Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

«И бледна смерть на всех гладит…»

В здании городского совета (Виечницы) эрцгерцог и его жена на время разделились – у них были разные программы. Герцогиня отправилась на встречу с местными жителями, а Франц Фердинанд со свитой задержался в вестибюле. Теперь, оставшись среди своих, он не собирался скрывать, что сильно нервничает.

«Да, господа, сегодня я точно получу пулю», – пошутил он в своем обычном «черном» стиле. Никто не засмеялся. Затем Франц Фердинанд обратился к военному губернатору Боснии Потиореку: «Вы думаете, кто-то на меня еще устроит покушение?»

Потиорек якобы ответил, что не верит в это, но, несмотря на все меры безопасности, такую возможность всё-таки нельзя исключать. Так он сам говорил позже, на следствии. Однако его конкурент и соперник, министр финансов Австро-Венгрии Леон фон Билинский, в чьем ведении находилось гражданское управление провинцией, утверждал со ссылкой на свидетелей, что военный губернатор высказался в совсем ином духе: «Езжайте спокойно. Я беру на себя всю ответственность» – и якобы убеждал, что опасность уже миновала. Люди из окружения эрцгерцога пытались возражать, но Потиорек парировал их опасения: «Вы полагаете, что Сараево кишит убийцами?»

Сам Потиорек заявлял, что предложил Францу Фердинанду изменить программу: не ехать в музей, путь в который лежал через узкую улицу Франца Иосифа, а снова проехать по очищенной от встречавших набережной Аппеля. Мнения опять разделились. Одни члены свиты предлагали вернуться в Илиджу, другие – действительно не ехать в музей, а отправиться сразу во дворец Потиорека, третьи – освободить улицы от жителей.

Франц Фердинанд некоторое время раздумывал, а потом поставил в споре точку: «К чему всё это? Население может оставаться. Я хочу, чтобы меня видел народ. Разве я не для этого сюда приехал?»

Он решил ехать сначала в военный госпиталь, чтобы навестить раненных при взрыве бомбы, брошенной Чабриновичем. Среди них был и один из офицеров его конвоя, подполковник Мерицци. «Он пролил за меня кровь», – сказал Франц Фердинанд. После посещения госпиталя он всё-таки намеревался поприсутствовать на открытии новых зданий музея.

В это время появилась и герцогиня София. Согласно официальной программе, прямо из городского совета она должна была ехать во дворец Потиорека и там дожидаться мужа, однако, узнав о его планах навестить раненых, решила, что поедет вместе с ним. Эрцгерцог попытался отговорить супругу, но она сказала: «Нет, Франц, я еду с тобой». Спорить он не стал.

Все снова сели в автомобили, которые в 10.45 двинулись по направлению к госпиталю. Кабриолет «Греф унд штифт» с Францем Фердинандом, его женой и Потиореком снова был третьим в кортеже. Теперь ехали на приличной скорости. На набережной Аппеля народа почти не было. На левой подножке автомобиля эрцгерцога стоял подполковник фон Гаррах – он хотел защитить наследника в случае, если бы кто-то опять метнул бомбу в его машину. Эрцгерцогу это не очень понравилось. «Оставьте, – сказал он. – Всё это глупости, это ведь совершенно не нужно». Однако Гаррах остался стоять на подножке.

Произошедшее дальше как только не называли в публикациях о покушении: ошибкой, трагической случайностью, халатностью, роковым стечением обстоятельств и даже удачей Гаврилы Принципа. Но, во всяком случае, большинство исследователей считали, что этого не должно было случиться.

Когда кортеж достиг перекрестка набережной Аппеля и улицы Франца Иосифа, первая машина, как и предполагалось в первоначальном плане поездки, свернула с набережной направо. За ней свернула и вторая машина. Когда шофер автомобиля эрцгерцога Леопольд Сойка тоже стал крутить руль на повороте, Потиорек, заметив ошибку, закричал: «Стой! Мы едем не туда! Мы должны ехать по набережной!»

Шофер нажал на тормоз. Остановились и другие автомобили. Теперь нужно было дать задний ход, чтобы выехать на набережную. На узкой улице Франца Иосифа образовалось что-то вроде пробки. В течение нескольких минут машина с эрцгерцогом и его женой стояла почти на тротуаре улицы Франца Иосифа, напротив входа в магазин «Деликатесы Морица Шиллера».

Тротуар был заполнен народом. Стоял там и молодой человек в твердой черной шляпе. Одну руку он держал в кармане. Автомобиль эрцгерцога, как по заказу, оказался прямо рядом с ним.

Сто лет спустя поэт Александр Балтин написал стихотворение «Гаврило Принцип»:

 
Дергался, душа в порезах вся,
Думал, что благое совершает.
Папиросу о забор гася,
Понимал, что сам себя не знает?
Заморочен силами потьмы,
Зло – считал – при помощи другого
Зла осилить мы сумеем, мы,
Позабывшие значенье Слова.
 

Тогда Принципу уже точно было не до слов. «Мишень» находилась перед ним. На такой шанс он даже не рассчитывал.

Принцип был в мрачном настроении. Он не мог не понимать, что покушение, скорее всего, сорвалось. Чабриновича арестовали, а о судьбе остальных членов группы заговорщиков он не знал. Но поскольку о других взрывах или выстрелах никто не говорил, значит, никто из них так и не решился на теракт.

Как теперь будет строиться программа пребывания эрцгерцога в Сараеве, предсказать было трудно. Принцип не без оснований предполагал, что ее могут изменить и у него так и не появится возможность убить престолонаследника.

Принцип рассказывал, что когда он стоял, размышляя, что делать дальше, к нему подошел какой-то «видный господин» и начал говорить о том, что кто-то бросил бомбу в эрцгерцога: «Видишь, какая это глупость!» Принцип, по его словам, отшутился. Он думал, что это «шпион».

Он зашел в «Деликатесы Морица Шиллера» и купил себе бутерброд. Затем снова вышел на улицу. В тот же день, после ареста, Принцип рассказывал следователю:

«Когда я встал на углу Латинского моста у магазина Шиллера, то вскоре услышал, как публика кричит «живео». Сразу же после этого показался первый автомобиль, и я напрягся: нет ли в нем престолонаследника, которого я знал по фотографиям, появлявшимся в последние дни в газетах?

Когда появился еще один автомобиль, я узнал в нем престолонаследника. Но, увидев, что в нем также сидит какая-то дама, я несколько мгновений размышлял, стрелять или не стрелять. В этот момент меня охватило странное чувство, и я с тротуара прицелился в престолонаследника, а это было очень легко, потому что автомобиль на короткое время остановился…

Думаю, что стрелял я два раза, а может быть, и больше, потому что я был сильно взволнован. Попал я в своих жертв или нет – не могу сказать, так как в этот момент люди начали меня бить».

Через несколько дней, 3 июля, он несколько скорректировал свои показания:

«Когда вскоре раздались крики «живео», мне удалось протиснуться сквозь толпу у магазина Шиллера. Тут я заметил, что один автомобиль уже прошел. Когда же появился другой, в котором я увидел даму и зеленую генеральскую шапку, я узнал престолонаследника…

В первый момент я хотел бросить бомбу – она висела у меня слева, на поясе. Но… я не мог ее легко снять. А в такой большой толпе было бы тяжело ее вытащить и бросить. Поэтому я выхватил револьвер и наставил его на автомобиль, не целясь. Стреляя, я даже голову отвернул. Я выстрелил сразу два раза, но я не уверен, стрелял ли я только два раза или больше, так как я был очень взволнован. Поэтому и бомбу я не хотел бросать, так как мне не хватало для этого сил.

Затем люди меня начали линчевать. Кто-то выхватил у меня револьвер, а бомба выпала».

Сколько было выстрелов? Сам Принцип говорил, что стрелял четыре или пять раз. Показания свидетелей различались: Гаррах слышал два выстрела, Потиорек – «два или три, или даже четыре», доктор Карл Бардлофф, ехавший в одной из машин кортежа, – «два выстрела, быстрых, один за другим», придворная дама Вильма Ланиус – «два или три» и т. д. Скорее всего, в направлении автомобиля эрцгерцога он стрелял два раза, а третий выстрел был произведен в тот момент, когда на него набросились стоявшие рядом люди. Был ли он случайным или Принцип хотел покончить с собой, теперь уже вряд ли можно установить.

Даже если Принцип не кривил душой, утверждая, что не целился, всё равно его выстрелы оказались на удивление точны, особенно если учесть, что он раньше почти не имел дела с оружием. Ни ошибку в маршруте кортежа, в результате которой автомобиль эрцгерцога оказался прямо перед Принципом, ни эти необычайно меткие выстрелы никак нельзя отнести к последствиям профессиональной организации покушения. Нет, это было роковое стечение обстоятельств. Наверное, Франц Фердинанд обладал сильно развитой интуицией, которая подсказывала ему, насколько опасным может оказаться его визит в Сараево.

…Первая пуля попала герцогине в брюшную полость, вторая – в шею эрцгерцогу. Подполковник фон Гаррах, услышав выстрелы, сначала подумал, что всё обошлось, – в первые секунды после них эрцгерцог и его супруга неподвижно сидели на своих местах. Но тут же стало ясно, что они по крайней мере ранены.

«Тонкая струйка крови брызнула изо рта его императорского высочества, – рассказывал Гаррах. – Я достал платок, чтобы вытереть кровь на губах эрцгерцога, а ее высочество крикнула: «О боже! Что случилось?» Она согнулась на своем сиденье, а ее голова упала на колени эрцгерцога. Мне сначала не пришло в голову, что и она ранена, я подумал, что она потеряла сознание от потрясения. Его высочество сказал: «Софи, Софи, не умирай! Живи ради наших детей!» Я поддержал его голову и спросил: «Вам очень больно, ваше высочество?» Его лицо немного перекосило, и он шесть или семь раз повторил: «Ничего… Это ничего». Он всё больше терял сознание, и его голос становился всё тише. Затем наступила короткая пауза, потом послышались конвульсивные хрипы из его горла, обусловленные потерей крови. Но когда мы доехали до резиденции губернатора, прекратилось и это. Два тела в бессознательном состоянии внесли в здание, где быстро установили их смерть».

Первой умерла герцогиня фон Гогенберг – еще в машине. Через несколько минут, в резиденции Потиорека, и Франц Фердинанд. Военный хирург Эдвард Байер уже ничего не мог сделать – пуля Принципа пробила шейную артерию. «Мучения его высочества закончились», – сказал он.

Когда осматривали тела эрцгерцога и его жены, то обнаружили, что они оба носили по нескольку золотых и платиновых амулетов, которые должны были защищать от болезней, несчастий и прочих бедствий.

В это время из зала приемов резиденции начали доноситься приглушенные голоса, звуки передвигаемой мебели и звон посуды. Потиорек запланировал по случаю приезда эрцгерцога торжественный обед, который должен был сопровождаться музыкой. Среди прочих произведений музыканты собирались исполнить и вальс «Нет жизни без любви». Теперь музыканты потихоньку расходились, а уставленные фарфором, серебром и хрусталем столы разбирались.

День 28 июня 1914 года закончился почти по «сценарию» поэта Державина, написанному им за 135 лет до всех этих событий:

 
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
 

«Худой, невысокого роста и весь в крови»

Принципа взяли прямо на месте покушения. Хорошо известно, что на него сразу же бросились и полицейские, и агенты в штатском, и люди из свиты эрцгерцога, и обычная публика. Однако он сдался вовсе не добровольно. Были и такие, кто пытался его защитить. Имена некоторых известны.

Один из них – актер Михайло Пушара, активный участник «Молодой Боснии». Согласно показаниям агентов, когда Принцип поднял пистолет, один из них попытался схватить его за руку. Но в это время другой молодой человек (это и был Пушара) сильно ударил агента (по одним данным – ногой в колено, по другим – кулаком в живот), и тот потерял равновесие.

Агент Спахович в своих показаниях отмечал: «Я получил приказ не смотреть на автомобиль, а следить только за публикой. Я так и стоял, пока не услышал первый выстрел. Поворачиваю голову налево – не вижу ничего. Направо – раздается второй выстрел… Подскакиваю и хватаю стрелявшего за руку, а кто-то меня встречает ударом руки в живот. Я также получил револьвером по голове и от Принципа».

Тот же Пушара пытался помешать поручику из свиты эрцгерцога барону фон Морей, который бросился на Принципа с саблей. И, как потом свидетельствовал поручик, за стрелявшего вступился не только Пушара.

«Я ударил его дважды [саблей], но тут два человека в штатских костюмах оказались слева и справа от меня, – рассказывал Морей. – Один из них крикнул по-немецки: «Не трогай его!» – а потом продолжил что-то говорить по-сербски, чего я не понял, так как не знаю этого языка. Я продолжал наносить сильные удары и при этом говорил: «Кто меня тронет – убью!» Но мой шлем был помят, так как кто-то неоднократно ударил меня по голове. Я обратился к третьему человеку, находившемуся поблизости, о котором я думал, что он полицейский офицер, и крикнул: «Арестуй его!»… Тот, который крикнул: «Не трогай его!», – был, как мне кажется, арестован на месте… И другой штатский тоже был молодой человек».

Имя второго молодого человека тоже известно – Фердинанд Бер. Он был чем-то внешне похож на Принципа. Его арестовали на улице, арест засняли фотографы, и много лет эту фотографию подписывали (да и сейчас еще иногда подписывают) как «Арест Гаврилы Принципа». На самом деле Бер был немецкий чиновник, служивший в Сараеве. К заговору он не имел никакого отношения, но, увидев, что полицейские и офицеры бросились на Принципа, подумал, что того сейчас убьют на месте, и попытался спасти убийцу эрцгерцога от немедленной расправы, за что и получил несколько ударов саблей по спине. Хорошо еще, что били плашмя.

Михайло Пушара был арестован позже – на репетиции церковного хора, который разучивал песни о «косовских героях»[30]30
  Его судьба тоже трагична. На процессе по делу о сараевском убийстве Принцип и другие участники заговора его всячески выгораживали, заявляя даже, что считали его агентом полиции. Суд не нашел в действиях Пушары криминала и оправдал его. Однако его тут же арестовали снова и отправили в концлагерь Арат, куда после начала Первой мировой войны депортировали многих «неблагонадежных» сербов. Там Михайло Пушара и умер весной 1915 года.


[Закрыть].

Известно также, что человека, который сразу после выстрелов бросился к Принципу и выхватил у него из рук пистолет (так он по крайней мере утверждал), звали Анте Велич.

…Принцип, пока его били, пытался покончить жизнь самоубийством. Он принял яд, но его только стошнило – очевидно, препарат был невысокого качества. Один из свидетелей позже рассказывал, что видел, как Принцип поднял пистолет на уровень своей головы, но выстрелить не успел, так как он ударил его. На суде Принцип признал, что это правда – он действительно хотел застрелиться.

Досталось ему сильно – несмотря на попытки некоторых людей из публики защитить его, на него обрушился град ударов. Студент-теолог Пузич после выстрелов схватил террориста за шиворот. Принцип направил на него револьвер, но кто-то еще схватил его за руку. Потом его начали бить саблями набежавшие офицеры и полицейские. Вероятно, били они его всё же плашмя или не вынимая сабель из ножен. Пузич же считал, что сабли у них были не заточены, – один из ударов пришелся по его руке, но, кроме синяков, никаких следов не оставил.

Другие наносили удары кулаками, зонтиками, тростями и даже шляпами. Пузич в это время заметил лежавшую в нескольких шагах от тротуара бомбу. Он подозвал одного из офицеров. Теперь уже и все остальные обратили на нее внимание. «Неслыханная паника овладела мной и всеми, стоявшими вблизи… – рассказывал Пузич. – Наконец полиция набралась храбрости и начала разгонять народ… Какая-то барышня упала на землю, и толпа растоптала ее ногами».

Около четверти двенадцатого Принципа привели в полицейский участок, где первый допрос с него снял следователь окружного суда Сараева Лео Пфеффер. Вообще-то тот сначала собирался заняться делом Чабриновича, которого доставили в полицию ранее. Но пока велись приготовления к допросу, пришло известие об убийстве эрцгерцога, а вскоре привели и самого Принципа.

В воспоминаниях, изданных 20 лет спустя, Пфеффер рассказывал о первом впечатлении, произведенном на него Принципом: «Худой, невысокого роста и весь в крови». За ним и сопровождавшими его в участок полицейскими еще бежали люди, которые норовили ударить или ткнуть его тростью или палкой. В полиции ему сначала перевязали раны, затем Пфеффер начал первый допрос.

Принцип говорил с трудом, и следователь сначала думал, что причина тому избиение, которому он подвергся после покушения. Но потом Пфеффер, по его словам, понял, что дело в другом. Вся комплекция Принципа говорила о слабости. «Трудно было представить, как он, такой мелкий, тихий и скромный, мог решиться на такое покушение», – недоумевал Пфеффер. Однако больше всего судью поразили его глаза: «Эти светло-голубые, ясные глаза ни в коем случае не были дикими глазами преступника. Это были живые, пронзительные и спокойные глаза, в которых сквозила как врожденная интеллигентность… так и бешеная энергия».

На первом допросе Принцип заявил, что уже два года думал о том, чтобы совершить покушение на какого-нибудь из высокопоставленных сановников Австро-Венгрии. Он сказал, что около месяца назад получил «пистолет-браунинг от одного комитаджа, имя которого не знаю», чтобы выстрелить в престолонаследника, так как он «символизирует высшую власть, чье ужасное давление ощущаем мы, югославы». Принцип также утверждал, что никто его не подстрекал на «это дело».

В этот момент ни Принцип, ни Пфеффер еще не знали, что Франц Фердинанд и его жена умерли от ран. Когда об этом стало известно, судья предъявил Принципу официальное обвинение в убийстве. Тот ответил, что не раскаивается в содеянном, но признался: «Мне жаль, что я убил герцогиню фон Гогенберг, потому что у меня не было намерения ее убивать».

Чабринович на первом допросе заявил, что не признаёт себя виновным, а идею покушения тоже вынашивал в голове уже около двух лет. Он назвал себя выразителем «радикально-анархических идей», которые направлены на то, чтобы «уничтожить нынешнюю систему с помощью террора»: «…я ненавижу всех сторонников конституционной системы и не ту или иную личность как таковую, а как носителя власти, которая угнетает людей». Он добавил, что хотел убить эрцгерцога, потому что, как ему известно «из журналов», он «враг славян вообще, а сербов в особенности».

Чабринович пытался доказать, что о его намерении бросить бомбу никто не знал. С Принципом, по его словам, он был знаком, но при встречах они говорили о самых обычных вещах, а об анархизме или терроризме – никогда. «Не знаю, собирался ли Принцип сегодня что-нибудь предпринимать против эрцгерцога так же, как и я. Но если он это и сделал, то без моего согласия, а я из этого могу только заключить, что нас связывают общие идеи», – заявил он.

Другими словами, на первых допросах и Принцип, и Чабринович сказали далеко не всё, что знали. Вероятно, они еще надеялись, что их товарищам удастся спастись.

Сразу же после допросов их перевели в военную тюрьму, где заковали в кандалы.

Тем временем тела Франца Фердинанда и его супруги готовили к погребению. В замке Артштетген и сегодня можно увидеть свидетельства о смерти, выписанные в Сараеве в день их гибели. Производить вскрытие и извлекать из тел пули не стали, чтобы не повредить лицо, «сохранившее гордое и величественное выражение». Франца Фердинанда обрядили в парадный мундир, а Софию – в белое платье. Затем гробы были опечатаны.

В понедельник 29 июня «Сараевски лист» вышел в траурном оформлении, с портретом эрцгерцога на первой полосе и набранной крупным шрифтом «шапкой»: «Черные дни». В передовой статье говорилось:

«Были дни веселья, дни воодушевления. Как их не помнить? Престолонаследник эрцгерцог Франц Фердинанд прибыл в сердце Боснии и Герцеговины… чтобы со своей супругой пробыть несколько дней в стране, которая пришлась им по сердцу. Народ их принял радостно, потому что это их посещение было настоящей наградой, и когда они неожиданно появились в Сараеве, приветствовал их, восторженно глядя в глаза своего будущего правителя…

Но в конце концов наступил последний день их пребывания в Сараеве – и в тот же миг чаша радости наполнилась до самого верха самой горькой печалью. И радость, и веселье вдруг были внезапно раздавлены под тяжестью ужасного, богомерзкого поступка, чьей жертвой стала драгоценная жизнь эрцгерцога престолонаследника Франца Фердинанда и герцогини Софьи Гогенберг…

В дни самой искренней радости и веселья наша родина пережила самое черное несчастье из всех бед, которые только могла пережить за несколько веков».

Вечером 29 июня похоронная процессия прошла по Сараеву. Гробы погрузили на поезд и отправили в Вену тем же путем, которым прибыл в Боснию Франц Фердинанд: на поезде до Метковича, потом на яхте до устья Неретвы, на линкоре «Вирибус Юнитис» до Триеста, а оттуда на специальном траурном поезде в Вену.

Третьего июля с погибшими простились в столице Австро-Венгрии. Церемония носила весьма скромный характер. Обсуждался вариант раздельного отпевания: эрцгерцога – в фамильной капелле Габсбургов во дворце, а герцогини – в обычной церкви; но император всё-таки настоял на совместном отпевании. При этом министр иностранных дел Леопольд фон Берхтольд не рекомендовал дипломатам присутствовать на похоронах – «во избежание повторного покушения». Не было на церемонии и близких родственников погибших – только их дети. На гроб с телом Франца Фердинанда, поднятый на возвышение, положили его ордена и знаки отличия, а на гроб его жены, стоявший прямо на полу, – только веер и черные перчатки, атрибуты придворной дамы, а не жены престолонаследника. Официальные лица безмолвно стояли по обе стороны от гроба Франца Фердинанда. Император ушел сразу же после короткой заупокойной мессы. На похоронах он не присутствовал.

Официальная пресса тоже постаралась подчеркнуть, хотя и косвенно, различие в статусе эрцгерцога и его жены. Это заметили и за границей. Русская газета «Раннее утро», например, писала:

«Тактичность» официальной газеты.

15 июня (по старому стилю. – Е. М.), поздно вечером, когда в Вене были получены телеграммы о сараевской кровавой трагедии, официальная «Wiener Zeitung» выпустила свое «экстренное издание». В «официальной части» этого издания крупным шрифтом сообщалось об ужасной гибели эрцгерцога-престолонаследника. А в «неофициальной» мелким шрифтом было добавлено, что «герцогиня фон Гогенберг также пала жертвою преступного покушения». Таким путем официальная газета сочла уместным напомнить своим читателям, что брак эрцгерцога с герцогиней был браком морганатическим…»

Еще одна интересная подробность: первый секретарь русского посольства в Белграде Василий Штрандман, тем летом отдыхавший и лечившийся на итальянском острове Лидо вблизи Венеции, вспоминал, как подошел в холле отеля к группе высокопоставленных австрийцев, чтобы выразить им соболезнования. Он также поинтересовался, кто из них поедет на похороны эрцгерцога и его жены, и получил ответ: «Никто». «Тут, – замечал Штрандман, – опять сказалось отрицательное отношение высшей австрийской аристократии к несчастной герцогине Гогенберг».

«При дворе в Вене и в общественных кругах Будапешта, – замечал в своих мемуарах граф Оттокар фон Чернин, – было больше довольных, чем огорченных; многие из сановников вздохнули с облегчением, так как опасались, что при Франце Фердинанде произойдет основательная чистка среди придворных».

Как уже говорилось, еще при жизни эрцгерцог избрал местом своего упокоения замок Артштетген – он не хотел и после смерти разлучаться с женой, которая не могла быть похоронена в императорской усыпальнице в Вене.

Четвертого июля останки Франца Фердинанда и Софии поместили в склеп Артштетгена. Между их саркофагами высекли надпись: «Соединенные браком, они объединились и в судьбе».

В Историческом архиве Сараева можно увидеть крайне интересную брошюру столетней давности, изданную в Вене на сербскохорватском языке. В брошюре – чертежи и макеты будущего католического храма в память о Франце Фердинанде и Софии, который должен был быть возведен в Сараеве по проекту архитектора Евгения Бори. Судя по всему, центральной частью внутреннего убранства довольно вместительного храма предполагалось сделать фигуры молящихся эрцгерцога и его супруги. Но осуществить эту идею не успели. А вот памятник им всё-таки поставили.

Сегодня на набережной реки Миляцки, буквально в нескольких десятках метров от места покушения, можно увидеть остатки какого-то каменного сооружения. В теплые дни на нем любят греться на солнце сараевские бродячие собаки. Туристы из разных стран, которые всё чаще приходят посмотреть на тот самый угол, у которого стрелял в эрцгерцога Гаврило Принцип, как правило, не обращают на эти камни особого внимания – а зря. Это остатки огромного монумента Францу Фердинанду и Софии, который установили в Сараеве и который простоял всего два года.

Памятник на берегу Миляцки открыли в 1917 году. Он представлял собой две колонны, у подножия которых был установлен огромный барельеф с изображением эрцгерцога и его жены. Сохранились фотографии этого памятника, на их основе потом большими тиражами выпускали открытки. Но сейчас от этого мемориального комплекса остались лишь фрагменты окружавших его каменных скамеек. Их-то сегодня и облюбовали сараевские собаки.

Монумент Францу Фердинанду и Софии разобрали в 1919 году – уже в новой стране. Тогда считалось, что в его истории поставлена точка. Но оказалось, что это было многоточие.

Пока проходили первые допросы Принципа и Чабриновича, а тела погибших эрцгерцога и его жены готовились везти в Вену, в Сараеве начались сербские погромы. Хорваты и мусульмане организовали демонстрацию, прошли по улицам, скандируя: «Долой сербов!» Кто-то бросил бомбу, ранив еще одного человека. Демонстранты разбили стекла в отеле «Европа», который принадлежал сербам, начали бить их в зданиях, где размещались сербские школы, общества и организации. Началось бегство сербов из города.

В этот день полиция то ли растерялась, то ли сознательно не захотела принимать меры для обеспечения безопасности сербского населения. Только во второй половине дня власти вызвали в город войска, участвовавшие в маневрах – тех самых, которые посещал Франц Фердинанд. Солдаты оцепили сербское консульство в Сараеве. Во время погромов из толпы раздавались также крики: «Долой русского консула!»

На следующий день погромы продолжились. Прибывший в Сараево из Вены для наблюдения за ситуацией второй секретарь русского посольства в Австро-Венгрии князь Гагарин докладывал: «С утра понедельника 29 июня были расставлены войска в центральной части города, но распорядительности полиции не замечалось. Как можно допустить погром невинных людей, где на 50 000 жителей имеется гарнизон в 5000 человек? Уличные беспорядки не соответствовали печальным обстоятельствам, когда в конаке (то есть во дворце – резиденции Потиорека. – Е. М.) стояли гробы убиенных накануне эрцгерцога и его супруги. Уважение к памяти погибших требовало тишины и спокойствия. Говорили, что власти не смогли препятствовать жителям выражать верноподданнические чувства. Военное положение еще не было введено и уследить за всем было трудно, толпа же действовала стремительно. Вот те довольно слабые аргументы, которые приводились в защиту растерянности или даже попустительства».

Погромы начали стихать лишь после того, как Потиорек выпустил приказ о введении в городе осадного положения. За разбой, поджог, смертельные побои, насилия и прочие преступления полагалась смертная казнь. Прокламации с этим приказом не только расклеивались на стенах и тумбах для объявлений – как в старые времена; специальные чиновники в сопровождении трубачей зачитывали их на площадях. Эти меры возымели действие.

Погромы прокатились и по другим городам империи. В Агдаме (Загребе) заседание хорватского Сабора началось с криков: «Долой сербов! Долой короля Петра и его агентов! Вон их всех!» В Вене толпа попыталась прорваться к сербскому посольству, но полиция не допустила этого. Демонстранты устроили у посольства настоящий «кошачий концерт» с криками, свистом, улюлюканьем, забрасывали полицию и здание посольства камнями, а затем сожгли сербский флаг. Пытались они прорваться и к российскому посольству, но были рассеяны полицией.

Наводя порядок в Сараеве, полиция одновременно начала масштабные «зачистки» среди сербского населения. За двое суток было задержано около двухсот сербов – общественных деятелей, священников, торговцев и студентов. Всех их поместили в военную тюрьму. Туда же привозили и арестованных на окраинах города крестьян.

Надо сказать, что очень многие сербы осудили убийство эрцгерцога, а во время службы в сербском православном соборе протоиерей даже назвал террористов «антихристами». После начала войны некоторые из арестованных во время «зачисток» сербов просили освободить их и послать на фронт, чтобы «отомстить за подлое убийство и доказать свою верность монархии».

В конце июня и начале июля 1914 года аресты «подозрительных сербов» шли по всей стране. В это время в руки полиции попало и большинство заговорщиков.