Было немало «непризнанных гениев» из числа писателей, поэтов и художников, которых больше всего интересовали эксперименты в литературе и искусстве. Были, наконец, и «бунтовщики» вроде Принципа и его друзей.

Доброслав Евджевич рассказывает в мемуарах о любопытном случае. Принцип вскоре после прибытия в Белград отправился в Министерство просвещения, чтобы попытаться получить разрешение на учебу и сдачу экзаменов. Он очень долго прождал в приемной и так и не был принят. Тогда в следующий раз он пошел туда, надев на голову феску – головной убор, который носили боснийские мусульмане. И его почти сразу же приняли!

Евджевич объясняет, что в то время сербское правительство весьма благоволило к боснийским славянам-мусульманам и всячески старалось, чтобы они тоже ощутили себя сербами по крови, хотя и принадлежали к другой вере. Поэтому в белградских коридорах власти для них всегда зажигался зеленый свет. Так что и Принципа сразу же приняли. Правда, по словам Евджевича, из трюка с феской все равно ничего не вышло. Как только он честно рассказал, зачем надел ее, его тут же выставили за дверь.

Постепенно его жизнь в Белграде налаживалась. С братом он помирился – объяснил, что в Сербии тоже будет учиться. Йово перестал сердиться и начал посылать ему деньги. Принцип покупал себе книги и большую часть времени по-прежнему проводил за чтением. Боснийские «беглецы» часто продавали книги, чтобы выручить какие-нибудь деньги на еду, но он этого никогда не делал. Плата за жилье составляла пять динаров в месяц – не очень большие деньги, но всё равно приходилось нелегко.

Хозяином одной из квартир, где жили боснийцы, был разговорчивый бородач по имени Милан. Он любил долго говорить на самые разные темы, особенно с Принципом – тот больше молчал и не подсмеивался над ним, как другие. Однажды произошел забавный эпизод. В книжных магазинах Белграда только что появились новые переводы стихов индийского поэта и писателя Рабиндраната Тагора. Гимназисты, конечно же, живо обсуждали это событие – литература для них была важнейшей частью жизни.

Вечером Принцип сказал хозяину квартиры: «Знаете, дядя Милан, Рабиндранат Тагор посвятил вам новый сборник стихов! Потому что у этого великого поэта такая же превосходная борода, как и у вас». Милан, однако, нимало не смутился. Как же, ответил он, я его хорошо помню. И рассказал, что когда он матросом ходил на торговом судне, то действительно встретил в Индии Рабиндраната – «поэта с большой густой бородой». Они подружились и потом вместе отправлялись в джунгли поохотиться на тигров. Именно в честь этой дружбы Милан и решил до смерти носить такую же бороду, как у его индийского друга. Все долго смеялись, но в общем оценили находчивость бородача.

И Принцип, и другие его товарищи, жившие в Белграде, говорили, что общались в основном только между собой. Почти никто не завел себе друзей среди местных сверстников. Вечера, если оставались деньги, проводили в кафанах – «Зелени венац», «Жировни венац», «Златна моруна» («Золотая белуга»). Кстати, эта кафана недавно вновь открылась после многолетнего перерыва (в ней находился склад китайского ширпотреба) по тому же адресу – улица Королевы Натальи, дом 2.

Меню «беглецов» в кафанах разнообразием не отличалось: фасоль, хлеб и время от времени мясо. Принцип играл в кафанах в бильярд и вскоре завоевал репутацию сильного игрока. Другие предпочитали карты. Принцип на следствии рассказывал, что часто играл в карты с Ратко Парежанином. Тот проигрывал и не платил ему долги, поэтому вскоре они разорвали отношения и больше не виделись. Парежанин же в мемуарах отмечал, что это неправда – он в карты вообще никогда не играл. Очевидно, предположил он, Принцип таким образом делал вид, что между ними не было дружеских отношений, чтобы австрийская полиция не заподозрила в причастности к заговору и его друга. «Принцип всегда был таким, – пишет Парежанин, – старался всю ответственность или, по крайней мере, большую часть ответственности брать на себя…»

Любимым занятием Принципа по-прежнему оставалось чтение. Впрочем, это касалось не только его. Практически все главные участники покушения на Франца Фердинанда были «оккупированы литературой». Они писали стихи, прозу, делали переводы (к примеру, Данило Илич переводил Оскара Уайльда) и «глотали» все книжные новинки.

Парежанин писал, что их не интересовала сербская политика. И за партийными или парламентскими дискуссиями они особо не следили. Возможно, что и так. Но очевидно, что «политические эмигранты», к которым они себя относили, продолжали по-прежнему думать о том, как освободить Боснию от австрийцев и венгров.

«Не только все вместе, но и каждый в отдельности мечтал о делах и акциях, но пока еще противник не был определен конкретно – ни Франц Фердинанд, ни какая-то другая личность», – отмечал Доброслав Евджевич. Всё это было впереди.

«Меня считали слабаком…»

В июне 1912 года Принципа всё же приняли в 1-ю мужскую гимназию Белграда «заочником», а свободное от учебников время он проводил с земляками. Летом этого года в Белграде произошла его встреча с Владимиром Гачиновичем.

Однажды в середине июля группа боснийских эмигрантов сидела перед кафаной «Златна моруна». В это время кто-то из них увидел человека, идущего по другой стороне улицы, несмотря на жару, закутанного в черную пелерину, в черной шляпе с широкими полями. Поравнявшись с сидевшими у кафаны боснийцами, он поднял голову, посмотрел на них, а потом начал переходить улицу. В это время его заметил Боривое Евтич. «Ой, Владо, это ты? Когда ты приехал?!» – воскликнул он, бросился к незнакомцу и привел его за стол, за которым сидела вся компания.

Описавший эту сцену через три с лишним десятка лет писатель и публицист Йован Палавестра, который в 1912 году тоже общался с будущими участниками сараевского покушения, отмечал, что «с того дня и до конца лета, когда он уехал из Белграда, Владимир Гачинович, главный публицист «Молодой Боснии», больше не отходил от Принципа». Они познакомились, вероятно, в тот самый день у кафаны. Палавестра вспоминал, что теперь они вдвоем проводили время в парке у старинной белградской крепости Калемегдан, разговаривая по нескольку часов подряд.

Кто был в Белграде, тот знает: Калемегдан находится на высоком холме, над местом слияния Савы и Дуная. Сейчас на другой стороне высится построенный в эпоху социализма Новый Белград. А в начале XX века за этими реками уже начиналась Австро-Венгрия. Первый секретарь российского посольства Василий Штрандман, приехавший в сербскую столицу в 1911 году, писал в мемуарах: «Поражало почти полное отсутствие судоходства и движения каких бы то ни было лодок… Такая почти мертвая тишина на этих мощных водных путях объяснялась тем, что пограничная линия между Сербией и Австро-Венгрией пролегала по руслу этих рек. Изредка ночью слышались выстрелы, раздававшиеся с противоположного берега: австрийские пограничники стреляли по сербским лодкам, которые ночью пытались продвигаться вдоль сербского берега, иногда с контрабандными намерениями. Ответных выстрелов не было слышно, т. к. сербская пограничная стража очень слабо следила за всем происходившим на пограничной линии, несмотря на бойкот австро-венгерских товаров, начавшийся после аннексии Боснии и Герцеговины».

Так что Гачинович и Принцип, сидя на Калемегдане, наверняка смотрели прямо на Австро-Венгрию, с которой у них были особые счеты. Да и не только у них, но и у многих сербов.

«Уже через несколько дней мы заметили, что Принцип сильно изменился, – вспоминал Палавестра. – Раньше он был живым и остроумным, всегда готовым к дружеской шутке и проявлял иногда почти детскую шаловливость, но после знакомства с Гачиновичем поведение Принципа стало совсем другим. Забросив прежнее чтение (русскую и французскую литературу в сербских переводах) и школьные учебники, он набросился на революционную и общественно-политическую литературу. В букинистических магазинах Белграда он искал и покупал русские социалистические брошюры».

Всё-таки, думается, Палавестра несколько преувеличил влияние Гачиновича на круг чтения и взгляды Принципа. С социалистической и другой революционной литературой Гаврило был знаком еще раньше, с гимназических времен в Боснии. Хотя, разумеется, эти вечерние летние разговоры наверняка оставили в его жизни немаловажный след.

Казалось бы, в Белграде они вели шумную, молодую и, несмотря на бедность, довольно «рассеянную» жизнь. Для студентов и гимназистов восемнадцати – двадцати лет самое время. Кафаны, вино, музыка, девушки, романтические мечты летними вечерами в крепости Калемегдан, которая стоит на высоком холме, как раз у места впадения Савы в Дунай…

На самом же деле всё было не совсем так. Наиболее «идейные» члены «Молодой Боснии», к которым, несомненно, принадлежал и Принцип, с неодобрением относились к своим товарищам, тяготевшим к такого рода жизненным удовольствиям. Несмотря на регулярные посещения кафан, Принцип, по его собственному признанию, никогда не пил спиртного, а впервые попробовал его в тот самый день, 28 июня 1914 года в Сараеве, когда незадолго до выстрелов в эрцгерцога сидел в кафе с бокалом вина, чтобы не обратить на себя внимание полиции. С девушками было примерно то же самое.

Уже в тюрьме он говорил, что никогда не имел интимных отношений с женщинами. У него была, по его словам, «идеальная любовь», и ее он даже «никогда не поцеловал». «Об этом больше ничего не скажу», – отрезал он.

Спустя полвека после покушения в Сараеве югославская газета «Борба» напечатала рассказ Елены Милишич, урожденной Ездемирович, которая вроде бы и была той самой «идеальной любовью» Принципа. По ее словам, они познакомились в 1912 году, когда она была во втором классе учительской школы. Она рассказывала:

«Гаврило в меня влюбился. Я тоже была не совсем к нему равнодушна, я уважала и ценила его характер… Мы встречались в нашем литературном обществе…. там слушали уроки Данилы Илича… Много говорили о югославянской идее и мечтали об освобождении. Между тем Гаврило был погружен в себя и редко говорил. Но если он и произносил хоть одно слово, то выражал ненависть по отношению к Австро-Венгрии и заявлял, что не так далеко то время, когда пробьет час свободы…

Покойный Гаврило начал писать мне стихи… Подарил мне одну книжку, которая называлась «Для тебя»… Потом подарил на память несколько своих фотографий. Прекрасными весенними и летними ночами Гаврило приходил к моему окну и пел… теплые и нежные песни. Самая любимая у него была «Елена, моя Елена».

Как-то мы с ним гуляли и разговаривали о свободе, и Гаврило доверил мне свою тайну. Он сказал: «Елена, я обожаю покойного Богдана Жераича. Часто по ночам хожу на его могилу, целую крест и землю, в которой он лежит».

Последний раз мы виделись перед покушением. Он мне сказал: «Прощай, Елена, может быть, мы никогда больше не увидимся. Завтра будет много шума»…»

Рассказ, конечно, интересный, хотя уж слишком отдает мелодрамой. Но если основные его детали правдивы, то они не могут не потрясать. Гулять с любимой девушкой и признаваться ей в том, что по ночам он ходит на могилу героя-террориста и целует крест, – это, конечно, сегодня понять сложно. Но самое удивительное в том, что девушки того времени и того круга, в котором вращались Принцип и его друзья, по-видимому, воспринимали это как должное. Ведь не только Принцип ходил по ночам на могилу Жераича.

Сохранились также сведения о теплых отношениях, которые Принцип поддерживал с Вукосавой, сестрой Недельки Чабриновича. Она была младше Гаврилы на три года. Но тот больше всего заботился о ее интеллектуальном развитии – посылал книги и репродукции известных картин, сообщал в письмах различные литературные и научные новости. В 1913 году Вукосава даже заложила свой золотой крест, чтобы послать деньги в Белград Принципу и своему брату. После покушения она закопала все письма Принципа, а впоследствии так и не нашла их. Приятель Принципа Доброслав Евджевич, на которого мы уже не раз ссылались, напечатал некоторые из них с ее слов, но это, конечно, уже было не то.

У многих других товарищей Принципа в отношениях с женщинами дело обстояло точно так же. О Гачиновиче, к примеру, рассказывали такую историю. Однажды в Белграде он влюбился в некую девушку. Встретив ее на прогулке, он снял шляпу и низко поклонился ей. Она же лишь презрительно посмотрела на него и молча прошла мимо – очень уж бедно он был одет. Всю ночь взволнованный Гачинович писал ей письмо. Она же показала послание своим подругам, а одна из них передала его известному сербскому литератору, филологу и профессору университета Иовану Скерличу. Тот высоко оценил литературные способности Гачиновича. Ну а с романом, разумеется, ничего не получилось.

У Данилы Илича был платонический роман в Сараеве с девушкой из местной кондитерской. Он посылал ей цветы и открытки, но дальше этого дело не шло. Когда же товарищи подтрунивали над ним, он очень злился.

Конечно, тогдашние правила приличия подразумевали не такое, как сейчас, свободное отношение к противоположному полу, но всё-таки, думается, не это было главной причиной подобной «робости» молодых радикалов в романтических связях. Просто они, как и их любимый герой Рахметов из романа Чернышевского «Что делать?», ставили перед собой другую, как им казалось, высокую цель, от достижения которой их не должны были отвлекать никакие другие «бесполезные занятия».

Не все из них держались подобной линии поведения. Как отмечал историк Владимир Дедиер, Боривое Евтича и Недельку Чабриновича их «идейные» товарищи строго критиковали за слишком, по их мнению, «свободные» для революционеров нравы.

Летом 1912 года Принцип начал готовиться к сдаче экзаменов за пятый и шестой классы гимназии. Но неожиданные события опять прервали его учебу. На Балканах снова запахло большой войной.

Восьмого октября (25 сентября) война действительно началась. Потом она получила название Первой Балканской. Болгария, Сербия, Черногория и Греция воевали против Турции за Македонию и другие турецкие владения в Европе. Она закончилась Лондонским миром, подписанным 30 мая 1913 года, по условиям которого Турция потеряла почти все свои европейские территории, кроме Константинополя и небольшой части Восточной Фракии. Сербия получила Косово, а Македония была разделена между ней, Болгарией и Грецией. Было создано также независимое государство Албания.

Впрочем, уже в июне 1913 года из-за дележа «турецкого наследства» началась Вторая Балканская война. Болгарские войска напали на сербские и греческие позиции; в итоге Сербия, Греция, Черногория и примкнувшие к ним Румыния и Турция воевали против Болгарии. Болгары капитулировали 29 июля. По Бухарестскому мирному договору они потеряли значительную часть недавних территориальных приобретений.

Но это было позже. Объявление же войны Турции в сентябре 1912 года вызвало в Сербии и других южнославянских странах патриотический подъем. Не могли, конечно же, остаться в стороне и боснийцы – участники «омладинского» движения. Они группами переходили границу и записывались добровольцами в сербскую армию. Владимир Гачинович и несколько его товарищей поступили добровольцами в армию Черногории.

Решил отправиться на войну и Гаврило Принцип. В Белграде он пришел к секретарю «Народной обороны» майору Милану Васичу (член Верховной центральной управы «Черной руки» под номером 9, погиб в 1913 году) и попросил записать его в добровольцы – комитаджи.

Разумеется, сразу же возникают вопросы. Если он пошел прямо к майору Васичу, значит, у него и раньше были какие-то контакты с «Народной обороной»? Или же он просто знал, что эта организация ведет запись добровольцев?

На самом деле возможны оба варианта. Объявления о наборе добровольцев печатались в сербских газетах – их мог прочесть любой желающий. Деятельность «Народной обороны» в Сербии тоже не была тайной, во всяком случае, в таких направлениях, как военно-патриотическое воспитание и «культурное просвещение».

Английский историк Сидней Фей в двухтомном труде «Происхождение мировой войны» писал: «Принцип, убийца эрцгерцога, по его собственному признанию на суде, был завербован в организацию «Народная оборона» в 1912 году, получал от нее деньги и прошел курс обучения, полагающийся для комитаджей».

Но, как следует из протоколов судебного заседания, и Принцип, и Грабеж, и Чабринович отрицали, что состояли в «Народной обороне», хотя знали, что такая организация существует и преследует «культурные цели». Они признавали лишь то, что имели с ней контакты. Чабринович даже сказал, что слышал, будто это «не только культурная, но и революционная организация». Когда же его спросили, какую именно революцию это общество собирается совершить, Чабринович ответил, что «в деталях» этого не знает.

Принцип на эту тему говорил меньше других своих товарищей, с которыми был в Белграде. На вопрос, почему он решил связаться с «Народной обороной», Принцип ответил, что как-то во время разговора ему вдруг пришла в голову идея и он тут же высказал ее вслух: «Что, если обратиться к «Народной обороне», которая оказывает поддержку бедным гимназистам?» «И оказывает поддержку революции», – ехидно подхватил прокурор.

Из рассказа Принципа не очень понятно, в какой именно момент он решил связаться с обществом – тогда, когда хотел записаться в добровольцы, или же раньше, чтобы получить денежную помощь.

В отличие от Принципа его соратник Неделько Чабринович довольно подробно описал, как вступил в контакт с представителями «Народной обороны». По его словам, в августе 1912 года в одной из кафан, где, как обычно, проводили вечер боснийские «беглецы», появился человек, имени которого он не знал. Они разговорились, и таинственный посетитель сказал, что может отвести его в одно место, где можно раздобыть денег (финансовая проблема была очень актуальной для большинства боснийцев). За это, добавил он, Чабринович должен поставить ему пол-литра ракии – сербской водки. Разумеется, будущий заговорщик тут же согласился.

«Он отвел меня в «Народную оборону»… – рассказывал Чабринович. – Со мной также пошел еще один друг, и нас представили покойному Милану Васичу, майору и секретарю «Народной обороны». Он спросил меня, кто я и чем занимаюсь… Когда я рассказал ему, он сказал: «Хорошо!» – и предложил мне зайти позже.

Я пришел и получил 15 динаров… У меня в кармане была книга Ги де Мопассана. Когда он ее увидел, то сказал, что такая литература для меня не годится, и дал мне издания «Народной обороны» – «Устав ‘Народной обороны’» и «Песни о народных героях»… Кроме книг я получил также деньги. «Не знаю, как я смогу отблагодарить вас за ваши добрые дела», – сказал я ему, а он сказал, чтобы я всегда был хорошим сербом».

Что же касается «Черной руки», то, по его словам, он знал о ней только из газет – ее цели и структура ему были неизвестны.

В 1930 году советский историк Николай Полетика выпустил в Москве книгу «Сараевское убийство», в которой доказывал, что за покушением на Франца Фердинанда стояла «Черная рука», а сербское правительство как минимум знало о его подготовке, а то и участвовало в нем. Согласно его версии, Принцип и многие другие члены «Молодой Боснии» тоже были членами «Черной руки». Как писал сам Полетика, его книга развенчивает «укоренившуюся у нас со времени мировой войны ритуальную легенду о «маленькой, бедной, невинной Сербии, на которую неожиданно напала Австрия».

Обратим внимание на небольшой отрывок из этой работы о жизни Принципа в Белграде. «Он был принят в лучшем обществе Белграда, приглашался на обеды профессорами местного университета и считался «многообещающим юношей». Во время своего пребывания в Белграде он… был принят в члены «Народной обороны» и «Черной руки». В мемуарах Полетика даже утверждал, что после выхода «Сараевского убийства» бывшие соратники Принципа собирались его убить.

О книге Полетики, предположениях, кто стоял за выстрелами Принципа, и эпизоде, когда автора «Сараевского убийства» тоже «собирались убить», мы еще поговорим. Пока же речь о другом.

Белградская жизнь Гаврилы Принципа в 1912 году совершенно не похожа на ту, которую описывает Полетика. Ничем не подтверждается, что он тогда был «принят в лучшем обществе Белграда». Да и утверждение о его вступлении в это время в тайные общества тоже выглядит не слишком убедительно.

Дело не в том, что такого не могло быть, и не в том, что Принцип и его друзья категорически отрицали свое участие в этих обществах, хотя следствие и суд делали всё возможное, чтобы представить их в качестве «сербских агентов». Наверняка члены «Молодой Боснии» рассказали далеко не всё. Но события осени 1912 года показывают: члены «Черной руки» тогда отнеслись к Принципу настолько несерьезно, что этим глубоко обидели его.

Итак, Принцип пришел к майору Васичу. Тот после небольшой беседы фактически отказался записать его в добровольцы, но направил в штаб комитаджей, который находился в городке Прокупле в Южной Сербии. В начале октября Принцип с одним из товарищей отправился туда. Добравшись до места, Гаврило написал в Боснию брату Николе: «…Буду счастлив, если меня запишут добровольцем». А другу Драгутину Мрасу отправил открытку с таким посланием:

«Дорогой мой,

Посмотри на карту и найди там Прокупле. Мы сейчас здесь, а где окажемся потом, не знаю. («За свободу и Отечество».) Привет от твоего Гавро».

Комитаджами в Прикупле командовал 32-летний майор Воислав Танкосич. Прибыв к месту формирования отрядов комитаджей, Принцип, по его словам, некоторое время «упражнялся с оружием», затем в один прекрасный день отправился к Танкосичу, чтобы попроситься в действующий отряд.

Когда Принцип появился у Танкосича, тот вел какие-то переговоры с группой местных партизан. До молодых боснийцев ему не было никакого дела. Он быстро оглядел их и сказал что-то вроде «идите лучше учиться в школу». По другой версии, он говорил с Принципом резко и обидно, заявив, что таким тщедушным в комитаджах не место, потому что его «любой турок соплей перешибет». Известный югославский историк, биограф маршала Тито Владимир Дедиер со ссылкой на «младобосанца» Сречко Джамоню утверждал в объемистом труде «Сараево. 1914», что Принцип вспылил, ответил что-то грубое, и ему за это всыпали пять ударов то ли палками, то ли розгами, то ли просто надавали зуботычин. Правда, других подтверждений этого случая нет.