Текст книги "Гаврило Принцип. человек-детонатор"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

«Адвокат Премужич… сказал мне, что масоны могут быть вовлечены в заговор и было бы полезнее для Сербии и для меня, чтобы я признался в том, что и я сам масон и что меня масонство готовило к покушению. Что делать?»

Совет ему дали быстро: «Пусть в это верит, нам это не нанесет вреда, но уменьшит внимание по отношению к Сербии».

Еще более подробно изложил в мемуарах свою версию рождения «масонской темы» Иво Краньчевич. Он сослался на рассказ самого Чабриновича о том, как работает его адвокат Премужич. Вроде бы он часто вел беседы не только со своим подзащитным, но и с Недо Керовичем, которого официально защищал Рудольф Цистлер. Премужич убеждал, что Сербия находится на краю пропасти, она почти разгромлена, и когда почти заставил Керовича в это поверить, предложил «помочь спасти Сербию». «Недо должен был сказать, что покушение совершил как масон, по решению масонской ложи, а Премужич на основе этого заявления выстроит защиту, и – Сербия спасена. Недо согласился с этим предложением, а Премужич, чтобы уж все было наверняка, взял с него честное слово, что он сдержит обещание».

Недо Керович был простой крестьянин, так что провести его было не так уж и сложно. О масонах он, разумеется, ничего до этого не слышал.

То же самое Премужич потребовал и от Чабриновича. Краньчевич попытался отговорить своих друзей от этой затеи, но не смог. Неожиданно на «масонскую тему» заговорил и Принцип. Краньчевич так описывает заседание суда, на котором Принцип вдруг тоже упомянул о масонах и Казимировиче: суд начал расспрашивать Недо Керовича, а он знал о «вольных каменщиках» только то, что успел рассказать ему адвокат Премужич. «Ответ повлек бы за собой новые вопросы, на которые он вынужден был бы тоже отвечать, и тогда стало бы ясно, что о масонстве он ничего не знает… Тогда встает Принцип и говорит, что Недо встречался с каким-то Казимировичем, то ли богословом, то ли попом и масоном. Недо это подтвердил, и так закончился разговор о «вольных каменщиках».

«При первой возможности, – продолжал Краньчевич, – я спросил Тавро и Недо, правда ли, что Недо встречался с Казимировичем, а они ответили, что его никогда в жизни не видели (Принцип, наверное, всё-таки видел, когда сдавал экзамены в гимназии, да и фамилию он откуда-то помнил. – Е. М.). Когда я спросил Тавро, почему он на суде упомянул невинного человека, он ответил, что в Белграде всё равно все знают, что это неправда, а Австрия ему ничего сделать не может. Я спросил, почему он назвал именно эту фамилию, а Тавро сказал, что она просто пришла ему в голову и он назвал ее, чтобы прекратить допрос».

Краньчевич был уверен, что за странным предложением адвоката Премужича упомянуть на суде о масонах стоял кто-то еще и этим человеком был, по его мнению, иезуит Антон Пунтигам, который всегда присутствовал в зале суда и время от времени навещал подсудимых. Приходил он к ним и после вынесения приговора. О том, что Премужич «находился под влиянием брата Пунтигама, духовника Франца Фердинанда», писал и Васо Чубрилович.

Вот так объясняли происхождение «масонского следа» сами участники покушения на Франца Фердинанда. Но их объяснения мало кто заметил.

В последующие годы «масонский след» в сараевском убийстве был очень популярен у нацистов, которые утверждали, что Танкосич и Чабринович, сами масоны, получили задание от французских масонов убить престолонаследника Австро-Венгрии. Говорилось также, что «масон и еврей» Принцип убил эрцгерцога по указанию английских масонов. Гитлер в выступлении по случаю вторжения в Югославию 6 апреля 1941 года заявил, что теракт в Сараеве спланировала британская разведка Интеллидженс сервис.

А Константин Родзаевский, лидер Всероссийской фашистской партии, созданной в Маньчжурии в тридцатых годах, так изображал картину «масонского заговора» в Сараеве:

«Юный сербский патриот Принцип был использован масонской организацией для убийства австрийского наследного принца. Стенограмма допроса Принципа свидетельствует, что оружие и задание убить Франца Фердинанда он получил от масонской ложи Белграда. Другая ложа в Вене приказала своим членам в руководстве австрийской полиции так охранять принца, чтобы покушение удалось. Покушение удалось».

Разновидностей «масонских версий» сегодня насчитывается немало. Известный русский теолог и публицист Лев Лебедев, служивший сначала священником Русской православной церкви, но потом перешедший в Русскую православную церковь заграницей, считал, например, что конечной целью «масонов-заговорщиков» было «низвержение России». В вышедшей в 1999 году книге «Великороссия. Жизненный путь» он объяснял их цели и механизм действия:

«Провокация замышлялась довольно простая: наследник австрийского престола должен был быть убит сербами-патриотами, что дало бы повод Австрии выступить против Сербии, а дальше «цепочка» взаимных связей противостоящих государств сама собою пошла бы действовать (за Сербию вступилась бы Россия и Франция, за Австрию – Германия и т. д.)… Патриоты имели несколько «кружков», в том числе «кружок» Д. Илича, где участвовали и будущие убийцы Фердинанда. Молодежь, входившая в эти кружки, не знала, что ею руководит масонская сербская организация «Объединение или смерть» (иное название – «Черная рука»). А этой «Черной рукой» руководит «Великий Восток Франции»… Связным между масонскими центрами и «Черной рукой» был масон Р. Казимирович, опиравшийся на «братьев» Танкосича и Цигановича. Накануне сараевского убийства Казимирович объездил Париж, Будапешт и Санкт-Петербург, в последний раз согласовывая детали плана и испрашивая последнего приказа «свыше». По некоторым данным, этот последний приказ Казимировичу был передан через масона Льва Троцкого (Бронштейна). Он, как и российские «товарищи» Луначарский, Натансон, Радек, были лично знакомы с организаторами убийства [Франца] Фердинанда и связаны с ними через масонские клубы «Великого Востока», куда входили эти (и многие другие) «россияне», участвовавшие не только в российских, но и в мировых делах.

Но почему жертвой был избран именно Франц Фердинанд?.. На свою беду эрцгерцог [Франц] Фердинанд не раз говорил: «…Я никогда не поведу войны против России». А когда начальник Генштаба Австрии фон Гетцендорф однажды стал доказывать нужность такой войны, [Франц] Фердинанд ответил: «Войны с Россией нужно избежать, потому что Франция к ней подстрекает, особенно французские масоны… которые стремятся вызвать революцию, чтобы свергнуть монархов с их тронов»…

Так в период 1911–1913 гг. была задумана и спланирована 1-я мировая война, главнейшей целью которой было низвержение России».

Как видим, «масонская версия» по-прежнему жива и споры об участии масонов в сараевском покушении продолжаются до сих пор, равно как и споры о том, имели ли отношение к «вольным каменщикам» полковник Апис, Танкосич и Циганович или другие прямые и косвенные участники тех событий. Вероятно, будут продолжаться они и в будущем. Дело, однако, в другом. Еще в шестидесятых годах прошлого века, когда имевший почти неограниченные возможности югославский историк и официальный биограф маршала Тито Владимир Дедиер писал книгу о покушении в Сараеве, он отмечал, что вопрос об участии в нем масонов станет предметом для исследования историков будущего, а он «не нашел никаких доказательств того, что они выдвинули инициативу покушения или, по крайней мере, участвовали в нем». С тех пор прошло уже больше полувека, но, похоже, воз и ныне там. Можно только заметить, что и на сегодняшний день реальных доказательств того, что масоны «управляли» Принципом и его друзьями, всё еще нет.

«В свою защиту я не скажу ничего»

Особое место на суде заняло уточнение возраста Принципа. От ответа на этот вопрос зависело, жить главному подсудимому или вскоре умереть. К лицам до двадцати лет смертная казнь в Австро-Венгрии не применялась, а Принцип находился в «пограничном возрасте». С документами о его рождении было не всё ясно. Короче говоря, перспектива смертной казни оставалась для него вполне реальной, и всё зависело от решения суда.

В приходском «домовнике» (книге для записи рождений и смертей, имевшейся в каждой приходской церкви) датой его рождения значилось 25 (13) июня 1894 года. Таким образом, получалось, что покушение он совершил, уже будучи совершеннолетним. Однако в его свидетельстве о рождении стояла другая дата – 25 (13) июля. По этому документу выходило, что когда Принцип стрелял в эрцгерцога и его жену, ему еще не исполнилось двадцати лет.

Прокурор настаивал, что Принцип в момент покушения уже был совершеннолетним. Однако адвокат Фельдбауэр оспорил это утверждение и потребовал выслушать в суде свидетелей. Суд согласился. В качестве своих свидетелей защита вызвала мать Принципа и священника Билбию, который делал запись в «домовнике».

Мать подтвердила, что Принцип родился 25 (13) июля, хотя даты рождения других своих сыновей вспомнить не могла. Священник же сказал, что часто делал в «домовнике» сразу по нескольку записей о рождениях и нередко спустя время. Так что, возможно, он и Принципа записал таким же образом, сделав ошибку.

Нельзя сказать, что эти показания были очень надежными, но суд все-таки решил признать Принципа несовершеннолетним. Зачем? Наверное, чтобы доказать свою беспристрастность. Это решение спасло Принципа от смертной казни.

Двадцать третьего октября начались прения сторон. Генеральный прокурор Свара в своем выступлении старался выставить подсудимых в качестве агентов и исполнителей воли «сербских министров и самого наследника трона»: «Сербское правительство снабжает их деньгами и оружием. Как кукол-автоматов оно переправляет их с оружием по назначению… Ужасное убийство в Сараеве – только еще одно в длинной цепи преступлений, которым сербское правительство либо способствовало, либо непосредственно готовило против монархии для осуществления своих милитаристских целей». Обвинитель потребовал «примерного наказания» виновных.

Защитники же призывали суд к милосердию, указывая на молодость подсудимых. Адвокат Фельдбауэр согласился, что Принцип был орудием и жертвой «великосербской пропаганды», но все-таки не организатором покушения. Адвокат Струппл сказал в защиту Грабежа всего 56 слов. Только Рудольф Цистлер дал на процессе настоящий бой обвинению. Он попытался доказать, что подсудимые не совершали главного преступления, в котором их обвиняют, – государственной измены.

Через 23 года, выступая в Народном театре имени короля Петра II в Сараеве с рассказом о процессе, Цистлер признавал, что его тактика не принесла успеха. Во-первых, из-за отношения суда. Председатель, к примеру, всё время прерывал его и так и не дал закончить выступление, а прокурор потребовал начать против адвоката специальное расследование. Во-вторых, помешало поведение самих обвиняемых. «Они, – говорил Цистлер, – и слышать не хотели о том, чтобы отвечать на вопросы суда так, чтобы смягчить свою вину… Я, защищая этих обвиняемых, понял, что это дело устроили идеалисты в самом лучшем смысле этого слова. Люди, чистые, как кристалл, и светлые, как солнце. Из самых чистых побуждений. Революционеры самой чистой воды».

Из главных заговорщиков, пожалуй, только Чабринович в самом конце процесса дал небольшую слабину. Когда ему предоставили последнее слово, он начал так: «Перед тем, как мы расстанемся, господа, перед тем, как вы вынесете нам приговор, я не хотел бы, чтобы у вас осталось о нас ложное впечатление. Я хотел бы вам четко изложить те обстоятельства, которые повлияли на нас перед покушением. Прошу вас выслушать меня внимательно». Далее Чабринович сказал:

«Мы не ненавидели Австрию, но Австрия, которая оккупировала Боснию, за 33 года не решила аграрный вопрос. Это мотивы, которые привели нас к покушению…

Я хочу, чтобы вы не считали нас преступниками. Мы любили свой народ… Мы чувствовали боль нашего народа, а не ненавидели династию Габсбургов. Хотя я исповедую анархические идеи, хотя я ненавидел всё, я ни в одной мысли не был против его величества Франца Иосифа… Мы не хотели этого покушения на Франца Фердинанда. Мы признали, что не среди нас возникла эта идея… Но люди, которые были среди нас, говорили о Франце Фердинанде, смотрели на него как на врага славян. Мы о нем слышали, что он враг славян. Нам никто прямо не говорил «убей его!», но мы в этой среде пришли к такой идее.

Я хотел бы сказать еще кое-что. Хотя Принцип делает из себя героя, хотя мы все делаем из себя героев, мы все-таки очень сожалеем, так как мы не знали, что покойный Франц Фердинанд прежде всего отец семьи. Нас очень тронули слова, которые он сказал покойной супруге: «Софи, живи ради наших детей». Считайте нас кем угодно, но мы не злодеи. И я обращаюсь с просьбой от себя и от имени своих товарищей к детям благопокойного престолонаследника – простите нас, а вы нас накажите, как хотите. Мы не злодеи, мы честные люди, гордые, мы идеалисты, мы хотели сделать доброе дело, мы любили свой народ, мы умерли за свои идеалы».

После этого произошел эпизод, который не был зафиксирован в протоколах процесса. Как вспоминал адвокат Цистлер, после речи Чабриновича «сразу же встал Принцип и кратко и решительно заявил, что Чабринович не имел полномочий говорить от его имени и он не разделяет того, что он сказал».

Судья прервал заседание. После перерыва адвокат Принципа спросил его, что он думает о последних словах эрцгерцога. Принцип снова ответил коротко: «Не считайте меня животным».

Последнее слово Принципа тоже заняло немного времени. «То, что нам хотят инкриминировать, что кто-то был инициатором, это неправда, – сказал он. – Идея возникла среди нас, и мы осуществили покушение. Мы любили свой народ. В свою защиту я не скажу ничего».

Твердость и решительность Принципа производили сильное впечатление. Они повлияли и на немного «поплывшего» Чабриновича. Следователь Пфеффер, который присутствовал на заседаниях, вспоминал, что уже после завершения слушаний председатель суда обратился к подсудимым: пусть встанут те, кто раскаивается в содеянном. Встали все, кроме Принципа. Когда председатель спросил его, почему он не встал, Принцип ответил: ему жаль, что он убил герцогиню Софию, которая к тому же была чешкой по национальности, так как он не собирался ее убивать – этот выстрел был предназначен Потиореку. Но он не сожалеет, что убил Франца Фердинанда, потому что хотел его убить.

Потом подсудимые сели, но тут встал Чабринович и начал взволнованно говорить, что и он не раскаивается в том, что сделал.

Судебные прения закончились 23 октября, а через пять дней был зачитан приговор. Подсудимых привели в зал, прикованных друг к другу цепями. Появившиеся судьи были одеты во всё черное – признак того, что предстоит зачитывать смертные приговоры.

Приговоры были расписаны с немецкой обстоятельностью и пунктуальностью.

Принципа приговорили к двадцати годам заключения, «усугубляемого ежемесячно днем поста, и 28 июня каждого года переводом в темный карцер с кроватью из досок (без тюфяка)».

Чабринович получил точно такое же наказание.

Грабежа тоже приговорили к двадцати годам заключения с ежегодным темным карцером 28 июня, но день поста назначили раз в три месяца.

Васо Чубрилович получил 16 лет с ежегодным карцером и днем поста раз в шесть месяцев.

Митар (Петар) Керович получил пожизненный срок, Цветко Попович – 13 лет заключения, а Лазарь Джукич и Иво Краньчевич – по 10 лет с ежегодным однодневным карцером. Цвиян Степанович – семь лет тюрьмы с постом раз в три месяца и ежегодным карцером. Бранко Загорац – три года заключения.

Данило Илич, Велько Чубрилович, Недо Керович, Миш-ко Иованович и Яков Милович были приговорены к смертной казни через повешение. В приговоре указывалась очередность исполнения приговора: Милович, Керович, Чубрилович, Йованович, Илич – по принципу «от меньшей вины к большей». Таким образом, Илич, прежде чем взойти на эшафот, должен был увидеть смерть всех своих товарищей.

Девять человек – Никола Форкапич, Драган Калембер, Иван Момчилович, Франьо и Ангел Садило, Мичо Мичич, Обрен Милошевич, Йово и Благойя Керовичи были признаны невиновными.

Обвинение осталось недовольно приговором. Оно потребовало, чтобы Принцип тоже был осужден на смерть, равно как и оправданные Милошевич и Мичич. Но приговор пересмотрен не был.

«ЖИВУ И НИКАК НЕ МОГУ УМЕРЕТЬ»

От Сараева до Терезина

Приговоренные к смерти написали прошения о помиловании на имя императора. 26 января 1915 года Франц Иосиф окончательно решил их судьбы. Недо Керович и Яков Милович были помилованы – первому смертную казнь заменили двадцатью годами тюрьмы, а второму – пожизненным заключением. Смертные же приговоры Даниле Иличу, Мишко Йовановичу и Велько Чубриловичу остались в силе. Судя по всему, они тоже до последнего дня ждали помилования. Илич 17 января написал матери: «Надеюсь, что мое дело завершится хорошо» – и попросил ее передать для него в канцелярию 40 крон.

В последние часы перед казнью они написали письма семьям. Велько Чубрилович читал Евангелие от Иоанна.

Экзекуция состоялась 3 февраля 1915 года между девятью и десятью часами утра. Сначала повесили Чубриловича, потом Йовановича и последним Илича. В городском историческом архиве Сараева сохранились фотографии казни. Судя по ним, а также по свидетельствам очевидцев, ее ритуал больше напоминал казни XIX века. По периметру тюремного двора, в середине которого стояли виселицы, выстроили солдат под командованием офицера в белых перчатках. Присутствовал военный священник Милан Мратинкович. Непосредственно исполнить приговор должен был «государственный палач» Алоиз Зайфрид.

Сохранились его воспоминания: «С осужденными, с которых еще в камерах сняли кандалы, вышел и священник, который читал последнюю молитву. Они были очень сосредоточенны и спокойны. Когда им снова прочитали приговор, который они очень спокойно выслушали, настала очередь того, кто был пониже. Это был Велько Чубрилович. Когда он встал под столб, то начал снимать воротничок и галстук. Я хотел ему помочь, потому что он слишком трудно отстегивался, но он спокойно сказал: «Не надо, я сам». Другой был худым (Мишко Йованович). И он был спокоен. Третий (Данило Илич) как самый виноватый шел последним, тоже выглядел спокойным и сосредоточенным. Кто-то из троих – не помню кто – сказал мне: «Только прошу вас, не дайте мне долго мучиться». – «Не волнуйтесь, я хорошо знаю свое дело, всё не продлится даже одной секунды», – ответил я». (Вероятно, Алоиз Зайфрид действительно был мастером своего дела; по сведениям югославского историка Воислава Богичевича, он и после распада Австро-Венгрии в 1918 году остался на должности «государственного палача» и выполнял свои обязанности уже в Королевстве сербов, хорватов и словенцев.)

Как только палач приступал к работе, офицер в белых перчатках подавал команду и солдаты начинали бить в барабаны. Священник Мратинкович вспоминал, что приговоренные что-то кричали перед смертью, но из-за барабанного боя их слов нельзя было разобрать. А вот «государственный палач» их слышал. «Они кричали против Австрии… – рассказывал он. – Другого и быть не могло – ведь они убили нашего царя (точнее – будущего императора. – Е. М.) и ненавидели Австро-Венгрию. Я вам здесь как австриец, который любит своего правителя, говорю, что более храбрых и спокойных осужденных я за свою практику не видел».

Тела казненных сначала хотели выдать родственникам для похорон, как предусматривали законы Австро-Венгрии. Но потом власти испугались, что вдруг их могилы станут такими же символами героизма для нового поколения молодых радикалов, как когда-то могила Богдана Жераича. Решение о выдаче отменили, и Илич, Чубрилович и Йованович были похоронены тайно. Но эту тайну сохранить не удалось.

Совершенно случайно о месте погребения казненных узнал сараевский учитель рисования и черчения Мане Крнич. Он любил прогуливаться по окраинам города в поисках красивых видов. Во время одной из таких прогулок он услышал разговор местных жителей, видевших, как полицейские в ночь на 4 февраля копали какие-то ямы. Они даже показали учителю место. Крнич, сопоставив факты, сделал вывод, что это могли быть могилы для Илича, Чубриловича и Йовановича. Свои умозаключения он, правда, держал при себе и рассказал о них только после окончания войны.

В 1920 году в месте, которое он указал, действительно обнаружили останки трех человек. Экспертиза подтвердила, что это были тела казненных участников покушения на Франца Фердинанда.

Тринадцать участников покушения и их сообщников, которые получили тюремные сроки, разделили на две группы. Десять человек должны были отбывать их в городе Зениц, в самой большой тюрьме Боснии. А Принципа, Чабриновича и Грабежа решили отправить в Чехию, в военную тюрьму в крепости Терезиенштадт[43]43
  В марте 1915 года Краньчевича, Джукича и Степановича тоже перевели в Терезиенштадт, а Васо Чубриловича, Миловича, Поповича и Керовичей – в военную тюрьму Мелерсдорф близ Вены.


[Закрыть] (по-чешски – Терезин).

Крепость была построена в конце XVIII века. Ее узником был греческий национальный герой Александр Ипсиланти. Во время Первой мировой войны в ней находился лагерь для военнопленных, а во время Второй мировой – немецкий концлагерь и особая тюрьма.

Второго декабря 1914 года Принципа, Чабриновича и Грабежа повезли из Сараева в Терезиенштадт. Охраняли осужденных четверо жандармов. Среди них оказался один серб, Йово Драгич. Его брата в начале войны казнили по обвинению в сотрудничестве с сербской разведкой. Когда Драгичу сказали, что он будет конвоировать осужденных по делу об убийстве эрцгерцога и среди них будет и Гаврило Принцип, он очень разволновался и «с трудом справлялся со своими чувствами и радостью от того, что его увидит». Так, по крайней мере, рассказывал сам Драгич уже после войны. По его словам, Принцип выглядел спокойным и улыбался охранникам.

Сначала их обыскали, затем надели кандалы и в закрытой машине кружным путем повезли на вокзал. Там посадили в специальный вагон с наглухо занавешенными окнами и приковали наручниками к сиденьям.

По дороге жандармы пытались поговорить с осужденными. Командовавший конвоем немец по имени Хуберт рассказал новости с фронта – австрийцы как раз вошли в Белград. На это Принцип ответил: «Сербию можно оккупировать, но нельзя победить. Она превратится в Великую Сербию и в один день создаст Югославию, государство и мать всех южных славян».

Хуберт еще спросил Принципа, не жалеет ли он, что теперь почти всю оставшуюся жизнь ему предстоит провести в тюрьме. Принцип только усмехнулся и заметил, что уже свыкся с этой мыслью.

Позже и Драгич поинтересовался у Принципа, зачем тот застрелил жену эрцгерцога, мать троих детей, и услышал в ответ: «Кто из детей смог бы убить мать? Я тоже знаю, что такое мать, и у меня она есть. Так распорядился случай…. Я попал в нее первую. Всё наложилось одно на другое. Он (Франц Фердинанд. – Е. М.) виноват, потому что хотел взять в рабство и уничтожить весь наш народ, всех славян».

Четвертого декабря поезд прибыл в Вену, где нужно было совершить пересадку на другой поезд, который шел уже до самого Терезиенштадта. Перрон окружили войска и полиция. Однако толпа довольно агрессивно настроенных горожан ждала заговорщиков. Как только их вывели из вагона, в их адрес раздались крики и ругательства. Публика требовала тут же «прибить» «чертовых сербов». С трудом охрана увела Принципа, Чабриновича и Грабежа в здание вокзала, где они переночевали. А на следующее утро конвой двинулся дальше.

Для Гаврилы Принципа начался последний отрезок его жизни.

Из тринадцати осужденных вышли из тюрем, уже после войны, только пятеро – Васо Чубрилович, Иво Краньчевич, Цветко Попович, Цвиян Степанович и Бранко Загорац.

Первым, в конце 1914 года, умер Марко Перин. Неделько Чабринович – 20 января 1916-го, Недо Керович – 25 марта, Яков Милович – 25 апреля, Трифко Грабеж – 21 августа, Петар Керович – 1 октября. Причины смерти были одни и те же – голод, холод, туберкулез. 19 марта 1917 года в пражской психиатрической больнице скончался Лазарь Джукич – под конец жизни он лишился рассудка.

«Маленький гимназист» Гаврило Принцип продержался дольше всех.

Мало кто сегодня знает, что дети убитых в Сараеве эрцгерцога и его супруги Эрнст, Макс и София направили в тюрьму Принципу письмо. Они написали, что прощают его. То, что такое письмо действительно существовало, подтвердил в интервью автору этой книги внук Франца Фердинанда, отставной дипломат герцог Георг фон Гогенберг. Он, впрочем, оговорился, что не знает, получил ли письмо Принцип и как отреагировал на него. Действительно, сведений, что он упоминал о письме детей Франца Фердинанда, нигде не встречается.

Зато Иво Краньчевич вспоминал, что уже после оглашения приговора, когда он некоторое время сидел в одной камере с Неделько Чабриновичем, того однажды куда-то вызвали и он вернулся обратно явно взволнованным. Чабринович рассказал, что с ним встречался иезуит Антон Пунтигам, который принес с собой полученное им письмо детей Франца Фердинанда, в котором они просили передать Недо Керовичу, что прощают его, поскольку он раскаялся и выразил сожаление в связи с гибелью их родителей.

Если даже поверить Чабриновичу, то этот рассказ вызывает вопросы. Почему дети эрцгерцога простили только Керовича? Передавали ли они свое прощение другим участникам покушения, большинство которых, кстати, практически не сделали их родителям ничего плохого? Простили ли они Чабриновича или Илича, который не раз говорил, что выступал против теракта? И наконец, почему они простили Принципа, никогда не выражавшего сомнений в необходимости убийства эрцгерцога, более того, всячески подчеркивавшего, что не жалеет, что застрелил его? Вероятно, эта загадка так и останется неразгаданной.

Во время интервью я спросил герцога Георга, прощает ли Принципа он сам, внук убитого Франца Фердинанда. «Как христианин и католик я, конечно, прощаю его, – ответил он. – Как внуку мне это куда сложнее. Надо подумать… Наверное, я бы тоже все-таки простил его. Но не сразу».

…Казалось бы, австро-венгерские власти сделали всё возможное, чтобы участники сараевского покушения, помещенные в Терезиенштадт, сгинули там без следа, всеми забытые, и никто даже не узнал о последних месяцах их жизни. Но кое-какие подробности об угасании Принципа все-таки со временем просочились через толстые крепостные стены. Во всяком случае, теперь можно представить себе условия, в которых он содержался.

О том, каково быть узником Терезиенштадта, после войны написали два человека, которые сами прошли через крепостные казематы. Первый – осужденный за соучастие в покушении на эрцгерцога Иво Краньчевич, переведенный в Терезиенштадт в марте 1915 года. Он, единственный из всех заговорщиков, отбывавших заключение в этой крепости, пережил войну и увидел распад Австро-Венгерской империи. Второй – австрийский офицер сербского происхождения Чедо Яндрич, осужденный на два года заключения в крепости по обвинению в государственной измене. В марте 1926-го Яндрич опубликовал в сербской газете «Политика» небольшие воспоминания о пребывании в Терезиенштадте.

Условия заключения они описывали так: над узниками физически не издевались, но этого и не требовалось. Сама обстановка, в которую они попадали, была рассчитана на то, чтобы быстро сломить заключенных. Все они заковывались в кандалы весом около десяти килограммов. Правда, Военное министерство распорядилось на время войны снять кандалы с узников – питание заключенных ухудшилось, и носить на себе столько железа они часто не могли уже физически. Однако Принцип и другие осужденные по делу о покушении по-прежнему оставались в кандалах.

В казематах-одиночках, в которых они находились, было темно, сыро и холодно. Ночью в посуде иногда даже замерзала вода. Раз в сутки полагалась прогулка по двору. Осужденные по другим делам имели право на часовую общую прогулку, но Принципа и других заговорщиков выводили на улицу всего на полчаса и поодиночке.

Иво Краньчевич вспоминал, что буквально с каждым днем еды становилось всё меньше. Белье заключенным меняли в лучшем случае раз в месяц, а выдавать мыло вообще перестали. «Из-за цепей я заработал ревматизм, – писал он, – поскольку был неопытным и не знал, что нужно делать. В первую зиму я вешал цепи за кроватью. Они вытягивали тепло из тела, и утром я просыпался, настолько замерзнув, что у меня едва получалось подняться на ноги. Тогда я попробовал класть цепи под одеяло и перед сном согревать их руками. Ночью железо согревалось… и я больше не вставал утром замерзшим. Но это я, к сожалению, понял поздно».

О первых месяцах пребывания Принципа в крепости известно довольно мало. 27 февраля 1916 года газета «Хрватски дневник» со слов некоего австрийского чиновника сообщила, что он болен туберкулезом костей. Известия о военном поражении Сербии его глубоко потрясли, а смерть Чабриновича раздавила окончательно.

Откуда он знал об этих событиях? Не исключено, что о них сообщала ему тюремная администрация. Понятно, что это не облегчало и без того тяжелое существование.