Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Покушение и правительство Сербии

Резюмируем. Знал ли Апис о подготовке покушения в Сараеве? Скорее всего, знал. Готовил ли он его? Скорее всего, нет. Во всяком случае, к «переброске» Принципа, Чабриновича и Грабежа в Боснию он вряд ли имел отношение. Хотя было немало людей, которые очень хотели бы, чтобы он взял ответственность на себя.

Но было ли известно о Принципе и его друзьях сербскому правительству? Знали ли о них премьер Пашич и королевич Александр?

Австрийский ультиматум обвинял Сербию в «покровительстве» и «соучастии» в действиях заговорщиков. Однако позже появлялось немало гипотез о том, что королевское правительство активно участвовало в подготовке покушения. В июле 1926 года власти Королевства сербов, хорватов и словенцев (будущей Югославии) даже заявили протест Германии в связи с появлением в тамошней прессе подобных публикаций.

А 28 июня 1941 года в загребской газете «Хрватски народ» с такой же версией выступил бывший следователь окружного суда Сараева Лео Пфеффер. Югославия к тому времени была разгромлена гитлеровской Германией, Загреб превратился в «столицу» «Независимого государства Хорватия», во главе которого стояли усташи – местные фашисты, чьи зверства по отношению к сербам время от времени возмущали даже их союзников – немцев и итальянцев.

Прямых доказательств этой гипотезы нет, а принять на веру, что сербское правительство участвовало в подготовке покушения, практически невозможно. По одной простой причине: в Сербии прекрасно понимали, что убийство Франца Фердинанда вызовет, мягко говоря, осложнение отношений между Веной и Белградом. В столице Австро-Венгрии большое влияние имели те, кто спал и видел, как бы расправиться со славянскими соседями военным способом, а покушение на эрцгерцога стало прекрасным поводом для начала войны.

И Александр, и Пашич понимали, что летом 1914 года воевать Сербии было крайне нежелательно. Две Балканские войны и восстание албанцев в 1913 году, на подавление которого была брошена армия, обошлись стране очень дорого, поэтому программа перевооружения была принята только в январе 1916 года.

Предположение, что сербское правительство в такой тяжелый момент занималось подготовкой покушения на престолонаследника Австро-Венгрии, равноценно признанию, что оно состояло из тайных или явных агентов соседней империи.

Но отрицание этой гипотезы вовсе не значит, что и правительство, и премьер Пашич не могли знать, что покушение готовится. Вопрос лишь в том, что именно было им известно и как они распорядились этой информацией.

Во время оккупации Белграда в 1915–1918 годах австрийцы сумели захватить часть сербских архивов. Некоторые документы они потом использовали в пропагандистской кампании против Сербии, доказывая, что следы организации покушения ведут именно в «белградские верхи». Среди захваченных ими бумаг были и донесения в МВД Сербии о случаях переброски оружия и бомб в Боснию. В одном из документов речь шла о том, что в Боснию перешли три гимназиста, тамошние уроженцы. Их имена в донесении не называются, но указывается, что у них с собой было «6 бомб и 4 револьвера» и что перейти границу им помог сербский пограничный офицер Раде Попович.

Это донесение составлено, скорее всего, по информации Якова Миловича – одного из проводников Принципа и Грабежа. Как пишет Владимир Дедиер в книге «Сараево. 1914», Милович был доверенным лицом «Народной обороны» и по ее линии отправлял информацию о переброске оружия через границу.

Дедиер отмечает, что югославские эксперты, анализировавшие документ, признали его подлинным. Более того, были обнаружены краткие пометки Пашича, в которых речь идет об этом случае. «Факт, что он сделал выписки из документа, доказывает, что всё это дело он считал серьезным, – отмечает югославский историк. – Хотя имя эрцгерцога в документе не упоминалось, Пашич, несомненно, сделал вывод, что переход границы молодых людей со смертоносным оружием накануне посещения Боснии эрцгерцогом должен стать поводом для начала срочного расследования».

А что после этого сделали Пашич и его правительство? Споры на эту тему продолжаются по сей день.

По одной версии, Пашич сразу же распорядился закрыть границы для переброски оружия (другой вопрос – можно ли было сделать это, ведь у людей из «Черной руки» были собственные каналы для переправки оружия в Боснию, которые никак не зависели от решения премьера) и даже попытался поставить в известность власти Австро-Венгрии, что в Сараеве зреет какой-то заговор против эрцгерцога.

Уже через день после убийства Франца Фердинанда сербский посланник в России Мирослав Спалайкович заявил в интервью газете «Новое время», что Сербия предупреждала Австро-Венгрию об опасности покушения. Об этом же в июне – июле 1914 года писали американские, французские и сербские газеты. Проходила подобная информация и по дипломатическим каналам. Однако в Вене дважды официально опровергали ее.

Уже после войны бывший сербский посол в Австро-Венгрии Йован Йованович несколько раз заявлял, что 5 июня 1914 года «по собственной инициативе» встретился с министром финансов Леоном фон Билинским и предупредил его, что маневры у границы с Сербией вызовут огромное недовольство ее граждан, «которые должны рассматривать это как провокацию». «Я сказал министру фон Билинскому, – отмечал Йованович в письме в австрийскую газету «Нойес виенер тагеблатт», опубликованном 28 июня 1924 года, – что… при таком условии среди сербской молодежи могут найтись люди, которые зарядят ружье или револьвер боевым патроном вместо холостого, и тогда пуля может задеть того, кто является виновником провокации. Поэтому благоразумие требует, чтобы эрцгерцог не ездил в Сараево, и чтобы эти маневры не устраивались в Видовдан, и чтобы они вообще не проходили в Боснии». Билинский, утверждал бывший посол, пообещал передать его опасения самому Францу Фердинанду. «Эрцгерцог, несомненно, был поставлен в известность, но не обратил на это внимания», – заключил Йованович[40]40
  В своих мемуарах, вышедших уже после войны, Билинский не рассказал об этом эпизоде – по мнению многих историков, потому, что очень не хотел вспоминать о нем.


[Закрыть].

Йованович, если верить его словам, опасался также, что покушение может быть совершено не группой специально засланных в Боснию заговорщиков, а кем-нибудь из солдат сербского происхождения во время маневров, и высказал это опасение (вряд ли по собственной инициативе) в самых общих выражениях.

Сербское предупреждение не носило официального характера. По-другому Белград поступить не мог – нельзя же было сдать австрийцам своих доверенных лиц в Боснии, чтобы через них искать тех гимназистов, которые отправились убивать эрцгерцога. Но и Вена не могла после слишком общих предупреждений Йовановича отменить поездку Франца Фердинанда в Боснию – это выглядело бы как политическое отступление империи. Если сербское правительство действительно опасалось покушения и таким образом предупреждало австрийских коллег, то обеим сторонам оставалось надеяться только на счастливый случай – на то, что покушение сорвется или что заговорщики будут обезврежены. Но, к несчастью для всего мира, этого не произошло.

Когда бывший посол в Вене Йованович рассказывал, как он предупреждал австрийцев о возможности покушения, в Сербии да и во всем мире разразился очень громкий скандал, связанный с сенсационными «разоблачениями» другого видного сербского государственного деятеля – однофамильца сербского посла в Вене, бывшего министра просвещения, а потом и министра внутренних дел Любомира Йовановича-Патака. Бывший министр утверждал, что сербское правительство знало о подготовке покушения, но не приняло никаких мер, чтобы его предотвратить.

В 1924 году к десятилетию начала Первой мировой войны русский журналист-эмигрант Алексей Ксюнин решил выпустить книгу. Это был небольшой сборник воспоминаний с достаточно пафосным названием «Кровь славянства». Таких сборников тогда выходило множество, и вряд ли кто-нибудь заметил бы этот, если бы не очерк Любомира Йовановича «После Видовдана 1914». Сам Йованович потом отмечал, что согласился передать свои записи Ксюнину из чувства солидарности и сострадания – тот был, во-первых, русский, а во-вторых, бедный эмигрант.

Что же необычного было в этом очерке? Йованович рассказал о заседании правительства – в конце мая или начале июня 1914 года, – на котором премьер Пашич сообщил всем министрам, что готовится покушение на Франца Фердинанда и «некоторые люди собираются поехать в Сараево». Тогда же правительство приняло решение, что пограничники не должны пропускать заговорщиков в Боснию. Но пограничные власти не исполнили этой инструкции, так как сами принадлежали к «Черной руке». Равным образом не удалась и попытка посла Йовановича по своей инициативе предупредить австрийцев.

Бывший посол рассказал также, что хорошо знал Гаврилу Принципа: «Я виделся с ним дважды или трижды в моем министерстве, когда он приходил ко мне с просьбой, чтобы я разрешил ему сдавать экзамены сначала в пятый, а затем в шестой класс частным образом… Он остался у меня в памяти как маленький широкоплечий юноша с немного осунувшимся, но широким лицом. Говорил он просто, без робости. Я дал ему несколько советов… окончить примерно гимназию, чтобы он мог с лучшей подготовкой служить с большой пользой народу и, главное, своим идеалам. На экзамены я оба раза дал согласие, и он оба экзамена держал при Первой гимназии».

Йованович писал, что при последней встрече он даже накричал на Принципа, поскольку к нему тогда приходило много молодых эмигрантов, «беспокоя» его по мелочам. «Бедный Принцип сначала посмотрел на меня удивленно и сразу же направился к выходу: «Извините меня, я не знал, я не знал». Я обратился к нему и принялся его дружески успокаивать, но он поспешил уйти. Кто тогда мог предчувствовать, что сделает этот беспокойный молодой человек несколько недель спустя».

Таким образом, если верить Йовановичу, сербские министры знали о заговоре, и когда прозвучали выстрелы Принципа, им самим овладело «тяжелое беспокойство». Он боялся, что «все дворы Европы… покинут нас». Но потом он успокоился – один из его друзей, некий майор, сказал, что пусть, мол, Австро-Венгрия нападает на Сербию, «может быть, для нас всё кончится плохо, но, кто знает, может быть и по-другому».

А после покушения, утверждал Йованович, сербское правительство бросилось «заметать следы»: нужно было выглядеть стороной, непричастной к заговору, тогда за Белград могли бы вступиться Россия, Франция и другие союзники.

Русский посол Николай Гартвиг описывал в депеше министру иностранных дел Сергею Сазонову происходившее в Белграде сразу после получения известий о покушении: «Решительно во всех слоях общества наблюдается чувство самого искреннего возмущения… около 5 часов дня пришло известие о трагической сараевской катастрофе. В Белграде немедленно были прекращены все церемонии, не только по распоряжению властей, но и по почину самих обывателей; театры были закрыты, и народные увеселения были отменены. В тот же вечер король и регент отправили телеграммы Францу Иосифу с выражением глубокого сочувствия… На другой день во всех газетах появились трогательные некрологи и статьи по поводу тяжкого горя, постигшего императорский дом дружественной монархии. Вся Сербия строго осудила деяние обоих безумцев».

Однако, в интерпретации Йовановича, сербское правительство «сделало всё возможное, чтобы показать нашим друзьям и всему остальному миру, как мы были далеки от сараевских преступников», то есть постаралось всячески демонстрировать это. И якобы именно поэтому в Белграде были срочно запрещены всякие увеселительные мероприятия и «началось нечто вроде официального траура». Несколько сербских министров посетили траурную мессу в католической церкви австро-венгерского посольства. В их числе был и сам Йованович, который, впрочем, не скрывал, что это мероприятие было ему неприятно и он чувствовал себя «среди врагов, которые не захотят примириться с нами».

Откровения Йовановича вызвали бурную реакцию за границей. Раздавались даже предложения пересмотреть решения Парижской мирной конференции 1919 года, в которых говорилось об ответственности Германии и Австро-Венгрии за развязывание войны.

«Новейшие разоблачения», как стали называть в 1920-1930-х годах утверждения Йовановича, взяли на вооружение весьма известные исследователи причин возникновения Первой мировой войны, например англичанин Сидней Фей и уже упомянутые советские историки Михаил Покровский или Николай Полетика[41]41
  Полетика в своих воспоминаниях рассказал захватывающую историю. Вскоре после выхода его книги «Сараевское убийство», которая «то умирала, то воскресала для рядового читателя, кочуя с книжных полок общего фонда в закрытый для читателя «спецфонд» и обратно, в зависимости от хода политических событий 30–60 годов», с ним связался некий югославский коммунист, живущий в СССР, сказавший, что является одним из «участников сараевского убийства». Посетитель, «невысокого роста, с густой копной черных курчавых волос», категорически отказавшийся назвать свое настоящее имя, сказал Полетике, что сербские эмигранты-революционеры недовольны его книгой, где о них написано «слишком сурово и критично». Полетика показал гостю сербские и иностранные источники, которыми он пользовался. «Незнакомец, – писал он, – был взволнован и нервно оспаривал мое утверждение, что Гаврило Принцип и его друзья были членами организации «Черная рука» («Уедненье или смрт»), созданной полковником Димитриевичем. У меня создалось впечатление, что незнакомец чего-то боится и смотрит на меня с тревогой и беспокойством». Наконец они попрощались, и посетитель попросил хозяина дать ему на несколько дней упомянутые источники. Тот согласился. «Незнакомец встал, – рассказывал Полетика, – и я, согласно правилам вежливости, проводил его в переднюю. В передней, надевая пальто, он вынул из кармана пиджака маленький черный браунинг и переложил его в карман пальто». Через несколько дней он пришел снова, вернул книги и сказал, что «после первого разговора со мной и после прочтения этих книг он убедился в том, что события сараевского убийства изложены в моей книге совершенно правильно, о чем он сообщит своим сербским друзьям в Москве. Он выражал радость по поводу знакомства со мной и благодарил за книги, которые я дал ему. Я проводил его, как и первый раз, в переднюю, но теперь револьвера из пиджака в пальто он не перекладывал». Полетика не исключал, что таинственный незнакомец захватил с собой оружие, чтобы в случае чего пригрозить ему, потому что «боялся каких-то разоблачений». «Разговор со мной и просмотр документов показали ему, что никаких разоблачений, касающихся его лично, он может не бояться. Этим и объясняется его любезность при второй встрече, когда браунинг уже не демонстрировался». «Незнакомец, несомненно, был видным деятелем югославского национального движения и, возможно, сараевского убийства, но одновременно и австрийским шпионом», – делал вывод Полетика.


[Закрыть].

Впрочем, ценность «разоблачений» несколько снижалась из-за их явной политической подоплеки. Как раз в то время Йованович вел борьбу за пост председателя старейшей в Сербии Радикальной партии, которую возглавлял уже больной Пашич (он умер в декабре 1926 года).

Полемика между Йовановичем и сторонниками Пашича началась в газетах в 1925 году и продолжалась аж до 1930-х, когда Пашич уже умер. Пока он был жив, он лично опровергал слова Йовановича. На съезде Радикальной партии в апреле 1926 года Пашич заявил: «Я ничего не знал и ничего не говорил о покушении Йовановичу. Я рекомендовал «Народной обороне» ничего не предпринимать против Австрии, так как это было опасно». Потом, описывала этот эпизод газета «Политика», Пашич повернулся к своим министрам и друзьям и спросил: «Люди, ведь я не забыл, что я говорил?» И все подтвердили, что он не говорил того, что приписывал ему Йованович.

Разногласия с Пашичем (вопрос о сараевском покушении был лишь одним из многих в спорах между этими политиками) привели к тому, что Йовановича исключили из Радикальной партии. Однако он не отказался от своих высказываний и отстаивал их до своей смерти в феврале 1928 года. Что двигало им – политические соображения, желание скомпрометировать своего недруга Пашича, стремление рассказать правду или же всё вышеперечисленное? Узнать об этом уже практически невозможно.

Но еще раз можно определенно сказать, что Никола Пашич как никто другой понимал, что война для Сербии в 1914 году – катастрофа. Поэтому он вряд ли сознательно способствовал бы действиям, которые неизбежно приближали ее. Вряд ли стал бы затягивать информирование австрийцев, если бы имел точные сведения о том, что именно готовится в Сараеве. Но таких сведений у него, скорее всего, не было, и единственное, в чем его можно обвинить, – что правительство не слишком жестко контролировало государственную границу, на которой проявляли самостоятельность люди, связанные с «Черной рукой».

Другое дело – и в этом Йованович мог быть прав, – что когда всё уже произошло, премьер действительно мог произвести определенные «демонстрации» (объявление траура, отмена увеселительных мероприятий и пр.) в Белграде и услать куда-нибудь подальше Цигановича. Пашич и правительство в целом до последнего момента старались как-то выкрутиться из почти безнадежного положения, в котором они оказались из-за заговорщиков и активистов «Черной руки», став заложниками обстоятельств.

Но этого ни правительству, ни всей Сербии сделать уже не удалось.

Монархисты, революционеры и масоны

Даже если предположить, что за спинами Принципа и его товарищей стоял кто-то еще, создается впечатление, что для осуществления плана покушения в Сараеве была создана «обстановка наибольшего благоприятствования». Выше уже говорилось, что убить Франца Фердинанда спокойно могли и раньше, в том числе и сам Принцип, который, как нарочно, в тот раз оставил пистолет дома.

Действительно, в обеспечении безопасности эрцгерцога было сделано множество ошибок, несмотря на то что слухи о покушении ходили по городу, а полиция и австро-венгерская контрразведка имели о нем более конкретные сведения. Наконец, даже после первой попытки Чабриновича, бросившего в кортеж бомбу, программу визита эрцгерцога даже не скорректировали, хотя должны были отменить совсем. И требования самого Франца Фердинанда продолжить поездку не должны были приниматься во внимание.

На следствии полицейские начальники сваливали всю вину на Оскара фон Потиорека: мол, он хотел придать визиту характер настоящего триумфа, поэтому предписал вывести на улицы как можно больше людей и опубликовать в газетах точный маршрут поездки эрцгерцога. Полиция просила прислать подкрепление, и его действительно прислали, но… многие агенты из Будапешта, Триеста или Вены, которые находились среди «ликующего населения», не знали сербскохорватского языка.

Полиция по собственной инициативе издала распоряжение об окончании учебного года в школах 15 июня, на две недели раньше обычного. Предполагалось, что ученики из других городов Боснии ко времени приезда престолонаследника уже разъедутся из Сараева по домам на каникулы и что это несколько снизит риск покушения – старшеклассники и гимназисты не без оснований считались одной из главных «групп риска».

Потиорек всячески защищался, сетовал на роковую случайность, которая действительно имела место, и распоряжения самого эрцгерцога, но недоработки в области мер безопасности, бесспорно, были. Причем настолько явные, что появилась даже конспирологическая гипотеза: уж не связаны ли они с заговором против Франца Фердинанда, который возник вовсе не в Белграде, а в Вене или Будапеште? И не специально ли его престолонаследника настолько плохо охраняли в Сараеве?

За прошедшие сто с лишним лет выдвигалось немало подобных версий. Мол, Франц Фердинанд собирался поставить во главе одной из частей обновленной Австро-Венгрии (Чехии, Хорватии, Венгрии и, возможно, Сербии) своего сына Макса фон Гогенберга и уже договорился с кайзером Вильгельмом, но об этом прознали его враги в Вене…

Или, например, что эрцгерцогом пожертвовали специально, чтобы начать войну с Сербией. Для этого сербских заговорщиков провоцировали на покушение.

Или что «Черная рука» была связана с определенными кругами в Вене и Будапеште, в которые входили враги эрцгерцога, и фактически по их заказу взялась устранить Франца Фердинанда. Любопытно, что в контексте последних двух версий Чабриновича часто называют австро-венгерским агентом. А Раде Малобабича, как мы помним, в этом подозревала даже сербская полиция.

Есть и другие предположения, еще более экзотические.

Старший сын эрцгерцога Макс незадолго до начала Второй мировой войны выдвинул версию, что следы заговора против его отца ведут в Берлин. Якобы кайзер Вильгельм опасался, что, став императором, Франц Фердинанд превратит Австро-Венгрию из младшего союзника Германии в сильного конкурента. Ныне живущие потомки эрцгерцога, с которыми мы встречались, княгиня Анита фон Гогенберг и герцог Георг фон Гогенберг подтвердили, что такие слухи действительно ходили в их семье.

Некоторые сербские историки, которые оправдывали решение суда в Салониках по делу Аписа и его соратников, предполагали, что и убийство Франца Фердинанда «Черная рука» могла совершить по заказу Берлина. Они ссылались на то, что Апис никогда не был против сотрудничества с Германией и считал, что с ее помощью, равно как и с помощью России, можно решить вопрос южных славян. Апис трижды ездил в Германию, где, в частности, проходил стажировку при германском Генеральном штабе и лечился в санатории. Одним из его хороших приятелей был сербский дипломат, а позже перебежчик и автор книг о сараевском убийстве Милош Богичевич, который остался в Германии. Он якобы являлся связующим звеном между Аписом и теми людьми в Германии, которые заказали убийство эрцгерцога. А потом, тоже якобы с его помощью, Апис налаживал контакты для заключения сепаратного мира с Германией.

Все эти предположения в той или иной степени касаются ситуации на Балканах, отношений между Сербией, Австро-Венгрией и их соседями. Но есть и другие гипотезы. Гораздо более «космополитичные».

Согласно одной из них, решение убить Франца Фердинанда члены «Молодой Боснии» приняли под влиянием, а может быть, и по совету русских революционеров-эмигрантов.

Главный идеолог «младобосанцев» Владимир Гачинович действительно тесно общался с русскими революционерами в Швейцарии, прежде всего с Марком Натансоном – бывшим народником, эсером, будущим основателем Партии революционного коммунизма.

Влияние русского революционного движения на «Молодую Боснию» очевидно. Сами ее участники не раз говорили об этом, а Чабринович вообще пошел кидать бомбу в кортеж эрцгерцога с книгой Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия». Не исключено, что фигуру Франца Фердинанда в качестве объекта для покушения могли подсказать Гачиновичу русские эсеры-эмигранты в Швейцарии.

В 1918 году левые эсеры, в число которых войдет и вернувшийся в Россию Натансон, будут рассматривать возможность проведения «центрального террора» – устранения «ведущих представителей мирового империализма», в том числе кайзера Вильгельма, британского премьера Ллойд Джорджа, французского премьера Клемансо и фигур калибром поменьше – посла Германии в Советской России фон Мирбаха или командующего германскими оккупационными войсками на Украине генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна (убьют в результате только двух последних). Так что нет ничего необычного, если идею покушения на эрцгерцога четырьмя годами ранее тоже подсказали русские социал-революционеры.

Но, во-первых, они не могли сыграть в сараевском покушении другую роль, кроме роли вдохновителей, да и это вряд ли: если кто-то из них и указал Гачиновичу на Франца Фердинанда как на объект покушения, то Принцип и Грабеж сами пришли к этой мысли.

Вокруг версии о «русском революционном следе» за прошедшее время возникло немало мифов. Толи Натансон, якобы подтолкнувший Гачиновича к организации покушения, был австро-венгерским агентом, то ли за покушением стоял вовсе не Натансон, а Троцкий и его люди. А может быть, и не Троцкий, а Ленин и большевики, которые, как известно, стремились «превратить империалистическую войну в гражданскую» и, кстати, в итоге превратили.

Масла в огонь этих слухов добавило и последнее слово Карла Радека на процессе по делу «антисоветского троцкистского центра» в Москве в январе 1937 года. Во многих публикациях приходится читать, что Радек (получивший десять лет заключения) заговорил о некоей тайне, которой обладал Гаврило Принцип, но тут его прервали. «Радеку тогда не дали договорить… – пишет, к примеру, директор исследовательского фонда «Национальный разведывательный центр» Евгений Павлов. – Но, похоже, Троцкий, Зиновьев и Радек знали о готовящемся покушении, знали, какие последствия оно может вызвать, но предпочли молчание, возможно, считая, что война породит ту самую перманентную революцию – эту idee fixe, о которой не уставали говорить Троцкий со товарищи. Во всяком случае, друг Троцкого – Гачинович – не только находился в постоянном контакте с Иличем и Принципом, но и непосредственно руководил ими».

Но на самом деле никто Радека не прерывал, и он без помех договорил свое последнее слово до конца (его стенографическая запись опубликована в сборнике «Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 года)», выпущенном тогда же, в 1937 году.

Радек каялся и весьма путано излагал свою точку зрения на виновность троцкизма во всем, в чем только можно, в том числе и в разжигании войны:

«Процесс этот показал два крупных факта: сплетение контрреволюционных организаций со всеми контрреволюционными силами страны. Это один факт… Но процесс – двуцентрический, он имеет другое громадное значение. Он показал кузницу войны, и он показал, что троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну.

Для этого факта какие есть доказательства? Для этого факта есть показания двух людей – мои показания, который получал директивы и письма от Троцкого (которые, к сожалению, сжег), и показания Пятакова, который говорил с Троцким. Все прочие показания других обвиняемых, они покоятся на наших показаниях…

Мы здесь говорим, потрясенные до глубины, и говорим правду и только правду. И надо еще показать всему миру то, что Ленин – я с дрожью повторяю его имя с этой скамьи – в письме, в директивах для делегации, направляющейся в Гаагу, писал о тайне войны. Кусок этой тайны нашелся в руках сербского молодого националиста Гаврилы Принципа, который мог умереть в крепости, не раскрыв ее. Он был сербский националист и чувствовал свою правоту, борясь за эту тайну, которая охраняла сербское национальное движение. Я не могу скрыть эту тайну и взять ее с собой в гроб по той причине, что если я ввиду того, в чем признался, не имею права выступать как раскаявшийся коммунист, то всё-таки 35 лет моего участия в рабочем движении, при всех ошибках и преступлениях, которыми оно кончилось, дает мне право требовать от вас доверия в одном – что всё-таки эти народные массы, с которыми я шел, для меня что-то представляют. И если бы я эту правду спрятал и с ней сошел со сцены, как это сделал Каменев, как это сделал Зиновьев, как это сделал Мрачковский, то я, когда передумывал эти все вещи, в предсмертный час слышал бы еще проклятие тех людей, которые будут убиты в будущей войне и которым я мог моими показаниями дать средства борьбы против готовящейся войны».

Вот и всё, что говорил Радек о сараевском покушении. Что он хотел этим сказать и зачем вообще вспомнил о Принципе, осталось непонятным. Его речь вообще похожа на словесный поток с вкраплениями слов «изменники», «предатели», «троцкисты», в котором с трудом можно найти смысл.

Возможно, он действительно пытался намекать, что Троцкий несет ответственность и за начало Первой мировой войны, поэтому не случайно «троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну». Или даже имел в виду, что, возможно, Троцкий уже тогда стал орудием «контрреволюционных сил», так что и сейчас его союз с контрреволюционерами не вызывает удивления.

Но мало ли о чем говорили Радек и другие подсудимые на этом процессе и мало ли в чем признавались.

Есть, конечно, и версия, что покушение на Франца Фердинанда организовали масоны – как же без них? Но об этом чуть позже.