Текст книги "Хорошие люди"
Автор книги: Евгений Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Рабочие вынесли части шифоньера, погрузили их в машину, затем вынесли сервант и стулья. Потом из дома Тамары Акимовны вышел отец, мрачно полез в кабину, сильно хлопнул дверцей. Грузовик сорвался с места и укатил в деревню Вахтомино.
Когда через минуту Станислав вошел к Тамаре Акимовне, она встретила его загадочными глазами и улыбнулась:
– Вот это другое дело.
– Что именно?
– Ты – другое дело. Видел отца?
– Я подглядывал за ним из-за угла.
– Ну вот. Твой отец – одно дело, ты – другое. Кстати, хорошо, что ты пришел. Ты поможешь мне принести из сарая мои старый шкафчик.
Станислав увидел, что Тамара Акимовна не такая веселая, какой она была почти всегда. В голосе женщины было слишком много бодрости, в улыбке – много лишней яркости, в глазах – много блеска…
Станислав задал вопрос, который давно уже вертелся у него на языке:
– Тамара Акимовна, неужели вам нравился этот человек? – Он мотнул головой в сторону двери, давая понять, что говорит об отце.
Тамара Акимовна спросила в свою очередь:
– Станислав, а почему же он не может нравиться, этот… человек?
– Потому что он эгоист, – смело ответил Станислав. – Я только сейчас понял это.
– Он твой отец.
– Да. Конечно.
– Я хочу сказать…
– И я об этом, Тамара Акимовна. Я бы с радостью слушался его, если бы он был другим.
– Не будем говорить об этом, Станислав.
– Ладно. Я три года отживу с ним и – до свидания.
– Какие три года, Станислав?
– Обыкновенные. Три года до совершеннолетия.
– Ты хочешь уехать?
– Я не хочу жить с отцом.
Он первый раз сказал об этом чужому человеку. Даже родному Юрке не говорил он о своих планах, даже бабушке Варваре. Бабушка Варвара была матерью отца; Юрка был слишком наивным и не мог хранить секреты; только Тамара Акимовна казалась Вахтомину человеком, с которым он может смело поделиться самыми сокровенными мыслями.
Можно было бы сказать все и Вениамину Барабанову, который очень хорошо относился к Станиславу, но Вениамин был «немного очень странным товарищем», как выразился однажды Вадим Кирьянович. Когда вскоре после выпивки в железнодорожном буфете Станислав признался Вениамину в том, что отец ударил его, Вениамин ответил:
– Ничего страшного. Так положено.
– Что положено?
– Чтобы отцы воспитывали детей.
– Бить положено?
– Немного можно.
– В зубы! Да?
– Ну… Не в зубы, конечно. Так, чуть-чуть. Ремнем по заднице.
– А как же Юра? – спросила Тамара Акимовна. – Он еще совсем мальчишка.
– Он тоже подрастет за эти три года, – сказал Станислав. – К тому времени он перейдет в седьмой, а потом сможет работать как и я.
– Значит, – сказала Тамара Акимовна, – ты уже полностью распланировал всю свою жизнь?
– Не всю! Только на ближайшие три года. А куда поеду – не знаю. Дорог много!
– Не знаю, что и посоветовать тебе.
Бедная Тамара Акимовна, – думал впоследствии Станислав Вахтомин. – Она, наверно, прекрасно знала, что посоветовать, не не могла сделать этого, потому что боялась. Станислав не был ей сыном, не был братом или хотя бы племянником, которому она могла сказать свое мнение. Годы спустя Станислав понял ее теперешнее состояние: она и хотела бы дать совет, но не смогла. И удерживал ее от этого шага Клавдий Сергеевич Вахтомин, невидимое присутствие которого очень хорошо ощущалось.
Тамара Акимовна добавила:
– Ты не боишься, Стасик, что через три-четыре года тебя возьмут в армию?
– В армию? Чего же бояться? Я буду рад, наоборот.
За все время Тамара Акимовна ни разу не завела разговор о Марине Фабрициевой. Молчал и Станислав. Тамара Акимовна передавала лишь привет Варваре Петровне. («До чего же у тебя хорошая бабушка!») и Юрке («Замечательный у тебя братишка!»)
С большой неохотой покидал Станислав этот дом, в котором было тепло, уютно и радостно. По выходным дням Станислав приводил сюда младшего брата, и они вдвоем помогали Тамаре Акимовне заготовлять на зиму дрова – пилили и рубили их.
– Узнает отец, что вы мне помогаете – несдобровать вам.
Юрка возразил:
– Он не узнает.
– А если и узнает, так что! – поддерживал его Станислав.
– Дома мы тоже рубим дрова, – добавил младший брат.
Глава шестая
Ночь в доме Вахтомина
В тот день, когда Клавдий Сергеевич направился на станцию, сомнения не давали ему покоя. Как встретит его Марина, которой в свое время он дал отставку ради Тамары Акимовны? Станет ли она разговаривать с ним? Вахтомин не мог не помнить, сколько замечательных минут провел он с Мариной у нее дома, не мог не помнить, что обхаживала она его всегда как бога. В те времена единственное, что не всегда нравилось ему в Марине – ее обращение к нему с уменьшительным именем «Клавочка». И почему отец дал ему таксе дурацкое имя? В детстве Вахтомину не давали проходу: «Клавдия» да «Клавочка», но ведь не станешь драться со всеми, тем более, что он вообще не умел драться.
Марина Фабрициева, правда, вкладывала в это слово – «Клавочка» – столько нежности, что у Вахтомина язык не поворачивался обвинить свою любезную в том, что она смеется над, ним.
Как-то теперь она встретит его?
Между прочим, он действительно чувствовал себя мальчишкой рядом с Фабрициевой. Марина не только называла его «Клавочкой», но и много ворковала над ним: «Маленький мой», «Миленький мой», «Красавец мой» и т. д. Вахтомин вздохнул, вспомнив о тех замечательных праздниках, которые устраивали они вдвоем у нее дома. Конечно, Тамара Акимовна – великолепная женщина, но характер у нее… И внешностью Тамара Акимовна в выигрыше перед Мариной Фабрициевой. Зато Марина обходительнее, она всегда уважала Клавдия Сергеевича, а он, дурак, дал ей отставку ради «белой головки» – Тамары Акимовны (с некоторых пор он так и называл ее – «белой головкой»). Ведь он предчувствовал, что никаких таких отношений у него с Тамарой Акимовной не получится, что слишком она образованна для него и необычна внешне, что красота ее для другого предназначена. Вахтомин, конечно, заслуженный человек на комбинате, да ведь Тамаре Акимовне этого втолковать никак нельзя, потому что она в ответ на его похвальбу посмеивалась, чем вводила его в неловкое положение – ему казалось в таких случаях, что она ни во что не верит и думает, что он всегда такой хвастун. И не надо было ей ничего рассказывать, надо было только коротко отвечать на ее вопросы. Может, и принесла бы такая политика больше пользы. А теперь – что…
Теперь придет он сейчас к Марине, объяснит ей, что к чему, скажет: «Прости, угораздило меня не в ту степь податься, заслужил, – скажет, – я сильного презрения; но, – скажет, – не выгоняй меня, Марина…»
А когда увидел Клавдий Сергеевич Вахтомин вокзальные строения, сердце так и ушло в пятки. Во-первых, подумал Вахтомин о том, что Марина и говорить с ним не станет, или, напротив, такого наговорит, что перед людьми стыдно будет – она не постесняется людей, которые собираются в буфете. Одновременно пришла еще одна мысль: завоюет он снова сердце Марины Фабрициевой, но зато на веки вечные потеряет Тамару Акимовну – надеяться больше не на что будет… И от таких мыслей замедлил Вахтомин шаг, совсем было остановился, потопал об асфальт сапогами, чтобы стрясти с них пыль. И тут память услужливо подсказала Вахтомину, что Тамара Акимовна, можно сказать, по-настоящему выгнала его из своего дома, что даже в совместной жизни, если такая и наладится, Тамара Акимовна всегда будет стоять на защите его сыновей (что она уже продемонстрировала), а значит, никакого смысла нет в том, чтобы сомневаться в своем новом решении. Клавдий Сергеевич решительно пересек оставшиеся до буфета метры пути, распахнул дверь.
Знакомые запахи – табачного дыма, пролитого пива, консервов – ударили ему в ноздри, напомнив о тех временах, которые остались далеко позади, но которые могут повториться, если он захочет этого. Старый алкоголик Петрищев – семидесятилетний человек с коричневыми от табачного дыма усами, бывший инженер маслодельного завода – сидел на своем излюбленном месте у окна. Перед ним стояла полная кружка пива и лежали в блюдце сухари, которые он изготовлял собственноручно и потом угощал ими в буфете всех желающих. Попробовал однажды такой – сухарик и Клавдий Сергеевич, но не обнаружил в нем каких-либо особых вкусовых качеств. «Лучше вобляшки, – сказал Вахтомин старику, – ничего не бывает».
Петрищев, как всегда, сидел за столиком у окна, из которого были видны перрон и все поезда, которые проходили мимо.
Заметив Вахтомина, Петрищев сдвинул свои лохматые брови, желая показать, видимо, что узнал бывшего завсегдатая. Вахтомин не мог понять, почему в первую очередь он увидел старика, а не Марину Фабрициеву, ради которой пришел сюда. И не мог понять он, почему направился к столику Петрищева и сел с ним рядом на свободный стул.
– Клавдий? Не узнать… – Петрищев говорил очень тихо, с одышкой. – Чего исчез?
– Завязал я, – ответил Вахтомин.
– А-а..
Петрищев пододвинул ему блюдце с сухариками:
– Кушай.
– Без пива в горле застрянет.
– Тоже верно… Какие же ветры тебя сюда занесли?
– Всякие… А ты все ждешь?
– Жду.
Петрищев, несмотря на август, был в стеганой фуфайке, из-под которой выглядывала волосатая грудь – ни майки, ни рубашки на старике не было. Вахтомин не случайно задал ему свой вопрос: «А ты все ждешь?» Старик встречал все пассажирские поезда, которые останавливались здесь. Он ждал сына, пропавшего без вести в минувшую войну. Все знали, что Петрищев пристрастился к рюмке с того самого дня, когда получил извещение о пропавшем сыне. Старик ждал и надеялся, что сын вернется, когда окончится война. Пропал без вести – это не значит, что убит. Но и после победы сын не вернулся.
– Ну, жди-жди, – сказал Вахтомин, оглядываясь по сторонам.
Теперь он увидел Марину, которая почти неподвижно стояла за стойкой и тоже смотрела на Вахтомина. Она ничуть не изменилась. Да и почему она должна измениться, если прошло так мало времени с тех пор, когда Вахтомин бросил ее ради Тамары Акимовны? Клавдий Сергеевич почувствовал сердцебиение и, чтобы немного успокоиться, нагнулся – якобы только затем, чтобы поднять упавший носовой платок, которым он только что вытер вспотевший лоб. Но, разогнувшись и пряча платок в карман, Клавдий Сергеевич снова встретился взглядом с Мариной Фабрициевой. Подняв руку, Вахтомин помахал ею в знак приветствия. Марина сделала то же самое и улыбнулась. Вахтомин, не обращая внимания на слова Петрищева, который спросил его о чем-то, медленно направился к буфетной стойке. – благо, что никого поблизости от Марины в это время не было.
– Никак случилось что, Клавдий Сергеевич? – такими настороженными словами встретила его Марина Фабрициева.
– Со мной что может случиться? – ответил Вахтомин, с удовольствием вслушиваясь в знакомый и приятный голос. – Со мной, Марина Семеновна, давно уже ничего существенного не происходит. Так, глупости всякие…
Она усмехнулась одними глазами:
– Глупости ли?
– Глупости, – твердо повторил Клавдий Сергеевич, глядя в сторону.
– До чего же ты справедливые слова говоришь, родненький мой. За что я тебя всегда любила, так это за твои чистосердечные слова. А как же твоя новая невеста?
– Какая?
Вахтомин сделал удивленное лицо, и Марина Фабрициева переспросила:
– То есть как какая?
– Об этом я и толкую: какая невеста, а, Марина Семеновна?
Женщина некоторое время молчала. Она подумала: а что, если ничего такого в действительности не было? На губах Марины блуждала недоверчивая улыбка, и Вахтомин решил, что еще немного – и он убедит Фабрициеву в ее ошибке, надо только поднажать как следует.
– Если ты хочешь сказать о «белой головке», так это очень большая ошибка была. И с твоей стороны, и с моей.
– С моей-то почему?
– Не надо людей посторонних слушать. Языки, сама знаешь, без костей. Твоя ошибка, что ты слушаешь.
– А твоя?
– Моя ошибка в том, что я позволил своим бандитам ходить в книжный магазин, где она работает. Вот поэтому. – Вахтомин с небрежным видом произнес слово которое услышал совсем недавно и которое так ему понравилось: – Они у меня библиофилы.
– Кто?
– Библиофилы. Любят, значит, книжки разные читать. Отсюда я и познакомился с этой женщиной.
Но Марина Фабрициева по-прежнему недоверчиво улыбалась и выводила пальцем узоры на мокром подносе. Когда Вахтомин закончил свои объяснения, она задала свой главный вопрос:
– А в кино ты ходил с этой «белой головкой» тоже из-за мальчишек?
– Почему… – не очень уверенно ответил Клавдий Сергеевич, наблюдая за пальцем Марины, скользящим по подносу. – В кино… это… э-э… мы встретились случайно.
– Ты и меня случайно бросил?
На этот раз Вахтомин не мог найти подходящего ответа и забормотал:
– Ну, это… понимаешь… Как-то так все получилось… Александра заболела… Умерла Александра… Ты не должна обижаться, Мариночка, потому как грех… Когда жена…
Марина Фабрициева сказала:
– Не тереби хоть имя покойной Александры своей. Причем здесь она? Брось, Клавочка, миленький. Пивца выпьешь?
Он с облегчением сказал:
– Налей кружечку.
Марина, поставив перед ним кружку, спросила вновь:
– Чего же ты сюда пришел?
Вахтомин не успел ответить – перед стойкой вырос Петрищев:
– Мариночка, повтори, – и посмотрел на Вахтомина все понимающими глазами. – Беседуете?
– Неважно, – с неудовольствием бросил Вахтомин.
– Молчу, – старик положил на прилавок два рубля. – Сдачи не надо, Марина. – Он взял кружку и отправился в свой угол.
– Зачем ты ему нагрубил, Клавочка? – сказала Марина, провожая старика взглядом. – Его пожалеть надо.
– Я только попросил, чтобы он не вмешивался.
– Все равно. Грех его трогать.
– Ладно, – согласился Вахтомин. – Не буду.
– Чего же ты сюда пришел? – повторила Марина свой вопрос. – Ты ведь, люди говорят, и не потребляешь теперь…
– Дело не в том, потребляю я или кет, – более уверенно заговорил Вахтомин. Самое страшное осталось позади – и он осмелел. – Дело в другом. Моя другая ошибка, Марина Семеновна в том, что я действительно нехорошо поступил…
– Слава богу, признался.
– Да-да-да. Не надо было мне делать этого. Мало ли что в жизни происходит, а? Надо в любом случае оставаться человеком.
– Хорошие слова говоришь, Клавдий Сергеевич.
– Я виноват, но я думаю, что мы сумеем найти снова общий язык. Ведь жизнь-то, Мариночка, уходит. Тю-тю жизнь! Мне вот-вот полвека стукнет, а я опять бобыль, и нету счастья; а счастье – вот оно! – закончил он, покривив в улыбке губы и сделав рукой жест, который должен был означать, что счастье Вахтомина находится за буфетной стойкой.
Марина Фабрициева не смогла сдержать улыбки:
– Ты сейчас только так говоришь, Клавочка! А время пройдет – и прощай, любовь! Снова «белая головка» какая-нибудь подвернется…
– Не подвернется, Мариночка. Пора уж нам жизнь окончательно построить. Мы с тобой, если ты только согласишься, тихо-тихо пойдем в загс и зарегистрируемся.
– Почему тихо-тихо-то?
– Много рекламы зачем, Марина? В нашем возрасте шумные свадьбы не играют, если только золотую. Главное, жизнь суметь построить так, чтобы люди позавидовали: мы можем сказать, что у нас с тобой для этого все имеется. Сама знаешь, не мне тебе объяснять…
Вахтомин понял, что сумел убедить Марину. Но если бы Клавдий Сергеевич был более проницательным человеком, он бы догадался об этом сразу, как только Марина сказала свои первые слова. Марина сама ждала его. Она была уверена в том, что рано или поздно Клавдий Сергеевич потеряет Тамару Акимовну, потому что эта женщина не принадлежит к числу тех, которые могут долго терпеть возле себя вахтоминых. Вахтомин многого не знал. Не знал переживаний Марины Фабрициевой, когда он бросил ее, ни того, сколько вытерпела она насмешек от завсегдатаев буфета – бывших дружков Клавдия Сергеевича. «Марина, что, бросил тебя лектор?» или «Слышь, Мариночка, а твой-то с образованной роман завел!», или «Эх, Марина-Мариночка, упустила ты свое счастье! Бери меня – не прогадаешь!..» Она натягивала на лицо дежурную улыбку: «Много будешь болтать – пива не получишь» – «Шучу, Мариночка… Но как же ты его прошляпила, дружка своего?» И тому подобное.
Ничего не знал этого Вахтомин, не мог знать, потому что мужики только за бутылкой поверяют друг другу свои сердечные дела, а Клавдий Сергеевич бросил пить, растерял дружков – кто же ему расскажет про Марину?
Марина Фабрициева выжидала. «Подожди, голубушка, – думала Марина, – подожди, раскроет ротик Клавочка, тогда посмотрим, легко ли будет тебе вести с ним беседы о качестве половых досок! Это тебе не книгами торговать…» Полчаса тому назад, когда Марина увидела в окне, а потом и в дверях щупленькую фигуру Вахтомина, она решила сразу же, что он вернулся совсем. Разговор, начатый в буфете, они продолжили у нее дома, и она снова обхаживала Клавдия Сергеевича, с важным видом восседающего за столом. В этот вечер они говорила о многом – о том, что было, и о том, что будет. Марина старалась не напоминать Вахтомину о Тамаре Акимовне, а он был рад не слышать о ней. Ему было приятно в уютной марининой комнате, ему нравились хорошие закуски, которыми Марина потчевала его. Говорили Клавдий Сергеевич Вахтомин и Марина Семеновна Фабрициева о своей дальнейшей жизни, о предстоящем переезде в деревню, где у Вахтомина «пропадает» большой дом с антресолями и двумя сараями, с большим садом и своим колодцем во дворе.
– Теперь мы с тобой заживем, Мариночка, – обещал Вахтомин. – Мы так с тобой заживем, что людям завидно станет. У людей языки без костей, ну так пусть! Пусть они обсудят нас, когда мы им всем пример покажем… Говорят же: «Кресало и трут – все дело тут!» Тут все дело! – Клавдий Сергеевич ударил себя кулаком в грудь. – Никто нам не указ в нашей жизни, Мариночка. А если тебя смущают мои бандиты…
– Они меня не смущают, – поспешно вставила Марина.
– …то они подрастут и разлетятся, – закончил свою мысль Вахтомин. – Разлетятся, кто куда.
– Попробуй огурчики, Клавочка. Сама делала.
– Ни сыновья, ни матушка нам с тобой не страшны. Я полноправный хозяин дома. А что касается матушки, то она, я думаю, хорошо тебя примет. Она сама хозяйственная и любит хозяйственных…
Так в преддверии своего пятидесятилетия обзаводился женой Клавдий Сергеевич Вахтомин. И привез ее в дом – на машине, в которой находился весь скарб Марины Фабрициевой. В том, что ни матушка, ни сыновья не встретили Марину, он не увидел большой беды, так как иначе и не могло быть. А иначе не могло быть потому, что все Вахтомины успели подготовить себя к совместной жизни с Тамарой Акимовной, Клавдий же Сергеевич взял да и подсунул им Марину Фабрициеву – кушайте на здоровье! И потом, – продолжал Вахтомин размышлять, – время сыграет свою роль. Стерпится – слюбится. И, в-третьих, Клавдии Сергеевич был крепко уверен в своих силах; он был уверен в том, что никто не посмеет возразить против его решения – ни Станислав, ни матушка (о Юрке и говорить не стоит). Хоть Станислав и успел показать свой характер, хоть сын и работает теперь самостоятельно, Вахтомин, если понадобится, сумеет укротить и сына, и матушку, и самого черта лысого. Марина Фабрициева – не Тамара Акимовна, Марина не станет перечить своему мужу, потому что не захочет портить отношения с ним и потому что сильно к нему привязана. Это Тамара Акимовна – белая кость, голубая кровь, образованная баба, это в ее глазах – Вахтомин – плохой родитель; Марина же Семеновна этого никогда не скажет.
Но если легко было на душе Клавдия Сергеевича Вахтомина, то нелегко пришлось в первые дни самой Марине Семеновне. Ей казалось все время, что Варвара Петровна – мать Клавдия – не только с недоверием посматривает на нее, но и разговаривает сквозь зубы, неохотно, но и старается все сделать по дому сама. Соберется ли Марина помыть полы – глядь, а Варвара Петровна несет уже из сеней ведро и тряпку; только подумает Марина о том, что не мешало бы протереть стекла окон, как видит, что Варвара Петровна устанавливает стремянку около окна; захочет молодая жена настряпать пельменей, а Варвара Петровна, оказывается, уже и тесто замесила. Зато лепили пельмени они все равно вдвоем; тогда-то и наступал «звездный час» Марины.
– Тесто мне раскатывать, Варвара Петровна?
– Как хочешь.
– Давайте, я раскатаю…
Какое-то время они работают молча, потом Марина Фабрициева приступает к важному для нее разговору:
– Вы всегда такая, Варвара Петровна?
– Какая такая? Обыкновенная я.
– Вы не хотите со мной говорить?
– О чем же?
– Много есть о чем поговорить, Варвара Петровна. Вот, например, я не знаю, какие блюда любит ваш сын больше, а какие – меньше.
– Плов он любит сильно. Таджикский.
Марина делает паузу.
– Я знаю, Варвара Петровна, что вы…
Старушка добавляет:
– Шучу, шучу. Он все любит, все ест. Только за ушами трещит.
– Неужели все?
– А ты почему интересуешься? Сама не знаешь, какой он? Уж давно знаешь, поди…
– Почему же, – поспешно вставляет свое слово Марина, – многое и я знаю. Например, Клавдий Сергеевич копченого леща перед вяленым предпочитает, колбасу любит больше, чем сыр. Особенно вареную. Салат из помидоров, селедочку в постном масле, соленый огурчик, чтобы хрумтел. И все такое…
– Вот видишь, – говорит Варвара Петровна. – Сама знаешь, что к чему.
– Я у вас насчет горячих блюд спрашиваю…
– Поживешь – узнаешь…
– Пельмени он любит хоть?
– Кто их не любит… У нас вся деревня пельменная. В мое время никто их не делал, – Варвара Петровна оживилась. – Зато как вернулись мы из Азии, начали лепить их, так и все моду взяли…
Марина Фабрициева хорошо знала о том, что любит Клавдий Сергеевич, а чего нет. Свой разговор она заводила для того, чтобы, во-первых, не молчать, а во-вторых, выведать у старушки, почему та не очень любезна с невесткой.
– Хороший у вас сын, Варвара Петровна. Работящий и умный.
– Да уж… – уклончиво отвечала старушка.
– Нет, правда. Работящий. И характер.
Старушка пошевелила губами, но не ответила.
– Я его давно знаю, между прочим, и…
– Это нам тоже известно.
– Правда-правда. Я ни разу не видела, чтобы он вспылил там или еще что…
– У тебя вся жизнь впереди, дорогая, – с сарказмом ответила Варвара Петровна.
– Что вы подразумеваете? – спросила Марина и внимательно посмотрела на старушку.
– Ничего я не подразумеваю, – уклончиво ответила та.
– Нет-нет, вы подразумеваете что-то, – настойчиво повторила Марина.
– Лепи-лепи, дорогая, – сказала старушка совсем другим тоном.
Марина поняла, что Варвара Петровна ушла от ответа на ее вопрос. И тогда она решила спросить о том, о чем собиралась спросить ее с того самого дня, когда впервые пришла в этот дом.
– Кажется, я не по нраву вам, Варвара Петровна?
– По нраву – не по нраву, какая тебе разница? – старушка продолжала быстро делать свое дело. – Я ж не Клавдий, чтобы любоваться тобой.. – Она подняла глаза, но тут же опустила их.
– Причем здесь это, Варвара Петровна? Я хочу только, чтобы мы жили мирно.
– Мы и так не враждуем.
– Чтобы Клавдий Сергеевич, приходя с работы, мог по-хорошему отдохнуть.
– Что ж, теперь он по-плохому отдыхает разве?
– Нет, почему же.
– Вот видишь… Лепи, милая, лени.
Марина долго молчала. Молчала и Варвара Петровна. «Ну ничего, все впереди, это ты правильно сказала, Варвара Петровна!» Марина исподтишка изучала лицо старухи. Можно было подумать, что Варвара Петровна всю свою жизнь занималась интеллигентным делом, – такой у нее был вид. Но Марина Фабрициева знала, что у Варвары Петровны тоже нет почти никакого образования и что она, как и Марина, окончила лишь несколько классов школы. Иногда у Марины язык не поворачивался спросить о чем-либо у старушки, потому что та в таких случаях начинала смотреть на нее как-то по-особенному, как смотрит обычно только начальство или очередной ревизор из района – тяжелым подозрительным взглядом.
Марину Фабрициеву смущали черты лица Варвары Петровны Вахтоминой. И не только смущали, но и напоминали о многом. О первом муже, например, который женился на ней в сорок восьмом – этот муж оказался слишком сложным для совместной жизни. Иногда Марина не знала, о чем говорить с ним. Стоило ей завести разговор о своих общепитовских делах, как муж начинал морщиться и зевать; если же он заводил беседу об университете, в котором учился, о своих планах на будущее – начинала скучать она, хоть и старалась, особенно в первое время, быть внимательной и нежной.
Одним словом, не получилась семейная жизнь у Марины Фабрициевой. Она долго ждала мужа, а дождалась ученого человека с благородным лицом, точно с таким, как у Варвары Петровны – не подступись!
Беседа, которую завела Марина за приготовлением пельменей, ничего нового не дала. И на этот раз Варвара Петровна «ускользнула», ничего не стала говорить существенного и тем более – не стала откровенничать.
Марина Фабрициева затаила обиду.
Точно так же относились к ней и сыновья Клавдия Сергеевича – Станислав и Юрка. Но если младший был более общительным и откровенным с «тетей Мариной», то старший вообще не обращался к ней никак. Если ему нужно было что-то спросить у Марины, он говорил: «Я возьму то-то и то-то». Или докладывал: «Я ушел туда-то». Марина была уверена в том, что Станислав вел себя так потому лишь, что работает на комбинате и приносит домой зарплату; конечно, он чувствует свою самостоятельность и свободу; он не только, с презрением относится к Марине, он и с родным отцом разговаривает свысока. (В лице Станислава Марина обнаружила немало черточек, делающих его похожим на бабушку Варвару). Когда Марина увидела, как напился в тот день в буфете Станислав, когда она услышала слова, которые он наговорил ей, она решила, что легко сумеет подружиться с этим парнем. И ошиблась. Марина терялась в его присутствии, не находила слов и тем для разговора (вечная ее беда!) Марина вела себя так, чтобы понравиться ему, но все ее попытки завоевать сердце Станислава были тщетны.
С Юрием было легче, к тому же он был с ней довольно откровенен. Он доверчиво смотрел на нее и спрашивал:
– Тетя Марина, а это правда, что Стаська напился у вас пьяный?
– Тетя Марина, а почему папа не женился на Тамаре Акимовне?
Что ответить на такие вопросы? Марина выкручивалась, как могла. Она узнала, кроме всего прочего, о том, что Станислав и Юрка часто бывают у Тамары Акимовны в гостях.
– И что вы там делаете?
– Разговариваем. Играем пластинки. Пилим дрова. Тетя Тамара рассказывает интересные книжки.
Марина Фабрициева часто была не в состоянии выразить словами то, что переполняло ее душу. Она считала, что ребята не должны навещать Тамару Акимовну, а почему не должны – не могла ответить. По всем признакам, и Станислав, и Юрка очень хорошо относились к Тамаре Акимовне, и Марину Семеновну терзала ревность. Марина была не в состоянии понять, что любовь ребят к Тамаре Акимовне – это любовь, которая была предназначена для нее, Марины Фабрициевой, жены Клавдия Вахтомина. Марина ревновала, правда, ревность эта была обогащена обидой, которую, сама того не ведая, нанесла ей Тамара Акимовна, начав встречаться с Клавдием Вахтоминым. Марина Фабрициева не могла вытравить из памяти воспоминание о той встрече, которая произошла в кинотеатре. Вахтомин, как ни в чем не бывало, шел рядом с белокурой Тамарой Акимовной, и, увидев Марину, сделал вид, будто случайно оказался в компании этой женщины. Марина Фабрициева не подошла к нему, она не имела права на открытую ревность. Зато она очень расстроилась и даже всплакнула, подумав о том, что личная ее жизнь по-прежнему не устроена. Много, очень много мужиков предлагали ей руку и сердце, но руки у них, как правило, дрожали, а сердце отравлено алкоголем – все претенденты были из тех, которые несут свою зарплату в буфет.
Разумеется, и Вахтомин в свое, время увлекался этим делом, но отличался от собутыльников тем, что помнил о своей ответственности и об обязанности, которую должен выполнять – и на комбинате, и дома, в семье; он помнил об этом даже тогда, когда оставался ночевать у Марины Семеновны. Он постоянно твердил о том, что как работник и активный общественник, имеет большой вес на комбинате, что с его мнением считаются и что многие боятся его честного, справедливого, нелицеприятного слова. Примерно, то же самое говорил он и о родных, но случилось это уже в тот период, когда он бросил пить и когда встречи его с Мариной Фабрициевой становились все более редкими.
И вскоре они прекратились совсем.
А еще через некоторое время Марина Фабрициева узнала о Тамаре Акимовне. («Господи, – думала тогда Марина, – сколько добра такого, как я, в одном только селе! А что же в больших городах делается?») Конечно, то, что делается в больших городах, ее мало интересовало. Ей нужно было знать только все о Вахтомине; и она знала кое-что – мир не без добрых людей. Она услышала однажды о том, что Вахтомин привез уже кое-какие вещички в дом к Тамаре Акимовне.
Но все волнения остались теперь позади. Смеется тот, кто смеется последним. Вахтомин провинился перед ней, и она простила его, потому что поняла, что у него другого выхода нет, как только прийти к Марине Фабрициевой на поклон. О том, почему у него не стало иного выхода, трудно судить. Она знала лишь одно: если Вахтомин дал отставку Тамаре Акимовне (или она ему), то деваться ему больше некуда, если он собирается жито семейной жизнью; если он стремится, несмотря ни на что, заиметь жену, то адрес у него остается только один – адрес Марины Фабрициевой.
Так и случилось.
Теперь же, когда Марина очутилась в вахтоминском доме, только одно смущало ее и мешало ей: необходимость в улаживании взаимоотношений со Станиславом и Варварой Петровной. Но если Марина надеялась со временем добиться взаимопонимания со старушкой, то почти не надеялась на то, что найдет когда-нибудь общий язык со Станиславом.
После свадьбы, которую Клавдий Сергеевич устроил для родных и близких и на которой было довольно скучно, так как многие гости, подвыпив, начали вспоминать Александру и вздыхать, чем окончательно растревожили сердце Марины, – после свадьбы Клавдий Сергеевич решил «навести порядок в собственном доме». В первую очередь он взялся за старшего сына.
– Так вот, Станислав. Сегодня я с тобой буду говорить не как отец с сыном, а как мастер цеха с учеником.
– Моего мастера зовут Вадим Кирьянович, – дерзко ответил сын и покосился на Марину.
Вахтомин тоже покосился на свою молодую жену, сдержался от резкого выпада и сказал:
– В отсутствие Рожкова я его замещаю. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Станислав.
– А коли все понятно, – захрипел Клавдий Сергеевич и откашлялся. – А коли тебе все понятно, ответь мне, почему вы напились тогда с Венькой Барабановым?
– Мы с тобой говорили об этом, – сказал Станислав.
– Неважно. Тот раз ты многое утаил.
– Что именно?
– А то, кто кого напоил: ты Веньку или Венька – тебя?
– Ох, отец, давай не будем гадать об этом… Столько дней прошло! Я же не интересовался, когда ты гулял, когда ты пил или кто спаивал тебя…
