Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

СЛЕДСТВИЕ И СУД

«Месть – дело сладостное и кровавое»

Итак, все участники покушения были арестованы в течение нескольких дней. Во многом это произошло из-за того, что 2 июля 1914 года Принцип, Чабринович и Грабеж начали говорить.

Австрийцы допустили оплошность, разместив их в соседних тюремных камерах рядом. Уже через неделю заключения заговорщики смогли установить связь с помощью перестукивания через стены – «русской азбуки». Этот способ они почерпнули из книги «Подпольная Россия», которую, как мы помним, Чабринович принес даже на покушение на Франца Фердинанда.

Васо Чубрилович позже вспоминал, как Чабринович однажды ночью долго пытался достучаться к Иличу, но тот не отвечал (как потом выяснилось, он спал). Чабринович подумал, что Илич покончил с собой, и сообщил об этом с помощью той же «русской азбуки» Принципу и остальным. Принцип ответил: «Илич был хорошим другом». Однако через несколько часов Илич проснулся и сам начал обстукивать стены своей камеры. Обрадованный Принцип послал ему «телеграмму»: «Хорошо. Если ты сам не повесился, то не волнуйся, швабы тебя всё равно повесят». Надо сказать, что этот «черный юмор» Принципа оказался пророческим.

Чабринович придумал еще один способ «коммуникации»: нацарапал несколько слов на металлической миске, в которой ему принесли еду. Вскоре его примеру последовали и другие – надзиратели на эти царапины внимания не обращали, и миски попадали то в одну, то в другую камеру.

Следствие шло достаточно быстро – заговорщики рассказывали обо всём достаточно откровенно. Читая протоколы их допросов, можно только удивляться – с одной стороны, убежденности и твердости этих молодых людей (прежде всего Принципа), а с другой – наивности и путаности их взглядов.

Принцип на допросах не раз говорил следователям о своих политических и национальных идеалах. На допросе 15 августа он заявил:

«Политическое объединение югославян всегда стояло у меня перед глазами и было моей основной мыслью. Для этого необходимо, чтобы югославяне прежде всего освободились от швабов и австрийцев, так как всякое несчастье, которое случалось с южными славянами, шло от Австрии.

Эти идеи особенно распространились среди молодежи в югославянских странах, и они были следствием народного огорчения. Это и всё остальное побудило меня совершить покушение на престолонаследника, так как по его деятельности я считал его очень опасным для югославян».

Семнадцатого августа следователь поинтересовался у него, какими средствами они собирались осуществить политическое объединение югославских народов. Принцип ответил, что они стремились «поднять национальный дух», чтобы в подходящий момент провести объединение. Он заявил: «Таким моментом мы считали европейскую войну, в которой Сербия и Югославия[42]42
  В данном случае Принцип, скорее всего, имел в виду югославянские народы (хорватов, боснийцев и др.), которые могли бы «отпасть от Австрии».


[Закрыть] настолько укрепились бы, что могли бы отпасть от Австрии», – впрочем, оговорившись, что это только «его мысли», но есть среди молодежи и те, кто думает иначе.

Следователь спросил, руководствовался ли он этими идеалами при совершении покушения. «Да, – ответил Принцип, – когда человек забывает о себе, но любит свой народ, он может сделать всё… Мы ждали, что Австрия будет уничтожена, как чума, и исчезнет среди нас, югославов… Моя мысль состояла в том, что всякий, у кого есть душа и кто сочувствует страдающему народу, должен протестовать и что-то совершить…» Месть, добавил Принцип, – дело «сладостное и кровавое».

Грабеж тоже говорил следователю, что они с Принципом не раз обсуждали тяжелое положение народа и «абсолютистский режим» в Боснии, а также вели разговоры о политическом объединении всех южных славян с Сербией «всё равно в каком виде – в виде республики или федеративного государства, в которое нужно было бы включить и болгар».

Перед следователями стояла задача добиться от заговорщиков признания, что их действиями руководила Сербия. Однако те категорически настаивали, что покушение было делом их рук и никакой помощи от официальных или полуофициальных лиц из Белграда они не получали. Принцип и Грабеж ответили на эти обвинения практически одной и той же чеканной фразой, которая могла бы появиться на их надгробиях: «Мною руководила не Сербия, а только Босния». Принцип указал следователям на тот факт, что в заговоре не участвовал ни один серб из Сербии – все его участники были подданными Австро-Венгрии из Боснии и Герцеговины. Когда же ему возразили, что они перешли через границу при помощи сербских пограничников, Принцип ответил: «Я сам столько раз переходил в Сербию и из нее, что мог бы и тогда обойтись без их помощи, но мне хотелось, чтобы всё было сделано наверняка».

В другой раз Принцип категорично заявил: он уверен, что «в правительственных кругах Сербии» ничего не знали о подготовке покушения. В подтверждение он привел сказанное ему Цигановичем: «Если на их след нападут гражданские власти, то мы будем наверняка арестованы». Другие члены «белградской тройки» говорили примерно то же.

Следователи работали оперативно, и расследование закончилось уже 18 сентября. А 28-го числа обвиняемым зачитали обвинительное заключение, по этому случаю собрав их в одном помещении.

Обвиняемых было 25 человек. Шестеро непосредственных участников покушения: Принцип, Чабринович, Грабеж, Илич, Васо Чубрилович и Попович (Мехмедбашичу удалось скрыться). Десять человек из тех, кто помогал заговорщикам перейти границу и попасть в Сараево: Мишко Йованович, Велько Чубрилович, Мико Мичич, Яков Милович, Обрен Милошевич, Недо Керович, Митар Керович, Ново Керович, Благойя Керович и Цвиян Степанович. Трое из тех, кто хранил у себя оружие: Иван Момчилович, Франьо и Ангел Садило. И шестеро из тех, кто знал о подготовке покушения, но не сообщил о нем: Лазарь Джукич, Иво Краньчевич, Бранко Загорац, Марко Перин, Никола Форкапич и Драган Калембер.

«Главные герои 28 июня» впервые встретились после покушения и очень обрадовались при виде друг друга. Судебный следователь Лео Пфеффер читал обвинительное заключение, но вынужден был прерываться: обвиняемые почти не обращали на него внимания, громко переговаривались и шутили.

В конце концов Пфеффер не выдержал и сказал, что они ведут себя, как дети, как будто не представляют, что их может ждать в будущем. Принцип на это ответил, что они просто долго не виделись, а всё то, что он читает, они и сами знают хорошо. И что их ожидает – тоже.

Двадцати двум арестованным предъявили обвинение в государственной измене – в «совершении действий, которые имели своей целью оскорбить или поставить в опасность Его Величество Апостолического императора и короля, Его тело, Его здоровье или Его свободу, и воспрепятствование Ему осуществлять свои права управления». В качестве высшей меры наказания по этим обвинениям предусматривалась смертная казнь.

Троих (Момчиловича, Франьо и Ангела Садило) обвинили в соучастии заговорщикам и недонесении на них.

Текст обвинительного заключения занимал 33 страницы.

Австро-Венгрия – по крайней мере формально – была правовым государством с соответствующими атрибутами. Соответственно, следствие и суд должны были соблюдать определенные юридические процедуры, предусмотренные законодательством. Пфеффер сообщил Принципу и его друзьям, что они имеют законное право не согласиться с обвинительным заключением, и тогда процесс над ними будет отложен. Чабринович заявил, что он так и поступит. «Идет война, и никто не знает, что будет даже завтра», – сказал он. На это Пфеффер ответил: Чабринович зря надеется, что Босния перестанет быть частью империи, но если даже этот день придет, то до него «повесят еще четырнадцать Чабриновичей».

Однако другие решили не возражать против обвинения, и Чабринович в конце концов тоже согласился не делать этого, чтобы не откладывать начало суда.

Некоторые из заговорщиков потом вспоминали, что в тот день они попытались договориться, как вести себя на суде. Многие хотели сделать всё, чтобы выгородить крестьян-проводников, сами же собирались быть «тише воды, ниже травы», чтобы не злить судей и не осложнять свое и без того тяжелое положение. Ведь если несовершеннолетние (совершеннолетним по австрийским законам считался человек с двадцати лет) еще могли на что-то надеяться, то остальным участникам заговора явно грозила смертная казнь. Только Принцип не согласился с этой тактикой. Он решил идти до конца.

Несмотря на то что шла война, которую двуединая монархия начала далеко не успешно, судебный процесс по делу о сараевском покушении имел для австрийских властей огромное значение. Для них было очень важно, чтобы именно суд доказал всему миру, что Белград был замешан в покушении, а заговорщики являлись его орудием. И сделать это нужно было с соблюдением (во всяком случае, видимым) правовых норм и преданием гласности показаний подсудимых.

Судебный процесс начался 12 октября 1914 года в зале дивизионного суда военной тюрьмы Сараева. Председателем суда был назначен Луиджи фон Куринальди, а судьями – украинец Богдан Наумович и немец Майер Хофман. Судебные заседания не были открытыми – на них пускали только по специальным пропускам. Однако на процессе присутствовало более сотни газетных корреспондентов, в том числе из нейтральных стран, к которым австрийцы относились очень предупредительно. Было вызвано также более ста свидетелей.

Накануне суда подсудимых побрили и подстригли, с них сняли кандалы. «Без них я чувствовал себя сначала весьма необычно, – вспоминал Цветко Попович. – Они больше не били и не звенели при каждом движении, к чему я уже привык. Сейчас, без цепей, я не мог ходить… Моя походка была очень неуклюжей и смешной».

Однажды, вспоминал Попович, когда их вели из зала суда в тюрьму, один из мобилизованных солдат, которые рассматривали заговорщиков с большим любопытством, неожиданно ударил Принципа, но тут же сам получил сильный удар от одного из охранников подсудимых: «Зачем бьешь связанного человека?» Поповича очень удивил этот поступок.

Подсудимые явно делились на три группы и соответственно вели себя на процессе. К первой принадлежали непосредственные участники покушения и их сообщники. Они были готовы защищать свои идеи на суде до конца. В той или иной степени это были убежденные и идейные люди, которые понимали, на что они идут. Другую группу составляли крестьяне-сербы, выступавшие в роли проводников Принципа и Грабежа. Назвать их «радикалами» и тем более «революционерами» невозможно, тем более что, например, Керовичи считались весьма зажиточными хозяевами – в саду у самого старшего из них, Митара (Петара), росло около трех тысяч сливовых деревьев. Ему, в общем, было что терять, и психология сербского крестьянина отличалась от психологии гимназистов-радикалов. А вот Яков Милович был, наоборот, очень беден, но зато имел пятерых детей.

Нельзя сказать, что они не сочувствовали гимназистам, но революционные идеи их интересовали мало – они сотрудничали с «Народной обороной», потому что считали себя «хорошими, правильными сербами». На суде они вели себя довольно скромно, в надежде получить более мягкое наказание, что в итоге и произошло.

Такую тактику поддерживал и Принцип. Еще до процесса, когда им зачитывали обвинительное заключение, он просил проводников сказать на суде, что он якобы силой заставил их вести заговорщиков. «Или говорите обо мне вообще всё, что хотите, если посчитаете, что вам это может помочь».

Еще на следствии его спрашивали, понял ли он, что теракт ни к чему не привел и вообще был бесполезной затеей. Принцип ответил, что думал об этом, ему жаль пострадавших, и особенно тяжело видеть, «как страдают из-за нас бедные крестьяне Керовичи».

Подсудимых защищали пять адвокатов. Адвокатом Принципа, Благойи Керовича, Якова Миловича и Николы Форкапича назначили доктора Макса Фельдбауэра. Принцип, однако, заявил, что основную защиту он берет на себя, и попросил, чтобы адвокат уделил большее внимание защите троих крестьян: «Если вы будете защищать меня, это только принесет вред тем троим, которым вы не сможете помочь. Они не виноваты, а я в любом случае готов на всё».

Впрочем, Фельдбауэр и адвокат братьев Чубрилови-чей, Краньчевича и Недо Керовича Рудольф Цистлер были единственными, кто действительно пытался выстроить юридическую защиту своих подзащитных. Цистлер, например, доказывал, что государственной измены подсудимые не совершали. Остальные защитники были больше похожи на прокуроров.

Особняком стояли Мишко Йованович и Велько Чубрилович – уже состоявшиеся люди «из интеллигенции» (Йованович вообще был богатым человеком). Они не просто участвовали в покушении, но и сотрудничали с сербской разведкой, передавая ей по каналам «Народной обороны» информацию военного характера. Однако они не были сторонниками террора и разрушения империи. На суде Йованович и Чубрилович-старший говорили, что выступают за автономию Боснии и Герцеговины.

Йовановичу было уже 36 дет, а Чубриловичу-старшему – 28, так что рассчитывать на снисхождение по возрасту они не могли. Оба знали, что им грозит смертная казнь. И оба могли скрыться после покушения, однако не сделали этого. Чубрилович говорил, что не мог бросить друзей в тяжелое время.

Первым в суде допрашивали Чабриновича, вторым – Принципа, потом – всех остальных. Все так или иначе заявили, что в качестве главного мотива покушения видели свое право на протест, в том числе и на убийство тирана. Трифко Грабеж назвал сараевское покушение «величайшим революционным актом в истории».

Они не скрывали, что собирались убить не только Франца Фердинанда, но и других высокопоставленных персон империи. Принцип заявил, что еще два года назад он «из националистических побуждений решил совершить покушение на какую-нибудь высокопоставленную личность, которая в Австрии олицетворяет власть».

Все говорили, что покушение – это месть за страдания народа в Боснии. «Главные» подсудимые не скрывали, что их целью были «революционное уничтожение» Австро-Венгрии и освобождение южных славян. Принцип несколько раз повторил, что ненавидит Австро-Венгрию и считает, что империя должна быть разрушена.

Чабринович сказал, что «анархист не признает никаких законов» и что его «оскорбляет, когда во главе монархии находится человек, которому платят 60 тысяч каждый день». Он, впрочем, заметил, что вряд ли стрелял бы во Франца Иосифа, который «когда-то был хорошим другом сербского народа», но был готов убить Франца Фердинанда как главу «военной партии», стремящейся захватить Сербию. Он также заявил, что его идеалом является «югославская республика». «А что думают Принцип и Грабеж?» – спросил судья. «Они любят короля Петра и хотят быть под его скипетром», – ответил Чабринович.

Данило Илич на суде утверждал, что был против покушения на Франца Фердинанда, но всегда одобрял идею теракта против тирана. Грабеж добавил, что, беря бомбу у Илича, пообещал ему, что не будет участвовать в покушении и «сохранит себя для будущей революционной работы», но для себя решил, что бомбу всё-таки бросит. Таким образом, получается, что Грабеж сначала обманул Илича, а потом… всё же получилось так, как он ему обещал!

Судьи и обвинители всё время указывали Иличу, что он противоречит сам себе: вроде бы он не хотел покушения, но накануне раздавал заговорщикам бомбы, пистолеты и яд. Как это понять? Илич ответил, что ему казалось, что они не доведут дело до конца. И во многом он был прав. Если бы Принципу не «повезло»…

Время от времени судьи вступали с подсудимыми в дискуссии. Когда, например, Грабеж сказал, что о тяжелом положении южных славян в Австро-Венгрии он знает на основе своего жизненного опыта, судья спросил его: «Какой может быть жизненный опыт у гимназиста пятого класса?» Когда же Грабеж заявил, что они добивались для славян политической свободы, председатель суда просил пояснить: «А что значит «политическая свобода»?» Грабеж ответил, что точно не знает. Далее состоялся такой диалог:

– А почему же тогда говорите об этом?

– Культурное и свободное развитие, школы, университеты, гимназии.

– Разве их нет здесь?

– Есть такие, какие вы разрешаете. Почему вы не разрешаете автономных школ?

– Есть и они.

– На каждое культурное движение смотрите с огромным подозрением…

– У вас (у православных сербов. – Е. М.) есть церковные общины, которые полностью самостоятельны. В чем заключается унижение, о котором вы говорите?

– Зачем вы отрицаете то, о чем знает каждый честный человек?..

– Вы атеист или верующий?

– Верующий.

– Как же сочетается вера с убийством Божьего творения?

– Вера не заходит настолько далеко».

Принцип рассказал любопытную подробность: 28 июня, когда Чабринович уже бросил свою бомбу, а потом его схватили и повели в полицию, сам он хотел сначала подойти к Чабриновичу поближе и застрелить его, а затем застрелиться самому, чтобы тайна покушения осталась нераскрытой. Однако собравшаяся толпа помешала ему это сделать. Тогда он отправился на угол набережной и улицы Франца Иосифа, чтобы дождаться проезда кортежа эрцгерцога с приема в городском совете. И, как выяснилось, позицию он выбрал правильно.

«Мы все более или менее придерживались правила без особой надобности не наговаривать ни на себя, ни на других, – вспоминал Попович. – Только Принцип очень остро выражал свою ненависть по отношению к Австрии и не скрывал своего согласия с действиями, которые шли во вред Австрии. Часто он наговаривал на себя, особенно тогда, когда речь шла о крестьянах. Он брал на себя то, чего не делал, чтобы облегчить вину других».

Когда в суде зачитывали листовки и брошюры, в которых говорилось о необходимости вооруженной борьбы против Австро-Венгрии, судья поинтересовался, совпадает ли это с мнением подсудимых. Принцип ответил: «Не только совпадает. Если бы я мог, я бы и всю Австро-Венгрию уничтожил!»

Когда же цитировали брошюру Владимира Гачиновича «Смерть одного героя» о Богдане Жераиче, Принцип крикнул: «Да здравствует Жераич! Да здравствует Жераич!» Судья пригрозил вывести его из зала.

Несмотря на старания обвинителей и судей, подсудимые твердо держались прежней позиции: никто не подталкивал их к совершению покушения. Идея убийства эрцгерцога родилась в их рядах, а Танкосич и Циганович оказывали им лишь «техническую помощь». Но несколько эпизодов процесса заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее, поскольку речь шла о до сих пор волнующей многих теме масонов.

Принцип, Чабринович и «вольные каменщики»

Первым на суде о масонах заговорил адвокат Чабриновича Константин Премужич. Выше уже упоминалось, что большинство адвокатов подсудимых вели себя, будто обвинители. Премужич не был исключением. Когда, например, суд предоставил ему слово, он начал с того, что, показав на подсудимых пальцем, сказал, что ему очень тяжело защищать тех, кто «убил его хорватского короля». В ответ Принцип выкрикнул: «Молчи, шпион!»

Заявление странное – Франц Фердинанд еще не был «хорватским королем». Возможно, Премужич хотел сказать «будущего короля»?

Двенадцатого октября 1914 года во время допроса Чабриновича он вдруг начал такой разговор: «Ты веришь в Бога или атеист?» – «Атеист», – ответил Чабринович. «Ты считаешь, что Бога нет? Ты «вольный каменщик»?» – «Почему вы это спрашиваете? – видимо, был сбит с толку Чабринович. – Я не могу вам сказать». – «Если не говорите, значит, так и есть», – вмешался председатель суда.

Премужич далее поинтересовался: «Вы ненавидели Франца Фердинанда, потому что он был католиком и вообще набожным человеком?» Чабринович ответил, что эрцгерцог не был ему симпатичен, потому что он был «шовинистом с головы до пят», но это «не главная причина» покушения.

Но Премужич не унимается: «А Войо Танкосич – масон?» – «Почему вы спрашиваете о масонах?» – недоумевает Чабринович. «Потому что христианин не занимается покушениями», – отвечает адвокат. «Да, он был», – наконец говорит подсудимый. «Откуда вы знаете?» – вмешивается судья. «Знаю из рассказа Циги (Цигановича. – Е. М.). Он тоже был масон». – «А как вы можете подтвердить, что Цига и Танкосич были масонами?» – снова вступает Премужич. «Танкосич написал статью против сербского правительства, в которой говорилось о покушении», – сказал Чабринович, тут же, впрочем, признав, что статья была не подписана и что об авторстве Танкосича он узнал опять-таки со слов Цигановича. «И из этого вытекает, что и вы – масон?» – «Этого я не подтвердил. Я прошу, давайте это оставим, я не могу ответить», – взмолился Чабринович.

Однако судья снова вернулся к этой теме. «Поясните нам: вы от «вольных каменщиков» получили приказ совершить покушение?» – «Я не получал никакого приказа», – ответил Чабринович. «Почему же тогда масонство Танкосича и Цигановича играло роль в покушении?» – «Я не связывал масонство с покушением, но подтверждаю, что они масоны». – «Я спрашиваю: связано ли то, что они масоны, с покушением?» – «Постольку, поскольку мы придерживались масонских идей». – «И эта идея, насколько вам известно, тоже рекомендует совершать покушения на представителей власти?» – «Рекомендует. Мне сам Циганович говорил, что покойный Фердинанд уже осужден масонами на смерть.

Это он сказал уже после моего решения (совершить покушение. – Е. М.)».

На следующий день, 13 октября, в суде спрашивали уже Принципа: «Известно ли вам, что Танкосич и Циганович – масоны?» – «Однажды в кафане «Моруна», когда шла речь о покушении, Циганович сказал, что масоны в те годы осудили Франца Фердинанда на смерть», – ответил обвиняемый. Судья просил уточнить, было ли это уже после того, как они сами решили организовать покушение, и повлияло ли это обстоятельство на их решение. Принцип: «Сам Циганович говорил, что он масон, и я удивляюсь, что Чабриновичу об этом ничего не известно. Я на это не обращал внимания…»

Дальше между председателем суда и Принципом произошел следующий диалог:

– Вы не масон или масон?

– Я не масон.

– Знаете ли вы, что Чабринович масон?

– Он говорил, что вступит в ложу, но не знаю, вступил или нет.

– Как эта ложа называется?

– Масонская ложа.

– Точного названия у нее нет?

– Не знаю.

– Очень важно, что обстоятельство, связанное с масонами, не повлияло на ваше решение, – заметил судья.

Семнадцатого октября тема масонов возникла снова. На этот раз Чабринович упомянул, что есть некий приятель Танкосича, «таинственная личность», бывавший за границей, но имени его он не знает. Принцип добавил, что этот человек вроде бы окончил Духовную академию в Киеве. Какую роль он сыграл в их планах, понять из невнятных показаний Чабриновича и Принципа сначала было сложно. Принцип, впрочем, заявил, что был против посвящения посторонних в их планы, но Циганович его успокоил. «Я сказал, что не буду участвовать, если кто-то еще будет знать, а он сказал, что тот человек надежный и хороший друг и зовут его Казимирович».

Но 19 октября Чабринович вдруг «всё вспомнил» и на вопросы адвоката Премужича отвечал: «…когда мы говорили, что нужны средства, он (Циганович. – Е. М.) сказал, что есть какие-то люди, которые бы дали средства, и он договорится с ними. После он также сказал мне, что говорил с Танкосичем и тем другим, который тоже масон и вроде бы даже какой-то у них начальник, и тот сразу после этого выехал за границу и объехал весь континент. Был в Пеште, во Франции, в России… Когда я спрашивал Цигановича, что с этим делом, он говорил: когда он приедет. Циганович тогда рассказывал, что масоны уже два года назад приговорили к смерти покойного престолонаследника, но у них нет людей. Потом, когда он дал мне браунинг и патроны, то сказал, что этот человек приехал из Пешта. Я знал, что он путешествовал в связи с этим и что ездил за границу и проводил какие-то конференции».

Но суд весьма скептически отнесся к рассказам Чабриновича. «А ты не сказки нам тут рассказываешь?» – спросил его председательствующий, а чуть позже поинтересовался, почему он только сейчас заговорил о Казимировиче. «Вы сами сказали, что просили оружие у «Народной обороны», а сейчас выходите [с заявлениями] о масонах».

«Я, – ответил Чабринович, – думал, что вы знаете больше о масонах. Меня спрашивали, и они там говорили, что я хвалился, что я сам стал масоном. Я ничего об этом не говорил. И у меня не было намерения об этом говорить».

Затем о Казимировиче снова спросили у Принципа. «Я не знаю, тот ли это Радован Казимирович, – ответил он, – только знаю, что имя того человека было Казимирович и что он окончил четыре года назад Духовную академию в России… Знаю, что он близкий приятель Танкосича. Знаю, что мне Циганович говорил о масонах. Я сказал, что у меня нет желания знакомиться с ними и что смешно, когда приходят другие люди со стороны».

Больше к этой теме суд не возвращался, фактически не приняв во внимание «масонский след». Хотя соблазн, наверное, был большим. Если бы можно было связать сербское правительство, «Черную руку», Россию и масонов, то получилась бы внушительная картина глобального славяно-масонского заговора против престолонаследника и добропорядочного католика.

Однако показания подсудимых были слишком уж невнятными. Это понимали и прокурор, и судьи. Сформулировать обвинение на основе таких маловразумительных утверждений было сложно даже для, безусловно, пристрастного австрийского суда, который всё-таки хотел казаться объективным.

Есть, правда, и другая версия. Судебный следователь Пфеффер, к примеру, утверждал в мемуарах, что был дан приказ «не обсуждать больше масонов». Не исключено, что это так. Перед судьями стояла задача как можно быстрее закончить процесс, обвинить Сербию и оправдать начало войны против нее. Расследование же мутного и довольно призрачного «масонского следа» наверняка затянуло бы дело. Да и неизвестно, получилось бы что-нибудь из него.

За судей это неоднократно позже делали другие люди.

Пересуды о том, что Франца Фердинанда давно собирались убить и даже уже приговорили к смерти масоны, после окончания войны расцвели пышным цветом. Например, бывший министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар фон Чернин писал в мемуарах: «Он мне рассказывал, что ему предсказывала одна прорицательница, что он будет причиной войны… За год до начала войны он сообщил мне, что масоны решили его убить. Он сообщил мне также название города, где это решение было принято, – я его сейчас забыл, – и называл имена разных австрийских и венгерских деятелей, которые должны быть осведомлены на этот счет».

Вполне возможно, что и говорил. Эрцгерцог был суеверным и крайне набожным, «добрым католиком» и на дух не переносил всяких там либералов, революционеров и масонов. Он наверняка придавал таким рассказам и пророчествам особое значение. А после его гибели их использовали для обоснования «масонской версии» покушения.

Впервые ее озвучил в развернутом виде иезуит Антон Пунтигам (он выступал под псевдонимом «профессор Фарос») в книге «Процесс террористов в Сараеве», вышедшей в 1917 году с предисловием профессора Берлинского университета Йозефа Колера. Пунтигам долго общался с Францем Фердинандом, сопровождал его в поездке в Сараево и участвовал в совершении последнего обряда над эрцгерцогом и его женой. Ему же передали отобранный у Принципа браунинг.

Священник собирался создать музей, посвященный убийству и его последствиям, и первыми его экспонатами должны были стать пистолет, гильзы и окровавленный мундир наследника. Одежда и гильзы затем перешли в собственность австрийского правительства, а пистолет остался у Пунтигама. После его смерти в 1926 году оружие стало принадлежать ордену иезуитов, и только в начале 2000-х годов его обнаружили в одном из монастырей и передали в Музей военной истории в Вене.

Пунтигам посещал судебные заседания и общался с подсудимыми. В своей книге он утверждал, что французские масоны из ложи «Великий Восток» передали деньги и оружие Танкосичу для убийства эрцгерцога.

Эта или похожая версия потом неоднократно встречалась в работах исследователей масонства. Немалый след в этой области оставил, к примеру, известный немецкий генерал, бывший начальник германского Генерального штаба, герой Первой мировой войны и соратник Гитлера в первые годы его деятельности Эрих Людендорф. В 1920– 1930-х годах он выпустил две книги, в которых утверждал, что Принципа на самом деле звали Габриэль и он был еврей и что французские, немецкие и австрийские масоны находились в сговоре с полковником Аписом. Интересно, что настоящие масоны подали на Людендорфа в суд за клевету и отсудили у него 500 марок.

В тридцатых годах прошлого века обвинение в связях с масонами членов «Молодой Боснии», которые в Югославии уже были канонизированы, вызвало возмущение прессы. В газетах появлялись опровержения, в том числе несколько раз выступил тот самый «таинственный» Радован Казимирович (1882–1950), о котором говорили Чабринович и Принцип и которого представляли в качестве связующего звена между масонами и непосредственными участниками заговора.

Казимирович – известный сербский и югославский теолог, публицист и преподаватель. Он действительно учился в Киевской духовной академии, писал статьи для газеты «Пьемонт», преподавал в 1-й мужской гимназии в Белграде, где сдавал экзамены Принцип. Казимирович признал, что знал убийцу эрцгерцога, но не более того. Он также отрицал, что совершал поездки в Париж, Москву или Пешт за деньгами для организации покушения. Казимирович писал, что ездил в Прагу по частным делам.

Почему же тогда его фамилию назвали заговорщики на суде? Сам Казимирович объяснял это происками австрийцев, которые отслеживали его антиавстрийские статьи в «Пьемонте» и других газетах и следили за ним самим, когда он бывал в Вене или Праге. «Коварной Австрии было сверхнеобходимо вовлечь меня (вследствие моих статей в «Пьемонте») в покушение», – отмечал он.

Говорил ли Казимирович всю правду или что-то скрывал, но факт остается фактом: «масонская версия» покушения была построена на рассказах Принципа и Чабриновича на следствии и суде. Ее сторонники всегда подчеркивали, что они говорили путано и нерешительно, будто боялись чего-то, опасались выдать «главную тайну» даже под угрозой сурового приговора.

Но, может быть, путаными и нелепыми рассказы о масонах были потому, что их только что придумали, да и то крайне неудачно? Недаром председатель суда спросил Чабриновича, не рассказывает ли он сказки. Интересен и тот факт, что вопрос о масонах поднял адвокат Премужич, а вовсе не обвинитель или кто-то из свидетелей, как логично было бы предположить.

Васо Чубрилович уже после войны и выхода из тюрьмы объяснял появление «масонской темы» на суде следующим образом:

«Через несколько дней после ареста обвиняемые начали устанавливать между собой связь с помощью перестукивания в стены, чему они научились из «Подпольной России» Степняка. Так они информировали друг друга о том, как идет следствие. Однажды Чабринович сообщил: