Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

«Боснийская весна»

Начало 1912 года в Боснии и Герцеговине было бурным. Вообще-то началось всё в соседней Хорватии. Хорватским баном (губернатором) назначили Славко Цувая (известный югославский писатель Мирослав Крлежа писал, что он выслужил себе титул барона за издевательство над соотечественниками). Цувай сразу же распустил местный Сабор. В апреле 1912 года в Хорватии был установлен комиссариат с отменой всех конституционных гарантий. Комиссаром был, естественно, назначен Цувай. От политических партий под угрозой роспуска потребовали пересмотреть их программы, а газеты попали под гораздо более жесткую цензуру.

Газета «Русское слово» сообщала 5 апреля (23 марта) 1912 года:

«Венгерским правительством в Хорватии сделан крутой поворот в сторону репрессий против сербо-хорватского движения, в сторону насильственной мадьяризации. Решительность принятых репрессий делает этот поворот равносильным введению диктатуры. Хорватский бан Цувай, переименованный отныне королевским комиссаром, пользуясь новыми полномочиями, начал с того, что отменил действие конституционных гарантий.

Введена предварительная цензура. Редакциям газет предъявлены требования в четырехдневный срок внести залоги по 5000 крон. Свобода союзов и собраний отменена. Штаты жандармерии усиливаются. Организованный Цуваем для перлюстрации частной переписки «черный кабинет» открывает отделения во всех городах Хорватии. Возможно, на днях будет объявлено осадное положение».

В феврале «реформы» Цувая привели к тому, что на улицы вышли возмущенные студенты и учащиеся старших классов. Эти события остались в истории под названием «забастовка учеников». Сейчас бы их назвали «хорватской» и «боснийской весной».

Еще в 1911 году сараевские гимназисты создали две группы – сербскую и хорватскую (вторую, кстати, возглавлял будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Иво Андрич – тогда гимназист седьмого класса). А в конце того же года была образована «Сербско-хорватская прогрессивная организация». Ее участники носили значки с сербским и хорватским национальными флагами. Кстати, не все сербы и хорваты среди гимназистов и прочих учеников поддерживали это объединение. Были и такие, которые называли «значкистов» «предателями» своего народа.

Принцип, однако, сразу же вступил в эту организацию. В одном из писем другу в апреле 1912 года он сообщил, что они подвергаются серьезным нападкам со стороны «великосербов»: «Они сразу начали на нас нападать и в самых крепких выражениях заявлять нам, что мы не сербы. Мы сделали всё, что могли, чтобы уладить это дело и положить конец этой безумной и никому не нужной ненависти».

Однако на демонстрациях в Сараеве и сербы, и хорваты, и мусульмане выступали вместе. 21 и 22 февраля молодежь под руководством прибывшего из Аграма (Загреба) студента университета Луки Юкича, хорвата из Боснии, вышла на улицы города. Узнав накануне о готовящейся акции, некоторые родители запирали своих детей дома или отбирали у них ботинки, так что, как вспоминали очевидцы, «молодежь сбегала из дома, и на манифестацию вышли даже неполно одетые».

С пением панславянского гимна «Гей, славяне!» (потом он будет гимном социалистической Югославии) демонстранты дошли до центра города, где сожгли венгерский флаг (Хорватия принадлежала к землям венгерской короны). Начались столкновения с полицией. «Как только подожгли флаг, со всех сторон побежали полицейские, которые скрывались на соседних улицах и во дворах домов», – вспоминал один из участников. Они хватали и били и демонстрантов, и простых любопытных. Раздавались и револьверные выстрелы. В ответ в полицейских летели камни.

Многие вспоминали, что Гаврило Принцип был одним из самых активных участников этих столкновений. В первый день он дрался с полицией и получил удар саблей (скорее всего, плашмя, иначе его судьба сложилась бы совсем по-другому). Как сообщает Драго Любибратич, «вся одежда на нем оказалась разодранной».

Доброслав Евджевич оставил описание одной из сцен этого «уличного боя» с участием Принципа. Она кажется слишком уж лубочной; Принцип, подобно герою старинных сербских песен, появляется в самый трудный момент и одерживает победу над полчищами врагов. Тем не менее приведем и это свидетельство:

«Когда на нас набросились полицейские, мы начали отступать перед их численным превосходством, пока на них не прыгнул Принцип. Он бросился к ним с криком, который был похож на боевой клич доисторических людей. Испуганные противники сначала остановились, а затем в панике оставили поле боя. Тогда я понял, что Гаврило в решающую минуту не остановится на полпути».

На другой день Принцип опять шел в первых рядах демонстрантов, направлявшихся в больницу, чтобы навестить студента, раненного в столкновениях. Когда они возвращались, полиция попыталась арестовать Юкича. Снова завязалась драка. Студенты начали разбирать мостовую на булыжники, но тут подоспели депутаты боснийского Сабора и уговорили их разойтись. В это время подошли войска и начали окружать демонстрантов. Но кто-то вдруг запел гимн Австро-Венгрии, и его подхватили все остальные. Солдаты и офицеры встали по стойке смирно, не смея тронуть демонстрантов. Так, с пением гимна, они разошлись.

«Боснийская весна» была подхвачена в Хорватии. В марте загребские студенты заняли университет и вывесили черный флаг. По одной версии – из-за своих симпатий к анархии, по другой – как предупреждение, что на силу они будут отвечать силой.

Посредниками между студентами и полицией выступили преподаватели. После переговоров полицейские отступили с университетской территории, а студенты освободили захваченные помещения. Но демонстрации протеста продолжались в городе еще долго.

Волнения в Сараеве и Загребе не прошли для их участников бесследно. По университетам, гимназиям и реальным училищам прокатилась волна исключений и даже арестов. Некоторые сами уезжали из Сараева.

Иван Краньчевич вспоминал, что в Сараеве среди исключенных не было ни одного серба, потому что власти не хотели в такое сложное время еще больше настраивать их против себя. Но Евджевич утверждает, что из гимназии исключили 11 человек, в том числе его самого и Принципа, то есть как минимум двоих сербов.

Что происходило в это время с Принципом, не совсем понятно. То ли его действительно исключили, то ли он сам бросил гимназию через какое-то время. На суде он объяснил, что не хотел сдавать экзамены в Сараеве. Почему не хотел, у него не спросили. Может быть, потому, что его всё равно «срезали» бы, памятуя о его «заслугах» в февральских выступлениях?

Считается, что именно в это время окончательно сложилась организация, вошедшая в историю под названием «Млада Босна» – «Молодая Босния». Но точная дата ее основания и событие, в связи с которым это произошло, никогда не назывались – понятно почему.

Это было, наверное, одно из самых необычных «заговорщических» обществ. Когда в школе мы «проходили» начало Первой мировой войны и нам рассказывали о выстрелах Принципа и «Молодой Боснии», то она представлялась некоей хорошо законспирированной мощной организацией с руководством, боевыми группами, складами оружия и т. д. Как же иначе можно было убить престолонаследника огромной империи! Многие, вероятно, и сейчас думают так же.

Но эти представления очень далеки от реального положения дел. Ничего подобного у «Молодой Боснии» не было – ни единой документально оформленной политической или экономической программы, ни структуры, ни руководства, ни группы, ответственной за теракты, подобной Боевой организации эсеров или Боевой технической группе социал-демократов в России. В общем, ничего из того, что обычно бывает у политической партии или даже подпольного кружка.

Собственно, и самой-то организации «Молодая Босния» фактически не существовало. Принцип и его друзья так себя никогда не называли. Один из участников молодежного движения, гимназист сараевской гимназии Милан Будимир, ставший после Первой мировой войны видным филологом и профессором Белградского университета, вспоминал: «Наши встречи проходили тайно, мы встречались на Башчаршии, на улице Пилуша. С собой мы приносили книги – если бы вдруг кто-то нас увидел и спросил, чем мы занимаемся, у нас всегда был наготове ответ: собрались, чтобы учиться. А тогда такие групповые занятия были очень даже распространены. Тогда никто из нас не говорил о «Молодой Боснии», у нас был просто гимназический кружок».

На суде над участниками покушения на эрцгерцога Франца Фердинанда это название тоже не употреблялось. А в обиход оно вошло только в 1918 году, когда основные «младобосанцы» были уже мертвы.

Прямо-таки не тайная организация заговорщиков, а какой-то фантом.

На самом деле, конечно же, не фантом. «Молодая Босния» – собирательное название тех многочисленных кружков, групп и организаций, из которых, собственно, и состояло молодежное движение в Боснии и Герцеговине.

Но откуда же появилось это название?

По одной из версий, первым его употребил писатель, поэт, журналист и политик Петар Кочич[19]19
  Такой версии, в частности, придерживался известный югославский историк Владимир Дедиер – личный биограф многолетнего руководителя социалистической Югославии Иосипа Броз Тито.


[Закрыть].

Он работал в обществе «Просвета» (выше оно уже упоминалось), а в начале XX века издавал в боснийском городе Баня-Лука, куда его фактически выслали из Сараева за участие в забастовке рабочих, газету «Отечество». Вокруг этой газеты группировалась радикальная молодежь. Кочич был очень популярен среди боснийских сербов, его даже выбрали депутатом Сабора Боснии и Герцеговины. Настроен он был весьма радикально, так что власти его не раз преследовали и арестовывали.

Именно в газете «Отечество» впервые появилось выражение «Молодая Босния». Кочич употребил его в одной из своих статей в 1907 году. Три года спустя Владимир Гачинович напечатал статью в «Альманахе», издаваемом обществом «Просвета». Она так и называлась – «Молодая Босния».

Гачинович был в восторге от работ Кочича. Когда ему едва исполнилось 15 лет, он сделал доклад о творчестве этого писателя, а потом даже называл себя «кочичевцем». Так что не случайно выражение Кочича перекочевало в его статью.

Она начиналась словами: «Босния – старинная сербская земля. По своей психологии, культуре и всей жизни. Пять веков рабства оставили глубокий след в ее душе».

Разумеется, в статье не было ни слова о подпольных организациях, о необходимости вооруженной борьбы и т. д. Нет, она написана в этаких поэтических тонах, полна намеков и аллегорий. Но современникам, особенно из кругов «продвинутой» боснийской молодежи, очень легко было понять эзопов язык Гачиновича, когда он писал о «духовном рабстве», «пробуждении новых сил», «первых проблесках рассвета в Боснии».

Заканчивалась же статья так:

«Молодое боснийское движение за обновление своей страны должно основываться на глубокой огромной любви к народу и великой творческой вере в самих себя. Никакая сила не сможет погасить эту любовь, и никакие несчастья не смогут поколебать эту веру. Так, с помощью постепенной и ежедневной работы, произойдет и самое великое событие в жизни народа, его освобождение из духовной темницы и его возвышение до духовной свободы и моральной независимости. Наша молодая страна, изломанная и несовершенная, наполненная рабством и мраком, может идти только этим, единственным путем. Среди духовных и экономических кризисов она поднимается к новому солнцу, к новой жизни, создает новую жизнь. Это то, что очень медленно, но всё-таки способствует приближению ее обновления, ее великому Воскресению, которое настает…»

Хотя название «Молодая Босния» и не являлось официальным названием боснийского молодежного движения, оно явно указывало на еще один пример, которому «младо-босанцы» хотели бы следовать, – итальянских революционеров XIX века во главе с Джузеппе Мадзини. В 1831 году тот создал в эмиграции тайное общество «Молодая Италия», которое боролось за освобождение итальянских государств от австрийской оккупации, их объединение и создание самостоятельной Итальянской республики. В него входил и крайне популярный среди «младобосанцев» «объединитель Италии» Джузеппе Гарибальди.

«Молодая Италия» имела по всей Италии тайные местные комитеты и оказала большое влияние на несколько поколений итальянских и иностранных революционеров. Не случайно и сам Гачинович называл себя гарибальдийцем.

Итак, «Молодая Босния» – собирательное название радикальных кружков, обществ и организаций, существовавших среди боснийской молодежи в начале XX века. В их работе принимало участие несколько сотен человек. Всех их, разумеется, назвать невозможно. И судьбы их сложились по-разному.

В их числе были и будущий знаменитый писатель Иво Андрич, и будущий сотрудник Коминтерна и советской разведки Мустафа Голубич, расстрелянный гитлеровцами в Белграде 29 июля 1941 года, и будущий воевода четников Доброслав Евджевич, которого в социалистической Югославии называли военным преступником за сотрудничество с итальянскими войсками в борьбе против партизан во время Второй мировой войны, и многие другие известные люди.

Назовем лишь тех, кто был рядом с главным героем этой книги почти до самого конца. Они еще не раз будут появляться на ее страницах.

Данило Илич. Один из самых старших – родился в 1889 году. По профессии сельский учитель. Потом работал в Сараевском национальном банке. В Сараеве познакомился с Принципом. Один из главных организаторов покушения на Франца Фердинанда.

Неделько Чабринович. Родился в 1895 году. Типографский рабочий. Один из тех, кто четко заявил о своих «анархо-социалистических» взглядах.

Трифко Грабеж. Родился в 1895 году. Сын православного священника. Один из приятелей Принципа по сараевской гимназии.

Васо Чубрилович. Родился в 1897 году. Один из самых молодых участников заговора. Учился в Сараеве и Тузле. В 1945 году вступил в Коммунистическую партию Югославии, был профессором Белградского университета, в сороковые – пятидесятые годы занимал министерские посты. Умер в 1990 году.

Мухамед Мехмедбашич. Родился в 1886 году. После выстрелов Принципа успел уйти из Боснии в Черногорию. В 1916 году участвовал в заговоре с целью убийства греческого короля и болгарского царя – тогда они считались «агентами немцев» на Балканах. В 1917 году за участие в тайном обществе приговорен сербским военным судом к пятнадцати годам заключения, но амнистирован через четыре года. В 1943-м во время оккупации Сараева гитлеровцами был арестован и вскоре умер от пыток.

Тогда, в 1912 году, никто из них еще понятия не имел, как дальше сложится его жизнь. Не все они даже были знакомы. Но помимо общей цели – борьбы против Австро-Венгерской империи, была еще одна идея, которая их объединяла. Это была идея «тираноубийства».

«Устранять тех, кто мешает объединению и творит зло»

Весной 1912 года она буквально витала в воздухе – и в Боснии, и в Хорватии, тем более что у молодых радикалов уже были собственные герои, которые попробовали осуществить ее на практике.

Тридцатого мая 1910 года в Боснию и Герцеговину с визитом пожаловал император Франц Иосиф. В Сараеве он задержался на два дня, принял военный парад, встретился с национальными делегациями, дал торжественный ужин, затем посетил Мостар с его знаменитым старинным мостом на реке Неретве. Император уезжал в прекрасном настроении. Губернатору Боснии генералу Мариану Варешанину фон Варешу он сказал, что в этой поездке он как будто помолодел на 20 лет.

Франц Иосиф не знал, что мог стать жертвой одного из молодых боснийских радикалов, который следовал за ним буквально по пятам. Это был 24-летний Богдан Жераич, учившийся в гимназии Мостара, а потом на факультете права Загребского университета, руководивший кружком «Свобода» и работавший учителем. Он намеревался убить императора.

До сих пор не очень понятно, почему Жераич не осуществил покушение, хотя у него были возможности для этого – в Мостаре он оказался совсем близко от монарха. Историки спорят, выдвигая различные объяснения – начиная с предположения, что Жераич не смог выстрелить в человека, и заканчивая версией, что ему просто не удалось в удобный момент вытащить револьвер из кармана.

Но если первое предположение и верно, то надо признать, что очень быстро эти сомнения у него прошли.

Пятнадцатого июня 1910 года губернатор Боснии и Герцеговины от имени императора торжественно открыл новый боснийский парламент – Сабор. После церемонии он с адъютантом сел в закрытый экипаж и отправился в свою резиденцию.

Варешанин был назначен на эту должность лишь в 1909 году, но уже успел «отличиться». По его приказу войска участвовали в подавлении крестьянского восстания в Северной Боснии, и более тринадцати тысяч человек были выселены за то, что не смогли заплатить налоги, а многие из них оказались под судом. В общем, у молодых радикалов из Боснии к нему вполне могли появиться «вопросы».

По дороге губернаторскому экипажу встретился молодой человек. Варешанин не обратил на него внимания. Экипаж проехал мимо, и тут же сзади раздались выстрелы из револьвера. Стреляли то ли четыре, то ли пять раз. Губернатор и адъютант бросились на дно экипажа – пули просвистели рядом, не причинив никакого вреда. Затем раздался еще один выстрел, и наступила тишина.

Выглянув из экипажа, Варешанин увидел лежавшее на мостовой тело того самого молодого человека, который минуту назад прошел мимо. Он подошел к нему, толкнул ногой и якобы произнес: «Дерьмо!»

Покушавшийся на губернатора был мертв. Чтобы не оказаться в руках полиции, он выстрелил себе в голову. Вскоре полиция установила, что этим человеком был Богдан Жераич.

Австрийские власти объявили Жераича анархистом, однако в соседней Сербии это вызвало настоящую волну протестов. Официальная сербская пресса с возмущением писала, что Жераич никакой не анархист, а борец за свободу сербского народа и настоящий национальный герой, который своими выстрелами протестовал против аннексии Боснии и Герцеговины. В Боснии он действительно стал героем.

Жераича похоронили тайно, на краю сараевского кладбища, где погребали тела самоубийц и, выражаясь современным языком, бомжей. Говорили, что полиция отрезала у тела голову и поместила на хранение в музей криминалистики. В 1919 году, уже после краха империи, останки Жераича перезахоронили; оказалось, что головы в могиле действительно не было. Позже ее нашли в музее и предали земле вместе с останками террориста.

Вскоре акция Жераича начала обрастать мифами и легендами. Говорили, что перед тем как застрелиться, он воскликнул: «Сербы отомстят за меня!»

Местная молодежь разыскала место его последнего пристанища. Оно стало настоящим объектом паломничества. В 1912 году Владимир Гачинович опубликовал в Белграде брошюру «Смерть одного героя», посвященную молодому террористу-единомышленнику. «Молодое сербство, которое сейчас поднимается из развалин и разрухи, сможешь ли ты породить и воспитать таких людей и такую молодежь? – патетически восклицал автор в конце. – Вероятно, именно в этом вся сербская проблема – политическая, моральная и культурная».

Но еще до выхода брошюры ответ на этот вопрос дал Гаврило Принцип. Когда он вернулся из Тузлы в Сараево, то часто приходил на могилу неудавшегося террориста. Вроде бы он даже вырезал перочинным ножом на деревянном кресте два слова: «Богдан Жераич» и засадил могилу цветами. Из поездки в Сербию Принцип привез на могилу сербскую землю.

«Я часто приходил по ночам на могилу Жераича, – вспоминал он. – Я устраивался так, что просиживал у него целую ночь и думал о наших делах, о нашем скверном положении, и тогда я принял решение». Какое именно, он не уточнил. Но наверняка он решил пойти по стопам «одного героя». И не он один.

В марте 1912 года в Загреб приехал Лука Юкич, которого власти разыскивали за организацию февральских беспорядков в Сараеве. Он тоже был полон решимости «освободить хорватский народ от тирана и преступника». В буквальном смысле – убить бана-комиссара Цувая.

Восьмого июня он шесть раз выстрелил в «тирана», но ни разу не попал, убив только советника Цувая. Пытаясь скрыться, Юкич отстреливался, ранил еще нескольких полицейских, но был схвачен. Его приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением.

«Сегодня Юкич совершил покушение на Цувая… – записал в дневнике Иво Андрич (в 1912 году ему было 20 лет, он как раз поступил на философский факультет Загребского университета). – Как это радостно – ощущать дни великих дел. И кипит, и горит гайдукская кровь».

Цувая в покое не оставили. 31 октября того же 1912 года в него стрелял студент-юрист из Загреба Иван Планиншчак. Покушение он организовал оригинальным способом – забрался на столб у здания резиденции Цувая, и когда тот появился в окне, выстрелил и легко ранил его. По примеру Жераича Планиншчак застрелился. Но его выстрел не прошел бесследно – «тиран» подал в отставку с поста комиссара Хорватии. Его сменил барон Иван Шкерлец. Ему тоже пришлось иметь дело с террористами.

Восемнадцатого августа 1913 года в Шкерлеца стрелял Степан Дойчич, специально прибывший из США, где состоял в одной из сербских организаций. Дойчич хотел убить Цувая, но не успел – тот ушел в отставку. Тогда он решил убить любого высокопоставленного чиновника. Он увидел, как из кафедрального собора Загреба после торжественной службы в честь дня рождения императора Франца Иосифа выходит Шкерлец. Выстрелом Дойчич ранил бана в правую руку.

На суде он сказал, что хотел «совершить акт справедливости». «Вы считаете, что вам позволено убить человека?» – спросил судья и услышал ответ: «В данном случае позволено». – «Вы сожалеете сейчас?» – «Нет. Шкерлец жив. А если бы он погиб, мне было бы жаль человека, а не комиссара». – «Вы думали о том, что могли убить кого-нибудь еще, кроме комиссара?» – «Да. Но если бы это случилось, я давно бы был под черной землей. Я никогда не дрался. Не могу видеть чужую кровь, но кровь предателей хотел бы видеть».

Дойчич получил 16 лет каторги.

Наконец, 20 мая 1914 года очередной студент Яков Шефер снова попытался застрелить бана Хорватии, на этот раз в театре. Правда, выстрелить ему не дали – задержали на месте покушения.

Впрочем, «тираноубийство» вообще было тогда в моде: например, вся история русского революционного движения, начиная с декабристов, развивалась именно под знаком этой идеи. В России на несколько лет раньше описываемых событий тоже полыхал террор (в этом смысле Гачинович был прав, отмечая, что южные славяне несколько отстают от нее). Исполнителями терактов были чаще всего такие же молодые идеалисты, как Принцип, которые не останавливались перед тем, чтобы пожертвовать своей и чужими жизнями ради «высокой цели».

«Опыты смерти» русских народовольцев, итальянских и французских анархистов, современных Принципу и его друзьям эсеров, приправленные старинными сербскими песнями и легендами о героях-витязях и стихами немецких романтиков, – всё это сильно повлияло на будущих участников покушения на эрцгерцога.

Судя по всему, среди участников «Молодой Боснии» всё-таки были разногласия по поводу «тираноубийства». «Старшее поколение», например Владимир Гачинович, относилось к этой идее более сдержанно. Или один из организаторов покушения на эрцгерцога и заметная фигура «Молодой Боснии» Данило Илич.

Гачинович писал о нем:

«Воспитанник учительского института, он затем короткое время был сельским учителем в Герцеговине, но не ужился и вернулся в Сараево. В 1909 году он покидает страну, направляясь к Швейцарии, без связей, без средств, от пристанища к пристанищу. Пешком он переходит из Цюриха в Берн, Лозанну и Женеву и возвращается через несколько месяцев в Боснию.

Он рассказывал нам, еще ни разу не покидавшим Боснии, что побывал в самой Женеве, и мы слушали его, как мусульмане слушают паломника, который вернулся из Мекки. В Боснии он занялся переводами Горького, а накануне последнего покушения начал издавать собственный орган «Колокол». В первой же статье он открыто провозгласил необходимость освобождения юго-славянской расы от австрийского ярма».

Накануне покушения на Франца Фердинанда Илич вдруг засомневался в полезности этого акта и начал отговаривать от него Принципа, Грабежа и др.

Впрочем, впоследствии судьи резонно сомневались: был против покушения – и раздавал будущим террористам бомбы и револьверы? Илич пытался объяснить: он не хотел прямо говорить, что теракт надо отменить, а пытался убедить товарищей, что они еще не готовы к нему и т. д. Правда, эти объяснения звучали не очень убедительно.

Велько Чубрилович на суде заявил, что сожалеет о жертвах, поскольку он «противник всякого рода покушений». («Со времени вашего ареста?» – ехидно заметил председатель суда.) Чубрилович еще будет говорить, что его заставили участвовать в покушении, угрожая его семье.

Но большинство из «молодежи» сомнений не испытывали. Семнадцатилетнего Васо Чубриловича спросили, как он, верующий, по его словам, человек, мог решиться на убийство другого человека, ведь существует заповедь «Не убий!». «А почему миллионы погибают в европейских бойнях? – ответил Чубрилович. – Я могу пожалеть престолонаследника как человека, но как наследника австрийского престола пожалеть не могу. Зато я могу пожалеть миллионы наших крестьян».

Шестнадцатилетний Цветко Попович сказал примерно то же: ему жаль супругу эрцгерцога, а его самого – нет. Он еще раньше решил, что убьет его.

«Старшее поколение, – говорил, в свою очередь, Принцип, – хотело получить свободу от Австрии легальным путем, а мы в такую свободу не верили».

Об отношении самого Принципа к «тираноубийству» свидетельствует такая история.

Восемнадцатого февраля 1853 года молодой ученик портного, венгр Янош Либени, попытался зарезать австрийского императора Франца Иосифа. Монарху повезло – удар кинжала пришелся по металлической пуговице мундира. Покушавшегося тут же схватили и вскоре казнили. Причины покушения, правда, до сих пор остаются окончательно невыясненными.

Ходили слухи, что у Либени в последний момент дрогнула рука – он пожалел тогда еще молодого императора. После казни Либени в Вене даже ходила частушка, образчик черного юмора: «Наказание за дело, кто же бьет так неумело»[20]20
  Позже террористы всё-таки добрались до императорской семьи. 10 сентября 1898 года итальянский анархист Луиджи Луккени на берегу Женевского озера убил супругу Франца Иосифа (впрочем, фактически они уже давно не жили вместе) императрицу Елизавету, более известную как Сисси, нанеся ей удар в грудь заточенным напильником. Он ничего не имел против лично Елизаветы, но совершил нападение на нее как на представительницу высших классов. Луккени приговорили к пожизненному заключению. В 1910 году, согласно официальной версии, он повесился в камере. Потом его отрезанную и заспиртованную голову показывали богатым туристам.


[Закрыть].

К чему этот небольшой экскурс в историю? А вот к чему. Гаврило Принцип не раз вспоминал об этом покушении на императора и самыми последними словами ругал несчастного Яноша Либени. За что? Да как раз за то, что он в самый последний момент «проявил сентиментальность» и не закончил начатое дело. Принцип, таким образом, придерживался версии, что молодой венгр всё-таки пожалел своего сверстника Франца Иосифа. А это, по его мнению, недопустимо. «Революционер, – говорил Принцип, – убивает не человека, а идею».

Уже на судебном процессе между Принципом и председателем суда произошел весьма показательный диалог. Председатель спросил, как именно они собирались достичь своей цели – создания югославского государства. «Террором». – «Что это значит?» – «Это значит – убивать, устранять тех, кто мешает объединению и творит зло. Главный мотив, который толкал меня на дело, состоял в мести – за мучения, которые испытывает мой народ под Австрией… Убийством и устранением всех тех, кто приносил зло. Зло югословенскому народу…»

– Вы считаете, что для объединения стоит пожертвовать жизнью? – уточнил судья.

– Считаю, – ответил Принцип. – Главный мой мотив состоял в мести, чтобы отомстить за народ.

Кем же всё-таки были те гимназисты, студенты, рабочие, кучковавшиеся вокруг молодежных кружков и составившие костяк «Молодой Боснии»? Социалистами? Анархистами? Националистами? Или, наоборот, интернационалистами? Панславистами? Юными идеалистами? Недорослями, не понимавшими, во что они вмешиваются, и жаждавшими приключений?

Однозначно ответить сложно – дискуссия на эту тему продолжается и сегодня. Скорее всего, всеми сразу. «Я, – рассказывал Принцип, – читал анархистские, социалистические, националистические памфлеты, художественную литературу и многое другое. Книги я покупал сам, никто мне ничего о них не говорил…»

Впрочем, судя по всему, никакой стройной теории, которой бы он твердо придерживался, у Принципа тогда не было. Вероятно, у большинства его друзей тоже. Однако между ними уже возникли некоторые разногласия.

Данило Илич пытался объяснить различия во взглядах: Принцип считал себя «радикальным националистом», а он себя – националистом «анархическим». Илич восторгался Софьей Перовской, Верой Засулич, Михаилом Бакуниным и Петром Кропоткиным, переводил Горького и Леонида Андреева.

Интересно, что буквально за месяц с небольшим до покушения, в мае 1914 года, Илич опубликовал несколько статей в газете «Звоно» («Колокол»), в которых остро критиковал отношения боснийских социал-демократов к «сербскому национализму»: «Удивительно получается, когда почти ничем не отличаются речи австрийского министра иностранных дел и наших «вождей», которые выступают за автономию Албании, а югославянам отказывают в праве на нее».

Другой участник организации покушения, Боривое Евтич[21]21
  Боривое Евтич (1894–1959) – участник организации «Молодая Босния», друг Гаврилы Принципа. В покушении на Франца Фердинанда непосредственно участия не принимал, хотя после него был арестован и как участник молодежного революционного движения приговорен к трем годам заключения. Известный сербский и югославский писатель. В 1924 году выпустил книгу воспоминаний «Сараевское покушение».


[Закрыть], рассказывал, как следователь первым делом заявил ему: «Вы – анархист!» – «Нет, я – националист!» – «Ага! – воскликнул следователь. – Это то, что нужно! И Принцип тоже!»

Друг Принципа и активнейший участник заговора типографский рабочий Неделько Чабринович вспоминал: «С Принципом я познакомился в Сараеве… Он считал себя радикальным националистом, а я – анархическим социалистом». Он же рассказывал на суде, что Принцип ему как-то высказал опасение, что Данило Илич вскоре тоже окончательно превратится в социалиста.

Принцип и Чабринович познакомились в Сараеве в 1912 году. Они обменивались книгами, среди которых был и роман-утопия известного английского поэта, писателя, художника и социалиста Уильяма Морриса «Вести ниоткуда», в котором автор изобразил прекрасное социалистическое будущее: в мире нет больше голода и насилия, частной собственности, города превратились в огромные цветущие сады, исчез институт брака, нет и государства, а люди объединяются в самоуправляющиеся общины, все граждане работают, причем к труду их тянет жажда творчества и преобразования мира.

Экземпляр книги, который читали Принцип и Чабринович, уцелел, и на нем сохранились их пометки и комментарии. В 1935 году их проанализировал историк Йован Кршич в работе «Чтение сараевских заговорщиков». Многие места в книге подчеркнуты – особенно те, где речь идет о революции или эмансипации женщин. Принцип, например, подчеркнул слова: «…поскольку мы склоняемся к централизации», а Чабринович – «о недостатке элементов заинтересованности рабочих в коммунистическом обществе».

В одном месте Чабринович написал на полях, что, читая роман, он «думал о своей ситуации», а потом резюмировал: «Я прочитал эту книгу в то время, когда я сам и лично, и социально находился в самом большом контрасте с оптимизмом этой книги».